DIESE STADT IST AUFGEKAUFT! 1 страница

дмитрий пастушок

duty free

москва

ВНУКОВО. ТЕРМИНАЛ В

В тот момент я снова остался один. На мгновение остановился, посмотрел по сторонам. В съемной квартире меня ждала только стопка неоплаченных счетов. Я даже допил последнюю бутылку пива и вынес мусор. Такое бывает иногда, знаете, случается почти с каждым. Это нормально — просто в Москве абсолютный максимум становится нормой. Ты должен — именно должен — сделать все, что от тебя зависит, а дальше — уж как повезет. И если кто-нибудь вдруг сознательно покинет очередь, вслед ему обязательно крикнут: «Ты, мать твою, гребаный ублюдок, вернись в строй и будь как все! ». Немногие задумываются о том, что проснуться, одеться и выйти на улицу — уже большая победа.

Неделю назад неизвестный сотрудник немецкого консульства лишил мой заграничный паспорт девственности, аккуратно вклеив шенгенскую визу. Кажется, паспорт был немного удивлен и даже напуган.

— Цель поездки? — этот вопрос в визовом центре задавали вместо «Привет, как дела? ».

Ну не говорить же правду.

— Туризм.

Служащий равнодушно посмотрел на меня и зашелестел бумагами.

Такие придурки, как я, подозрения не вызывали.

— Возьмите квитанцию и оплатите счет в кассе, — механически подытожил наш оживленный диалог работник визового центра.

Таким же безразличным был и пограничник в окне паспортного контроля.

Я подхватил сумку, почти все содержимое которой сводилось к разваливающемуся фотоаппарату «Зенит», двум чистым футболкам, бритве и зубной щетке, и пошел на досмотр.

У металлоискателя, раскинув руки в немом приветствии, стояла женщина в резиновых перчатках. Старательно придавая квадратуру лопающемуся от калорийной пищи лицу, она четко выполняла записанный на дискету мозга алгоритм. Я не вмешивался в процесс — просто смотрел в потолок и давал себя ощупывать. Уметь отключаться от тех фокусов, которые с тобой проделывает действительность — уже немало.

До вылета оставалось чуть больше часа. Мимо процокала каблуками знойная крошка, одним движением бедер присоединившая меня к радикальной армии своих адептов. Я поводил жалом и направился в дьюти-фри. Там мое внимание сразу же переключилось на бутылки.

Через прозрачную стену терминала было отлично видно, как взлетают самолеты. Примерно через полчаса ожидалось начало посадки на рейс Москва — Берлин...

Мне было двадцать два года, и то был мой первый Берлин. Потом их станет гораздо больше. Я буду сваливать из города чуть ли не каждые выходные, а паспорт превратится в дешевую шлюху. На его страницах не останется свободного места для нового клейма. Но тогда мне было двадцать два, паспорт только что прошел дефлорацию, и то был мой первый Берлин.

«Джек Дэниэлс» проваливался в нутро легко, как вода. Читая в детстве книжки о пиратах, которые пили из заплесневелых бутылей ямайский ром, я представлял себе его вкус именно так. В тех историях все обладало сумасшедшей притягательностью. Если какого-нибудь молокососа запирали в трюме и из еды у него оставались только черствые галеты, мне казалось, что вкуснее этих сухарей ничего быть не может. А когда отважные герои романов сидели поздней ночью у костра где-нибудь на юге Африки и бодрым голосом объявляли: «Господа! Завтра пеший переход — двадцать пять миль! », я думал — вот это круто, вот это то, что надо. Черт, как мне тогда хотелось выбраться из конуры, ограниченной шестью бетонными панелями, натянуть на ноги любимые кеды, выйти во двор... Спустя мгновение я уже сидел на потрепанной куртке рядом с героями и, слушая охотничьи байки, периодически вырубал ударом ладони малярийного комара, который, конечно, был размером с воробья.

