Мишель Цинк 10 страница

По дороге нам время от времени встречается кто‑ нибудь из местных жителей, и Димитрий здоровается с каждым по имени, каждому улыбается своей обаятельной улыбкой – хотя они, как ни странно, по всей видимости, совершенно равнодушны к его обаянию. Например, одна симпатичная старушка в ответ на его приветствие недружелюбно зыркает на нас. Димитрий берет меня за руку. Я думаю, что женщина просто слишком стара и выжила из ума, но когда следующая встречная, совсем еще молодая девушка, отвечает на приветствие Димитрия гневным «Постыдился бы! » – молчать я уже не могу.

Остановившись, я гляжу ей вслед.

– Как грубо! Да что такое с ними? – я поворачиваюсь к Димитрию. – До сих пор все тут были так милы и любезны!

Димитрий опускает голову.

– Да… видишь ли, не все одобряют наше путешествие.

– О чем это ты? Как они могут что‑ то не одобрять? Мы ведь только и хотим, что найти недостающие страницы, да избыть пророчество раз и навсегда. Не этого ли желают и все Сестры? – Мой спутник молчит, и я начинаю понимать, что, кажется, не все еще до конца осознаю. – Димитрий?

– Они почти ничего о тебе не знают. – Лицо его заливается краской то ли стыда, то ли смущения – видно, что ему нелегко дались эти слова.

Все так просто, что даже не верится, почему столь очевидная возможность до сих пор не пришла мне в голову.

– Это все из‑ за меня. – Я с минуту смотрю на землю, а потом снова поднимаю взгляд на Димитрия. – Да?

Он кладет руки мне на плечи, смотрит прямо в глаза.

– Лия, это совершенно неважно. – Я не выдерживаю его взгляда, но он приподнимает пальцами мой подбородок, поворачивает мое лицо к себе, так что мне некуда спрятаться, невозможно отвести глаза. – Неважно.

– Нет, еще как важно! – Мои слова звучат слишком резко, но я ничего не могу с собой поделать. Я вырываюсь, отворачиваюсь от Димитрия и шагаю по тропе, на сей раз стараясь не смотреть в лицо встречным.

Через считанные секунды Димитрий нагоняет меня. Он заговаривает не сразу, а когда наконец нарушает молчание, то, судя по всему, очень тщательно выбирает слова.

– Я не защищаю их, но попытайся понять, – говорит он.

Мне ничуть не хочется слушать, что про меня надумали чужие люди, которые даже в глаза меня не видели. Однако Димитрий хочет объяснить все, так что мне следует послушать.

– И что? – отзываюсь я, все так же не оборачиваясь на моего спутника и сосредоточенно разглядывая камни дорожки.

Он вздыхает.

– Ты – единственные Врата, попавшие на Алтус. Ну, в смысле, единственные Врата, которым тут распахнули двери. Это просто… словом, такого еще не бывало. И в прошлом никогда не было. До сих пор Врата всегда были врагом Сестер. Более того, на этот раз роль Врат выпала Сестре. Твои мать с отцом избегли осуждения – по крайней мере, неприкрытого осуждения здесь, на острове, – только потому, что поселились в другом месте.

– Но разве то, что я здесь – не доказательство? То, что я ради этого путешествия рисковала своей жизнью и жизнями дорогих мне людей? – Во мне начинает закипать гнев. Не тот, что я испытывала, узнав о предательстве Сони, а медленно клокочущая ярость, грозящая нарастать и нарастать, пока ей только и останется, что хлынуть наружу.

– Лия, пока ты не нашла недостающие страницы и не использовала их для того, чтобы покончить с пророчеством, Сестрам неведомо, что ты именно это и собираешься сделать. Твоя мать…

Я останавливаюсь и пронзаю Димитрия свирепым взглядом.

– Я не моя мать! Я люблю ее, но я не она.

Он тяжело вздыхает, словно признавая свое поражение.

