DIESE STADT IST AUFGEKAUFT! 6 страница

В «Макондо» висел уютный полумрак. Люди липли к диванам и приглушенно общались. Меня всегда поражала эта способность европейцев сидеть весь вечер за бокалом вина и говорить друг с другом. Взяв с лотка у входа сегодняшнюю «Берлинер Цайтунг», я изучил первую полосу. На фоне отечественной жести немецкие проблемы выглядели смехотворно. Я вытряхнул в глотку остатки пива и вышел на улицу. На вечеринке лузера нужно пить в одно жало и постоянно менять места — таковы правила игры.

За следующие несколько часов я побывал в крошечном португальском баре на два стола, где уселся на пыльный подоконник и влил в себя пятьдесят граммов отличного качества портвейна, в редком для этого города заведении с отсутствием культа ГДР и «Егермайстером» в ледяных рюмках, в дешевой пиццерии с кучей столов, покрытых одноразовыми скатертями в крупный горошек, и графинами из толстого стекла, в которых подавали вино, в русской забегаловке «Дача», в мимишном кафе «Тусси Лаунж» с крутой старой мебелью, совковыми обоями, бархатными граммофонными хрипами и беззвучным черно-белом кино на стене, в дико заполненной людьми двухкомнатной дыре «Зюсс. вар гестерн», где я залип за приставкой «Дэнди», превратившись на время в усача Супер-Марио, в итальянском кабаке «Федерико», обставленном, впрочем, совершенно по гэдээровски, с высокими торшерами и бабушкиными креслами, в мексиканском ресторанчике, где суровый латинос с огромными волосатыми руками замещал адскую Маргариту, которая вынесла меня окончательно, в стояке неподалеку от метро «Варшауэрштрассе», где я сожрал кусок пиццы с прогдутто...

Фейс в «Салон цур вильден Ренате» прошел без проблем.

— Один? — Уточнила, с любопытством меня рассматривая, вертлявая цыпа на входе.

Я кивнул. Два грозных амбала позади нее недовольно сдвигали брови.

— Проходи, — Она махнула рукой. Представьте себе шести- или семиэтажную не очень понтовую сталинку — таких много, например, в районе метро «Академическая»: И представьте, что в результате какого-то серьезного фаталити из дома резво сливаются все без исключения жильцы. Проходит время, здание потихоньку ветшает — пожелтевшие обои, облупленные стены в подъезде, подтеки на потолках. И вдруг так же внезапно, в результате какого-то другого, но уже позитивного фаталити, это место наполняется толпой безумцев, которые сносят на хрен все двери, вещают дискошары, ставят крутые колонки и начинают щпилить отборного качества техно в каждой квартире. На лестницах долбят шмаль, в комнатах-танцполах сущий трэш, в узких коридорах давка, очереди в сортиры, на бывших кухнях барные стойки и копеечное бухло, по углам диваны с вспоротым брюхом. Прибавьте ко всему этому двор питерский-колодец-стайл, где в теплое время года можно залипнуть на гамаке, и вы получите место, в котором охотно зависают сумасшедшие фрики со всей Европы.

Я укрылся в закутке размером с полтора купе: небольшая двухъярусная комната, стол и диван внизу и такая же тема сверху. Первый уровень был занят, и я полез на вторую полку. Сидел, курил и пил пиво. Гармонию нарушили двинутая на всю голову девка с усыпанным блестками лицом и наглухо зататуированный чувак с ирокезом. Эти Бонни и Клайд бесцеремонно вторглись в мое личное пространство и уселись рядом на диван. Девка сразу же вуль- гарно положила ноги на стол. В придачу она оказалась родом из Киева, но сообщила, что последние до хрена лет прожила в Стокгольме.

Ее берлинский неформал через некоторое время заскучал в нашей славянской тусовке и молча свалил. Он спустился вниз, протиснулся через столпотворение в коридоре и растворился в беснующейся биомассе.