Может быть, я пропускал самое интересное — дорогу. В ней, наверное, весь смысл и заключался. Вот как тогда. Приехать в аэропорт, купить бутылку, скрутить ей шею и сесть в зале ожидания — включиться в игру.

По-немецки я не говорил. Помнил только «О Tannenbaum, о Tannenbaum, wie treu sind deine Blatter... » — начало детской новогодней песенки, которая закреплялась в мозгу второклассника на уровне подсознания. На вопрос, как буду добираться до хостела, сам себе отвечал, что хрен его знает, и надеялся разобраться на месте.

Я сделал еще один глоток — нужно было избавляться от языкового барьера. Мне было приятно думать о том, что где-то здесь начинается моя дорога и что она обещает быть длинной.

Между бритвой и фотоаппаратом лежала бумажка с адресами берлинских смрадных дыр. Позолоченных умывальников хватало и в Москве — ну их к черту, пустите меня в самую зловещую клоаку культурной столицы Европы, думал я. Мне хотелось попасть туда, где люди живут, а не стоят в очереди. «Танцевальная Мекка» — значилось на одном из сайтов. Честно говоря, танцевальную Мекку я представлял себе довольно смутно — опять же надеялся разобраться на месте.

Не знаю, почему выбрал именно Берлин.

Точнее, не помню. Вроде бы, вначале собирался в Манчестер — там футбол и клубы, клубы и футбол. А что было в Берлине? Футбол так себе, а про остальное я вообще ничего не слыхал.

Это уже потом выяснилось, что находиться в гуще радикальных фанатов берлинского «Униона», бултыхающегося в болоте первой бундеслиги, или танцевать под AC/DC и Blur на стадионе «Миллернтор» во время гамбургского дерби несравнимо круче не вызывающего эмоций наблюдения за «Манчестером» или «Барселоной», буднично препарирующими очередную жертву. Понял, что после берлинского техно и «Бергхайна» все московские клубы будут вызывать у меня приступ рвоты.

Определенной цели тогда не было — просто хотелось поехать в Европу. И, по большому счету, какая разница, куда именно — Манчестер, Берлин, Рим, Мадрид или Париж? Наверное, билеты в Берлин были самыми дешевыми, вот я и поехал. Мне повезло, потому что я попал прямо в точку. Но об этом позже.

Мне было двадцать два, недавно я окончил универ и устроился на первую работу. Миссия протирания штанов на позиции офисного задрота благополучно стартовала. Я выехал из общаги и снял комнату в коммуналке. Мои соседи были невероятными неудачниками. Такие же типы окружали меня в офисе. Они вкалывали с утра до вечера, пытаясь шагнуть на ступеньку выше, но у них не особо выходило. Между соседними ступеньками вырастали новые, помельче, а они все шагали и шагали, Это как пить водку из крышечек на лестнице, по колпачку на каждую ступеньку - вроде бы легко, а на самом деле выматывает. Нее, что у них выходило — стареть и различаться па молекулы. Первый год сознательного существования налогоплательщика я искренне питал какие-то иллюзии: в жизнь ворвались бизнес-ланчи, дресс-коды и хэппи ау-эрс. По корпоративной почте я переписывался с русскими на английском. У меня появились смешные деньги, на которые утром можно было купить стакан кофе, а вечером — сводить девушку в кино. Я пил ужасный московский эспрессо и исправно посещал девятичасовые сеансы, которые к выходным стабильно превращались в совместное распитие убогих коктейлей в отвратительном баре, нелепый двухминутный половой акт и смятый клочок бумаги с номером телефона, летящий в помойное ведро. У меня начал появляться живот.

— Желаете оформить карту «Малина»?

Этот вопрос лакмусовой бумажкой погрузился в кислую среду моего существования, и я чётко осознал, что становлюсь таким же неудачником, как все они.

Моя жизнь катилась в мусоропровод.

— Нет, спасибо!

Я расплатился и вышел в холодный московский вечер, в который мне предстояло уделаться в одиночку, бродя по бесчисленным переулкам Центрального административного округа.

