А Н Г Е Л. В Л ЮД Я Х (ОТРОЧЕСТВО)

А Н Г Е Л

Андрюха злился и косился на свою сестру Галку. «Вот деваха, нет, чтобы помочь, а она расселась, своим крючком ширь-пырькружавчики, видишь ли, вяжет! » - думал он.

Мать дала ему ведёрко и велела собирать красную смородину. Смородину Андрюха не любил, особенно красную. Кислятина, - глаз вырви! И сейчас надо на неё свое драгоценное время тратить. И ведро это какое-то бездонное. Рвёшь, рвёшь, а ягода только донышко и прикрыла. Вот он сейчас мучается, а Васька с Прошкой его на берегу ждут, плот строить. И кто вообще придумал эти ягоды!

-Что башкой по сторонам крутишь? – язвила сестра. Слинять вздумал? Я вот мамке-то пожалуюсь, даст она тебе!

- Ничего не слинять, - огрызнулся брат, - это ты не нарывайся, а то не посмотрю, что девчонка и сестра, отбуцкаю по первое число.

- Ой, страшно-то, держите меня трое! – засмеялась Галка и снова уткнулась в вязание, пересчитывая столбики.

Андрюха понял, если не предпринять мер, смородина сожрёт полдня. Этого допустить он никак не мог. Нарвав смородиновых листьев, плотно утрамбовал их на две трети ведёрка. Потом стал спешно обдирать ягоды с полуголых ветвей.

Скоро ведёрко наполнилось, и Андрюха побежал показать его матери.

- Смотри, мам, вот сколько смородины!

- Молодец, сынок, - заулыбалась ничего не подозревающая Груня.

- Мам, задание выполнено, теперь я свободен?

- Да, а куда собрался?

- На речку, - ответил Андрюха, - плот с Васькой строить.

- Смотри у меня, осторожнее.

- Да чего ты, не маленький, чай, понимаю.

- Не маленький, это точно. Пятнадцатый годок пошёл.

- Ладно, убежал!

- К ужину не опаздывай, - прокричала мать вслед исчезающей фигуре сына и стала пересыпать ягоды по плошкам.

Увидев обман, Груня выбежала на крыльцо и прокричала:

- Вернись только! Я тебя оглоблей по хребту-то поучу!

Но где там, сына давным-давно и след простыл.

- Заканчивай свои узоры, - рассердилась мать, глядя на Галку, - иди, за этим оболтусом, ягоду дособирай. А то вон, больше половины листа навалил.

Галка вздохнула, отложила любимое занятие и принялась собирать смородину.

- Мы тебя заждались, - сказал Прошка, запыхавшемуся Андрюхе.

- Да матери нужно было помочь.

- А-а, дело нужное, - ответил Васька. – Ну, давайте приступать. Тут у нас мало валежника, поэтому мы воротину поставим.

Старую покосившуюся воротину Василёк приметил ещё три недели назад, в переулке, около поповского дома. Именно тогда ему пришла в голову мысль о постройке плота. Единственное, что огорчало, она была невысокой, вероятно поп пожадничал даже в этом, когда ставил сой первый заборчик.

- Так, - руководил процессом Васька, - тут нужно будет подравнять, а тут покрепче соединить воротину, иначе потонем при первой преграде.

Прошке мало нравилось связывание брёвен, и поэтому он завёл разговор о шалашике:

- Слышите, надо бы посерёдке шалаш поставить, мало ли дождь пойдет или ещё чего-нибудь!

- Например, снег, –захохотал Андрюха.

- Всё б тебе насмешничать, - надул губы Прохор.

- Ты, давай, помогай лучше.

- Я предлагаю пойти за еловыми лапами для шалаша. – Настаивал Прошка.

- Так ещё нет самого плота, а ты уже на него что-то приспосабливать надумал, - взъерепенился Васька.

- Да, ладно, ладно, чего уж ты… - ретировался тот.

- Ещё раз про лапник сболтнёшь, к мамке покатишься, без тебя уплывём. – Продолжил тему Андрюха.

- Плот и корабли не плавают, они ходят. А плавает, знаешь кто? Особенно в проруби, съязвил Васька.

- Ладно, пойдем на плоту. Интересно, только куда? Где, к примеру, речка эта кончается?

- Не кончается, куда-нибудь впадает. Речки завсегда куда-нибудь впадают. – Пояснил Васька.

- А откуда выпадают? – спросил Прошка.

- Ниоткуда не выпадают, вытекают, дурья башка, - снова засмеялся Андрюха.

- Васька, мы надолго в путешествие отправимся? – поинтересовался Прохор.

- Не знаю, как выйдет.

- Что, прям, на два дня можно?

- Прям.

- А если мамка беспокоиться будет?

- Так ты предупреди.

- Ну да, она так и разрешит на два…

- Дело твоё, - договаривайся, не маленький.

- С родичами договоришься! Чуть что – ремень или вожжи. – И Прошка почесал зад, будто его ударили.

- Ага, согласился Андрюха, - это точно.

Строили плот долго. Трудно было подогнать по размеру воротины и брёвна, которые валялись неподалёку. Он получался много короче, чем хотелось мальчишкам. Но делать было нечего, пришлось радоваться тому, что, наконец, получилось.

За делом, они не заметили, как стемнело. Было решено сегодня плот не спускать на воду, а сделать это завтра спозаранку. Прошка развёл маленький костерок и подпрыгивал, отмахиваясь от комаров.

