Теневой экспорт - Артур, Далила 1 страница

Неприятный моросящий дождь тарабанил по кузову одиноко припаркованного на одной из улиц Хабаровска Шевроле Тахо 2050 года выпуска. Автомобиль цвета мокрый асфальт в дождливую погоду сливался с окружавшей его местностью и серым небом.

В салоне авто сидел за рулем Гудвилл. Внутри было тихо– шумовая изоляция была великолепной. Мужчина задумчиво почесывал трехдневную щетину и поглядывал на выход из подвала с нескромной голографической вывеской над ним, гласившей «Приют королей».

– Тахо, активируй интерактивный экран, – тихо произнес он и опустил взгляд на часы: «19: 55, 14. 03. 2165, Ср. ».

– Активирован, – ответил из динамиков электронный голос.

Гудвилл поднял взгляд и посмотрел на высветившуюся на лобовом стекле информацию. Указательным пальцем он ткнул в одну из строчек, и на экране развернулось окно почтового ящика. Следующим движением открыл входящие письма и перечитал последнее от того, по чьей вине он тут оказался: «Драгунов Юрий: Разовый Транзит. Оплата – погашение долга. Передача: 14. 03. 2165, Хабаровск, клуб «Приют королей», 19: 50».

«Где же, где же, где же вы…– думал мужчина, нервно барабаня пальцами по рулевому колесу, – ты не должен их ждать. Если груз опаздывает хоть на минуту – уезжай. Ты ведь не первый год работаешь контрабандистом, так почему же сейчас ты не уезжаешь? Они уже задерживаются на шесть минут. Слишком долго. Черт бы тебя побрал, Драгунов».

Но все равно Гудвилл продолжал ждать. Почему? Да потому что его имя числилось в списке должников Корпорации, одним из директоров которой, собственно, и являлся Драгунов. Должен огромную сумму денег тем людям, у которых лучше не занимать и копейки. По большому счету, у Гудвилла просто не было выбора. Он рискует угодить в западню, дожидаясь курьеров, и он, тридцатилетний наемник-контрабандист со стажем работы девять лет, как никто другой понимает это. Но еще он понимает, что если сейчас уедет, то его и без того не очень светлая жизнь превратится в сущий кошмар и вечное бегство и прятки, пока в один момент его не найдут люди корпорации. Они не будут его убивать – труп не сможет вернуть денег. Корпорация отберет у него всё имущество, а его самого превратят в раба и заставят отработать все до цента.

«Наши деды и отцы еще 150 лет назад говорили о том, что мир постепенно превратился в один большой и грязный рынок, где можно купить всё – здоровье, красивую жену, право на убийство… Они, все как один, кричали о том, как плохо им жить, и, что духовность заменилась товарностью. У всего появилась цена. Что ж… Им повезло, и они не видят, к чему мы пришли в 2165-ом, – думал контрабандист, поглаживая рукоятку древнего Глок 18С в кобуре на бедре, и сверлил взглядом мерцающие золотые буквы вывески и мрак тоннеля, в котором укрылся выход из клуба, – государства, которые знали наши предки, уже не существуют. Сейчас вся власть находится в руках крупных корпораций, враждующих между собой. Легализация торговли оружием, наркотиками и верх всего – легализация торговли людьми, путем выдачи лицензий. «Купи лицензию на продажу у корпорации – ощути себя богом»– гласят все эти рекламные билборды. На деле богами ощущают себя только члены корпораций. Монополия на хорошую жизнь существует в пределах одной системы управления, а дальше… Дальше начинается то место, где живу я, и еще двенадцать миллиардов людей».