Утром следующего дня я проснулся, забил на работу, открыл ноутбук и купил билеты в Берлин. Сейчас уже точно не помню, почему именно в Берлин — помню, что поначалу собирался в Манчестер.

Скорее всего, туда были самые дешевые билеты.

ШЕНХАУЗЕРАЛЛЕЕ

Солнечный луч, пройдя сквозь оконное стекло, многократно приумножил световую энергию, скользнул между жалюзи и уперся мне в лицо. Будущее было неясным, прошлое не хотело вспоминаться, настоящее ускользало. Картинка была очень мутной. Я высунул руку из-под одеяла и снял солнечные очки — стало гораздо комфортнее.

За окном шел жаркий берлинский август; врезавшийся в память душными танцполами и рислингом в пластмассовых стаканах, забитыми барами и одноевровыми жетонами на возврат бутылки из-под пива, прожженными окурками креслами и пляжами на Шпрее. Днем температура шкалила за тридцать, ночью ди-джей сверлил минимал, а температура гнала еще выше. Тот берлинский август судорожно цеплялся за меня воскресными рассветами, закрытыми магазинами и поисками воды на заправках. Он пах кофе, мочой, марихуаной и беспорядочным сексом, стаптывал кеды, обжигал губы бычками самокруток, обводил загаром круги солнечных очков, добавлял в фейсбуке новых френдов, шептал на ухо непристойности на испанском, итальянском и английском, ругался по-немецки. В общем, за окном шел сумасшедший берлинский август, а я старался от него не отставать.

Сажусь на кровати, ногами нащупываю кеды. До футбола еще куча времени — торчать в хостеле не катит. Кидаю в сумку старый «Зенит», мятую пачку «Лаки Страйк», Набокова. Выхожу на улицу.

В переходе на «Зоо Гартен» покупаю кофе. От ларька с хот-догами веет изжогой карри-вурст, по платформе мешками бутылок громыхают бомжи. Сажусь в поезд S-Bahn — вагон почти пустой. Затыкаю уши треком Пола Калкбреннера.

Шатаюсь в районе Пренцлауэр-Берг — на восточноберлинских улочках все только начинает просыпаться. Чувак с тоннелями в ушах медленно катит перед собой коляску с ребенком, двое унионеров в клубных шарфах пробуют на вкус яичницу-глазунью и смачно прикладываются к Чебурашкам пива. Скрипят колеса ржавых велосипедов, официантка ловкими движениями укладывает табак в папиросную бумагу, худощавый парень в растянутой белой майке шаркает шлепанцами и расклеивает афиши. Пахнет пережаренными кофейными зернами, откуда-то сверху доносится техно. Вчера Берлин тусовался, а сейчас он нехотя продирает глаза и соображает, чем занять время до следующей вечеринки.

Почему-то хочется позвонить домой. Мама говорит, что все нормально, только холодно и дожди. А тут август и плюс тридцать, и в метро пахнет мочой.

До футбола еще долго. Цепляю первый «Бек'с», зажигалкой снимаю пробку. Ко мне подходит громила под два метра ростом. Он на цветах «Униона».

— Эй, парень, дай прикурить.

Его грудная клетка явно любит упражнение «жим лежа». Даю прикурить.

— Жарко, блядь, — жалуется он. Повинуясь стадному инстинкту, тоже засовываю сигарету в рот.

— А в Москве холодно и дожди, прикинь.

— Бывает, — бросает он, поворачивается и уходит.

Я люблю футбол, Довлатова, техно, возвращаться домой в семь утра, трахаться без презерватива и курить с кофе. У меня нет цели. Я живу, чтобы заработать немного денег и уехать куда-нибудь подальше. Возвращаюсь, когда деньги заканчиваются.

Я не люблю работать, терпеть не могу алкогольные коктейли, ненавижу бездомных собак.