Речные комары – это что-то особенное. Во-первых, они гораздо больше и мощнее своих сухопутных соплеменников. Во-вторых, они не летают, мерзко пища, около тебя, выбирая место поудобнее. Нет, они вонзаются прежде, чем сесть, и только, сделав несколько высосов, садятся тебе на кожу. Для них не преграда шерсть, ни толстый рукав, уж если они захотят тебя съесть, то обязательно тебя съедят.

Расходились по домам уже поздно. Домой особенно нехотя брёл Андрюха. Он понимал, что такого злодейства мать просто так не простит. И прикидывал, что за наказание она ему придумает.

Дверь в дом Василёк открывал тихо, чтобы не скрипнула. В комнате спали, одна Катерина ждала сына.

- Где тебя носит в такую темноту? – спросила она.

- Мам, плот делали, завтра хотим его опробовать. Ты разбуди меня пораньше.

- Тихо, отца не разбуди. Он с работы пришёл, на ногах еле стоял, так они опухли. Я ему компресс из лопуха навязала, он и уснул раньше. Пусть отдыхает!

- Мам, - зашептал Васька, - разбудишь?

- Разбужу, разбужу, - закивала мать.

- А мне можно чего-нибудь из еды с собой взять?

- А что, надолго собираетесь?

- А вдруг дня на два – на три получится!

- Да ты что, - замахала руками мать – и не думай даже. Отец житья не даст. Ты же знаешь, что он волноваться будет. Только на день и никаких мамок! Не пущу.

- Ладно, - пробубнил сын, на денёк, так на денёк. – Спокойной ночи, мам. – И Васька залез на печку.

В шесть утра Василёк толкался у Андрюхиной избы. Он слышал, как тётка Груня выговаривала что-то сыну, но разобрать слов не мог. Наконец, Андрюха открыл дверь и выбежал на крыльцо:

- Здорово, - обрадовался он Ваське.

- Привет, - ответил тот.

- Ну что, за Прошкой пойдем или как?

- Конечно, пойдем. Он же тоже строил.

Прошка спал. И достучаться до него в окошко оказалось труднее, чем пропеть петухом на спор.

Отчаявшись, мальчишки уже собрались уходить, как на крыльце показалась сонная рожица в спутанных волосах:

- Мужики, - произнесла она, - я сейчас.

«Мужики» остановились и ждали друга ещё минут пятнадцать.

- Ладно, - произнёс Василёк, - пошли, пусть догоняет.

- Ага, - согласился Андрей, - пусть догоняет.

Прошка догнал их только на берегу реки.

- Я у мамки еду просил, - не давала. Говорила, чтоб я обедать приходил. Вот пока спереть удалось, пока убежать…

- Я взял, - Вася показал на холстинную суму, - там краюха хлеба, на всех хватит. А воду в кружке вскипятим. Из реки возьмём. – Он раздвинул кусты, где был спрятан плот, и потащил его к реке.

Андрюха подхватил его за угол и тоже помог другу. Спустив его на воду, они легко на него забрались и оттолкнулись длинной тонкой берёзой, в виде шеста, спиленной заранее для этого дела.

Маленький плот под весом трёх парней просел в воду. И теперь она закрыла их лодыжки. Прошка попытался перейти на другой конец, но плот явно запротивился этой идее, он накренился, и мальчишка чуть не упал в реку.

Стоять на нём неподвижно было трудно, но передвигаться ещё труднее. Постоянно кто-то рисковал упасть с плота. Так, топчась каждый на своём месте, друзья быстро двигались вперёд. Течение было сильным, и речка в некоторых местах даже закручивалась в воронки.

Когда стоять стало невмоготу, ребята постарались аккуратно присесть. Слава богу, что это получилось без особых проблем. Теперь они могли вовсю любоваться красотами и рассказывать истории.

- Вась, расскажи чего-нибудь, - попросил Прошка.

Не успел тот раскрыть рот, как Андрюха перебил:

- Чур, я первый.

- Давай, - согласились друзья.

- Жила в нашем селе одна старая-престарая бабка. Колдовка, значит.

- Что за колдовка?

- Ну, ведьма, по-нашему.

- А-а, - протянул Прошка.

- Так вот, странная она была, кровь любила пить.

- Чего это, человеческую, что ли? – испугался Прохор.

- Нет, на счёт человеческой не знаю, но вот, кто скотину, там, резал или птицу, какую, обязательно придёт, да кружку, а то и две выпросит. Её никто не отказывал, все боялись. Лучше дать, чем потом проклятым ходить.

- Так уж и проклятым, - усмехнулся Васька.

- Так уж – не так уж, а смеёшься ты зря. – Ответил, немного помолчав, Андрюха. – Так вот, как напьётся эта ведьма кровушки, так обязательно шла в поле, к берёзе. Берёза большая была, старая, как эта колдовка. В общем, подойдёт к ней, обнимет ту и давай что-то нашёптывать.

- Откуда ты знаешь, что она что-то шептала? – перебил Василёк.

- Мать говорила, она видела. Так вот, самое странное, что после этих нашёптываний ветки отваливались. Нижние самые. Постоят-постоят день-два, засохнут и отваливаются. А у ведьмы сил прибавляется. Она ещё больше гадостей сделать могла.

- Ну и ну, - поёжился Прошка.

- Вот тебе ну и ну, - продолжил Андрюха. – Так она много времени к той берёзе по вечерам ходила, пока у той один ствол не остался. И только на самой макушке веточки тоненькие и кривые-кривые росли. Всё вниз смотрели, будто поломанные. В последний раз обняла ведьма берёзку и через три дня те кривульки отсохли.

Вскоре колдовка померла.