Гудвилл посмотрел на соседнее двухэтажное здание, которое когда-то было или школой, или больницей – сейчас уже сложно сказать. Верхний правый угол обвалился, видимо после попадания в него крупнокалиберного снаряда, а на тех стенах, что сохранились, то тут, то там виднелись следы пуль, граффити местных преступных группировок и просто различного рода непристойности. Перед зданием, на обочине, на самодельном стуле, который представлял собой сложенные в куб шлакоблоки и прикрытые сверху брезентом, сидел и молодой парень лет шестнадцати. Сигарета в зубах, дождевой плащ, чумазое лицо и сандалии на босую ногу. Перед ним на земле был расстелен еще один кусок брезента, а на нем ровными рядами разложены тушки кроликов.

На коленях у парня лежал дробовик, МР-1012, насколько мог разглядеть контрабандист из салона авто. Гудвилл тяжело вздохнул.

«Торговец без ствола – мёртвый торговец», – констатировал он еще одну прописную истину современного мира и снова вернулся к изучению входной двери. Часы показывали 20: 01. Дверь клуба со скрипом открылась и наемник, схватившись за рукоять своего раритетного пистолета, произнес:

– Запустить двигатель.

Индикаторы приборной панели загорелись, и мотор Шевроле басовито заурчал.

«Приют королей», не смотря на свое красивое название, был не чем иным, как рабовладельческим притоном, где в лабораториях третьесортные ученые пытались модифицировать свой товар.

Здесь, в некогда великой державе, в России, торговля живыми людьми считалась нормой, поэтому владельцам маленького, но прибыльного предприятия даже не приходилось скрываться. Знающие люди могли по доступной цене приобрести себе умелого и беспрекословного работника по дому или же послушного питомца, который будет приносить вам в зубах тапочки. Отдельной категорией были рабы с экзотикой, которые отпускались с молотка на еженедельных аукционах. Девушки-бабочки, юноши-русалы, дети с нестандартным количеством рук или же ног. Для кого-то они были уродцами, а для кого-то – очередным пополнением коллекции.

L124 не знала, что её ждет, и кто теперь её хозяин. Из обрывков разговоров надзирателей она поняла лишь одно: за раба её класса – питомца, – была отдана крупная сумма денег, и сегодня её отправят будущему владельцу. Девушка не испытывала по этому поводу ни радости, ни огорчения. Все эмоции подавлялись препаратами, благодаря которым каждого раба превращали в пассивный и спокойный овощ. Вживленный на левом запястье индикатор опасно замигал красным – уровень лекарства в крови стремительно понижался, а значит, скоро весь спектр чувств вывалится на бедное сознание L124 болезненным припадком, от которого будет бешено стучать сердце и болеть тело, словно во время наркотической ломки.

Она не любила боль. Даже не так – она боялась боли, как и каждый раб, что сидел в соседних клетках. Питомцы не нуждались в чрезмерной заботе, как экзотики, наоборот, их с самых же первых дней приучают к своей роли послушного животного. Железные прутья находились под напряжением, поэтому любые попытки к освобождению или буйство каралось невыносимой болью и голодовкой. L124 усвоила это в первую же неделю, когда препарат перерабатывался организмом намного быстрее, и эмоциональные приступы случались чаще. Тогда она еще хотела выбраться отсюда, спастись, сбежать.

«Однажды раб – навсегда раб». Прописная истина, которую вкладывают в голову каждого, попавшего сюда. И со временем ты смиряешься, теряешь желание бороться. Так и девушка теперь желала лишь покоя и безопасности. Она, ожидая припадка, безразлично скользила взглядом по лицам мужчин-собак, женщин-кошек и других полузверей. Уши, хвост, шерсть, смена цвета глаз – все это провоцировалось внедрением в организм человека генов животных. На кого-то модификации действовали сильнее, на кого-то нет. И с последними обращались наиболее жестоко– как с неудачными образцами. Это было еще одной причиной, почему L124 боялась боли. Она была одной из партии людей-леопардов, сто двадцать четвертой, и гены хищной кошки с большим трудом внедрялись в генотип девушки. Изменился лишь цвет глаз на бледно-желтый, и проявились на руках мелкие черные пятнышки. Организм отвергал инородные проявления, бунтовал против хирургических вмешательств, заставляя L124 корчиться в судорогах после каждого сеанса «терапии». Это было тяжело, но она не смела противиться.

