П О Р О Х. П О М О Щ Ь

П О Р О Х

- Васька, Васька!!! – Орал на улице черноволосый, черноглазый, скуластый Мишка. – Васька, айда во двор, дело есть!

Василёк метнулся к матери, замешивающей хлебную опару:

-_Мам, мам, можно? Я ненадолго, только узнаю, чего Мишке надо.

- Да ладно, уж, беги. Что с вами, пострелами, сделаешь! – улыбнулась Катерина.

Василёк радостно засмеялся и уже через секунду его как ветром сдуло. Мать смотрела вслед сыну с нежностью: ладный, гибкий, быстрый, белобрысенький…. А глаза! И в кого у сына глаза такие! Синие-синие. Ну у нее в роду таких не было: всё серые, да бледно-голубые. Ни у Ивана – там зелёные, да серо-голубые. А у Василька – глаза-васильки. Яркие-яркие.

Мишка ждал друга и шмыгал свои длинным носом. Тот был выдающейся частью на лице не только у Мишки, но и у его отца, деда, и даже прадеда. Отсюда, наверное, и фамилия их пошла: Носачёвы. Но самым особенным носом был именно Мишкин нос – он совался сразу во все нужные и ненужные дела и слыл в округе самым любопытным.

- Зачем звал? – спросил Василёк друга.

- Глянь, Вась, чего я нашёл! – с этими словами Мишка вытащил из-за пазухи какой-то тканевый мешочек.

- Это чего? – живо заинтересовался Васька.

- Чего, чего…. - таинственно произнёс тот, - это по-рох! Самый-самый.

- Порох?! – глаза Василька от неожиданности полезли на лоб. – Настоящий?

- Ага, настоящий! – гордо ответил Носачёв. – Настоящее не бывает.

- Где нашёл?

- В лесу, Васёк. Мать за ягодами послала, варенье варить будет. Ну, я шёл, шёл, потом глядь – а на обочинке, возле тропки, мешочек лежит. Я его поднял, развязал, а там порох. Только сырой-сырой.

- Дай глянуть, - попросил Василёк друга.

- На, да смотри, осторожно! Не просыпь!

Василёк развязал шнурочек и заглянул в мешочек. Точно, это был порох. Мечта каждого нормального мальчишки.

- Слушай, - сказал он Мишке, - так мы теперь орудие сможем сделать и в войну взаправду играть!

- Ага, сможем. Только порох высушить надо. А то мокрым не стрельнёт.

- Миш, ты кому-нибудь его показывал или говорил?

- Ты что! Это тайна! Чтоб мне жабой подавиться! Мать или отец узнают – сразу отберут. Да еще по шее накостыляют!

- Это точно.

- Знаешь, клянись, что тоже никому не скажешь, - пристал Мишка к Васильку. - Ешь землю!

- Клянусь, - ответил Васька, - вот тебе крест, клянусь. И взял в рот щепотку земли.

- Вот теперь порядок! – остался доволен Носачёв. – Теперь у нас одна тайна на двоих. Только думать надо, где взять трубку подходящую, чтобы потом ее порохом набить и стрельнуть.

- Да, согласился Василёк, - поискать придётся. - Только надо сначала порох просушить. Я у мамки в сарае старую-старую сковородку видел. Так я её завтра возьму, а ты спички тащи. Мы в лес сходим, так костёр разведём.

- А сейчас нельзя? Я спички мигом стащу, а ты сковородку, – горячился Мишка.

- Не, сегодня нет, нельзя. Я мамке помочь обещал. – загрустил Вася.

- Ну, ладно. Завтра, так завтра.

Никогда ещё вечер и ночь для Василька не были такими длиннющими. Мысли о мешочке, с дорогим сердцу порохом, не выходили из головы. Даже мать заметила, что сын о чём-то напряжённо думает.

- Что с тобой, Васенька? Уж, не случилось ли чего? – спросила она.

- Нет, мам, что ты! Ничего не случилось, - сказал он и покраснел, спешно отвернувшись. Врать он не любил, а правду сказать никак нельзя. Эти взрослые совсем ничегошеньки не поймут, панику наведут, да и клятву ведь дал – землю ел.

На следующий день друзья отправились за деревню, на опушку леса. Место выбрали уединённое, от посторонних глаз скрытое. Тайна, есть тайна. Мишка развёл костёр, а Василёк отскабливал ножиком заржавевшую бугристую сковородку.

- Всё, - сказал Носачёв, - последний раз дунув на огонь, чтобы лучше разгорелось. – Ставь свою сковородку. Она нагревается, мы на неё пороху сыпаеми прогреем.

- Нет, не пойдет. – возразил Чапай. – Мы порох на горячую сковороду на огне сыпанём, он и взорвётся. Делать будем по-другому.

- И как? – недоверчиво спросил Мишка.

- Сначала сковороду прогреем, потом вынем, дадим чуть остыть, а потом сыпанём на неё порох. Мешать будем быстро. Так и просушим.

- Ладно, согласен, – кивнул товарищ.