– Я это знаю! А они – нет. Все, что у них есть, все, на чем они основывают свои суждения и надежды – это прошлое. Твоя мать пыталась сражаться с падшими душами, искала битвы с ними, но не сумела сдержать их натиск – вот что известно Сестрам Алтуса. Вот чего они страшатся.

Я снова иду вперед, но на сей раз медленнее. Димитрий шагает вслед за мной. Некоторое время мы оба молчим. Я отнюдь не сразу набираюсь духа произнести то, что должна, задать вопрос, которого боюсь больше всего. Наконец я снова обращаюсь к Димитрию, с огромным усилием сдерживая дрожь в голосе.

– Значит, ты стал изгоем из‑ за… из‑ за отношений со мной? – Димитрий молчит, пытается подобрать слова, чтобы смягчить ответ. – Скажи как есть, Димитрий. Неужели мы с тобой не можем говорить откровенно?

– «Изгой» – пожалуй, резковато, – негромко отвечает он. – Они просто не понимают. Меня уже вызвали на Высший Суд – за то, что я спас тебя от келпи. Это уже сам по себе достаточно скандальный поступок для человека моего…

– Положения? – заканчиваю я за него.

Димитрий кивает.

– Вроде того. Вдобавок, мои романтические отношения с Сестрой, недвусмысленно отмеченной как Врата – в силах которой впустить Самуила в этот мир…

– Ты так говоришь, как будто их выгораживаешь! – Я не могу сдержать горечи в голосе.

– Ничуть. Я просто стараюсь понять их и быть честным в своих суждениях, даже если сами они и не хотят никого понимать.

Ну как на него сердиться? Каждое его слово – чистейшая правда. А что еще важнее – я все больше узнаю о нем и убеждаюсь: он достойный и хороший человек. Как его за это винить?

На этот раз я первой беру Димитрия за руку. Она такая большая по сравнению с моей рукой – и все же я испытываю сильнейшее желание защитить его, как он защищал меня. Не знаю, смогу ли я оградить его от серьезной опасности, но внезапно мне становится совершенно ясно – я что угодно сделаю, лишь бы с ним ничего не случилось.

– Похоже, остается только одно.

– И что же?

– Доказать, что они ошибаются.

В этот миг, улыбаясь Димитрию и глядя ему в глаза, я уверена: у меня все получится.

Мы бредем рука в руке к другой стороне острова. Тропа плавно сбегает к небольшой рощице, и я вдруг осознаю, что мы уже давно никого не встречали. Кругом стоит полнейшая тишина.

– Идем, – зовет Димитрий. – Хочу тебе кое‑ что показать.

Он уводит меня с дорожки и утягивает за собой к роще. Я бегу следом, стараясь не отставать. Зеленая трава усыпана полевыми цветами.

– Ты что? – смеюсь я. – Куда ты меня ведешь?

– Увидишь, – отвечает Димитрий.

Мы петляем между стволами апельсиновых деревьев, и мне сразу вспоминается мама. Апельсин и жасмин. Гадючий камень жарко пульсирует у меня под платьем.

Роща кажется бесконечной. Не будь со мной Димитрия, я бы наверняка в ней заблудилась – деревья растут в каком‑ то странном порядке, понятном одной только природе. Впрочем, Димитрий точно знает, куда идет, и я следую за ним без вопросов и колебаний.

Наконец мы вырываемся из‑ под завесы деревьев, и над нами во всю ширь разворачивается огромное небо. Внизу сверкает белопенное море, буйные валы разбиваются о зазубренные утесы, отвесно уходящие вниз от опушки рощи к морю.

– В детстве я очень любил сюда приходить, – поясняет Димитрий. – Это было мое тайное место, хотя, сдается мне, мама прекрасно знала, где оно. В Алтусе не слишком‑ то много секретов.

Я улыбаюсь, пытаясь представить Димитрия темноволосым мальчуганом с проказливой улыбкой.

– И каково было тут расти?

Он отходит к ближайшему дереву, поднимает руку и срывает небольшой апельсин.

– Пожалуй, настоящая идиллия. Хотя тогда я этого, конечно, не понимал.

– А твои родители живут на острове?

