Мишель Цинк 9 страница

Димитрий улыбается мне.

– Правда ведь? – Он снова оглядывается на остров. – Никогда не перестану им восхищаться.

Я смотрю на него.

– Скажи, а он настоящий?

Димитрий усмехается.

– Нет, ни на одной традиционной карте его не найти. И все же он здесь – лежит, спрятанный туманами, предстающий лишь Сестрам, членам Совета Григори да тем, кто им прислуживает.

– Хотелось бы увидеть его поближе, – произносит Луиза.

Эдмунд кивает.

– Мисс Милторп нужен сон, а мисс Сорренсен… Мисс Сорренсен нужна помощь. – Мы дружно глядим на Соню: она разглядывает Алтус недоверчиво, чуть ли не злобно. Эдмунд снова смотрит на Димитрия. – И чем скорее, тем лучше.

Димитрий склоняет голову, подавая знак женщине в капюшоне, что заставила Алтус появиться. Она снова занимает прежнее место на носу ладьи и берется за весло. Женщина на корме делает то же самое.

Я сажусь на сиденье, глядя на скользящую под бортом лодки водную гладь. Ладья несет нас все ближе и ближе к гавани, где таятся ответы на вопросы, что мне еще только предстоит научиться задавать.

Мы сходим из ладьи на берег, где, как ни странно, нас поджидают несколько выстроившихся вдоль причала фигур в темно‑ пурпурных плащах, как у наших спутниц по плаванью. По тонким чертам лица понятно, что тут одни лишь женщины. Похоже, они ждут нас для какой‑ то церемонии.

Первыми выходят Эдмунд с Соней, за ними Луиза. Мы с Димитрием тоже покидаем ладью – сначала я, затем он. Он представляет меня как Амалию Милторп, внучатую племянницу леди Абигайль. Женщины с берега чопорно кланяются, но в глазах их читается откровенное подозрение и даже неприязнь.

Представив всех остальных членов нашего маленького отряда, Димитрий подходит к женщинам и по очереди вполголоса приветствует каждую из них. Последней он подходит к предводительнице. Она стара – должно быть, даже старше леди Абигайль, но когда она откидывает капюшон и целует Димитрия в обе щеки, я вижу, что волосы у нее черны, как смоль, без малейших признаков седины, и уложены таким замысловатым узлом, что совершенно понятно: если развязать его, они спадут до пят. Димитрий что‑ то тихонько говорит ей, а потом смотрит в мою сторону. Женщина кивает и делает шаг навстречу, пристально глядя мне в глаза. Взор ее пронизывает насквозь.

Внезапно я ощущаю себя пленницей.

Зато голос ее, мягкий и ровный, противоречит тому страху, что она уже успела мне внушить.

– Добро пожаловать в Алтус, Амалия. Мы долго ждали вашего прибытия. Брат Марков говорит, вы очень устали, вам нужна защита и безопасное убежище. Прощу вас, окажите нам любезность, позвольте предложить вам и то, и другое.

Она не ждет ни моего ответа, ни меня саму – просто поворачивается и шагает прочь по вымощенной камнями дорожке, что вьется к самой вершине холма. Димитрий берет меня за руку, вскидывает на плечо мой дорожный мешок и ведет меня вперед. Остальные гуськом идут следом, замыкая шествие.

Примерно на полпути к вершине мне начинает казаться, что я не дойду. Изнеможение, до поры до времени отступившее после страшного падения в холодное море, на этом благодатном острове снова овладело мной. А кругом буйство красок и ощущений – ярко алеют плоды на заполонивших все кругом диких яблонях, тут и там выглядывают из‑ под капюшонов женские лица, прекрасные и пугающие одновременно, зеленеет густая трава по обеим сторонам дорожки, а мягкий сладковатый аромат напоминает мне о маме. Он здесь повсюду, словно призрак того, что прежде было таким живым и всесильным.

Я слышу голос Луизы – более громкий и оглушающий, чем обычно.

– Силы небесные! Неужели на этом острове нет лошадей и экипажей? Или любого иного средства передвижения, благодаря которому нам не придется бесконечно брести вверх по горе?

– Сестры считают, что ходьба полезна для души, – отвечает Димитрий, и даже в нынешнем моем состоянии я различаю в его голосе смешинку.

Зато Луизе ни капельки не смешно.

– Комфорт – вот что душе полезнее всего, я так считаю.

Она останавливается, рукавом вытирает пот со лба.

Я из последних сил бреду, еле‑ еле переставляя ноги и думая, что если только мне хватит сил хоть как‑ то двигаться, то рано или поздно я доберусь до конца пути. Тело мое иного мнения и попросту перестает меня слушаться. Я застываю посередине тропы.

– Лия? Что с тобой? – Димитрий стоит передо мной. Я чувствую его руку, вижу его встревоженное лицо.