Так и сделали. Сковородку нагрели, потом вытащили, остудили, порох помешали и просушили. Дело осталось за малым – найти нужную трубку.

Василёк пересыпал чуть тёплый порох в мешочек и жадно вдыхал его запах. Он уже представлял, как они с Мишкой изготовят замечательное ружьё и, как заправские вояки, будут играть, а может, даже, и воевать. Сколько тогда геройских подвигов они совершат! Это тебе не деревянные палаши или ножи, или винтовки. Это самое что ни наесть – настоящее!

По дороге домой, на окраине леса, Мишка увидел яблоньку. Деревце было молодое, тоненькое, но уже всё усыпанное красными яблочками.

- Смотри, - обратился он к Васе, - дичок. А яблочки красненькие. Я страсть, как люблю яблоки. А ты?

- И я, - ответил Василёк. – Особенно анисовые.

- Полезли, нарвём, и Мишка поглубже под рубаху засунул мешочек с порохом.

Василий положил сковородку и ножик на траву, и хотел, было, полезть за Мишкой на дерево, но понял, что двоих оно не выдержит.

- Тряси ветки, крикнул он другу. – А я собирать буду.

Мишка тряс.

- Хорош! Много уже! – Василёк подобрал последние яблоки и подвязал их поясом от рубахи.

Мишка надкусил плод и перекосился:

- Фу, кислятина! – Он пнул брошенный огрызок ногой и разозлился. – Всё напрасно. Поел яблочко! Бросай ты их, - сказал он Васильку. Но тот не бросил:

- Не, я мамке отнесу, она компот сварит. В жару кисленькое хорошо попить.

- Кисленькое, кисленькое, - ворчал Носач. – Вот у Фрола Овражного так такая яблонька-закачаешься! Яблоки как мед. А укусишь его – сок с ладони до локтя льется, не останавливается.

- Прям так и льется…. – не поверил Васька.

- Да, чтоб мне жабой подавиться, вот тебе крест! – перекрестился Мишка. – Я у него спёр несколько штук как-то. До сих пор забыть их не могу. Слушай, давай ночью к нему, к Фролу, залезем, яблок надерём?

- Может, попросим, а он угостит?

- Кто? Фрол? – захохотал Мишка, - да он пылью своей никогда не поделится, ни снегом, ни ледышкой зимой. Чтоб мне жабой подавиться!

Фрол Овражный действительно был скрягой из скряг. Жил он на отшибе деревни Будайка, один как перст. Работником он был хорошим. Рукастым. Всё мог и всё умел. В хозяйстве его были и лошадка, и корова, и куры с петухом, и даже козочка. Казалось бы живи да радуйся, но у Фрола была одна черта. Он не любил людей. Не просто не любил – ненавидел лютой ненавистью. Взрослые у него были идиотами и дураками, а дети –бестолковыми голопузиками. Его ненависть пропитала весь его дом и весь его двор. А постепенно передалась и животным.

Корова Зорька была бегучей и бодливой, петух с огромным красным гребнем, который нет-нет, да завалится на бок, злобно клевал всех без разбору, отчего часто попадало даже самому Фролу.

Рыжаяконяка, по прозвищу Казбек, служила хозяину вместо сторожевого злобного пса. Каждый день коварной кляче нужно было хоть кого-нибудь да куснуть. Если на пути никого не встречалось, агрессор разворачивался и упорно искал жертву. Увидев человека. Он подкрадывался и хватал того за плечо или руку своими жёлтыми противными зубами. А ели везло, ещё и лягался.

Даже козочка мешала людям жить: она нагло объедала всю зелень в округе и орала потом дурным голосом.

Сам Фрол имел привычку говорить с собой. Не просто бубнил себе под нос, а разговаривал с выражением, рассказывая самому себе о проделанной работе и работе предстоящей. В гости почти ни к кому не ходил – не приглашали. Сам не звал – жалко было тратиться.

Он не мог забыть, как-то в яблочный спас, кто-то хорошенько оборвал его самые вкусные яблоки. И дал зарок, что этот год такого не повторится. Во время яблочного урожая ложился спать как можно позже, всё высматривал, не полез ли кто на дерево. Но вскоре понял, что дремота одолевает в самое неподходящее время и так можно проспать непрошенных гостей. И тогда он придумал одну хитрость, после чего сон его стал самым крепким и спокойным во всей деревне.

Лезть за яблоками было решено втроём: Васька, Мишка и Колька. Колька был выше ребят на полголовы и каким-то нескладным. Несуразным. Рассеянный какой-то. На голове у него были две макушки и от этого волосы росли клоками. Руки – длиннее, чем нужно, крючковатый нос, а рот – самый болтливый из всех болтливых. Хотя в целом, ничего себе мальчишка.

Долго ждали подходящее время. При отце Васильку никак не убежать ночью. Мишке с Колькой проще – они спали на сеновале, в сараях. У Чапаевых такого младшим детям не дозволялось. И поэтому пришлось ждать, когда отец уйдет на заработки в другую волость.

Сбор был назначен у Мишкиного дома в полночь. Минут десять ждали Кольку, который или забыл, или испугался, или, чего хуже, заснул.