– Отец. – По лицу Димитрия пробегает тень, и по следующим его словам я понимаю, отчего. – Мама умерла.

– О… Мои соболезнования, Димитрий. – Склонив голову набок, я печально улыбаюсь ему. – Вот еще, что у нас общего.

Он медленно кивает, подходит ко мне и показывает на траву близ обрыва.

– Садись.

Я опускаюсь на землю, Димитрий садится рядом. Он продолжает, больше ни единым словом не упоминая своих родителей, так что я понимаю: тема закрыта.

– Алтус похож на крошечный городишко, разве что обитатели не такие косные. – Рассказывая, он задумчиво катает в ладонях апельсин. – Во многих отношениях остров ничем не отличается от того места, где ты росла: свадьбы, рождения, смерти…

– Ага, и мужчины с женщинами живут под одной крышей. – Я все никак не могу переварить эту новость, поэтому не сдерживаюсь и теперь.

– Вижу, ты успела поболтать с Уной. Отлично. Тебя это шокирует?

Я пожимаю плечами.

– Слегка. Я… просто я к такому не привыкла, наверное, все дело в этом.

Он кивает.

– Знаю, на то, чтобы привыкнуть к нашим обычаям, требуется время. Но постарайся не думать о них, как о чуждых или слишком новомодных. На самом деле, они старше, чем само время.

Я гляжу на воду, обдумывая его слова, хотя не знаю, готова ли сейчас всерьез размышлять на эти темы. Они открывают мне реальность, о которой я и помыслить не могла еще несколько недель назад – несмотря на всю нашу вольную и безнадзорную жизнь в Лондоне.

– Расскажи мне, как там Соня, – прошу я, отчасти желая сменить тему, а отчасти потому, что готова услышать правду о подруге.

Димитрий чистит апельсин, пытаясь, чтобы кожица сошла одной полосочкой.

– Соня все еще… не в себе. Старшие держат ее в келье.

– В келье? – Только что мне казалось, я угодила в какую‑ то коммуну гедонистов, а теперь – что в монастырь.

Он кивает.

– В уединении. Мало кому из Сестер дозволено совершать подобные ритуалы, да и не все Сестры на это способны. Если бы не болезнь твоей тети, она могла бы… Только избранным Сестрам позволено видеть Соню, покуда она не поправится.

Я невольно пугаюсь.

– Ритуалы? Они не причинят ей никакого вреда?

Димитрий касается моей руки. В глазах его сострадание.

– Ну конечно, нет. Падшие души – вот кто нанес ей вред. Лия, Сестры должны высвободить Соню из‑ под власти душ, и тогда она снова станет прежней, самой собой. – Он убирает руку и продолжает чистить апельсин. – На то, чтобы освободить Соню из‑ под власти падших душ, потребуется немало времени – и лишь Старшие могут ей помочь.

– А когда мне можно будет с ней повидаться?

– Возможно, завтра.

По его тону я понимаю, что и эта тема закрыта.

Я выдергиваю несколько травинок.

– А Эдмунд? Он‑ то где?

Димитрий разламывает апельсин надвое, и мне вдруг хочется понюхать его ладони.

– Здесь, на острове. В первый день сидел под дверью твоей комнаты, пока сам не уснул на пороге. Мы его перенесли в спальню, а он даже не проснулся.

Я не в состоянии сдержать улыбки и внезапно понимаю, что дождаться не могу, когда увижу Эдмунда.

– Ты к нему очень привязана? – спрашивает Димитрий.

Я киваю.

– Кроме него да тети Вирджинии у меня больше никого из семьи не осталось. Он был со мной в стольких… – я глубоко вздыхаю от накативших воспоминаний, – в стольких передрягах. Он сильный – и рядом с ним я верю, что мне не обязательно самой быть все время сильной, что мне есть, на кого опереться – хотя бы ненадолго.

Высказав вслух все то, о чем я так часто думала про себя, я смущаюсь, но Димитрий тихонько улыбается, и мне ясны его мысли.