Похоронили её, как полагается, у ворот кладбища. Поп не позволил на кладбище, даже разъярился, когда к нему родственники с просьбой обратились.

В общем, постепенно о ней стали забывать. Только один дед на это поле как-то за травами пошёл, глядь, а берёза совсем сухая стоит. Он в деревню пришёл и мужикам сказал, мол, берёза есть, сухая, на дрова зимой очень сгодится.

Мужики – чего? Топоры и пилы за пояс, и вперед. Попилили, порубили и каждый по чурбаку-другому унёс. И трёх месяцев не прошло, как первый, кто пилил берёзу, заболел и помер. За ним – второй, за тем – третий. Короче, все померли, кто чурбаки утащил. Мне мать рассказала. А недавно я на это поле ходил. Знаете, парни, там ещё чурбак один остался. Старый такой, трухлявый. Видимо, кому-то тяжело тащить было, он его и сбросил.

- И? – в нетерпении спросил Васька, - дальше что?

- Дальше? – хохотнул Андрюха, - дальше я от чурбака целую часть отломил и домой принёс. У сарая бросил.

- Зачем? Зачем принёс? – округлил глаза Вася, - Ты дурак, что ли?

- Не дурак, я доказать всем хочу, что ничего не боюсь. Никакого колдовства, никаких сглазов, это всё бабьи выдумки, пусть в них мамка с Галкой верят, а я мужик, - мне нипочём.

- Что нипочём? – спросил Прошка, поёживаясь от воды и страха.

- А всё, всё нипочём, - рубанул рукой по воздуху Андрюха.

В эту минуту плот сильно тряхнуло, будто он на что-то напоролся, и воротина почему-то куда-то самостоятельно поплыла. Мальчишки не успели глазом моргнуть, как оказались в воде. Плот, напоровшись на затопленное дерево, приказал долго жить и здравствовать. И только доплыв до правого берега, ребята поняли, что произошло. Плот наткнулся на запруду, которую принудительно сделали для пилорамы. Вода, падая с небольшой высоты, приводила в движение деревянное колесо, которое, в свою очередь, двигало ремни, к которым были прикреплены вертикальные большие пилы. Таким способом распиливались доски без участия людей.

Сев на берегу, сняв одежду, мальчишки решили её просушить. Холщёвая сумка Василька тоже промокла и краюха хлеба вместе с ней. Так что сидеть им теперь без еды, без воды и без костра, так как спичкам тоже кирдык.

Погрустневшие мальчишки жарили на солнце спины, когда невдалеке раздался разговор двух человек.

- Я тебе, мусью Бруно, чего говорю, хозяина нет, и мне не можно с тобой ни о чём договариваться.

- Пронто, пронто, - говорил другой голос, - Кустмищ, гдей хозяин?

- Да говорю, дура иноземная, ещё не приехал, опосля будет.

- Опозла?

- Да ни отползла, а опосля, значит позже!

- А-а, понял, понял.

- Ну, то-то же.

Мальчишкам стало по жути интересно, кто там разговаривает. Они быстро натянули мокрые штаны и пошли на голоса.

Вскоре стало видно говорящих. Один был среднего роста, с козлиной бородкой и носом-картошкой. Спутанные нечёсаные волосы лохмами спускались с плеч. Руки были узловатыми, привыкшими к тяжёлому труду. На мужике была несвежая рубаха, перепоясанная плетёным шнурком и синие полосатые штаны, завязанные тесёмками от лаптей.

Другой мужик был маленького роста, с пузиком и ручками, ладно пристроившимися на нём. Он теребил большими пальцами, как ветряная мельница и пожёвывал свои худосочные усики.

- Маммамиа, пронто, Кустмищ, - обращался он к Кузьмичу, - гдей, гдей хозяин? У меня горит контракт! Мне нужен етот доска, - и пузан показал на распиленную доску. – Мне много доска. Много! – И он развёл в стороны руки. Я – Италий, у меня патрон, заказ!

- Итальяшка, - понял Васька. – Приехал наш лес даром хапать.

- У-у, вражина, - нахмурился Андрюха.

- Ой, интересненько как, - проговорил Прошка, показывая на иностранца пальцем. – Никогда чужеземцев не видел.

- Погоди, жизнь длинная, - ответил Васька, - ещё налюбуешься. – Я вон, у купца Таверина негру видел, сам огромный, метра два, губы по плюшке, зубы огромные, как у зверюги какой, такой глотку перегрызёт, пикнуть не успеешь. И серьга в ухе, а сам ровно сажей вымазан и рожа блестящая.

В это время те двое заспорили ещё громче.

- Ты, Кустмищ, бруттэ морда дэгатто! (страшнее кошачьего дерьма! )

- Точно, мусью Бруно, точно – вдруг заулыбался Кузьмич. – Только и можешь, что лялякать по-италийски. Я тебе, дурья тыква, сказал, нету хозяина. Нету!

Васька, вслушиваясь в их разговор, трясся в беззвучном смехе.

- Сколько стойт много доска? – сопел мясистым носом Бруно.

- Я ж тебе, италийская бестолковка, русским языком сказал, кто ж его знает, какую цену хозяин попросит. Вот дура-фигура, ничего не бельмесит!

- Ты ест кольёнэ (полный идиот), - ткнул пальцем в живот Кузьмича иностранец.

- А ты, морда чужеземная, какого рожна за нашим лесом припёрся? – Дотронулся Кузьмич до плеча Бруно.

- Кэкаццовуси? (Какого чёрта надо? ) – сбросил руку деда итальяшка.

- Вот и поболтали, - вздохнул Кузьмич и отошёл от Бруно.