- Эх, сетовал Мишка, - не надо было этого недотёпу брать. Надо было вдвоём идти. Если не придет через пять минут – одни пойдем.

Но Колька пришёл, и ребята побежали на окраину деревни.

Перемахнуть через забор Фрола было сложновато, забор был высоким и гладким, с хорошо зачищенным штакетником, который плотно прилегал друг к другу.

Тем не менее, все трое быстро перелезли через него и побежали к яблоне.

- Чур, я первый лезу, - сказал шёпотом Колька.

- Давай, - ответил Васька.

Недотёпистый Николай с ловкостью обезьяны моментально взобрался на дерево. Вслед за ним полез Мишка.

- Васька – ты на шухере. Смотри тут в оба.

Василёк не успел и глазом моргнуть, как на яблоне раздался крик:

- Колька, урод, не мог сказать, что ствол навозом измазан? Все руки воняют!

- Да я сам только учуял! Не ори на меня, - в запале, с обидой огрызался тот.

- Атас! – свистнул Василий. – Фрол на крыльцо вышел.

Фрол услышал вопли и сразу же проснулся. Схватил топор и выбежал на крыльцо. Он дико радовался! Наконец-то попались эти голопузики на его удочку, вымазались в навозе по уши! Вот теперь он им задаст жару, а родители ещё и подбавят! Нет, хорошо все-таки он придумал измазать нечистотами ствол дерева. И даже ветки, что покрупнее. Будут знать, как его урожай есть!

Мальчишки пулей соскочили с яблони и бросились на утёк. Первым перепрыгнул Василёк, потом помог Мишке, третьим лез Колька, которого догнал Фрол и схватил за штаны. Васька с Мишкой дёрнули за руки друга и тот, выскочив из штанов, перевалился по другую сторону забора.

Фрол метнулся к калитке и стал судорожно отпирать засов, держа холщёвые штаны Кольки в руках.

Василёк и Мишка бегали быстрее Кольки. Поэтому Фрол догнал его, больно треснул по спине и накинул на голову мальчишки его штаны. Колька споткнулся и упал. Фрол ещё раз двинул по худенькому телу, но уже не рукой, а ногой. Сплюнул на него и повернул прочь.

Василий вернулся и увидел сидящего на дороге друга.

- У-у, упырь, - ревел мальчишка, - я ему отомщу!

Василёк помог Кольке подняться. Тот хромал и невыносимо дурно пах. Шли молча. Каждый представлял, чего их ждёт дома.

Больше всего Колька жалел рубаху. Мать неделю её шила, а потом ещё неделю вышивала отворот. Рубаха была новая, а теперь грязная, нестерпимо воняющая.

Проводив товарища до его дома, Васька медленно и нехотя брел к своей избе. Его одежда была тоже не в лучшем виде: испачкал, когда помогал друзьям перелезать через забор. Да и пах он сейчас не лучше Кольки.

«Надо же, - думал он, - дерево испоганить навозом! Как такое в голову могло только придти?! »

Дойдя до дома, он долго топтался у крыльца: «Хорошо, что отца сейчас нет, а то бы крышка мне прямо сейчас была бы! »

Наконец, собравшись с духом, он открыл дверь. Мать в сенях стояла со свечкой, то ли воды пила, то ли искала что-то.

Увидев сына, она только охнула. Затем зажала нос и закачала головой.

- Василий, ты где был?

Не в силах врать, тот ответил:

- Мы яблоки воровать ходили.

- Воровать?

- Ага…. Только, мам, я сам не крал, я на стрёме стоял. А Фрол, представь, дерево дерьмом вымазал! Вот ребята перепачкались, а я об них.

Василий знал: за воровство его убьют. Но попросить мать не говорить об этом отцу – смелости не хватило.

Катерина, молча раздела сына и налила в корыто воды. Потом повела Василька в баню и долго отскабливала мочалкой.

Дня через три приехал отец. Мать и не думала ему рассказывать о случившемся. Но рассказал сам Фрол Овражный, когда встретил Ивана у соседского мучного лабаза.

То, что отец уже всё знает, Васька понял по сурово сдвинутым бровям Ивана.

Бил сына нещадно: и вожжами, и ремнём, и уздой. Катерина не выдержала и стала закрывать Василька своим телом. И ей досталось.

Около недели Василёк отлёживался. Ни сидеть, ни лежать на спине он не мог. Оказалось, что ни он один. Попало тогда всем троим. И Мишку вздули, и Кольку. Только Кольке опять не повезло, мало того, что он рубаху испоганил, так ещё сухожилие на стопе повредил. И теперь сильно хромал, испытывая жуткие боли.

Только в середине второй недели друзья смогли увидеться. Мишка с Васькой подошли к дому Кольки. Тот сидел на брёвнышке, вытянув больную ногу.

- Привет, болявый, - улыбнулся Василёк.

- Привет, - пробурчал Николай. – Представляете, - сказа он немного помолчав, - этот гад Фрол к моему отцу приходил, денег за ущерб требовал. А какой у него ущерб? Это у нас с вами от него ущерб. Ненавижу гада!