Его пылкие глаза обжигают мне лицо. Сколь многое чувствую я в этом взгляде! Даже непонятно, как простой взгляд может вместить в себя все это – силу, уверенность, честь, верность и – да, наверное, даже любовь.

Димитрий отводит глаза, отламывает дольку апельсина и протягивает мне. Я думала – отдаст, но вместо этого он подносит дольку к моим губам. Конечно, в Нью‑ Йорке или Лондоне было бы страх как неприлично позволять мужчине меня кормить.

Но здесь не Лондон и не Нью‑ Йорк.

Подавшись вперед, я зубами беру дольку апельсина из рук Димитрия, легонько касаясь зубами кончиков его пальцев. Прикусив дольку, я замечаю, какая же она крохотная, буквально на один укус – и гораздо слаще апельсинов, которые мне доводилось пробовать до сих пор. Я с наслаждением жую ее. Глаза Димитрия прикованы к моим губам.

Я выразительно смотрю на остаток апельсина в ладони Димитрия.

– А сам попробуешь?

Он облизывает губы.

– Да.

Одним движением он оказывается совсем рядом со мной, губы его прижимаются к моим губам, я даже понять не успеваю, что происходит. Этот поцелуй вызывает во мне какую‑ то совсем новую, другую Лию. Ту, что никогда не носила корсет и чулки. Не стыдилась того, как трепещет ее тело под настойчивыми губами возлюбленного, под прикосновениями его пальцев, жарких даже сквозь тонкую ткань платья. Эта Лия живет по законам острова, а не по законам чопорного лондонского света.

Не прерывая поцелуя, Димитрий осторожно опрокидывает меня на спину. Лежа на мягкой траве, мы теряемся в объятиях среди ветра и моря. Наконец Димитрий отпускает меня, дышит быстро и тяжело.

Переплетя пальцы у него на затылке, я пытаюсь притянуть его обратно ко мне. Димитрий сдерживается и лишь нежно целует меня в щеки и веки.

– Лия, мы с тобой из разных миров и, во многих смыслах, из разных времен. Но сейчас и здесь, я хочу, чтобы ты знала: я чту законы твоего мира и твоего времени.

Я понимаю, что он имеет в виду, и очень стараюсь не покраснеть.

– А вдруг я не хочу, чтобы ты их чтил? – вопрос слетает с моих губ прежде, чем я успела сообразить, о чем спрашиваю.

Димитрий приподнимается на локте, теребит складку моего платья.

– В сиреневом ты чудо как хороша, – бормочет он.

– Нарочно тему меняешь?

Он улыбается.

– Возможно. – Снова наклонившись, он целует меня в кончик носа. – Как человек чести, я должен уважать законы твоего мира, пока ты принадлежишь к нему. Если ты пожелаешь войти в мой мир… Что ж, тогда мы вместе отдадим должное уже его законам.

Я сажусь, подогнув ноги под платьем.

– Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой в Алтусе?

Он срывает в траве полевую ромашку и затыкает ее мне за ухо.

– Само собой, не сейчас. Сперва надо отыскать недостающие страницы и изгнать призрачное воинство. Но потом… Я не знал бы большего счастья, чем жить с тобой в Алтусе. Разве ты не ощущаешь этого? Ты ведь чувствуешь связь с островом?

Солгать я не могу – и потому киваю. Чувства переполняют меня – мне и неимоверно лестно, и безумно страшно при одной мысли о том, что таит в себе будущее, когда‑ то казавшееся столь же определенным и неизменным, как восход солнца.

– А что, если я не захочу покинуть свой мир? – спрашиваю я.

Димитрий снова склоняется ко мне и нежно целует, затем чуть отодвигается – так, что я почти чувствую, как шевелятся его губы.

– Тогда я пойду в твой мир за тобой.

Он снова целует меня, я закрываю глаза, и все же в голове у меня звучат признания в любви не Димитрия, а другого мужчины – признания, прозвучавшие давным‑ давно.

Луиза врывается в комнату и так хлопает за собой дверью, что я аж подпрыгиваю.