Вот и сейчас девушка молча ощущала, как по телу пробегает первая дрожь, а индикатор надрывался, предупреждая о критическом уровне.

В комнату вошел один из надзирателей, поигрывая поводком с ошейником в руках. Он неторопливо подошел к панели управления, чтобы выключить подачу тока к клетке рабыни и проверить датчики. Черные точки наушников с трудом можно было разглядеть под немытыми прядями волос, но раздающийся из них бит был слышен на всю «конуру», как здесь было принято называть комнату питомцев.

Надзиратель не слышал, как издал последний умирающий писк индикатор, как завалилось на пол худощавое женское тело. Не замечал неестественно выгнутой спины и царапающих бетонный пол ногтей.

L124 истошно кричала, извиваясь от приступов боли. Она то смеялась, на грани истерического хохота, то начинала скулить, глотая соленые слезы. Рыжие волосы разметались, упали на лицо, превращаясь в глазах перепуганной девушки в языки жаркого пламени.

– Вот черт! – выругался надзиратель и выронил поводок, когда, наконец, увидел в каком состоянии товар. Устройство связи на часах подало сигнал, что время прибытия курьера уже близко.

Остальные рабы испуганно жались по углам клеток, закрывали уши, но все равно заворожено смотрели на корчащееся на полу тело. Единственным развлечением этих животных были страдания себе подобных, и вряд ли кто мог обвинить их в этом.

– Что ж ты будешь делать?! – воскликнул парень, пока судорожно метался между полок с препаратами, пытаясь быстро подготовить шприц-пистолет. Когда ампула с лекарством с щелчком встала в барабан, работник притона подбежал к клетке L124.

И тут возникла проблема. Препарат необходимо было вводить в сонную артерию, но добраться до нее было фактически невозможно.

– Ксей, Макс, быстро в «конуру», у меня проблемы с посылкой, – крикнул в устройство связи надзиратель, отложив пистолет.

Отворив дверцу клетки, он схватил рабыню за конвульсивно дергающиеся ноги и с трудом вытащил наружу. Парень знал, что если не ввести препарат в первые три минуты, то вслед за эмоциональным взрывом последует приступ буйства, и тогда скрутить бесконтрольного раба можно только вдвоем-втроем. L124 уже начала проявлять агрессию, попытавшись лягнуть его. А затем, перевернувшись на бок, она потянулась укусить за держащие её руки, отбиваясь кулакам.

Через десять минут в комнату вбежали еще двое мужчин, тут же бросившиеся на помощь коллеге.

– Нет! Не трогайте! – девушка кричала и изворачивалась, лихорадочно размахивая конечностями в надежде отбиться, но её сил было недостаточно. Три пары рук с трудом, но все-таки скрутили её, прижав щекой к холодному грязному полу, после чего один из надзирателей взял шприц-пистолет и «выстрелил» лекарством прямо в сонную артерию рабыни. Несколько секунд ее тело пробивала дрожь, но уже через минуту оно расслабилось и перестало двигаться.

– Кир, мать твою, ты куда смотрел, когда у неё индикатор отключился? – один из пришедших отвесил парню звонкую оплеуху. – У нас и так времени нет, а она теперь сама идти сможет только через десять минут.

– Я вообще за неё не отвечаю, черт подери, – огрызнулся Кир. – Коробку с ампулами подготовили?

– Да, она уже в сумке с вещами, – ответил третий мужчина, подхватывая L124 на руки. – Давай, нужно привести её в порядок, а то там курьер, говорят, придирчивый.

Девушку отнесли в ванную комнату и там, раздев и быстро обтерев мокрым полотенцем от грязи, застегнули в свежий серый комбинезон с рукавами, на правом плече которого высветился черным код: «L124». Напротив индикатора на левой руке был специальный вырез. Когда же рабыню донесли до последнего коридора, соединяющего лестницу из «Приюта королей» и небольшую приемную, она, наконец, пришла в сознание и начала осоловело мотать головой.