Все знакомые считают меня неудачником. Я же считаю неудачниками всех своих знакомых.

У меня нет ни одного друга, и я могу заплакать в конце фильма «Мимино».

Что ищи?

У меня аллергия на мед, родинка на члене и первый разряд по шахматам. Приди Пм нес.

Чертов «Уикэнд» я искал где-то полчаса. В интернете было написано, что клуб находится па крыше высотки рядом с Александерплац. Высоток было три, а я был один и никуда не торопился.

Женщина на входе курила самокрутку, имела неприветливый взгляд, джинсовую куртку и низкий голос. Увидев меня, она без разведки кинула левый хук.

— Что тебе нужно?

Я уклонился и перешел в клинч.

— Хочу пройти в «Уикэнд». Это реально?

— Почему нет?

Она подвинула тело в сторону, освободив проход. Действительно — почему нет?

Лифт тащил на пятнадцатый этаж. Я посмотрел на знак «Курить запрещено» и достал сигарету. Двери открылись, и меня пригвоздило к стене волной твердого ритма. Я заложил «Лаки Страйк» за ухо, зажмурился и нырнул вперед головой.

Я плыл в музыке техно, тяжело дыша и против течения.

Я тонул и терял сознание.

Я поднимался на поверхность, жадно вбирая в легкие воздух.

Начинался шторм, и меня швыряло из стороны в сторону.

Потом — полный штиль, и хотелось разучиться дышать.

На берег меня вынесло только через пару часов.

Два этажа вверх, и выбираешься на крышу. Мягкие диваны, свежий воздух, толпа над ночным Берлином. Подошел к краю, облокотился о перила, посмотрел вниз.

Там спали люди — много миллионов людей с проблемами, комплексами и мечтами. Люди, которым завтра на работу. Люди, которые болеют и умирают. Которые любят и ненавидят, завидуют и врут.

Тут стоял я, совершенно один. У меня не было ни проблем, ни желаний, ни планов. В одной руке стакан рислинга, в другой сигарета. Протертые джинсы и потная футболка. Я улыбнулся в пустоту. Город подмигнул мне фарами такси.

Полулежу на диване, дозирую рислинг, в голове просто музыка. Тонкие скулы и смуглый цвет кожи выдают в сидящей рядом девушке южанку. Она что-то мне говорит, я что-то ей отвечаю, и все это как-то непривычно естественно. Берлин погружен в сон, и только кучка ненормальных на крыше совковой высотки не желает останавливаться. Бармен взрывает бутылку шампанского, и брызги накрывают всех, кто рядом. Крыши домов района Митте подергиваются рассветно-розовым.

Зажимаю окурок между большим и указательным пальцем, щелчком отправляю его в полет над Александерплац. Она действительно оказывается итальянкой.

— Можешь остаться у меня, если хочешь. Хочу и остаюсь.

Маленькая квартира на Шенхаузераллее, в подъезде детская коляска и толстый слой пыли на подоконниках.

Длинный узкий туалет заклеен анонсами вечеринок, маленькое окошко в стене выходит во внутренний двор. Сажусь, открываю окошко, курю. Пахнет сексом.

Ее звали Эрика.

На спине между лопатками у нее был вытатуирован витрувианский человек.

Кончаю быстро, а на второй раз уже нет сил. Она пытается прижаться телом, лезет целоваться. Отворачиваюсь к стене и долго не могу уснуть — хочется блевать.

Выписываюсь из квартиры, Эрика еще спит. На улице воскресное утро, тихо и пусто. Кофе обжигает руку, круассан крошится в пакете.

Звоню домой — там холодно и дожди. Стабильность.

Отыскиваю русский бар в районе Розента-лерплац, врываюсь похмельностремительно, приземляюсь за стол у окна.

— Солянку и сто водки, — отрывисто кидаю бармену.

Приносят минут через пять. Ем и думаю, что достала уже эта жара и запах мочи. Еще думаю, что дожди – это круто. Эрика присылает смску: «Сегодня ночью буду в «Бергхайне» - приходи.