– Лия, это смешно! Просто смешно и нелепо! – Она раскидывает руки, и темно‑ фиолетовые рукава ее нового платья спадают пышными складками с тонких запястий. Это платье – точная копия того, что оставила Уна и для меня, на несколько тонов темнее наших дневных одеяний. – Уна сказала, что на ужин мы пойдем в этом!

По тону ее можно подумать, речь идет о крысах или еще какой пакости. Я не могу сдержать смеха.

– Ну да, все Сестры в Алтусе носят такие вот платья, – урезониваю ее я, стараясь, чтобы это не прозвучало, как будто я говорю с капризным ребенком.

– Не изображай из себя старшую, – отвечает Луиза. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду: появиться на первом званом ужине в Алтусе в таких… таких… – Не в силах подобрать слова, она беспомощно показывает на свое одеяние, ниспадающее свободными складками. – В этом…

Я качаю головой.

– А те два вечера, пока я спала? В чем ты ходила?

– Я ела у себя в комнате, так что это было неважно. По‑ моему, они дожидались, пока ты проснешься, и устраивают праздник по этому случаю.

Дыхание обрывается у меня в груди. Я не готова к встрече с целым островом!

– Какой еще праздник?

Луиза с размаху бросается на кровать и произносит, обращаясь куда‑ то к потолку.

– Понятия не имею. Похоже, не слишком официальный. Я слышала, как одна из младших девочек говорила, что, мол, неприлично устраивать слишком веселый пир.

Я вспоминаю, что где‑ то рядом тетя Абигайль сейчас борется за жизнь. Да, пожалуй, я согласна с этой безымянной Сестрой.

Луиза садится на кровать.

– Все равно, Лия… я бы предпочла надеть какое‑ нибудь пристойное платье, а ты? Ты не скучаешь по своим красивым нарядам?

Я пожимаю плечами, теребя в пальцах пышные складки фиолетового шелка, струящиеся вокруг ног.

– Я начинаю уже привыкать к этим платьям. И они ведь такие удобные, правда?

Я подхожу к зеркалу, начинаю укладывать волосы в прическу, и почти не узнаю девушку, что смотрит на меня. С тех пор как мы выехали из Лондона, я первый раз вижу свое отражение. Должно быть, во многих отношениях я и впрямь стала совсем другой – только вот к лучшему ли эти перемены? Я отворачиваюсь от зеркала, решив по минутной прихоти оставить пряди распущенными по плечам.

– Ради моды я в любой ситуации готова пожертвовать удобством, а уж сегодня – особенно, – сетует Луиза в другом конце комнаты так огорченно и обиженно, что на миг мне и впрямь становится ее жалко.

Подойдя к кровати, я сажусь рядом с подругой.

– А чем сегодняшний вечер такой особенный?

Она пожимает плечами, но не может сдержать многозначительной улыбки, которая выдает ее с головой.

– Да так, ничем.

– Значит, твои печали не имеют никакого отношения к… Ох, не знаю, право… К некоему Брату, что живет тут, на острове?

Луиза смеется.

– Ну ладно! Да, мне хотелось бы выглядеть как можно лучше – именно из‑ за Риза. Это так плохо?

– Нет, конечно же! – Я встаю. – Давай взглянем на дело по‑ другому. Представь, вот ты появляешься на ужине в полном параде, а Риз возьмет и решит, что ты – просто расфуфыренная гусыня…

Похоже, я попала прямо в цель. Луиза задумчиво прикусывает нижнюю губу. Недавнего запала как не бывало.

– В самом деле, Луиза. Знаешь, это шелковое одеяние очень своеобразно. И вдобавок… чувственно.

Луиза еще минутку думает, а потом порывисто вскакивает на ноги.

– Ну и отлично! Надену этот жуткий балахон. Да и потом, выбора‑ то у меня все равно нет, разве что нагишом пойти.

– Чистая правда. – Я беру ее под руку, и мы вместе направляемся к двери. – Кто знает? Может, Ризу это даже и больше понравилось бы!