- Я тоже, - поддакнул Мишка.

- И я, - согласился с ними Васька. Надо его уму-разуму поучить.

- Да, надо…. Только как? – заинтересовался Носачёв.

- Я пока дома сидел, всё обдумывал – как. Как проучить этого старого козла.

- Давай, Василёк, выкладывай, - заволновался Колька.

- План у меня такой, - и Василёк принялся делиться своими соображениями.

Целую неделю друзья следили за домом Фрола. Когда и где он бывает, к кому ходит, что делает. Но всё оказывалось бесполезным. Фрол почти никуда не ходил, постоянно был дома или в саду. Мальчишки, было, уже совсем отчаялись, как вдруг неожиданно узнали, что Овражный куда-то собирается отъехать дней на пять. Рассказала об этом бабка Мишкиной матери, которую Фрол попросил приглядеть за скотиной.

Свой план мести ребята решили осуществить на третий день Фролкиного отъезда. Решено было делать это вдвоём, потому что Колька ещё хромал, и потому что он неудачник. Мог чего-нибудь и напортить, а уж этого они допустить никак не могли.

Дождавшись густых сумерек, друзья снова перелезли через злополучный забор Фрола Овражного. Только теперь их не интересовала яблоня, тем более, что она стояла уже без яблок. Их интересовал нужник. Другими словами, уличный туалет подколодного гада.

Откинув крючок и открыв туалетную дверь, мальчишки заглянули в отхожую яму. Она была почти полной. Фрол вскоре намеревался переносить уборную в другое место.

- Да, Мишка, пороха очень жалко, но отомстить этому жлобу обязательно надо.

- Жаль, это точно. – Согласился тот.

- Могли бы хорошее орудие смастерить и на дело использовать, - вздыхал Васька.

- Могли бы… - согласился друг, вытащив из-за пазухи драгоценный порох.

- Дай последний разок понюхать, - попросил Василёк.

- На, нюхай, а потом я, - и он бережно передал другу драгоценность.

Василёк поднёс к носу коробочку с порохом, потом вдохнул Мишка и, уже после, они замотали коробочку ленточкой и примотали туда же фитилёк.

Взяв у Мишки спички, Василёк приказал тому быстро отбегать к забору. С минуту постояв, он поджёг фитиль и бросил коробочку в яму.

В три прыжка он очутился около Мишки, а ещё через секунду раздался взрыв.

Стенки и дверь туалета разлетелись в мелкие щепки. Бабахнуло основательно. Всё содержимое ямы разлетелось в разные стороны: на крыльцо, на стены дома, на двор и даже на многострадальную яблоню. Всё вокруг было унавожено и сильно воняло.

На этот раз мальчишки перелезли забор за домом и пробежали тропками подальше от Овражного дома. Народ, услышав взрыв, высыпал на улицу, но ничего особенного сквозь плотный забор не рассмотрели. На том и разошлись.

Вскоре после этого Фрол вернулся домой, и рассказывают, драл на себе волосы. Обещал всех переловить и удушить. Только вот кого? Ведь никто никого и не видел….

А Мишка Васильку слово дал, что обязательно снова найдет порох. И тогда уже наверняка они сделают оружие. Честное слово, чтоб им жабой подавиться!

П О М О Щ Ь

Сегодня у Ильяса день рождения. Целых десять лет! Отец, татарин Мурза, по такому поводу справил сыну новую обувку: чёрные сапожки. Правда они не новые, но крепкие и надёжные.

Несмотря на жуткую жару, Ильяс влез в сапоги и отказывался снимать.

Сейчас он побежит на улицу и всем покажет отцовский подарок! Но ровесников на улице не оказалось и, чтобы похвастаться хоть перед кем-нибудь, именинник потащился в самый конец деревни. Там он увидел Ваську Чапая и Мишку Носача. Они сидели на пригорке и что-то выстругивали из дощечек.

- Эй, мелюзга, - крикнул им Ильяс, - гляньте-ка, какой подарочек мне папаша отвалил, - и, подпрыгнув, он ловко пристукнул каблучками сапог.

На «мелюзгу» ребята сильно не обиделись, ведь Ильяс действительно был старше их на целых три года, но все равно, неприятно это слышать от этого задаваки.

Сапожки произвели на них большое впечатление: оба сразу как-то сникли. У Василька своей обуви нет и никогда не было. Все три брата: Михаил, Андрей и Василий донашивали друг за другом одну пару. Обувь берегли и надевали лишь по необходимости. А так - лапти с толстыми портянками весной и осенью, а летом – только босиком.

У Мишки было почти всё тоже самое. Только зимняя обувка была ему впору. Именно поэтому его отец этой весной качал головой и причмокивал, мол, всё, отходил последнюю зиму. Дальше пара ему не налезет. Нога перерастет.

- Да, сказал Василёк, - знатный подарок!

- Ага, - согласился Мишка, знатный!

- Ну, прям, генерал ты теперь, Ильяска! – продолжал хвалить Васька.