«Бергхайн» — это лучшее техно в Европе. Набираю «Окау» и отправляю.

ПЛЯС ПИГАЛЬ

В ту ночь я долго мотался по душным улицам в поисках темных углов и безлюдных подворотен. Белое сухое перебиралось из бутылки в мочевой пузырь. Казалось, что поссать в Париже, кроме как в кафе, больше негде. Я остановился у будки телефона-автомата, сунул почти пустую бутылку под мышку и расстегнул ширинку.

Выше по улице на фоне темного неба выделялась громадина Сакре-Кер. Внизу у подножия Монмартра, куда сейчас стекала моя моча, мигала вывеска «Мулен Руж». В баре напротив усач за обшарпанной стойкой протирал стаканы. Кроме него в заведении вроде бы никого не было. Я шагнул внутрь. За столиком в углу спал старик. Рядом с ним на высоком стуле сидела женщина лет пятидесяти в розовом нижнем белье и черных ботфортах. Она безучастно чесала старика за ухом, как пса. Перед ней стоял наперсток эспрессо.

Я сел за стойку и подозвал оживившегося бармена.

— Скучная ночка, а?

— Вполне живая. Сегодня, по крайней мере, есть посетители, — отозвался он.

Я еще раз посмотрел на старика со шлюхой.

— Три водки. В один стакан, пожалуйста.

— Это все?

— Нет, еще лимон.

Я уже успел прилично уделаться и поэтому решил сберечь съеденный накануне ужин внутри. Бармен пожал плечами и пошел готовить заказ.

По телевизору показывали никому не интересные скачки — на трибунах сиротливо жались под зонтиками несколько зрителей.

Бармен принес водку. Стараясь не дышать, я залпом опрокинул стакан. Медленно откусил кусочек лимона. Потом перегнулся через стойку и, схватив бармена за плечи, зарылся носом в его седеющую шевелюру. Шумно вдохнул, и тошнота отступила.

— Русский? — спросил бармен.

— Да, особенно сегодня вечером.

— Еще один сумасшедший. Вы друг другу подходите, — он ткнул пальцем мне за спину.

Я обернулся и увидел девушку — она сидела одна с бокалом красного. Я не заметил ее, когда вошел. Перед ней стояли две пустые бутылки, в третьей вина оставалось на два пальца.

— Говорит, чтобы я не убирал посуду, — заметил бармен.

Я попросил у него чистый бокал и молча подсел к девушке. Она никак не отреагировала. Я взял ее бутылку и допил вино.

Она даже не посмотрела в мою сторону, сосредоточенно наматывая на палец длинный светлый локон. Высокая, она сидела, вытянув ноги под столом — прямая, как вермишель, которую только что достали из упаковки и уложили на край кастрюли.

Я нагло рассматривал ее. Короткие джинсовые шорты, белая кожа. Я глубоко дышал и считал до десяти. Досчитав, медленно положил руку ей на бедро.

Она сгребла со стола пустые бутылки. Первая полетела в спящего старика — мимо. Вторая попала шлюхе в каблук и укатилась под стол. Бармен присел, и третий снаряд с грохотом разбил зеркало за его спиной.

Я вскочил, девушка за мной. Мы выбежали на улицу. Она хохотала, как сумасшедшая. Мне пришлось шлепнуть ее по лицу.

— Ты охренел? — спросила она по-русски.

— Особенно сегодня ночью.

— Ладно, пойдем! — она потащила меня вверх к церкви Сакре-Кер.

Мы карабкались по узким улицам Монмартра, она рассказывала мне про Брамса и сложную жизнь русской модели в Париже. Иногда я немного отставал и с удовольствием рассматривал ее сзади. Она вышагивала, как богиня, на ногах у нее были черные высокие кеды Конверс с логотипом AC/DC. «Болеет за Санкт-Паули! » — успел подумать я.