Луиза поворачивается ко мне, разинув рот от потрясения.

– Лия! Ты становишься совершенно невозможна!

Пожалуй, так оно и есть. Шагая с Луизой к обеденному залу, я вспоминаю предложение, сделанное Димитрием в роще. Возможно, на самом деле мне и не суждено выбирать самой, в каком мире жить. Наверное, я уже просто не смогу жить прежней жизнью, не сумею вернуться к той девушке, какой была прежде.

Вспоминаются слова Генри, сказанные им давным‑ давно. Они и сейчас так же уместны.

«Время покажет».

Мы входим в многолюдный пиршественный зал, и там мгновенно воцаряется тишина. Стараясь не обращать на это внимания и вести себя как ни в чем не бывало, я иду вглубь зала вместе с Луизой.

– Что делать? – шепчет она.

– Не знаю. Наверное, поискать Димитрия или Уну.

– Или Риза, – добавляет Луиза.

Я возвожу глаза к потолку.

– Да. Или Риза.

Я держу голову высоко, мило улыбаясь – дружелюбно, но не совсем уж и во весь рот, чтобы не казаться деревенской дурочкой.

В такие минуты мне особенно недостает Сони. Сказать по правде, именно ради нее я нередко расправляла плечи и храбро улыбалась, хотя в душе ужасно трусила. Из нас двоих я всегда была сильнее, и теперь ощущаю потерю так остро, будто она случилась лишь сегодня.

– Хвала небесам, – выдыхает Луиза. – Вон Димитрий.

Проследив ее взгляд, я вижу, как он пробирается к нам через толпу. И, по‑ моему, это не просто игра моего воображения – его улыбка и в самом деле предназначена только мне одной, исполнена только нам понятного смысла. Он останавливается перед нами и берет меня за руки.

– Вот ты где! – Он произносит эти слова так, будто искал меня целую вечность и нашел в самом неожиданном месте.

Он сменил светлые дневные брюки и белую тунику на эффектный черный наряд. В мерцании множества свечей в люстрах и канделябрах, расставленных вдоль стен, Димитрий выглядит весьма привлекательным и заманчиво опасным.

Он наклоняется ко мне. Я жду церемонного поцелуя в щеку, но Димитрий касается губами моих губ. Поцелуй этот хоть и краток, но очень выразителен. Украдкой глянув по сторонам, я замечаю, что у половины присутствующих вид удивленный, а у половины чуть ли не шокированный. Мне становится ясно: таким образом Димитрий открыто провозгласил о своих намерениях. Объявил всем, что он со мной, что бы ни считали и ни говорили на этот счет. Сердце мое еще более открывается навстречу ему.

– Привет, – только и могу сказать я. Голос звучит слегка неуверенно; я чересчур смущена поступком Димитрия и общим настроем всех в зале.

Он залихватски улыбается и становится еще больше похож на того Димитрия, что я успела узнать.

– Ну, привет.

Вот теперь я улыбаюсь по‑ настоящему. Сама не знаю, почему, но когда я с ним, мне дела нет до того, что скажет или подумает весь остальной мир.

Он берет одной рукой под руку меня, другой – Луизу и ведет нас к столу в центре зала. Остальные собравшиеся, словно по сигналу, начинают снова беседовать, сперва вполголоса, а потом все громче, словно минувшая неловкость мне просто приснилась.

– Простите, что поневоле заставил вас одних входить в обеденный зал, – Димитрию приходится повышать голос, иначе в шуме толпы его не слышно. – Я думал, вас Уна приведет, – не то непременно бы сам за вами зашел.

Я спешу оправдать свою верную сиделку.

– Она собиралась зайти за нами, только прежде хотела проведать тетю Абигайль. Кстати, тетя так и не пробудилась?

Димитрий кивает. Лицо его встревожено – видно, не одна я волнуюсь из‑ за тети Абигайль.