- Почемуйт у тебя тут 18 см, а тут 22? – догнал тот Кузьмича. Он замерил доску в начале и в конце. Получалась разница в четыре сантиметра.

- Эк, чего тебе интересно, - ответил дед, - да потому, как в двадцать см любой дурак отрежет, даже ты, мусью, а вот попробуй как я: тут так и там – эдак.

Васька катался по траве от хохота. Он понял, в чём тут дело. Скорее всего, дед с пьяных глаз заточил пилу неровно. Васильку ещё про это отец рассказывал, что ежели заточить криво, то доска начнёт гулять. Так оно, по всей видимости, и вышло.

Насмеявшись вдоволь, ребята стали собираться домой. Идти было далеко, течением реки унесло почти за пять километров.

Натянув полусухое бельё, мальчишки тронулись в путь. Васька нёс в сумке размокший хлеб, надеясь, что мать в печке его просушит и его можно будет съесть.

Тропинка вела по лесочку и краем поля. Потом снова лес и неожиданно они вышли на поляну. На ней, почти в самом лесу, стояла разрушенная часовня. Почему в лесу? Как её могли там построить? Эти мысли полезли в голову почти каждому. Первым нашёлся Васька.

- Наверное, её строили совсем-совсем давно, может, лет двести назад. Тогда и леса могло этого не быть, а, может, и село какое было.

- Кто же его знает, это ж двести лет назад! – засмеялся Андрюха.

- Красивая, - отметил Прошка. – Только сильно попортилась, вон, как камни выступают по стенам. А высокая какая!

- Это точно, - согласился с ним Васька, - просто высоченная!

- А слабо на верхотурузалесть? – неожиданно крикнул Андрюха.

- Я на самый верх не полезу, - ответил Прошка. – У меня голова кружиться будет.

- Эх, ты, трусишка, - подзадоривал друг. – А мне всё нипочём. Всё абсолютно! – Васька, полезем?

- Не-е, - в первый раз отказался Василёк от очередной игры. – Я тут ногу поранил обо что-то, - слюнявил он подорожник.

- Эх, трусишки, - не унимался Андрей.

- Ладно, - не выдержал Прошка, - слажу.

Он осторожно стал подниматься по разрушенной стене. Плотно обхватывая камни руками, старался не смотреть вниз. Долез, но не высоко, только на треть всей высоты. Потом, глянув вниз, зажмурился и стал торопливо спускаться.

Васька сидел на траве и приклеивал три подорожника. Кровь начала останавливаться, но всё равно было больно наступать. Поэтому мысли залезть на часовню у него не возникало.

Подождав, пока слезет Прошка, Андрюха поплевал на руки и быстро, как обезъяна, стал вскарабкиваться на башню.

- Осторожно, - крикнул ему Васёк, поглядев вверх на друга, - держись крепче, не спеши!

Да чё там, ерунда, - заключил Прошка, намекая всем, что ему было совсем не страшно.

- Андрюха, не торопись, - превратившись в зрение, - кричал Васька. Там может быть опасно!

- Васька, ерунда, давай ко мне! Знаешь, какой отсюда вид открывается!

Где он увидел вид, Васильку было не понятно. Лицо друга упиралось в старые камни и, кроме них, он ничегошеньки не видел.

Наконец, Андрюха залез на самый верх. Там была небольшая площадка. Два шага – и ты упал. Вид действительно был обалденный. Верхушки деревьев мерно раскачивались, иногда открывая заливной луг. Там, внизу, васильками и ромашками была покрыта вся земля. Но что там внизу, интереснее тут – наверху!

Андрюхе казалось, что перистые облака вот-вот он сможет потрогать пальцем. Невероятная свобода опьянила его. Ещё немного - и он птица, только надо расправить крылья.

Сняв салатовую рубашку, заботливо покрашенную матерью в настойке разных трав, и, взяв её за рукава, раскинул руки.

- Смотрите, я ангел! – крикнул он вниз. – Я лесной зелёный ангел, я сейчас улечу вместе с облаками!

- Слезай, дурак, грохнешься! – кричал Василёк, почувствовав недоброе. – Осторожно слезай!

- Васька, я хочу улететь далеко-далеко!

- Слезай, - и Васька стал карабкаться на помощь другу.

Андрюха уносился куда-то ввысь, так ему, по крайней мере, казалось. Рубашка трепыхалась на ветру, создавая чувство полёта. Внезапно налетел сильный порыв ветра. Рубаху потянуло вбок, и мальчишка не удержался. Он сделал эти несчастные два шага и камнем рухнул на землю.

Ползущий вверх Васька даже сразу и не понял, почему так завизжал Прошка.

- Васька, - наконец смог он заорать, - Андрей разбился!

Спрыгнув на землю, Василёк обогнул часовню и увидел Сазонова Андрея, лежащего неподвижно с неестественной шеей. Висок был пробит, и из него текла тонкая струйка крови.

- Андрюха, вставай, - кинулся к нему он, тряся друга за плечо.

Но тот молчал.

- Васька, он помер, - зарыдал Прохор.

Василёк онемел. Он опустился перед другом на колени и долго гладил того по руке. Прошка рыдал и икал от страха.

- Васька, - наконец выдавил из себя он, - надо за людьми идти. Мы его не донесём.

- Ты иди, я с ним останусь.

- Ага, - засопел Прошка, - Я мигом.

Василёк молча глотал льющиеся слёзы и не отнимал руки от Андрюхи. На долю секунды ему показалось, что тот улыбнулся. Он присмотрелся – показалось.