– Отлично, как раз вовремя, – с этими словами надзиратель грубо опустил девушку на пол, несмотря на то что на ногах она держалась с трудом, и схватил со стойки секретаря небольшую дорожную сумку. Буквально таща рабыню волоком, он выпихнул L124 на улицу, но притянул обратно к себе, после чего остановился на пороге, в ожидании уставившись на машину курьера. Тот выходить навстречу не спешил, поэтому мужчина, чертыхнувшись, отвел все еще ничего не понимающую девушку к автомобилю, после чего резко открыл переднюю дверцу и запихнул рабыню на сидение, кинув ей на колени сумку.

– Двести сорок третий канал, – коротко бросил работник притона и с грохотом захлопнул дверцу.

Пальцы крепко сжали рукоять пистолета, когда один из цепных псов Юрия затолкал неизвестную девушку в салон и небрежно произнес канал связи. Гудвилл был готов выдернуть пистолет из кобуры в любую секунду. Приоткрыв рот, он молча смотрел на девушку не в состоянии произнести и слова. Сердце затараторило свой волнительный ритм в груди, ладонь вспотела. Взгляд выдергивал из образа незнакомки и отправлял в сознание наемника отдельные фрагменты: ярко-рыжие, почти оранжевые волосы, зеленый экран индикатора, вживленного в руку – такие носили только рабы, сумка в руках, заплаканные, опухшие желтые глаза с пустым взглядом, равнодушное лицо.

Сейчас в голове Гудвилла должны были бы возникать вопросы о том, кто эта незнакомка, почему ее затолкали к нему в машину, где, наконец, чертов товар. Однако на все эти вопросы контрабандист знал ответ. Но отчаянно хотел, чтобы он оказался не прав. Он очень-очень этого хотел…

«Нет! Нет! Нет! НЕТ! »– как включенная на повтор аудиозапись, говорил ему в мыслях его же собственный голос.

– Открыть двести сорок третий канал, – тихо произнес он и перевел взгляд на лобовое стекло.

Электронное окно развернулось прямо по центру.

– Устанавливается соединение, – доложил электронный голос из динамиков.

Гудвилл сжимал и разжимал скрытый кожаной перчаткой кулак левой руки, стало душновато, и он немного расстегнул молнию своей непромокаемой куртки и этим выставил на обозрение черные пластины бронежилета. Машинально наемник проследил траекторию движения автомобиля с крупнокалиберным пулеметом на крыше. Пулеметчик так же не спускал глаз с Шевроле, пока они не свернули на соседнюю улицу.

– Соединение установлено, – доложил ИИ автомобиля.

В открывшемся интерактивном окне показалась жирная физиономия Драгунова:

– Гудвилл, как я скучал! Я вижу товар с тобой, так что…

Контрабандист не дал договорить:

– Юрий, ты знаешь мои правила и мою репутацию. Я могу перевезти тебе двадцать единиц оружия, импортные медпрепараты, продукты питания – все что угодно по ценам не выше, чем у наемников менее порядочных, – голос Гудвилла слегка подрагивал от кипящих ненависти, или отчаяния в его груди. Но мужчина не срывался на повышенный тон – он одергивал себя, напоминая, что говорит с очень влиятельным человеком, которому он к тому же должен целую прорву денег, – у меня было лишь два очень простых условия – никакого транзита наркотиков и никакой перевозки рабов. Потому прости, но…

На этот раз перебил Драгунов. Его лицо приблизилось к камере и теперь транслировалось на лобовое стекло крупным планом. Оба подбородка гневно тряслись, когда он кричал:

– «Прости»?! Ты говоришь мне «прости», ничтожество?! Ты, что, забыл кто я такой, мать твою?! Позволь тебе напомнить твое место – ты обычный наемник и контрабандист, к тому же не на самом высоком месте в рейтинге, щенок! И ты, ушлепок, должен мне чертову тучу денег за того мастера, что я подогнал для твоей тачки!!! Мне! Юрию Аркадьевичу Драгунову!!! Директору одной из ведущих корпораций Мира!!! Знаешь, что это значит, Гудвилл?! Это значит, что ты – НИКТО! А я – КТО!