— Слушай, как Брамс сочетается с AC/DC?

– Как скажешь... Ты идиот? Помолчав, она пояснила:

– Они никак не сочетаются. AC/DC — для девочек, Брамс — для мальчиков.

Я не стал ничего уточнять. У входа в церковь на лестнице тусовались арабы и негры. Один малец подкатил к нам и потряс у меня перед носом пустым пластиковым стаканчиком. Я налил ему немного вина. Малец скривил и без того недовольное лицо, вылил содержимое на ступеньки и пошел обратно к своей компании.

Моя спутница подхватила с земли пустую бутылку и двинула за ним следом. Я взял ее за руку и потащил в сторону. Зашипев, она закинула баттл в кусты и полезла через, забор к лестнице, которая вела куда-то вниз.

— Так ближе.

Ближе к чему? Я снова решил не спрашивать и молча полез за ней.

Мы спускались по ступенькам, держась за руки. Перед нами лежал ночной Париж, в гостиничном номере у меня лежал теплый ар-маньяк, о котором я уже почти не вспоминал. На полпути она остановилась, прижалась ко мне и, касаясь губами моего уха, сказала:

— Я. Хочу. Чтобы ты. Меня. Трахнул. Прямо здесь.

— Знаешь, я...

— Что, не хочешь?

— Да нет. Делов-то. Сейчас возьму и трахну.

— И?.. — не моргая, смотрела на меня.

Мы полезли в кусты. Ветки царапали лицо и ноги, но я, как мудак, ломился вперед и тянул ее за собой. Мы сели на траву и стали целоваться. Я понемногу осмелел и запустил руку ей в трусы. Там было еще теплее, чем на улице.

Дело продолжалось минуты две. Еще бы — это был мой первый французский секс.

— Ты взял меня малой кровью, — говорила она, вытирая краем футболки царапины на моем лице.

— Поехали в Марэ? — предложила она. Мы поймали такси. По дороге я к ней даже

не прикасался — сидел, вжавшись в сиденье, и смотрел в окно. Водитель, казалось, не обращал внимания на то, что улицы в Париже узкие, как галстуки «Агнес Би», а по обочинам стоят тысячи мопедов и потрепанных тачек. Местные жители не парятся по поводу небольших вмятин и царапин на кузове. Как и любое другое недоразумение, парижане могут превратить это в элемент индивидуального стиля. По царапинам на авто парижанин способен угадать, как минимум, пол владельца. А вот достаток определить уже сложнее: преуспевающий инвестбанкир может любить велосипеды, а студент-филолог из Сорбонны выбрать дорогую антикварную «Веспу».

На улице Веррери тусовались полчища геев — классический микс андрогинных двойников Брайана Молко и двухметровых берлинских наци. Мы шли по мостовой, сканируя окружающее пространство. На пересечении с улицей Тампль нам попался образец парижского стрит-арта — тварь из пиксельных квадратиков, похожая на осьминога, дело рук Космического Захватчика. Когда-то я по ночам рисовал на стенах зданий Эрика Кантону с девизом «PLAY», а потом решил, что дело Эрика должен продолжить Путин, советующий москвичам: «PRAY». Но, к сожалению, Бэнкси умер во мне раньше, чем эта идея претворилась в свою никчемную жизнь. Или к счастью — иначе я, вероятно, не вышагивал бы сейчас бок о бок с самой красивой девушкой самого красивого города в мире.

Мы свернули в дыру, которая называлась, кажется, «Столли'с». Таких приятных в своей убогости мест в Париже не так-то и много. Свободные места были, но на улице. Там, у входа, терлась молодежь, какую показывают в фильмах про 1968 год.

Опрокинув одним махом полбокала «Гиннесса», я притянул новую подружку к себе и смачно поцеловал в губы. Во мне бушевало два чувства. Во-первых, у меня только что был секс, после которого не нужно тянуть лямку усталого супруга. Во-вторых, я стоял там пьяный, лохматый, как уличная псина, но при этом со мной рядом была роскошная девица. Жизнь в такие моменты словно нашептывает тебе: «Все делаешь правильно, продолжай в том же духе». Вот я и продолжал — глотнул пивка и снова потянулся к крошке.