Прошло время. Кто-то шёл к часовне и голосил. Это была мать Андрюхи Груня. Рядом, молча, шли мужики. Василёк встал и отошёл от друга.

Груня упала рядом с сыном и начала царапать землю.

- Не отдам, он мой, моякровинушка…

Ей не мешали, пусть баба повоет. Потом, кто-то взял её за плечи и увёл в сторону.

Положили Андрюху на лапник, который связали носилками и понесли вперед ногами.

Стопы у Андрюхи были черными от земли и нога, почему-то, мерно покачивалась.

Васька не помнил, что было дальше. Люди, расспросы, крики, драка, всё не с ним. Он будто смотрел на происходящее со стороны. Ничего не чувствовал, ничего не понимал.

Мать трясла его за плечо и что-то говорила, но он не слышал.

- Сынок, очнись, сынок!

- Оставь его, Катя, не видишь у него шок.

- А вдруг он больше не заговорит? – пугалась мать

- Заговорит. Дай времени пройти. Первый раз у него на глазах парень умер. Это тяжёлое испытание.

- Ох, детки, детки, - плакала Катерина. – Как же вы трудно достаётесь!

Она надела платок и пошла к Груне. Та лежала в беспамятстве на кровати, а рядом с ней сидела зарёванная Галка. На столе лежало тело сына. Белое-белое, будто и не загорал совсем.

- Дай полотенце и мыло, а ещё лохань. Обмывать его буду, - сказала Катерина Андрюхиной сестре. – Мать не тронь, всё сама сделай.

Хоронили друга на второй день, жаркая погода не дала трёх дней, побоялись, что тело начнёт смердеть.

Василёк долго оставался на могиле. Три раза приходил в один и тот же день. То букет полевых цветов принесёт, то пряничек для птичек, то просто сидит и разговаривает с покойным, будто тот рядом.

Мать стала думать, что так парень и рехнуться сможет. И приставала к мужу, чтобы тот взял сына на работу.

- Не потянет сейчас, переживает, - отвечал Иван.

- Придумай, Ваня, хоть чего-нибудь; а придумай.

- Ладно, - согласился Иван и пошёл к известному столяру в городе, просить за Ваську.

- Иван Кузьмич, - раньше к тебе не обращался, нужды не было, - поклонился он столяру Зудину. – Сейчас у сына Васьки большая беда стряслась, друга он своего потерял, разбился тот.

- Слышал, как не слышать, весь город гудит.

- Ты моего сына возьми, Христа ради, а то умом тронуться может, всеми днями на могиле просиживает, по пять раз в день туда-сюда мотается.

- Ладно, веди Василия, - согласился Зудин.

- Только я не могу пока за учёбу платить, - начал Иван.

- И не надо, я за так выучу. Надо людям помогать. А помощь – дело добровольное, знать, Иван Степаныч, должен.

- Спасибо, - снова поклонился Иван в ноги мастеру.

Через день Василька привели в мастерскую к Зудину.

- Вот, Василий, ты теперь тут пока поживёшь, уму-разуму учиться станешь.

Глядишь, и из тебя мастеровой – высший класс, вырастет. И, может, слава такая пойдёт, как об Иване Кузьмиче.

Васька машинально кивал, как бы соглашаясь. Мысли его были там, на кладбище.

Где-то через месяц плотной работы, его стало отпускать. Он теперь только один раз в день посещал Андрюху. И делать это было уже легче.

Отец с матерью навещали сына, Зудин его хвалил, а Катерина умилялась. Так и до самостоятельности его недалеко. Совсем подрос. Просто парнем стал!

В Л ЮД Я Х (ОТРОЧЕСТВО)

В мастерской купца Зудина всегда многолюдно. Он не был похож на всех остальных купцов. Напротив, своим собственным горбом, умными руками и талантливой головой создал свою маленькую империю столярного дела, производя на свет божий почти шедевры.

Характером Иван Григорьевич обладал приветливым, к людям относился участливо, поэтому двери дома-мастерской никогда не закрывались.

Зудин был высокого роста и любил всё высокое. Даже крыльцо у него было в одиннадцать ступеней. Сам дом в полтора этажа: на высоком первом – мастерская, а в полуподвале с маленькими окошками жил он сам.

Из-за частых гостей и учеников у Зудина было шумно, весело и очень интересно. Купец рассказывал ребятам о породах деревьев, о том, где они растут и как их используют.

Васильку, привыкшему с детства к плотницким работам отца, было особенно любопытно. Иван Григорьевич посвящал его в секреты мастерства краснодеревщиков, плотников и столяров.

- Вот смотри, - объяснял Зудин Ваське, - тебе, к примеру, нужно сделать кресло. Всю основу ты уже выпилил, ошкурил, склеил, покрыл лаком и собрал. Осталось – что?

- Что? – переспрашивал Васька.

- Осталось обить тканью. А какой? Можно бархатом, но лучше шёлком. Бархат со временем в одну сторону затрётся, плешка будет, а шёлк завсегда шёлк. И знать его шипко любит. Опять голову включи. Можно ведь как сделать – просто вырезать шёлк – и всё. И им обить. А можно с выдумкой. Из шёлка муарчик сделать.

- Это как? – нетерпеливо перебил Василёк.

- Это, соколик, делается так. Вырезаешь материал по размеру сиденья, даёшь небольшой припуск на подгиб, затем ткань мочишь. Хорошо мочишь и кладёшь её на фанеру по размеру ткани, и второй сверху прижимаешь. Стягиваешь эти фанерки струбцинами и оставляешь на три дня сохнуть. Ткань высыхая, садится, а струбцины её не дают, тянут, значит. От этого шёлк волной идет и переливается лучше, и краше становится. Вот так, голубь мой, получается муар.