- Точно, - поддакнул Носач, - генерал!

Татарчонок заважничал: лучшего и ожидать было нельзя. Завидуют ему так, что слюни текут! А что ещё в жизни надобно? Чего-то получить и похвастаться.

- Ладно, - снизошёл он до мальчишек, подобрев, - приходите завтра на ближнее поле, мы там с ребятами в пожарных играть будем.

- И нам можно поиграть?

- Вам – нет, -отрезал генерал, - вам только наблюдать. Эта игра не для таких сопляков. Это для нас, взрослых.

Потом подумав, добавил:

- Ну, может, и дам вам какое-нибудь маленькое порученьеце, там дам.

- Ладно, придём, если родители пустят. - ответил Василёк.

- Ага, - если отпустят, - закивал Мишка.

- Обязательно приходите, к полудню, - крикнул Ильяс, убегая, не оборачиваясь.

Посмотреть на игру в пожарных было действительно очень заманчиво. Ещё бы лучше – в неё поиграть самим. Да разве этот зазнайка даст! У него своя компания.

Пожарных Мишка с Васькой видели. И пожар тоже. Зрелище жуткое. Несколько минут – и всё. И нет ничего у человека. Ни крыши над головой, ни вещей, ни хозяйства. Страшно.

В полдень следующего дня Василёк с Мишкой были на ближнем поле. Там уже толкалась небольшая ватага мальчишек. Особняком важно стоял Ильяс и распределял роли игры.

- Ты, - говорил он щуплому высокому мальчику Яшке, - будешь спасателем, я – генералом, Леха будет оруженосцем моим, а Санька – вторым пожарным.

- Почему это ты генерал? – решил уточнить Лёха.

- Потому что у меня сапоги, - отрезал Ильяс.

Аргумент оказался весомым, и Лёха смирился.

Мишку и Ваську усадили неподалёку простыми зрителями.

- Вы с Васькой – просто толпа. – Объяснил генерал.

Это, конечно, не понравилось ребятам, но делать нечего: со своим уставом в чужой монастырь не лезут.

- Значит, так, - продолжал главный, - я буду поджигать сноп, а вы тушить, - он показали ткнул указательным пальцем в Сашку и Яшку. Лёха будет держать и подносить мне спички. Тушить будете руками. Никаких тряпок. Если всё сделаете хорошо, награжу вас чак-чаком и медали повешу.

Волшебныйчак-чак возымел особое действие. Все любили это сладкое, в меду, тесто. Только попадало в рот оно далеко не каждому.

Мальчишки начали стараться. Лёха - адъютант угодливо поднёс коробок спичек, а Сашка-Яшка приготовились прыгнуть в стог и затушить огонь своими телами.

Ильяс медлил. Он очень хотел насладиться своей значимостью. В этом ему очень помогали липкие мелкие кусочки в грязном кармане штанов и сапожки.

Наконец, он чиркнул спичкой и бросил её в траву рядом со стогом. Травка почернела и скрючилась, а огонёк весело перескочил на сено.

Сашка и Яшка сразу кинулись спасать добро и руками загасили язычки пламени.

- Так не пойдет, - разозлился татарчонок. – Надо дать больше разгореться.

- Не, - сказал вдруг Сашка, - не пойдет. Мы загасили? Загасили! Давай чак-чак.

- За что вам чак-чак давать? Вы на него еще не заработали! – горячился Ильяс. Снова поджечь надо.

- Фигушки, - раскричался Сашка, - не буду больше гасить! У меня и так пальцы обожглись. На, посмотри, - и он сунул два красных пальца Ильясу под нос.

- Ну, и катись ты со своими пальцами, - в ответ орал главнокомандующий.

Сашка развернулся и решительным шагом пошёл прочь. За ним в нерешительности побрёл Яшка, всё ещё надеясь на сладкое вознаграждение, но поняв, что его не окликнуть, вприпрыжку побежал догонять друга.

Ильяс снова чиркнул спичкой и бросил её прямо в стог:

- Лёха, давай, туши!

Но Лёха замотал головой и побежал прочь.

Василёк и Мишка обалдели.

- Мишка, срывай сено на землю, - крикнул Васька и сорвал с себя рубашку. Он метнулся к огню и стал ею сбивать небольшое пламя. Повалил дым, но искры быстро перекидывались в центр снопа.

С огромными усилиями друзьям удалось загасить огонь. Краем глаза Мишка видел, как генеральские сапожки лихо уносили своего командира восвояси.

Василёк сидел на земле и рассматривал свою рубаху, вернее то, что от неё осталось. Жаль её, конечно, но зато они с другом пол стога спасли. Это коровам на зиму. Эх, рубаху жаль. Она у него одна была.

Мишка присел рядом.

- Мамка с тятькой по шее накостыляют, - тоскливо произнёс Василёк.

- Ага, согласился Носач, - накостыляют. Слышь, - оживился он, - ты не дрейфь, у меня запасная есть рубаха. Я матери скажу, может, она разрешит тебе её поносить.