Сердце забилось еще чаще, его стук эхом звучал в ушах, правая рука задрожала, задрожали и колени. Гудвилл сжал руль, чтобы унять это мерзкое чувство. Челюсти крепко сжались, зубы яростно заскрипели, и дальнейшая речь Драгунова доносилась до контрабандиста приглушенно, словно сквозь толщу воды:

– Я бы прямо сейчас мог бы просто щелкнуть пальцами, и ты бы сидел на ее месте с гребаным индикатором в руке! Но нет! Я благородно позволяю тебе искупить свой долг! И что я слышу: «Прости, но…»?! Затолкай его куда-нибудь подальше! Ты мой! И будешь делать то, что я тебе велю, или ты обменяешь свое имя на порядковый номер и будешь до конца своих дней развлекать какого-нибудь коллекционера! Телка должна быть в Пекине не позднее воскресенья! Если нет – пеняй на себя… Я раздобыл тебе часовой пропуск через резервацию, так что пошевелись! В сумке ты найдешь коробку с инъекциями и шприцом. Коли их ей каждые восемь часов в сонную артерию. В последний раз ее укололи как раз перед тем, как передать тебе. Ну, что ты все, усе…

– Отключить, – прервал тихий голос Гудвилла.

Электронное окно свернулось и исчезло с лобового стекла. В салоне вновь воцарилась тишина. Наемник глубоко и шумно втянул воздух ноздрями, замер, а потом взорвался разъяренным криком, бешено заколотив правым кулаком по рулевому колесу:

– Тварь! Тварь! Тварь! Урод! Твою мать! А-а-а-а!!! – под каждый удар авто покачивалось, пружиня на мягкой подвеске, и звуковые сигналы вырывались откуда-то из-за передней решетки.

Гудвилл перестал бить, обхватил рулевое колесо двумя руками. Жилка на виске пульсировала, глазам было горячо. Если бы у контрабандиста имелись длинные волосы – они бы стояли сейчас дыбом, но его короткая стрижка под «ежа» позволяла им пребывать в таком состоянии круглосуточно.

Пальцы опустили рычаг за рулем вниз, нога вдавила правую педаль в пол, стрелка тахометра прыгнула на отметку пяти тысяч оборотов, Шевроле зарычал и, пробуксовав секунду, сорвался с места. Гудвилла вжало в сидение, он проехал так два квартала, затем сбросил газ и круто вошел в поворот на грани заноса.

– Дай мне сумку, – на ходу пристегиваясь ремнями безопасности, грубо кинул он рабыне на соседнем сидении. – Какой твой порядковый номер? Ты можешь говорить?

Придерживая руль запястьем, наемник установил на часах будильник на 03: 45. За окнами мелькали снующие туда-сюда гангстеры, торговцы, обычные жители гетто. А где-то впереди виднелся освещенный неоном центральный шпиль резервации. Стометровое здание пронзало серое небо своей острой верхушкой. Стены резервации должны были показаться, как только Гудвилл и его товар вырулит на соседнюю улицу.

Даже холодный дождь, под который успела попасть L124, не помог организму быстрее оправиться после припадка и ввода препарата. Она никак не отреагировала на прошедший на повышенных тонах разговор, так как знала: полезешь не в свое дело – будет больно. Лишь с отдаленным любопытством посмотрела на лицо некоего " Юрия".

«Он… не слишком красив. Наверное, даже отвратителен, пусть я и не чувствую отвращения», – подумала девушка. Она всегда проговаривала в своей голове эмоции, которые должна была бы испытывать, опираясь на воспоминания четырехлетней давности. Так она могла ощущать себя… более живой. И только так она, рабыня, могла помнить, что когда-то была свободной.