- Ух, и выдумщик вы, дядя Иван, – восхищался Вася.

- Это не я, - это с древности пошло. Только вот такое кресло в три цены дороже за красоту продать можно. И глазу приятно, и карману хорошо.

- Муар, - восхищённо повторял Василёк. – Слово-то, какое!

- Ты, Василёк, способный, - признавался Зудин, - у тебя проворные, ловкие руки и глаз на дерево заточен. Ты меня внимательно слушай, учись, и, может, вскоре из тебя замечательный краснодеревщик выйдет. Будешь красоту на века делать, дворцы да терема украшать своими мебелями.

- Да, что вы, дядя Иван, - скромничал Васька, - прям, о веках говорите. Мебель-то стареет, разваливается.

- Это, голубок, смотря из какого дерева сделать. Если из ёлки – точно развалится, а вот если из атласного дерева или, там, чёрного дерева, или палисандра, - то на века. Так-то…

- Атласное? – изумился Васька, - как это?

- Ага, - подтвердил мастер, - атласное. Только его так в народе называют. А по науке – ситцевым зовут. Древесина у него в ёлочку. Туда-сюда эта ёлочка. Вниз – ёлочка, вверх – ёлочка. В породе и не совсем приметная даже. А ты отшлифуй, да морилочкой покрой, да лачком потом, - и заиграет цветом, глаз не отвести! Красоты становится божественной.

- Да где же такие деревья растут? – волновался Василёк, - неужто у нас в лесах.

- Нет, милый, не у нас. В Индии. Только там. Индия-то далече отсюда, вот и везут его кораблями. Дорогущее потому. Знаешь, как говорится: «За морем телушка – полушка, да дорог перевоз».

- Да, дядя Иван, хоть одним бы глазком на него посмотреть.

В Балакове Ивана Зудина считали безбожником за его смелые речи о царе и, уж, слишком прогрессивные взгляды. И хоть сам он был из купцов, но активно боролся против угнетения человека человеком. Прислуги не имел и всю домашнюю работу выполнял сам.

- Вот смотри, - говорил он Васильку, - сделал ты кресло муарное, допустим, а попользоваться своими трудами не сможешь. А всё почему? Да потому, что предназначено оно богатею какому-нибудь. И он будет на нём восседать. А скажи мне, чем твой зад хуже его, богатейского?

- Ничем, - засмеялся Василёк.

- Вот и я о том же.

- Да, - согласился Вася, - несправедливо получается.

- Э, милок, это ты у судьбы главного захотел – справедливости! Всё человечество за неё бьется, - не добьется никак. Многие за справедливость жизнями своими заплатили. Справедливость – высший критерий. Абсолют, можно сказать.

Такие разговоры очень нравились Васе. Хотя теперь его чаще называли Василием, и он ощущал некую ответственность за происходящее вокруг него.

Зудин хорошо играл на щипковых инструментах и за год выучил этому ученика. Теперь длинными зимними вечерами они с Васькой вдвоём или ещё с кем-нибудь, втроём, играли русские народные песни.

Драться «стенкой на стенку» ходили по-прежнему. Зудину это не нравилось, но он ничего не говорил. Недавно паре его учеников выбили передние зубы, и теперь молодые парни шамкали и пришепётывали. Стеснялись и при смехе старались закрывать рот руками. Красивые молодцы, а зубки, увы, уже не вырастут.

- Вот, гляди, Василий, и делай выводы: пока будешь бегать на драки, рискуешь стать как эти двое. – Поучал Зудин подмастерья. – Не сегодня-завтра, с девками загуляешь. А как беззубым будешь или, там, косым? Какая из них на такого позарится? Лучше ты в свободное время делом займись: в спектакле сыграй, что ли. Всё полезнее драки, Вася.

- В спектакле? Как же без актёров и театра? – удивился тот.

- У нас тут артист приблудился, - пояснил мастер, - от парохода отстал, так ты его разыщи, да расспроси, как следует о театре. Может, он чего нужного и расскажет.

Я вот, в своё время Шекспира смотрел, ух, забористая вещь, скажу. Там два рода промеж себя войну вели, да дети их, возьми и влюбись друг в друга. Тайно встречались, любились, повенчаться хотели, да переубивали себя в конце. Знали, что родственники их не поймут и не дадут им вместе быть. «Ромео и Юлия» назывались. Так до сих пор мурашки по телу, лишь вспомню об них. Во, как интересно было.

- Спектакль, говоришь, дядя Иван, - задумчиво повторил Василий. – Ладно, попробую сыскать того артиста.

- Отыщи, голубок, отыщи. - Покивал головой Зудин.

Найти артиста было не трудно. Частенько он сиживал в трактире у Зиновия, где раньше работал Вася. Всем желающим за рюмку беленькой и кусок сала, он читал стих и декламировал ТУ БИ О НОТ ТУ БИ, или что-нибудь пел. Делал он это уморительно и охотников, подкормить заезжего артиста, было хоть отбавляй.

Когда его спрашивали кто он, то слышали неизменный ответ:

- Я – царь – я – раб - я – червь – я – Бог – цитировал он Державина. На этом знакомство и заканчивалось. Из-за частого повторения Ту би, окружающие прозвали его Тубишкой. И вскоре уже никто не помнил настоящего имени артиста.

На самом же деле, Тубишка артистом никогда не был. Он был разнорабочим при сцене театра. Стоял за кулисами, хлопал по доске, когда в спектаклях стреляли, ремонтировал декорации, перетаскивал реквизит и, в общем-то, был незаменимым «подай-принеси-приделай».