- Не, - не согласился Васька, - сам носи. Я, глядишь, выкручусь как-нибудь.

- Ну, смотри….. а то….

- Спасибо, Миня. Обойдусь.

Домой шли долго. Медленно-медленно. Никому не хотелось объясняться с родителями: почему Мишка такой закопченный, а Васька такой прогоревший.

Дома у Чапаевых была немая сцена. Мать стояла и только разводила руками. Наконец, обретя дар речи, спросила:

- Тебя на костре жарили? Рубашки совсем не осталось….

Василёк смотрел в пол:

- Мам, я ею пожар тушил.

- Пожар?! А кто горел?

- Да, хорёк один, стог сена поджёг. А я его с Мишкой тушил.

- Потушил?

- Ага. Мы вместе потушили.

- Молодцы. Только что вот теперь отец скажет? Рубахи-то у тебя больше нету, - ещё ниже опустил голову Васька.

- И сшить не из чего. – Причитала мать.

- Ничего, мам, сейчас тепло, так похожу. Без рубахи.

Вечером пришёл отец. Узнав об этой истории, он не рассердился и по шее не накостылял. А наоборот, похвалил:

- Молодец, сынок, добро народное спасти старался. А насчет одёжи – не тужи. Мать, - обратился он к жене, - у меня там, в сундуке, рубаха нарядная лежит. Так ты её распори, да сшей мальцу две.

- Ты что, Иван, - запричитала Катерина, - венчальную рубаху портить! Не буду, не проси! – Проявила она характер. Я лучше к Марье-белошвейке завтра пойду, лоскутов из остатков попрошу, авось даст.

- Ладно, попробуй, - проворчал муж, - но ежели не даст, - из моей две сделаешь. И – точка!

На следующее утро Катерина с сыном отправились в соседнюю деревню, к белошвейке. Дорога между деревнями была не длинной. Каких-то три километра. Зато какая красивая! Извилистая тропа вела через перелесок, лужок и небольшую речку. Василёк любил ходить по тем местам. Проходя мимо небольшой запруды, увидали сидящего с удочкой мальчишку. Тот не шевелясь, пристально вглядывался в воду, ожидая ну хоть какой-нибудь маленькой рыбёшки.

Мать взглянула на Васю. Тот не проявил к рыбаку никакого интереса. Она тихонько засмеялась. Интерес Василька к рыбалке пропал почти сразу после первого улова. Он тогда, взяв сделанную отцом удочку, пошёл с другом и старшим братом впервые удить рыбу.

Вначале, рыбу поймал брат Андрейка, затем друг Мишка, а потом клюнуло и у него.

- Дёргай, - закричал Андрей.

Василёк дернул и вытащил большого ужа. Тот зацепился бочиной и извивался на крючке кренделями, злобно шипя. Васька смотрел на него, тараща глаза, и не знал, как поступить.

Брат советовал опустить удочку в воду и тогда змея сама с крючка слезет. Мишка предлагал всем вместе отцепить ужа, потому что одному очень страшно. Кое-как дело сделали, и уж уплыл. Только после этого Васильку удить рыбу больше не нравилось. С отцом, на лодке – ещё туда-сюда, там невод, сети. А так – нет, не про него. Да и что часами время убивать, когда можно так много дел сделать или повидать чего-нибудь новенькое.

Деревня Якимовка была большой и даже зажиточной. Дома чаще стояли добротные, а у некоторых даже пятистенки.

Белошвейка Марья тоже имела избу пятистенок, потому как выходила замуж за хозяйственного и куркулистого мужичка Варлама. Поначалу жили неплохо: и хозяйство, какое-никакое имели, и дочкой обзавелись. Но потом рыжий Варлам пристрастился к питейному делу. Пил часто, иногда поколачивал Марью, и к хозяйству интерес как-то потерял. Однажды Варлам отмечал с товарищем Рождество Христово, опился горькой, споткнулся, упал в сугроб и замёрз на пути к дому.

Марья сильно горевала. Ну как теперь без хозяина? Одно успокаивало – лупить её стало некому. Плачь – не плачь, а дитя кормить надо. Тут и пригодилось Марьино умение шить, да не просто, а с выдумкой. Шовчики у неё тонюсенькие, незаметные. Платья или рубахи, там, как влитые на людях сидят. Так пошла слава о Марье-искуснице. Денег много не накапливалось: но и впроголодь не жили.

Отворив калитку, Чапаевы вошли во двор. По двору бегали кудахтающие куры и рыжая девочка, голосящая: «Цыпа, цыпа, цыпа, цыпа…»

- Вам кого? Вам маму, да? Вы откуда? – затараторила она, не дожидаясь ответа на свои вопросы. – Проходите, проходите, - обратилась она к кивнувшей ей в ответ Катерине.

- Мама, мама, ну мамка же, - заорала она дурным голосом, подбежав к раскрытому окну. – Тут тебя просят!

На крыльце появилась Марья.

- Катеринушка! – обрадовалась она, - каким таким ветром в наши края? Проходите, гости дорогие, в хату, в горницу. Да я сейчас самоварчик согрею, чайком побалуемся.