На этот раз она посмотрела на меня с подозрением:

— Что за проявления нежности, малыш? Я уже не очень быстро соображал, поэтому решил уточнить.

— А что?

— Ты, я надеюсь, не из тех любящих пофантазировать мальчиков, которые похожи на щенят?

Я честно сказал, что нет.

— Ну вот и хорошо. А я отойду на минуту.

Она пошла в единственный в заведении туалет (размером с половину сортира в Ту-134), а я остался стоять на месте с двумя пустыми бокалами.

В бар вошли три девушки: одна симпатичная и с ней два прицепа. Симпатичная тут же направилась в туалет.

Я решительным жестом преградил ей дорогу:

— Ты туда не войдешь!

— Почему это?

— Там кто-то умер.

— Как это — умер?

— Так — взял и умер. Поэтому там занято. Подвалили ее подруги — два больших и шумных американских грузовика.

— Э, да вы из Америки.

— Что он от тебя хочет?

— Говорит, в туалете кто-то умер.

Я заулыбался и утвердительно закивал.

— Да он врет — посмотри на него.

— Не вру — спросите у бармена.

Одна из подруг пошла к бармену. Тот, перегнувшись через прилавок, что-то ей объяснил. Дослушав, она вернулась к нам. Бармен посмотрел на меня и пожал плечами.

— Он сказал, что это неправда, хотя у них всякое случается.

— Ты умная девушка.

— Что?

— Ладно, пойду узнаю. А ты, — я ткнул пальцем в милашку, которая была похожа на Натали Портман, — дай номер телефона.

Она продиктовала, я записал.

Я уже и сам не понимал, зачем с ними сцепился.

Стоило мне постучать в туалет, как дверь открылась и оттуда вышла моя подружка.

— Ну ты долго!

— Скучал?

— Нет, — снова честно ответил я.

— Вот и хорошо. .

Уходя, я помахал американке. Она улыбалась, но когда увидела, что я не один, отвернулась.

На улице, привалившись к церковной стене, сидел бомж. Перед ним, молодым белым мужиком, лежала шапка с мелочью. Он пил вино, слушал айпод и разглядывал прохожих, что-то еле слышно напевая. Проходя мимо, я кинул в него монеткой.

— Эй, фак офф! — крикнул мне вслед бомжара.

«Попал! » — с удовлетворением подумал я.

— Играешь в Хантера Томпсона?

— Нет. Просто бомжи надоели. Я думал, Париж — столица моды, а оказывается Париж — столица бомжей.

— Ладно, пойдем.

— Куда?

— Увидишь. Раз на бомжей тебе смотреть не нравится, посмотрим на моду.

Мы свернули с Веррери и пошли на север, и сторону Монмартра. В ночном магазине у арабов купили вина. Даже в самой занюханной лавке здесь стояли километровые батареи бутылок. Названия на этикетках впечатлили: «Бордо», «Анжуйское», «Бургундское»! М взял белое сухое за пять евро. Содрал ценник — мы ведь шли в гости.

— Почти на месте, — сообщила она.

Мы стояли у больших деревянных дверей с домофоном. Позвонили, и дверь тут же открылась. У подъезда во внутреннем дворике пас уже ждала долговязая девица в коротких шортах.

Нас представили друг другу. Мы шли по лестнице, я плелся сзади и слушал женский галдеж. Девушки покачивали бедрами — передо мной открывался прекрасный вид. Если бы не вынужденный подъем по ступенькам, созерцал бы подобную картину часами.