Вскоре мы последовали его примеру. В комнате на тридцать квадратов царило тотальное помешательство. Тощий, как херовая сосиска из «Стардогса», испанец энергично выбивал пыль из своего невидимого спарринг-партнера, его и без того большие глаза расширились и превратились в какие-то демонические круги. Немецкая телка в костюме ведьмы волчком крутилась на раскаленной поверхности танцпола, рядом с ней в транс погружалась местная Рената Литвинова — бледная чикса с отрешенным взглядом и тонкими губами. Компания огромных, выросших на экологически чистых продуктах, датчан устраивала свой скандинавский хардкор. Капитан Усы в обтягивающей тело белой футболке и обтягивающих лицо усах, в которые при желании можно было бы запустить руку, как в жирного кота, выдавал всем за проезд. Придурок-тектоник, завидев его безумный танец, пустил бы себе пулю в висок.

На афише к вечеринке было написано, что сегодня пластинки крутят только «друзья Ренаты». Бородач за пультом, заваривший беспредел, являлся таковым. Он прибавил скорости. Кинул угля в печь, и огонь запылали. Сорвал стоп-кран и танцпол забился в экстазе. Наш гребаный поезд мчался в ад, а «друзья Ренаты» заколотили аварийный выход. Мы танцевали два часа без остановки. Последнее, что я помню, как мы с телкой из Киева сидели на холодных ступенях на лестнице и давили пивас. Еще помню, что долго не мог попасть в свою дыру с платным вайфа-ем, а потом возился с пуговицами на ее джинсах.

Если я останавливаюсь где-нибудь в Фридрихсхайне и просыпаюсь раньше шести вечера, то первое, что делаю — иду завтракать в «Кафе Берлин» на Боксхагенерштрассе. Там крутой кофе собственного производства, зерна которого обжариваются в адском аппарате, с виду похожем на самогонный. Не знаю, чье это изобретение, но вполне допускаю, что его мог придумать какой-нибудь чувак вроде лохматого безумца из «Назад в будущее». Здесь всего три столика, я сажусь за тот, что у окна, потому что на нем валяются свежие газеты. На завтрак совершенно не жаль потратить час времени — кардинальная разница с Москвой, где постоянно нужно куда-то торопиться. У многих людей этот город остается в памяти достопримечательностями типа Рейхстага, Бранденбургских ворот и улицы Курфюрстендамм, на которой находится универмаг «КаДэВэ». Когда же я вспоминаю Берлин, это кафе — первое, что приходит в голову. Кроме того, тут симпатичные продавщицы...

Проснулся я от того, что кто-то ходил по комнате. С трудом разлепил глаза, ощущая всем телом вчерашнюю довольно плотную тусовку, эволюционировавшую в серьезный дискомфорт. Обернутая в полотенце, она приоткрыла окно и осторожно курила в образовавшуюся щелку. Я смотрел на ее острые плечи и крепкие икры и прикидывал шансы на то, что она окажется симпатичной. Опыт подсказывал, что вероятность такого события невелика, но ее упругие икры вселяли веру в лучшее. Со спины было видно, что она хотя бы не толстая, и это обнадеживало. Она докури-

ла, выкинула сигарету в окно и повернулась.

— Привет, — прохрипел я, потрогал ногами холодный пол и, не дожидаясь ответа, отправился чистить зубы, потому что ненавижу трахаться с грязным ртом.

Когда я вернулся, она лежала на кровати. Полотенце валялось рядом.

Б «Кафе Берлин» было пусто — в смысле, за прилавком стояла телка, похожая на Яну Пал-ласке, немецкую актрису с большими губами, которая снималась в фильмах, рассчитанных на среднестатистического зрителя. Мы вошли и увеличили число людей в этой дыре в три раза.

Сидели за столиком у окна и рассматривали прохожих. Потом она сказала, что ей нужно ехать в одно место, а я ответил: «Окей».

Подошла Яна Палласке и забрала пустые чашки.