Сев за стол, женщины пустились в разговоры. Что почём, какая ныне жара, какой урожай ожидать нужно; кто у кого родился и где кто женился.

Спохватившись, Марьяна перешла к главному: цели визита Катерины.

- Тут, Маня, такое дело, - засмущалась гостья, - у нас вчера пожар на поле был, так сынок мой, - тут она погладила Васю по голове, - так он своей рубахой тушил стог. Весь, конечно, не спас, но половину сумел! – И глаза Катерины засверкали.

- Ай, молодец, ай умничек! – запричитала хозяйка и тоже погладила гостя по макушке. От этого Ваське стало страшно неловко, и он поперхнулся.

- И что, тебе не страшно было? – продолжала Марья, - ни капелюшечки?

- Почему не страшно? Страшно. Только я тогда об этом не думал, - Васька почесал в затылке, - мам, можно я на улицу пойду? – повернулся он к Катерине.

- Конечно, милый, поди, гуляй, - ответила за неё Марья.

Василёк побежал было к выходу, как под его ногой сильно прогнулась половица. От неожиданности он отскочил назад, а хозяйка, заломив руки, снова запричитала:

- Вот ведь, Катюша, так и маюсь без мужика. Глянь, как всё в негодность приходит: и полы, и лавка, и даже спинка кроватная. Всюду руки мужские нужны.

Катерина сочувствовала. Василёк стороной вышел в сени и с облегчением выскочил на крыльцо.

Во дворе, на брёвнышке, сидела хозяйская дочка, держа в ладонях жёлтого цыплёнка.

- Как тебя зовут? – подсел к ней мальчик.

- Домна. А тебя?

«До-о-о-мна», - мысленно повторил Василёк. «До-о-о-мна, как басовый колокол».

- Ты, что, оглох? – нетерпеливо топнула ногой девочка, – тебя-то, спрашиваю, как звать?

- Василием зовут, - ответил гость.

- Вот что, я тебя Василём назову. Ой, какой ты светленький, прям беляночка, а глаза-то у тебя синющие. Васильки на Васильке, - захохотала она и уронила цыпленка. Тот с трудом поднялся и поковылял к курам.

Васька не знал, что и отвечать такой балаболке, но с удивлением отметил, что она его не бесит и даже не раздражает, как другие девчонки.

- Айда, побегаем? – предложила Домна.

- Угу, - кивнул он.

Она быстро вскочила с бревна и понеслась куда-то за дом. Солнце вылезло из-за тучи и застряло в её длинной косе. Внезапно рыжие волосы стали совершенно золотыми, и это ниспадающее золото лупило свою хозяйку по спине при каждом движении.

- Догоняй, Василь! – обернула к нему своё конопатое лицо девочка с хитро прищуренными темными глазками.

Смешная, - да он мог перегнать её уже тысячу раз, но оторвать взгляд от необычной косы не было желания.

- Слушай, - обернулась она к Васильку, - давай маме скажем, чтобы она твою большую рубаху ушила прямо сейчас. А то, смотри, как топорщится!

- Не, нельзя, - смутился Васька. – Она Андрюхина, брата старшего. Я свою вчера испортил. Мы за этим и сюда пришли. Чтоб лоскутов тётка Марья дала, если есть, конечно.

- Есть, есть, - затараторила Домна. – Обязательно даст, вот обязательно. –Ты кем будешь, когда вырастешь? – спросила она, убегая со двора на задний огород, и не дождавшись ответа, опять затараторила, - я, к примеру, умницей – красавицей стану, мамаше платья шить помогать буду, а потом артель свою создам, модисткой стану. Платья придумаю, а шить других найму. А ты?

- Я, военным стану, - ответил Василёк. – Стрелять буду, врагов бить.

- Вояка-рубака, дырявая рубаха, - засмеялась девочка.

Этого Васька простить не мог. Он развернулся и молча пошёл к дому Марьи.

- Ладно, ладно, не буду больше, - извинялась золотоволоска.

- Ладно, - пробурчал он, - понял, что не будешь.

На крыльце прощались Марья и Катерина. Катерина была довольна: приятельница не пожадничала и дала лоскутов больше, чем надо. Теперь рубаха и Васильку, и Грине выйдет.

На обратном пути мать была радостной. Благодарила Марью за добро и чуткость, и сокрушалась о людской чёрствости: ведь мог же сосед починить ей хоть что-нибудь, дак нет, не захотел. Денег заломил целую прорву.

Василёк шёл и думал – кто он? Мужик или не мужик? Мужик. А если так, значит, надо помочь этим добрым людям. Только вот как? Ответа пока не находилось.

Подсказка пришла сама собой. Вечером с работы пришёл Иван и принёс много разных гвоздей. Васька сам раскладывал их по размеру в коробочки. Так в голову пришла мысль о починке полов.

Утром, дождавшись, когда отец уйдёт, он проскочил в сарай и забрал из коробочки самые большие гвозди. Хотел взять молоток, но того не оказалось – тятька унёс. Пришлось в мешковину завернуть топор и засунуть его с гвоздями в холщёвую сумку.