Вот и сейчас L124 думала, что по отношению к курьеру она бы испытывала сочувствие, а насчет всей ситуации переживала бы страх и нервозность. Но внутри было тихо и спокойно, как в самый мертвый штиль.

Она закрыла глаза, ощущая легкое жжение под веками – последствия истерики и непривычных слез, а еще от усталости. Она плохо спала в последние дни, и препарат не способствовал бодрости, наоборот– в теле была досаждающая слабость, и конечности были словно ватные. Рабыне приходилось контролировать себя и посильнее вжиматься в спинку сидения, чтобы казаться как можно незаметнее. Но высшие силы, в которые она уже перестала верить, но которым по привычке воздавала молитвы, снова были глухи.

– Эл сто двадцать четыре, господин, – голос девушки немного охрип, искажая звук, поэтому она рефлекторно вжала голову в плечи, когда передавала сумку.

Надзиратели всегда требовали четкого и ясного ответа, иногда выбивая его плетью или разрядом тока. Чего ожидать от этого мужчины она не знала, вспышка ярости ясно говорила о некоторой эмоциональной нестабильности. «С такого станется дать по голове», – мысль была сухой, даже без примеси страха. За свою жизнь она приучилась более-менее анализировать поведение человека, чтобы знать: ожидать от него удара или чего похуже.

Пейзаж, если так можно было назвать однообразные многоэтажки, разбитые дороги и серые фигуры людей, проносился за стеклом, и только сейчас рабыня подумала, с какой же скоростью они едут. «Да разве это важно? Разобьемся, так разобьемся», – меланхолично подумала она, откидывая мокрую голову на подголовник и закрывая глаза.

Машина двигалась мягко, словно под колесами у нее была новенькая асфальтовая дорога, а не сплошные выбоины после обстрелов и взрывов. Внутри было тихо, спокойно и относительно безопасно, если забыть о водителе. И L124 позволила себе забыться, подчиняясь усталости, которая медленно подтачивала разум.

Но даже сквозь сон она слышала, как автомобиль остановился, как механический голос приказал назвать номер пропуска, даже негромкий голос курьера звучал для рабыни отчетливо. Потом движение возобновилось, и в глаза девушке ударил свет.

Когда она осторожно приподняла веки, то увидела ярко освещенные улицы ночного города, неоновые вывески билбордов, голографические фигуры, рекламирующие на стенах небоскребов последние новинки косметологии. Яркий, для кого-то привлекательный, мир богемы, где не знали нищеты, голода и холода. И пусть рабыня не испытывала эмоций, она предпочла вновь закрыть глаза. Это был чужой, холодный мир, частью которого она никогда станет. И где-то глубоко внутри, где, возможно, была душа, она и не хотела ею становиться.

После серости, мрачности и разрухи обычного мира, резервация казалась чем-то вроде новогодней елки в канун праздника. Всюду были огни неоновых ламп, пляшущие голограммы билбордов. Непрерывно мигали различные вывески, переливались всевозможными цветами, мимо пролетали белесые огни фар от встречных дорогих электромобилей, и красные габаритные попутных – все это дублировалось на темных, как ночные озера, зеркальных поверхностях зданий. Первые пару минут от такого изобилия света у Гудвилла резало и кололо глаза.

– Тахо, бери управление на себя, – произнес он, и отпустил руль, – вывози нас на Хабаровский мост.

– Режим ручного управления отключен. Проложен курс на Хабаровский мост, – ответил ровный и всегда спокойный голос ИИ.

Теперь Шевроле ехал самостоятельно. Включился левый указатель поворота, руль плавно повернулся, авто перестроилось в крайний левый ряд и опередило одну из последних моделей лимузинов Тесла со стопроцентной зеркально-золотой тонировкой на стеклах. Наемник удостоил убогое, по его мнению, авто ленивым и коротким взглядом и принялся изучать сумку рабыни.