САНКТ-ПАУЛИ

Внутри убогого деревянного сарая, который, казалось, пойдет по пизде, подуй с Эльбы ветерок посильнее, было чертовски круто. «Голден Пудель» стоял прямо на набережной — эдакий домик в деревне, полный пустых бутылок, окурков и немецкой матерщины. Криво прибитые доски халупы вибрировали от рейва.

Я вошел за четыре евро: толпа фриков, запах шмали, волны ритма. За пультом стоял дед, бороду которого можно было намотать на кулак. В танцующей толпе мелькали усачи, негры, сумасшедшие телки.

Добро пожаловать в Санкт-Паули!

Высоченный хлыщ сменил деда на вертушках и переключил толпу на замес дабстепа с берлинским техно. Бородач тем временем сгонял к стойке бара, выписал себе пива, раскурил косяк и присоединился к зомби-пати. Кто-то скакал, размахивая растопыренными клешнями, двухметровый мулат накидывал по щщам невидимому противнику, а старикан в рыбацком плаще сканировал танцпол внимательным взглядом бывалого морского волка, похоже, оценивая возможный улов.

На улице было достаточно тепло для начала января. Из бара вышвырнуло угашенного чувака. Он огляделся по сторонам и начал блевать себе под ноги.

Я подошел к парню.

— Эй, старина, как дела?

— Shut up, you fucking bastard, прохрипел он, продолжая резать фарш себе под ноги.

— С ним все в порядке? — поинтересовалась одна из куривших рядом со мной немок.

Я пожал плечами.

Немки пожали плечами в ответ.

Я пошел к Эльбе. В доках стояли огромные корабли, по реке лениво шли глыбы льда. Неплохо бы закрепиться здесь на годик или на два, снять однушку в Штерншанце, купить на блошином рынке большой старый гэдээровский торшер с потрепанной бахромой на абажуре и потрескивающий проигрыватель пластинок. По будням можно посещать работу. По ночам болтать с барменами в кабаках. По пятницам выпускать беса на местных вечеринках и тусовать с ордой фриков. Ну а по воскресеньям надевать футболку с пиратским флагом, ходить на «Миллернтор» и вовсю топить за «Санкт-Паули».

Я зашел в трясущийся от плотного баса сарай, взял куртку, которую в качестве эксперимента оставлял валяться на танцполе, и вышел обратно. Даже деньги не спиздили. Случайность, подумал я, вспомнив, как неожиданно отхватил по щщам в тихом Эдинбурге.

Спать было рано. Захотелось побродить по ночному Гамбургу и уделаться. Я зашел в ночной киоск, приобрел дешевого вискаря и сигарет. «Отличный выбор», — сказал бы мне турок из-за кассового аппарата, если бы ему не было все равно. Он спал с открытыми глазами. Я вышел из киоска, открутил пробку и сделал большой глоток. В животе стало теплее. Было глубоко за полночь, было хорошо. Зажженный кончик моей сигареты указывал направление движения — район Штерншанце. Я знал, что там круто.

На пустыре у стадиона «Миллернтор» ветер поднимал в воздух мусор. Мне попалась старая афиша, призывавшая «Санкт-Паули» надрать задницы зажравшимся бюргерам из «Гамбурга» в предстоящем дерби. В крошечных окнах бункера мигали разноцветные фонари. Музыки не было слышно, но, похоже, там плясали джигу местные фрики. На Шультерблатт встречались редкие прохожие. Шестьдесят лет спокойной жизни и послевоенное экономическое чудо предопределили серьезный подход немцев к чему бы то ни было. Если тусоваться, то до утра. Это мне по душе, думал я, прикуривая сигарету похожей на Кейт Мосс убитой бабенке, которая, едва кивнув, нырнула в один из прилегающих переулков.

На грязных матрасах у известного гадюшника «Роте Флора» шевелились бухие бомжи. Пахло ганджубасом, по рукам гуляла бутылка «Джек Дэниэлса» — неплохо живут, что тут скажешь.

Один из бродяг что-то прорычал, явно обращаясь ко мне. Я ни черта не разобрал.

— Ебало разобью, — зачем-то по-русски ответил я.