Мне хочется подбодрить его. Сказать, что со мной, конечно же, все хорошо. Что я буду идти, идти и идти, пока не дойду туда, где смогу наконец лечь и отдохнуть. Где смогу расслабиться, не боясь, что падшие души завладеют медальоном, который даже сейчас тяжким грузом висит на моей руке и моих мыслях.

Однако я не говорю ничего такого. Я вообще ничего не говорю, потому что слова, столь разумные и веские у меня в голове, на губах как‑ то не складываются. Хуже того – и ноги больше не желают поддерживать тело. Земля со страшной силой несется мне навстречу, но что‑ то приподнимает меня над ней.

А потом – вообще ничего. Пустота.

Из небытия меня вытаскивает какая‑ то пульсация на груди.

Я долго ощущаю ее прежде, чем собираюсь с силами выплыть из летаргии, сковавшей мне тело и разум. Наконец открыв глаза, я вижу пред собой молодую женщину. Волосы у нее сверкают в мерцании свечей алмазной белизной, лицо очень доброе, глаза такие же зеленые, как у меня, а лоб нахмурен.

– Т‑ с‑ с, – говорит она мне. – Спи.

– Что… что… – Я поднимаю руки к непонятному предмету на груди. Они повинуются не сразу, с трудом, но вот наконец я сжимаю какой‑ то твердый гладкий овал, висящий на бечевке у меня на шее. Он горячий, и на мое прикосновение отзывается с такой силой, что я почти слышу его биение. – Что это? – наконец выговариваю я.

Женщина ласково улыбается.

– Всего лишь гадючий камень, но очень сильный. Он защитит тебя от призрачного воинства. – Она отводит в стороны мои руки, подсовывает под теплое одеяло, которым я накрыта. – Спи, сестра Амалия.

– А что с… с Димитрием? И Луизой? Соней и Эдмундом?

– Уверяю, с ними все хорошо. Призрачному воинству нет дороги на Алтус, а гадючий камень защитит тебя, пока ты спишь. Бояться нечего.

Она отходит от кровати, исчезает в глубине полутемной комнаты, освещенной несколькими свечами. Я не хочу засыпать. Хочу задать множество вопросов, настоятельно требующих внимания, – но все напрасно. Я вновь ускользаю в забвение.

– Ну как, теперь проснулась? Выспалась?

На этот раз надо мной склоняется другая девушка, даже скорее почти девочка – гораздо моложе той призрачной незнакомки, что сообщила мне про гадючий камень и заботилась обо мне все то время, что я витала на грани сна и яви. Девушка смотрит на меня слегка встревоженно, но с нескрываемым любопытством.

Я хватаюсь под одеялом за запястье и облегченно вздыхаю, нащупав холодный диск медальона и шуршащий бархат ленты. Он все еще тут, а с ним – знакомая смесь влечения и отвращения, неизменные его спутники.

– А можно… – В горле у меня так пересохло, что я с трудом выговариваю слова. – Можно воды?

Девочка усмехается.

– Сейчас ты хоть луну с неба попроси – и Сестры позаботятся, чтоб ее тебе прямо к порогу доставили, да еще в красивой оберточке.

Я не понимаю, что она имеет в виду, но моя сиделка тянется к столику рядом с кроватью, наливает воды в тяжелую керамическую кружку и подносит ее к моим губам. Вода такая ледяная и чистая, что кажется почти сладкой на вкус.

– Спасибо. – Я снова роняю голову на подушку. – Долго я спала?

Девочка пожимает плечами.

– Дня три, как‑ то так.

Я киваю. У меня остались смутные воспоминания о том, как я просыпалась в темной комнате, где горящие свечи отбрасывали тени на стену, и в тусклом свете бесшумно двигались грациозные силуэты.

– А где другая девушка? Та, что за мной ухаживала? – спрашиваю я.

Моя сиделка поджимает губы.

– Со светлыми волосами, зеленоглазая? Или та, у которой волосы темные, как у тебя?

– Мне… мне кажется, со светлыми.

Она кивает.

– Ну значит, Уна. Она больше всего тобой и занималась.

– А почему?

Девочка пожимает плечами.

– А как меня зовут, ты знать не хочешь?

Она чуть ли не дуется, и я думаю, что лет ей, верно, никак не больше двенадцати.

– Конечно, хочу. Как раз собиралась спросить. У тебя чудесные волосы. – Я протягиваю руку и касаюсь переливающегося локона. Даже в слабом свете свечей он переливается золотом. Сердце сжимается от боли, но я стараюсь подавить ее. – Совсем как у моей подруги.

– Уж не той ли, что держат отдельно, прячут ото всех?

Сравнение, кажется, пришлось ей не по нраву.

– Не знаю, где ее держат. Знаю только, что она мне дорога, как сестра. – Я решаю сменить тему разговора. – Так как тебя зовут?