В квартире было шумно, как в баре пятничным вечером. Послонявшись по ней пару минут, я насчитал всего трех парней — телок было намного больше. Вписка была внушительной: с тремя комнатами, студией и выходом на крышу. Я подошел к парню, который ставил музыку. Он оказался украинским фотографом из Германии — сплошной совковый интернационал. Сделав заявку на принадлежность к европейской культуре, чувак включил ритмичное берлинское техно. Кивая в такт, я снова отправился гулять по квартире: Ее размеры позволяли шагать, как по бульвару.

Взобравшись по приставной лестнице, я оказался на крыше соседнего здания. Тут сидели девушки-модели, которые пили вино и что-то вяло обсуждали. Я молча их рассматривал. Все они были по-своему красивые, с одинаково идеальными фигурами. Вряд ли хоть одной из них было больше двадцати трех. Как из этой коробки конфет выбрать самую вкусную, если начинка во всех одинаковая? Одинаково хорошая или одинаково плохая, Я для себя тогда еще окончательно не решил, но уже склонялся к первому варианту.

Состав телок постоянно менялся — кто-то уходил, кто-то приходил. Я лежал, подложив под голову подушку, и смотрел в черное парижское небо.

Иногда его разрезали ровные полосы света прожекторов на Эйфелевой башне. Я закрыл глаза и уснул.

Мне снилась она, я увидел ее на перроне станции «Шатле» — я все отчетливо помнил. Она вошла в вагон, я вошел следом и встал напротив у двери. Она на меня не смотрела, я тоже старался смотреть в окно. Стоял и не решался к ней подойти. Поезд ехал неестественно долго, нигде не останавливаясь. Наконец, мы добрались до конечной станции. Она вышла на перрон и пошла к выходу. Сверху на лестницу вышла служащая в форме и помахала ключами. «Все, метро закрыто! » — сказала вахтерша. Я даже не удивился тому, что понимаю по-французски. Моя подруга — или девушка, которая была на нее очень похожа — шла к выходу, я за ней. Нет, никаких сомнений — это точно была она. Я видел ее ноги, ровную спину, длинные волосы, собранные в пучок на макушке. Она поднималась по лестнице пролет за пролетом, я немного отстал. Впереди показался выход и кусок ночного неба, которое разрезал свет прожекторов. Я ускорил шаг, выбежал на улицу и снова окапался на крыше. Ее нигде не было.

Стало холодно, болела голова. Я открыл глаза, сделал большой глоток из бутылки и посмотрел по сторонам. Кроме меня здесь Пыли еще двое — берлинский хохол вскарабкался на телку, которая встречала нас внизу, и жадно кусал ее губы. Та была не против. Они не, обращали на меня никакого внимания. С минуту понаблюдав за длинными, как шпалы, ногами телки, я поднялся. Фотограф стал стаскивать с нее шорты. Она шумно дышала, парень усердно сопел. Обычные люди — начинают и заканчивают, как и все.

В квартире все так же играла музыка, за большим столом сидели две незнакомые бабы и лысый мужик лет тридцати. Я сел на диван и начал пить вино. Часы на стене показывали три часа ночи. Лысый рассказывал про реализм в живописи.

— А у тебя есть любимая картина? — спросила у него одна из девушек.

— Есть, работы Курбе.

— Ты что — художник? — встрял я в разговор.

Меня будто не слышали.

— А что за работа? — продолжила допрос другая.

— «Происхождение мира». Прекрасная картина, в которой тонко подчеркивается двойственность женского начала...

В моей бутылке уже ничего не осталось. Я подумал о том, что мне только что снилось.

— Эй, а где та девушка, с которой я пришел сюда?

Все посмотрели на меня так, как будто только сейчас заметили мое присутствие. Впрочем, так оно, наверное, и было — увлекающиеся люди.

— Кто?

— Ну, такая... Высокая, длинные светлые волосы. Я с ней сюда пришел.

Они переглянулись и пожали плечами. Лысый продолжал затирать про живопись. Я отправился на поиски.

— Привет, ты не знаешь, где девушка, такая светловолосая?.. — спрашивал я у каждого, кто мне встречался.

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