Надо же было что-нибудь говорить.

— Ты откуда? — уже более внятно поинтересовался чувак.

— Из Москвы.

— Выпьешь? — он кивнул на полупустую бутылку «Джека».

— Могу, — ответил я.

Зарядил дождь, но под козырьком у бомжей было комфортно. Глотнул вискаря, предложили дунуть, отказался. Бичи что-то громко хрипели про вьетнамскую столовку, где им дают бесплатные обеды, я слушал вполуха.

— Если негде спать, ложись тут, — один из чуваков гостеприимно махнул в сторону матраса, — местечко свободно.

Я подумал, что это уже лишнее, выкурил сигарету, махнул на прощанье рукой, перешел через улицу и ввалился в бар с неприметной вывеской «Даниэла».

Это была типичная остберлинская смрадная дыра — с красными фонарями, гэдээровским стаффом и нахальной барменшей. В углу помещения с наспех покрашенными стенами, прикрытыми картинами со сложным концептом, между окном и входной дверью был втиснут стол с вертушками. Козырный задрот в очках с толстенными линзами (в таких рассекали, отпустив безумные баки, хипстеры-восьмидесятники) жонглировал пластинками и макал околачивающийся здесь сброд в заварной крем добротного фанка. На кресле у входа, вытянув ноги и закрыв глаза, сидел очередной безумец. Он качал гривой в такт какой-то мутной теме, то возвращаясь к реальности, то снова уходя в свои миры. Подгребла телка с гитлеровской прядью, выкрашенной в красный цвет, заказала шот крепкой дряни и с размаху вогнала его в глотку. В дальнем углу бара педики смеялись и пили вино.

— Парень, ты чего такой злой? — повернулась ко мне барменша.

Похоже, всему виной мое угрюмое лицо, разительно отличающее меня от жизнерадостных европейцев.

— Нальешь второе пиво бесплатно — буду добрым.

Она фыркнула что-то типа «Вот еще! », но я не расслышал.

— Улыбнись, — потребовала она, все же зажимая халявное бухло.

— Я не умею, — немного занервничал. Она удивилась.

— Почему?

Она хлопала большими глазами с пушистыми ресницами, как советская кукла. Курносая и наглая.

—Почему? - еще раз спросила она. Не знал, что ей ответить.

—Может, обновишь мне пивас?

Пожалуй, это было немного грубо.

Обиженно закусив верхнюю губу, она порылась в холодильнике, выудила оттуда запотевшую бутылку «Астры», с хлопком сняла пробку, которая перелетев через меня, ударилась о стену и шлепнулась на пол.

— Пожалуйста, — она с такой силой поставила передо мной бутылку, что пена повалила через узкое горлышко, — с тебя два пятьдесят.

Педики попрощались и, скрипнув дверью, вышли в темноту. Диджей, зевая, поменял пластинку, по бару вкрадчиво зашуршало мягкое регги.

— Слушай, извини, не хотел тебя обижать. Вот всегда так с красивыми девушками —

никогда не понимаешь, за что конкретно просишь прощения.

Я вспомнил, как она переехала в мою квартиру, и разные мелочи, которые я раньше просто не замечал, прорастали на бытовой почве семенами недопонимания, а потом всходили долгими ссорами и руганью. Вспомнил, как она орала, царапала мне лицо и норовила укусить, а я закрывался руками, боясь ударить ее в припадке гнева.

Барменша достала себе пива.

— Да, ладно, я не обиделась, — мы чокнулись, — но ты странный тип.

— Ты тоже та еще оторва.

Мы молча слушали музыку, заходили какие-то люди, она отвлекалась на них. Мысли густой кашей расползались по моей голове. Напиваться получалось. Потом я сходил умыть лицо холодной водой. В подернутом трещинами мутном зеркале отражался чувак с бритой башкой и довольно унылым, покрытым щетиной, лицом. Я внимательно посмотрел на него — он был не злым, а просто усталым.

— Водка есть? Она кивнула.

— Какую тебе?