– Эл сто двадцать четыре, – повторил он за девушкой и вынул из ее рюкзака черную коробку, – подумать только, вам даже имен нормальных не дают. Серийный номер, как на пушках. Пока ты едешь со мной, тебя зовут Элли, поняла?

Вопрос был риторический. Замки на коробке щелкнули, Гудвилл поднял крышку и перед его глазами предстали сложенные в несколько рядов ампул с голубого цвета жидкостью. Контрабандист насчитал тринадцать штук – должно хватить. Рядом с ними лежал шприц-пистолет. Его трогать парень не стал. Он закрыл коробку и сунул ее обратно в сумку.

– И я тебе никакой ни «господин», – это обращение больно ужалило по нервам, но контрабандист, стиснул зубы и подавил желание повысить голос, – я не твой хозяин и не работорговец. В этой машине вообще никогда не перевозились рабы. Просто так случилось… Меня зовут Гудвилл.

Мельком он взглянул на девушку.

«Запуганная и разбитая. Аморфная. Эти рабы больше похожи на запуганных домашних животных, чем на людей. Она совсем молодая. Каким животным надо быть, чтобы обращаться так с живым человеком…»– подумал он.

От этих мыслей в груди возникало неприятное щемящее ощущение. Это был не первый раб, которого видел Гудвилл. Он никогда не мог подолгу смотреть на них. Всегда отворачивался, делая вид, что не замечает их. Наемник ненавидел работорговцев и всех, кто как-то замешен в производстве, продаже и использовании рабов, всем нутром. Вот только сделать ничего не мог. Состояние беспомощности его бесило еще больше.

«Перестрелять бы вас всех, твари…»– думал он и проходил мимо.

Нутро бунтовало, но разум подсказывал: на месте одного убитого работорговца возникнут два новых. Убьешь этих – появится еще четверо. А потом тебя уберут. Раздавят, как назойливого комара. Эта отрасль приносит огромные деньги – наивысшую ценность современного мира. Корпорации, как гигантские гусеничные бронемашины, давят любое препятствие на своем пути. А один контрабандист – это даже препятствием не назовешь.

Гудвилл придумал собственный способ протеста. Наиболее безопасный для его собственной жизни – он никогда не занимался транзитом рабов. Ему очень хотелось доказать самому себе, что он хороший человек, но каждый раз, когда он видел очередного раба, плетущегося за своим хозяином на четвереньках, он отворачивался, а в голове звучал собственный голос:

«Какой же ты трус, Гудвилл. Равнодушный урод, ты ничем не лучше любого работорговца».

Этот голос контрабандист старался как можно быстрее заглушить. Вот и сейчас он отмахивался от него. Старался забыть, что в его машине сидит раб. Пытался представить, что это всего лишь обычная девушка-беженка, которую он перевозит через закрытые границы. Но одного взгляда на Эл хватало, чтобы вернуть Гудвилла в реальность. На душе было погано. Однако было что-то еще, что никак не давало покоя контрабандисту.

Что-то во всей этой ситуации не увязывалось, и было подозрительным. Шестое чувство кричало и било тревогу, но способность к полностью здравому и расчетливому мышлению все еще не хотела возвращаться к наемнику.

– Здесь есть еда, – произнес он, обнаружив под запасным комбинезоном в сумке еще одну коробку.

Шевроле остановилось на перекрестке. Мимо с диким воем и ярким светом маячка бесшумно пронесся на красный полицейский автомобиль с двумя дроидами-патрульными внутри. Жизнь в резервациях почти не отличалась от жизни крупных в мегаполисах в начале двухтысячных.

Загорелся зеленый и Тахо тронулся с места вместе с остальным потоком машин. Плавный поворот направо и вот уже ворота КПП периметра, тяжеловооруженные автоматическими турелями с пулеметами Гатлинг, ракетометами и средствами ПВО. Покинуть резервацию не составляет труда. Ворота медленно и тяжело поднялись и к моменту, когда они вновь опустились, Гудвилл и вверенный ему «товар» уже неслись по освещенному длинному Хабаровскому мосту через разлившуюся реку Амур.