Мы останавливаемся перед длинным столом, что стоит прямо под люстрой. Почти все места уже заняты, но три стула, кажется, оставлены специально для нас. Я слегка расстраиваюсь, что Луизе не выйдет сесть рядом с ее новым кавалером, но тут она расплывается в ослепительной улыбке, и я догадываюсь, что Риз оказался совсем рядом с нами. Надо будет спросить у Димитрия, случайно так вышло или нарочно.

Первой навстречу нам поднимается одна из старших Сестер, с волосами цвета воронова крыла. Она легонько кланяется нам, суровый взгляд встречается с моим взглядом, и я осознаю: именно она вела нас вверх по холму в тот первый день, перед тем, как я упала без чувств.

– Добро пожаловать в Алтус, Амалия, дочь Аделаиды, – произносит она глубоким низким голосом.

Мне странно слышать имя матери – я не слышала его с тех самых пор, как она умерла. На миг растерявшись, я не сразу собираюсь с мыслями, но потом отвечаю поклоном на поклон.

– Благодарю вас.

Димитрий, в свою очередь, поворачивается ко мне и отвешивает официальный поклон – очевидно, часть некоего непонятного мне ритуала.

– Амалия, леди Урсула и орден Сестер приветствуют тебя.

Я кланяюсь и ему, внезапно чего‑ то застеснявшись.

Димитрий повторяет ту же церемонию с Луизой, а затем представляет нас всем присутствующим за столом, а их нам. Все это происходит так быстро, что я забываю большинство имен, едва услышав их, но знаю, что не скоро забуду пронзительный взгляд Риза, для которого, похоже, во всем мире сейчас существует одна только Луиза. Он так же темноволос, как и Димитрий, но гораздо тише его, и то ли не умеет, а то ли не склонен вести непринужденные беседы. Надо бы спросить Луизу, о чем они разговаривают между собой наедине – впрочем, наверное, в такие минуты разговоры для них отнюдь не главное. Вот и сейчас она сидит так близко к нему, что колени их соприкасаются под столом.

Как только мы усаживаемся, все остальные тоже занимают места за столами, расставленными по громадному обеденному залу. Блюда приносят одно за другим, я едва успеваю за головокружительной сменой фруктов, овощей, хлеба с хрустящей корочкой и сладкого вина. Мяса не подают вовсе.

Я то и дело ловлю на себе любопытные мимолетные взгляды соседей по столу. Что ж, пожалуй, не мне их винить. Если вспомнить наш утренний разговор с Димитрием, нетрудно догадаться, что у них ко мне есть масса вопросов, которые вежливость вряд ли позволит задать.

Мне сразу же становится ясно, что Урсула занимает высокое положение, однако за ужином у меня не выпадает минутки узнать у Димитрия, какой именно титул она носит. Похоже, статус дает Урсуле определенные преимущества, и она задает первый вопрос, едва подали блюда.

– Димитрий рассказывал, вы проделали нелегкий путь, чтобы нас найти, Амалия. – Урсула маленькими глотками прихлебывает вино из кубка.

Я дожевываю кусочек инжира.

– Да. Путешествие вышло довольно‑ таки… изнурительным.

Она кивает.

– Похоже, вы не из тех, кто боится трудных и опасных задач.

Сами по себе слова звучат комплиментом, но что‑ то в тоне моей собеседницы подсказывает: это совсем не так. Хотелось бы мне быть умной, прозорливой и видеть, что скрывается за этим вопросом. Мозг мой еще не вполне оправился от недосыпа, так что я решаю принять слова Урсулы за чистую монету.

– Пророчество научило меня тому, что есть вещи, которые надо сделать, как бы нам ни хотелось их избежать.

Она приподнимает брови.

– А вам бы хотелось? Избежать их?

Я опускаю взгляд на сложенные на коленях руки.

– Думаю, всякому хотелось бы избежать того, что мне пришлось пережить за минувший год.

Урсула склоняет голову набок, задумывается и задает новый вопрос.

– А ваша сестра Элис? Чего бы хотелось избежать ей?