—Самую дешевую.

Она накапала в какой-то наперсток.

— Выпьешь со мной?

— Могу.

Мы чокнулись и выпили. Я медленно и верно уходил в говно. -Еще?

Я подумал, что можно было бы, но отказался.

— Пойду на улицу.

— Возвращайся.

— Ладно. Кстати, как тебя зовут?

— Даниэла.

— Что-то знакомое, — пьяно пробормотал я.

Я вспомнил, как мы вот так же стояли под дождем, и я хотел поймать такси и уехать поскорее в какой-нибудь клуб, а она говорила, что никуда не поедем, пока не скажу, люблю ее или нет.

Даниэла вышла на улицу и поежилась.

— Тебе не холодно?

Было холодно, но я сказал, что привык.

— Заканчиваю через час. Если подождешь, сможешь проводить меня домой.

Интересно, у нее дома есть большой торшер с бахромой на абажуре?

Я сказал, что проветрюсь и вернусь через час.

Но не вернулся. Сначала просто шел, пиная банку из-под пива, потом накинул капюшон и
отправился танцевать.

Местечко называлось «Кицинтернат», находилось на Гроссе-Фрайхайт-штрассе и было закрыто. Это меня не расстроило, ведь сложно расстроиться, если ты в говно.

Плевать на танцы — я взял еще.

Пришел в себя пьющим чай с лимоном в баре «Когге» в районе Санкт-Паули. Возможно, я был там первым, кто заказал чай с лимоном. Хозяин бара, он же бармен, что-то говорил и все время протирал стаканы, а я вообще ни хрена его не понимал. Он был длинный и худой, с волосами до плеч и высоким лбом. Похож на папу Алисы Селезневой из мультика «Тайна третьей планеты», только без очков. Я сидел там час, а может и дольше. Пил чай, трезвел, слушал, как бармен что-то бормочет и смотрел, как он трет свои стаканы. Кончились сигареты, и денег уже почти не осталось. Бармен достал табак и скрутил мне папиросу. Мы с ним курили, он что-то рассказывал про Санкт-Паули, в смысле про район, а не про футбольную команду. Я начал его немного понимать. Когда он закончил протирать стаканы, я решил, что пора идти. Бармен пожелал мне удачи, и я тоже пожелал ему удачи и вышел.

На улице было совсем не холодно. Я спустился к реке и дошел до Фишмаркта — хотелось посмотреть на «припозднившихся гуляк, бредущих под хмельком к рыбному рынку», как значилось в путеводителе. Из припозднившихся гуляк брел только я, смотреть на самого себя совершенно не впирало. Часы показывали пять. Пнув под зад сидевшую у самой воды утку, я пошел в сторону Репербана смотреть на шлюх.

Шлюх тоже не было. Наверное, они уже спали.

ЛЕЙТ-УОК

В Эдинбург можно задешево доехать на автобусе от вокзала «Виктория» — там билетами торгуют чехи. Может, и еще кто, но я брал у них. Кроме двух операционисток в офисе на задворках вокзала сидел подтянутый, как жопа лыжницы, старикан и указывал всем, куда идти и что делать. Операционистки никуда не спешили, а я прикидывался, что ничего не понимаю. Дед был владельцем этой шарашки, а потому имел полное право выписать мне билет лично.

Он припомнил мне 1968 год, танки, Massenvergewaltigungen, которыми прославились на всю Чехословакию советские солдаты и которые, быть может, затронули и его жену... Впрочем, на этом моменте старикан спохватился и свернул разговор.

Я не присел на стул, который мне не предложили, а так и стоял перед конторкой, попивая из банки черный, как вакса, стаут «Мерфис». Дед закряхтел и постучал нестриженым заскорузлым ногтем по икеевской столешнице.

— Тридцать пять фунтов, молодой человек. «Ах ты ж падаль», — подумал я, протянул старику деньги, взял билеты и был таков.