Чувство вины никак не покидало мужчину. Хмурый как туча, он еще раз посмотрел на несчастную девушку и правой, не скрытой перчаткой рукой, протянул ей предлагающим жестом маленький пакет с протеиновыми вафлями:

– Ты голодна?

«Элли… Но я не Элли, – отстраненно думала рабыня, пока они проезжали резервацию. – Гудвилл… Кажется, переводится как «добрая воля». Странный выбор». Хотя не ей оценивать, верно?

В машине вновь воцарилось напряженное молчание. Краем глаза L124 наблюдала за мужчиной. Что-то в его каменном выражении лица выдавало напряжение и что-то еще, знакомое, но не поддающееся определению. Она не видела этого у надзирателей, не замечала у работников лаборатории или же рабов. Хотелось спросить, чтобы знать точно, но раб, задающий вопросы без разрешения – это раб, получающий наказание. Поэтому девушка молчала.

Молчала до тех пор, пока курьер не протянул в её направлении руку. «Элли» инстинктивно дернулась, но быстро взяла себя в руки и села прямо, тупо уставившись на упаковку вафель.

Вопрос Гудвилла эхом распространялся по черепной коробке, пока до рабыни доходил смысл его слов. Её никогда не спрашивали. Их кормили в одно и то же время одним и тем же сухпайком, от которого выворачивало желудок, и в горле застревала тошнота. Невиданной щедростью становились вот эти пресловутые вафли, которые доставались самым удачным образцам. Разумеется, L124 их даже вблизи не видела. От того внутренняя система давала сбой, искала подвох, ошибку, по которой ей, жалкому питомцу низшего класса, предлагали пищу «победителей».

– Нет, – от греха подальше отодвигаясь от пакета, выдавила девушка. – Я сыта, сэр Гудвилл.

В опровержение её слов желудок негромко заурчал и сжался от спазма. Но его хозяйка все равно отворачивалась от вафель, инстинктивно сжимаясь на сидении. Ей безумно хотелось обнять собственные колени, но ощущение грязи на босых ногах не позволяло ей даже рискнуть испачкать обивку.

– Сэр, у вас нет… чего-нибудь… другого? – не поднимая взгляда, L124 все-таки рискнула спросить.

Не может же такого быть, чтобы надзиратели положили в сумку только это? Или сумма, выплаченная за нее, настолько велика, что даже неудачный образец заслужил поощрения?
Новый спазм заставил рабыню поморщиться от боли.

«Может, стоит просто взять их? Ведь он сам предложил… Я просто возьму, да? – мысли в её голове, вопреки препарату и общей заторможенности, носились по замкнутому кругу, а рука осторожно потянулась к еде. – Да, я возьму. Мне разрешают взять их. Все хорошо. Ведь хорошо? »

Пальцы с негромким шелестом сомкнулись на упаковке, на миг соприкасаясь с кожей мужчины. От внезапного тепла, так сильно контрастирующего с её собственной температурой, рабыня резко отдернула руку, впрочем, не отпустив своей " добычи".

«Нельзя прикасаться! Нельзя прикасаться! »– повторяла про себя девушка, надеясь, что Гудвилл ничего не заметил и не начнет ругаться.

Ощущая на себе чужой взгляд, она неловко надорвала обертку, достала одну из вафель и откусила.

«Безвкусные… И хрустят так громко. И это – награда? »– если бы могла, L124 обязательно испытала горькое разочарование, но внутри она ощутила лишь слабый отголосок этого чувства. Вскоре в руках у неё остался лишь пакет, который она скомкала и сжала в кулаке.

– Спасибо, – коротко поблагодарила рабыня, впрочем, скорее на автомате: раб должен быть благодарен за еду, воду и кров, – еще одна прописная истина.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