Отпросившись у матери пойти с Мишкой на дальнее поле, Вася тронулся в путь. Чтобы дорога показалась короче, свистел песни и иногда бежал вприпрыжку.

Из-за поворота выглянула Якимовка. Домики после дождя смотрелись тёмными и таинственными.

У знакомой пятистенки калитка была настежь. Домна мела двор и также, как вчера, звала цыпочек. Увидев Ваську, она радостно ойкнула и захлопала в ладоши. Бросив подметать, Домна потащила гостя в дом.

- Проходи, мамаши дома нет, мерки пошла с фигуры снимать, – объясняла она. – Чего там у тебя в сумке-то? Ой, тяжёлая! – не умолкала она, стянув поклажу на пол.

- Я, вот чего, - переминаясь с ноги на ногу, попытался вставить Васька, - я полы пришёл тебе укреплять. Взял вот топор, гвозди. Сейчас забивать буду.

- Полы укреплять? – вытаращилась девочка.

- Ага, - шмыгнул носом гость.

- Ой, как интересно! А сможешь?

- Попробую. Я только сам ещё никогда не делал. У вас первых начну.

- Давай, - дала отмашку Домна.

Васька развернул топор и разложил гвозди. Сначала их надо послюнявить. Так всегда делал отец, чтобы те входили в древесину, как масло.

Васька взял большой первый гвоздь и засунул его в рот. Тот оказался царапучим на конце и покарябал ему десну. Но делать уже было нечего. Приставив к половой доске обслюнявленный кончик, ударил обухом топора, что есть силы, по шляпке. Тот и вправду вошёл в пол, как масло. Очень гордый и травмированный, он продолжал колотить во все половицы. Домна бегала вокруг и что-то непрерывно кудахтала, только Василёк её не слышал. Он сосредоточенно заколачивал, а если гвоздь, несмотря на слюни, всё же упирался, гнулся и никак не желал влезать в прогнувшуюся древесину, Васька вбивал его лёжа, с силой загоняя в половицу скривившейся шляпкой.

К приходу Марьи всё было почти закончено. Увидев истыканный пол, она села на лавку и долго молчала. Потом всё же спросила: «Что это? » Не успел Васька открыть рот, как Домна уже тараторила:

- Это, мамочка, он нам полы крепил. Нам теперь провалы совсем не страшны! А я вот ему за это рубашечку шью, глянь, мам!

Марья развернулась в сторону швейной машинки, куда утром под лапку заправила маркизетовую ткань. Теперь она была зажёвана, стянувшейся от напряжения, ниткой и понуро свисала со станины.

- Я, мамочка, быстро, как ты, ручку крутила, только у меня чуть помялось тут всё.

Марье хотелось исколотить их обоих. Дочь – за испорченный чужой материал и Ваську- за жуткого вида, полы. Но она сдержалась. Глубоко-глубоко вздохнула и сказала:

- Давайте, детки, чай пить.

Василий понимал, что что-то пошло в его работе не так. Но как это исправить, не знал.

Придя домой, он честно рассказал отцу, тщетно искавшему гвозди, что и как у него сегодня вышло.

- Знаешь, тять, мне так захотелось им помочь! Я в полы гвозди вбил, а они всё равно прогибаются. Значит, не укрепил их, да?

- Выходит – не укрепил. А знаешь, почему? – ответил отец, - потому что лаги там, вероятно, сгнили. Ладно, придётся тебя выручать. Пойдем завтра туда, в дом, и посмотрим, как исправить можно.

Третий день ходят Чапаевы к Марье. Вот сегодня снова тут. Только уже с Иваном.

Домна, было, играть с Васькой занялась, да тот даже в её сторону и не смотрит. Около отца торчит, в рот ему смотрит. Подаёт да относит инструмент. Держит да шкурит доски. Все гвозди с тятькой повытаскивали, топором распрямили.

Ещё три дня белошвейке полы делали. Двойные, с новыми лагами. Между полами бумагой проложили, и даже табачным листом, насколько его хватило. Затем кровать укрепили, лавку и ножки у стола. Марья рада-радёхонька. Не знает, чем Ивана Степановича попотчевать. Василька всё норовит приголубить. Только ему этого не надо. Ни к чему эти телячьи нежности.

Дома, после всех дел, поздновечером, Иван Катерине тихо сказал:

- Кать, а хороший у нас сын-то! Молодец, отзывчивый. Чужое добро ценит, помочь старается.

- Хороший, Вань, даже очень. Золотинушка мой! – И скупая слеза скатилась по её лицу.

- Тьфу, пропасть, - фыркнул Иван. – Вот бабье племя, гордиться надо, а она реветь вздумала. Настоящий мужик растёт.

- А я и горжусь - ответила жена. И подумала: «Потому и плачу…»

«Настоящий мужик» лежал на печке и видел пятый сон про то, как стал он воякой, как строится в шеренгу, ружьё на плече и команда:

- Напра-а-во! Шагом м-а-арш!!!

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 Следующая ⇒