Каков я был, дедок так и не узнал, а вдаваться в подробности жизни моей оккупантской семьи в Чехословакии было не очень интересно. До отправления автобуса оставалось полтора часа, поэтому в киоске я приобрел большую цветную газету с Паоло Ди Канио на первой странице. Особенно журналиста интересовала моральная составляющая карьеры Паоло: пойманный в руки мяч перед пустыми воротами с травмировавшимся вратарем, знаменитые зиги за «Лацио». Все правильно кому интересны беседы со святым Кака? Хотя, в принципе, любопытно было бы узнать, как Господь Бог помог ему не потерять девственность до двадцати трех лет — ведь парнишка еще до женитьбы огреб немало бабла, которое в Милане есть на что потратить.

У входа в супермаркет меня подловил малолетний кент в фанатской парке до колен.

— Чувак, купи ящик «Стеллы» — нам не продают, — протянул он мне деньги.:

Из темноты на меня глядело четыре пары злобных, как фанаты «Миллуола», глаз. Взяв бабки, я вошел в магазин. Ублюдки выглядели довольно грозно, и тот факт, что я лет на десять старше самого взрослого из них, не прибавлял весу пиздюлям, которые в случае драки мне пришлось бы выписывать. Мелкие жлобы все, как на подбор, гребаные психи — это добавляло мне джентльменской сговорчивости.

Я сидел на втором ярусе двухэтажного автобуса, пухлый розовощекий словак уверенно крутил руль. Через полчаса после выезда на трассу наконец-то выполз настоящий британский туман — не видно было ни черта, ехали как в молоке. Компанию мне составили три бутылки пива, которые я предусмотрительно присвоил из пацанского ящика. То, что ты в некоторой степени конформист, — не повод забывать про собственное брюхо.

Когда же я разлепил пересохшие от бухого сна глаза, уже рассвело. За окном проносились покрытые зелеными лугами холмы, на которых мирно пощипывали траву овечки.

Центральная улица Эдинбурга называется Принцесс-стрит. Улица по нашим меркам небольшая, но по-европейски уютная и тематическая. С одной стороны — вид на главный замок города и монумент Вальтера Скотта. С другой — магазины на первых этажах древних, как сам Эдинбург, зданий.

Я шел по улице, смотрел на прохожих и щурился на солнце, деструктивные мысли, вызванные тяжелым автобусным похмельем, постепенно исчезали.

На Принцесс-стрит не происходило ровным счетом ничего интересного. Вот упитанный клерк в белой рубашке и расстегнутом сером плаще с толстой и, видимо, очень информативной газетой под мышкой. Вот пара дряхлых стариков в смешных британских утюгообразных башмаках. Девушка в школьной форме в клетку. Туристы со зрачками объективов, безразлично глядевшими на мокрую после дождя мостовую. Рабочий в спецодежде, бегущий вдоль обочины за автобусом, как будто это последний автобус в его жизни и больше шанса прокатиться на даблдекере он никогда не получит. Мысль о «никогда» меня немного испугала, поэтому я кинулся вслед за мужиком, и вот уже сижу на втором этаже автобуса, на самом переднем сиденье, попивая местный лагер, а водила ловко вписывается в узкие улочки.

Цвета Эдинбурга: коричневый, серый, черный. Но раскрашивают город здесь не грязь или землистые лица местных жителей — таким Эдинбург делают дома, мостовые, свинцовая вата неба, сковывающее тело дыхание Северного моря... Суровый уют деревянных бараков на берегу залива, в которых рыбаки заваривают в железных кружках сладчайший чай, пожилая женщина с сияющими глазами за стойкой бара, куда каждый день приходит один и тот же дед с собакой. Невольно представляешь себе, как этот самый дед на этом самом месте наблюдал по телевизору за Арчи Джемиллом, забивающим в ворота сборной Англии, как один за одним уходили из жизни его друзья и как в новом веке' он остался совсем один. Но скоро и он уйдет, а фасад паба заново выкрасят зеленой краской, и он заживет новой жизнью, которая, в принципе, ничем, не будет отличаться от старой.