В свое удовольствие он смотрел без конца спектакли и выучивал роли, о которых, наверное, мечтал. Но попасть даже в массовку шансов не было. Этому препятствовал директор театра, говоря: «Каждому грибу – своя корзина». Гриб Тубишка был на месте за кулисами, а не на сцене.

Как-то группа гастролировала по городам Поволжья. В Балакове пароход стоял долго, Тубишка сошёл на берег и угостил себя водочкой.

Отваливающее судно дало три длиннющих громких гудка, но Тубишка не услышал, так как крепко спал за пристанью, в кусточках.

Проснулся он почти ночью. Луна светила ярко и Тубишка понял, что на берегу. Осмотрелся – пустая пристань и никакого парохода. И тут до него дошло, что он один-одинёшенек на целом свете, что разлюбезные сердцу артисты уплыли, так и не вспомнив о нём. Тубишка горько плакал и проклинал всё на свете.

Утром на пристани стало людно, и у Тубишки появилась надежда на лучшую жизнь.

Через два дня скитаний он прибился к дому одного сплавщика брёвен, пообещав тому золотые горы и помощь по хозяйству. Поначалу, сплавщик хотел было выгнать Тубишку на второй же день, из-за лени, но байки весёлого мужичка пришлись хозяину по сердцу. Тубишка понял серьёзность своего шаткого положения и всё-таки стал помогать. Но в свободное время его так и тянуло в злачные места, чтобы рассказать народу о своем неоценённом даровании.

Василёк нашёл Тубишку на обычном месте, в трактире. Тот декламировал отрывок из «Гамлета».

- Вот вас-то мне и надо, - сказал Василёк, поздоровавшись.

- Мм-да?

- Да, да, я о театре хотел у вас разузнать.

- И что же, милый вьюнош? – заломалсяТубишка.

- Я подумал, что вы сможете мне помочь в организации театра. Ну, самодеятельного, разумеется, – пояснил парень.

- Ну, не Мариинского же, - рисовался артист.

- Нет, конечно, - покраснел Василёк, - нашего, местного Балаковского.

-А уже есть труппа?

- Ещё нет, - ответил Васька, - но у нас есть хорошие ребята. Мы очень Ермака любим и Стеньку Разина. Вот про них и хотим спектакли поставить.

- Озадачили…- задумался Тубишка. – Я ведь всё классику ставил, пока от парохода не отстал. Софокла, там, Шекспира…Про Стеньку-то я больно не зн… хотя, - спохватился он, - хотя, возьмусь. Только, чур, половина от сборов – моя. Мне как главному режиссёру полагается.

- Конечно, даже не сомневайтесь, - обрадовался Василёк. – Всё будет. Только поставьте.

- Договорились, - протянул руку артист. Рука была грязной, с длинными чёрными нестрижеными ногтями и выкусанными заусенцами.

Васька не смутился, глядя на такое. Кто его знает, как у них, режиссеров, принято…

Прошка поддержал идею с театром обеими руками. И тут же по Сиротской слободе разнёсся слух о наборе в театральную труппу. Но, к большому удивлению, затея сильного интереса не вызвала. Многим было не понятно, как это - играть на сцене? Вот драка – дело ясное. Или ты, или тебя. А тут на народ говорить слова, да лицом выделываться.

В труппу набрали пятерых парней и одну девчонку. И если парни были как парни, то девчонка была бочонком из-под капусты. Звали её Варькой. И другой для театра не нашлось. Как только не уговаривал Василёк девочек придти к ним, те только в кулачки прыскали и не соглашались. Говорили, попоглазеть-то на них в театре, обязательно придут. И только.

Собрав труппу, Тубишка назначил репетицию.

Он долго пытался вспомнить, что там можно рассказать о Ермаке, но спутанное сознание отказывало. Выручил Василий, который почти всё наизусть знал о любимом герое. Играть Ермака безоговорочно дали ему же. Ни у кого и желания не возникло предложить свою кандидатуру.

По сценарию, Ермак должен был прощаться со своей возлюбленной Алёной, которую играла Варька. Прошка играл Кучума, татарского хана, остальные – войско Ермака и татарина.

Василий по такому случаю выпилил сабли и ятаганы, проморил и даже покрыл их лаком.

Тексты придумывали сами: кто что мог и что подходило по смыслу.

Варька настаивала, чтобы в сцене прощания Васька взял её на руки, но тот сильно колебался: рвать пуп из-за любви Ермака он не решался, Варька весила, как пять Тубишек.

Тубишка размахивал руками, руководя процессом, и закатывал глаза, как заправский режиссёр. Его руководство ограничивалось показом кому и где надо стоять и как громко говорить.

Репетировали почти месяц. И почти ежевечерне. Общими усилиями спектакль складывался. Василёк был доволен своим новым увлечением. Угнетала только Варька, которая с завидным упорством вешалась ему на шею в сцене прощания.

Наконец, был объявлен день премьеры. Каждый артист рассказал о спектакле своим родителям, родители – соседям, соседи- родственникам. В результате, на спектакль пришло около девяносто человек. Все толпились перед деревянными подмостками с ситцевыми занавесками.

За ними, невообразимо, волновались артисты и режиссер Тубишка. Чтобы разогреть публику, было решено выпустить перед спектаклем певца из церковного хора, чтобы тот исполнил песнь о Ермаке. Но публика заулюлюкала и заорала:

- Долой певуна!

- Даёшь Ермака!

Хорист ушёл за занавеску, так и не открыв рта.