Я невольно вздергиваю голову при неожиданном упоминании моей сестры – как будто одно упоминание ее имени может призвать сюда и ее саму. Любопытно, почему Урсула интересуется моей сестрой, когда всем известно, что та открыто нарушает законы, установленные Советом Григори?

Я стараюсь отвечать все тем же ровным голосом.

– Моя сестра отвергла отведенную ей роль Хранительницы. Сдается мне, что вы, в великой мудрости и огромных познаниях своих, уже слышали об этом.

Я наклоняю голову, надеясь, что жест этот сойдет за выражение смирения, хотя на самом деле я лишь пытаюсь скрыть нарастающее отвращение к происходящему.

В глаза Урсуле я смотреть не осмеливаюсь, но и без того чувствую, что взгляд ее становится жестче. И когда она наконец отвечает мне, я знаю: она делает это лишь потому, что должна ответить, – молчание выглядело бы признаком слабости. Мысль эта приносит мне совершенно неуместное ощущение победы.

– Я осознаю, что на кон поставлено будущее Алтуса, более того – будущее всего мира. И уж вы, верно, понимаете, что в пророчестве вам отведена почетная роль. Особенно учитывая природу этой роли, уготованной вам по праву.

В голосе Урсулы, низком и вроде бы даже непринужденном, я различаю угрозу. Слишком легко было бы принять львицу за кошку, но все же это настоящая львица. Однако я еще новичок в подобных играх – правил не знаю и боюсь оттолкнуть от себя возможного друга или врага. Ибо теперь я вижу: это игра, в которой все надо просчитывать на три, а то и четыре хода вперед.

Я поднимаю голову и встречаюсь глазами с Урсулой. Взгляды всех присутствующих за столом устремлены на меня.

– «Почетная роль» предполагает хоть какие‑ то преимущества. – Я делаю небольшую паузу, а затем продолжаю. – Что же я получу в сравнении со всем, что уже потеряла из‑ за пророчества? Сестру, брата, мать, отца… – Я думаю о Джеймсе и нашем утраченном будущем, и меня одолевает печаль, хоть втайне я и признаю свои чувства к Димитрию. – Простите, но для меня пророчество стало тяжким грузом.

Возможно, это игра моего воображения, но, кажется, в зале стало тише, точно все собравшиеся вполуха прислушиваются к разговору за нашим столом.

Урсула барабанит пальцами по массивной столешнице, обдумывая свой ход.

– Возможно, лучше было бы предоставить это кому‑ нибудь более подготовленному, более желающему принять на себя эту тяжкую ношу?

Я честно пытаюсь обдумать ее слова, но в данных обстоятельствах они начисто лишены смысла.

– У меня нет возможности выбирать. Нет выбора, над которым можно было бы задуматься всерьез. Я ни за что не позволю Самуилу использовать меня как Врата.

– Разумеется, – бормочет она. – Но вы забываете еще об одном варианте.

Я качаю головой.

– Каком варианте?

– О возможности не делать ничего. Позволить другой Сестре со временем принять на себя ответственность.

Я обвожу взглядом стол. Присутствующие – все, кроме Димитрия и Луизы, – нервно ерзают на сиденьях и отворачиваются, словно им неприятно смотреть на меня. У Луизы растерянный вид. Она ловит мой взгляд, и в глазах ее я читаю вопросы, ответить на которые не могу. Димитрий, с другой стороны от меня, мечет на Урсулу яростные взоры – точно кинжалы.

Я снова гляжу на нее.

– Возможно, сменится немало поколений прежде, чем пророчество явит нового Ангела.

Она медленно кивает и машет рукой, точно тут и говорить не о чем.

– Или же это произойдет мгновенно. Никому не ведомы пути пророчества.

На миг мне кажется, что я схожу с ума. Неужели одна из Сестер, о которых говорится в пророчестве – не просто Сестра, а одна из Старших! – предлагает мне оставаться в бездействии? Предлагает передать мои обязанности другой Сестре, пусть даже пройдет много веков прежде, чем снова появится возможность покончить с пророчеством? Много веков, на протяжении которых призрачное воинство Самуила будет набирать силы в нашем мире?

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