Мы въехали в Лейт. Я хотел видеть своими глазами торчков Ирвина Уэлша, заливы Северного моря, стадион «Истер Роуд», снова торчков и их изможденных блядей на скудном социальном: пособии.

Я хотел видеть своими глазами, как «Хиберниан» разделывает на глазах лейтской публики беспомощный «Хартс». Во многом именно благодаря Уэлшу я надеялся именно на такой расклад в сегодняшнем дерби. На фотках в интернете «Истер Роуд», домашний стадион «Хиббис», вмещал, казалось тысяч тридцать пять, на деле же оказалось всего пятнадцать.

На улице быстро темнело, до игры оставалось два часа, на подходе к стадиону попадались редкие прохожие. Утосанный пацан в килте стрельнул у меня сигарету.

В окнах домов загорался свет. В одной из комнат на первом этаже я разглядел на стене плакат «Trainspotting». Казалось, что сейчас в свете фонаря покажется усатый Бегби и, нарисовав на лице безумную улыбку, ткнет мне в рожу бильярдным кием. Увидев вывеску бара с надписью «Ваг», я зашагал быстрее. На входе висел листок бумаги: «по football colours». Я соблюдал правила, пришел на праздник во всем черном. В баре собралась приличная толпа, все орали и ржали, как болельщики ЦСКА. Пурпурных футболок «Хартс» видно не было, не было заметно и зеленых цветов «Хиббис», но по флагам за стойкой бара я понял, что попал в нужное место. Дядя Уэлш одобрил бы мой случайный выбор. Взяв на баре пинту «Гиннесса», я пристроился у окна и стал смотреть, как местные отморозки катают шары за игрой в пул. Ко мне подошел резкий коротко стриженный чувак.

- Awright. Aye. What иг ye daein? Uf ye fuckin Weedjie?

Можно было подумать, что он говорит со мной по-немецки. Но я смотрел кино Дэнни Бойла, и этого хватило мне, чтобы отрица тельно помотать головой — парень просто интересовался, не из Глазго ли я. А потому ответ мой одобрил и пригласил сыграть в пул на пиво.

Пока мы играли, он что-то говорил, я почти ничего не понимал, но на всякий случай заявил, что поддерживаю коммунистов и «Хиберниан».

Играл я дерьмово, но чувак играл еще хуже. Проиграть коммунисту было для него, видимо, не зазорно. Он купил мне пиво и, хлопнув по плечу, прогавкал:

- Awright, brar! Ye ur piece ay communist's cunt!

Так я поладил с болелами «Хиберниана». Выполняй определенные правила, будь внимателен, следи за языком — и никто тебя не тронет. Так мне казалось, во всяком случае.

На «Истер Роуд» крепко шизили фанаты обеих команд, за ними было наблюдать намного интереснее, чем за игрой — там футболисты старательно занимались ничем. Что «Хартс», что «Хиббис» — третье колесо в шотландском мопеде.

«Зеленые» сливали игру, болельщики тянулись к выходу. Фаны «Хартс» выломали пару кресел и переместили их по воздуху ближе к полю. Я же курил и думал о том, что герои Уэлша ходили сюда не игрой наслаждаться — кайф от такого мог получать только последний мудила.

Во время матча я не пил, поэтому со стадиона выписывался в таком же состоянии, в котором обычно выходишь с «Лужников». Ну, когда накидываешься перед игрой, прекращаешь за полчаса до матча, а после игры плетешься с трехчасовым похмельем сквозь коридор мусоров, с ужасом заглядывая в пасти стоящим по обе стороны коридора лошадям. Ты стараешься вжаться в центр потока, чтоб голодное животное не откусило тебе голову, болелы же издеваются над ментами, самые смелые из них щипают лошадей за морду. Те вскидываются, мусора-наездники едва не падают на заплеванный и загаженный навозом асфальт. Фанаты ржут, менты сужают коридор.

На «Истер Роуд» — никакой конной полиции, все спокойно, как после игр «Торпедо» на Восточной. Большинство болел казались безобиднее кузьмичей— те-то на алкогольном кураже могут хотя бы помять щщи рабочими кулаками.