Тогда вперёд вышел Тубишка и объявил спектакль.

Поначалу всё шло хорошо, даже гладко. Выученные роли и неплохая игра принимались публикой. Где-то в середине спектакля, Ермак дрался с ханом Кучумом и со всей силы заехал тому саблей по башке. Кучум схватился за голову и заорал дурным голосом:

- Васька, дурак, ты мне кумпол пополам раскроил!

Василёк оторопел и понял, что в сердцах и экспрессии, сделал что-то не то.

Произошла заминка, но вскоре артисты взяли себя в руки и доиграли сцену.

После такого, Варька не рискнула кидаться к Ермаку на шею и обошлась поклоном. Василёк был доволен.

В конце спектакля публика свистела и аплодировала. Три раза выходили на поклон. Всем всё понравилось, а Тубишке перепала чуточка денег, и он был страшно этим горд.

На следующий день он хвалился в трактире, что ещё два-три спектакля и ему снова светит Мариинка в Санкт-Петербурге.

Как-то в мастерскую к Зудину заглянул Иван Степанович.

- Вася, - сказал он сыну, - мы с Андреем и Михаилом идём в Клинцовку, под Николаевск. И тебя решили взять. Там церковь строить будем. Так что, собирайся.

Зудин посмотрел на ученика и сказал:

- На благое дело идёшь, вспоминай всё, чему я тебя учил. Береги себя, - шепнул он на ухо Васильку.

Работал теперь Василий наравне со всеми. И возраст подошёл – пятнадцать стукнуло. Отец любовался им и гордился, но вида не показывал. Зачем? Детей в строгости держать надобно, а то разбалуешь, чего доброго.

Все сыновья у Ивана хороши: ловкие, на работу спорые, горячие. А Васька – первее всех. Самый ловкий и самый горячий.

Церковь строили четыре месяца.

Местный настоятель, отец Сергий, ходил, приглядывался. О куполах беспокоился. О кресте. Волновало его – кто ставить будет? Абы кому не доверишь священнодействие.

Иван тоже об этом раздумывал. Он бы сам крест на куполе поставил, да ноги подводили. Опухали да отекали не ко времени. Трудно будет на таких вверх лезть. Не устоишь.

Так кому же крест ставить? Человек должен быть лёгким и, главное, духовно чистым, не запятнанным.

- Я поставлю, - неожиданно сказал Васька. – Я самый лёгкий и самый гибкий. Я крест на спину привяжу и наверх заберусь.

Подумал Иван, покумекал с сыновьями и решил, что Васька прав.

Когда вбили последний гвоздь, пришло время ставить крест. Привязали его к Васькиной спине. Иван перещупал ещё раз все верёвки, крепко ли завязаны? Отец Сергий перекрестил Василька и махнул рукой:

- Можно…

С ловкостью обезьяны, Васька карабкался вверх. Было очень тяжело: крест тянул вниз, потому что был тяжеленным. Спину прогибало и завитки впивались в лопатки.

Взобравшись на вторые строительные леса, Василёк передохнул. Но расслабляться не стал и снова устремился вверх.

Внизу отец Сергий уже семь раз прочитал «Отче наш» и принялся за восьмой.

Добравшись до купола, Васька скинул обувку и босиком, чтобы не соскользнуть, подобрался к его центру. Немного отдохнул и стал развязывать верёвки.

Наконец, крест освободился. Осторожно взяв его руками, Вася поставил его центр в центр купола и укрепил верёвками. Потом вытащил из сумки большой молоток и крупные гвозди. Прибивал крест долго и очень надёжно. После, сделал две расчалки за нижние края креста. Покачал его руками, но тот не пошевелился.

- Надёжно, - пробурчал он себе под нос.

Отвязав лишние верёвки, он сбросил их вниз. Всё закончено.

И вдруг ему очень захотелось посмотреть на небо, ведь так близко к нему, он никогда ещё не находился.

Задрав голову и вскинув вверх руки, Василёк обратился к Богу:

- Боженька! Спаси меня и помилуй! И всю семью мою помилуй, дай матери радости, а отцу здоровья, братьям судьбы хорошей, а сестре мужа! А меня сделай воином, пожалуйста!

А еще помилуй друга моего, убиенного Андрея Сазонова. Он очень хорошим был, сделай его ангелом. Он так хотел. Господи, спаси и помилу меня!

Он бы так говорил и говорил, но нога вдруг соскользнула, и Васька потерял равновесие, Василёк зашатался и попытался уцепиться за расчалки, державшие крест, но промахнулся и слетел с купола вниз.

Он лежал на траве с каскинутыми руками. Лицо было белым, а губы серыми.

Иван прирос ногами к песку и не мог сдвинуться с места. Не мог и закричать. Он только смотрел на сына обезумевшими глазами. Братья опомнились первыми и подбежали к Васе. Осторожно взяли его руки в свои и вдруг почувствовали, что он сжимает их ладони. Потом Василёк открыл глаза и сел.

Лицо порозовело, а губы снова стали красными. Посидев на траве, он потихоньку поднялся и улыбнулся остолбеневшему отцу.

- Васька, - хрипло прошептал Иван, - Васька, я же думал, что ты того…Помер, разбился на смерть.

- Ничего, слабо улыбаясь, - проговорил Василёк, - ничего, тятя, жив я, а значит, с тёткой костлявой мне ещё рано встречаться. Поживём ещё! Ведь так?...

И побрёл потихоньку куда-то в сторону. Ни переломов, ни трещин, ни ссадин, одна царапина на руке.

Совсем как Ермак. Непобедимый.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 67