Я зашел в уже знакомый мне паб, опрокинул кружку сидра, немного поводил жалом и пошел к Лейт-уок. У выхода на улице терлась пара бритых чуваков, на ногах белые кроссовки, куртки «Стоун Айленд», сигареты в руках. Все по правилам: на лугах — овцы, в Лейте — фанаты. Я проследил взглядом за сигаретой, которую один из парней ловким щелчком отправил в окно паба. Окурок нарисовал в воздухе дугу, ударился о стекло и плюхнулся на асфальт. Вслед за окурком на асфальт отправился я, когда второй мудила неожиданно всадил мне в скулу увесистый кулак.

— Fuckin' Hibbs! — рявкнул чувак и, перед тем как съебаться, ткнул меня напоследок ногой в живот. Хорошо, что бил с левой, думал я, медленно вставая с мокрого тротуара, но вслух сказал только лишь:

— Блядь, ну и говно.

Мне было себя немного жаль. После римских каникул прошло не так много времени — хуевая тенденция налицо. You are rucking bastard...

Из паба вышла пара мужиков. Они молча посмотрели вслед типам из вражеского моба. Кто-то протянул мне пинту пива, я осушил бокал. В туалете умыл харю и почистил одежду. Пузо не болело, но правая скула быстро окрасилась в цвета «Хартс».

Ну и ладно — главное, зубы на месте. На Калтон-роуд я двинул в хорошем настроении. Хотелось приятно окончить вечер, но на свои физические возможности я особо не рассчитывал, а бить в отместку попадавшихся по дороге детей не позволял страх получить в жбан от местных копов.

Мне было приятно рассекать по местным улочкам, в брусчатке которых тепло отражался желтый свет фонарей. Бывают мести и враждебнее. Я с детства привык ездить в незнакомые мне города, врубаться в чужие, недружелюбно настроенные спальные районы. Там, между бетонными коробками, прятались футбольные поля, на которых мы месили болото в поединках с местными футбольными командами.

Мне редко везло в конце сезона. Даже если моя команда выносила всех вперед ногами, как в той выездной игре в Орле, мне все равно не везло. Однажды мы спаслись от вылета в последнем туре на размокшем от ноябрьского дождя огороде, но я получил в голеностоп пару гвоздей с шестишиповых «Адидасов» и уехал домой в гипсе. А ровно через год на убитой поляне родного стадиона при счете о-О в порыве ничем не объяснимой детской ярости я неудачно включил косу в центре поля, и меня ловко замотали теплыми бинтами в холодном помещении травматологического отделения.

Я тяжело переживаю конец сезона — прямо как тогда в Эдинбурге. «Хиббис» сливают «Хартс», мне наваливают по щщам, но жизнь продолжается и, периодически ощупывая похожую на баклажан скулу, я иду на Калтон-роуд.

Примерно в том месте, где в начале фильма «На игле» МакГрегор сматывается от охранников, находится довольно смрадная дыра «Pivo Cafe». Обстановка в баре дружелюбная и располагает к общению.

Внутри было темно, на диванах тупили полуживые тела. Я взял на баре пинту темного и подсел на один из диванчиков. Напротив спали двое типов, а между ними сидела рыжая баба и гладила обоих по макушке. На столе стояло шестнадцать пустых бокалов. Когда я полностью осознал это число, рыжая посмотрела на меня и сказала:

— Пивом не угостишь?

— Угощу.

— Ну так вперед.

— Садись ко мне — я тебя почти не слышу. Рыжая осторожно, стараясь не разбудить друзей, выбралась со своего дивана и села рядом со мной. Отпила пару глотков из моего бокала. Чуваки напротив тем временем привалились плечом к плечу и спали дальше. У одного из них в уголке рта надувался пузырь из слюней, за чем я заторможенно наблюдал. Когда он, наконец, лопнул, я пошел к бару, взял пару лагера и вернулся к рыжей. Она молчала.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