– Астрид. – Девочка произносит это с такой гордостью, что сразу ясно: она очень любит свое имя.

Я улыбаюсь ей, хотя улыбка выходит более похожей на гримасу.

– Красивое имя.

Мозг мой, разогревшись потихоньку беседами о локонах и именах, наконец начинает работать. Я пытаюсь приподняться на локтях, хочу встать, одеться, отыскать Димитрия и всех остальных, но руки трясутся, и я снова падаю на подушку. Впрочем, это еще не самое худшее.

Худшее в том, что от моей неловкой попытки встать с кровати простыня, которой я укрыта, спадает до пояса – и я потрясенно осознаю, что на мне ничего нет. Я судорожно хватаюсь за край простыни и подтягиваю ее к подбородку – при этом с ужасом всем телом ощущаю, какая она гладкая и накрахмаленная. Точнее сказать – ощущаю, что я лежу абсолютно нагая.

От потрясения я не сразу могу сформулировать вопрос, а потом лепечу:

– Где моя одежда?

Астрид снова хихикает.

– А ты бы предпочла спать в дорожном костюме?

– Нет… но почему же мне не нашли какой‑ нибудь пеньюар… рубашку… хоть что‑ нибудь? Или у вас тут в Алтусе одежды нет?

Я тут же жалею о вырвавшихся у меня резких словах, но мне невыносимо представлять, как чьи‑ то чужие руки раздели меня догола, точно младенца.

Астрид разглядывает меня с неприкрытым любопытством, точно диковинного зверька на ярмарке.

– Одежда‑ то у нас, конечно, есть, но на что она тебе, пока ты спишь? Неудобно же.

– Ничего подобного! – резко возражаю я. – Спать полагается в ночной сорочке!

Глупый выходит разговор – все равно что пытаться описать слепому оттенки цвета. Я старательно не обращаю внимания на дьявольский голосок в голове, нашептывающий мне, что в словах девочки есть свои резоны, и обращающий мое внимание на то, как приятна обнаженной коже прохлада простыни.

– Как скажешь.

Астрид лукаво улыбается, точно видит меня насквозь и знает, о чем я думаю.

Я вздергиваю подбородок, стараясь напустить на себя вид гордого достоинства.

– Что ж, хорошо… Тогда, с твоего позволения, мне нужна одежда.

Девочка лукаво наклоняет голову набок.

– А я думала, вам нужно поесть и отдохнуть еще немного, прежде чем вернуться к нормальной жизни.

– У меня много срочных дел.

Она качает головой.

– Боюсь, ничего не выйдет. Мне даны твердые указания приглядеть, чтобы ты отдохнула и поела. Кроме того, сама видишь, ты еще слишком слаба.

Внезапно я понимаю, что сыта по горло ее лукавым хихиканьем и многозначительными взглядами.

– Пожалуйста, мне бы хотелось увидеть Уну.

Я боюсь, не обидится ли девочка, но она со вздохом поднимается с места.

– Как скажешь. Я попрошу ее прийти. Принести еще что‑ нибудь, пока ты ждешь?

Я качаю головой. Не попросишь же кляп, чтобы заткнуть разговорчивой крошке рот.

Она выходит из комнаты, не проронив больше ни единого слова. Я жду в тишине – столь глубокой, что я даже начинаю гадать, а есть ли внешний мир за пределами этой комнаты. Не слышно ни голосов, ни звуков шагов, ни звяканья столового серебра по фарфору. Ничто не сообщает, что за стенами моей спальни ходят, едят и дышат живые люди.

Крепко прижимая край простыни к груди, я разглядываю комнату. В коридоре раздается слабый звук легких шагов, и дверь бесшумно открывается. Я снова поражаюсь, ведь она такая массивная, сделана, судя по виду, из гигантского дуба, а отворилась, даже не скрипнув.

Уна тихонько закрывает ее за собой. Я совсем не знаю эту девушку, но счастлива видеть, как она подходит к моей кровати. Она буквально излучает доброту, безмятежность и кротость – я помню это ощущение даже сквозь дурман тяжелого полусна, в котором находилась в прошлый раз, когда Уна была со мной.

– Здравствуй, – улыбается она. – Я так рада, что ты проснулась!

По ее глазам видно – она и в самом деле рада. Я улыбаюсь ей в ответ.

– Спасибо, что пришла! – Я гляжу на дверь. – Ты так заботилась обо мне, пока я спала.

Она смеется, и этому эху вторят искорки в ее глазах.

– Астрид бывает чуточку надоедливой, да? Мне надо было кое‑ чем заняться, а оставлять тебя одну не хотелось. Очень она приставала?

– Ну… не то, чтобы…

Уна улыбается.

– Все ясно. Прямо настолько, да? – Она переводит взгляд на кружку на прикроватном столике. – По крайней мере, ей хватило ума дать тебе воды. Должно быть, ты просто умираешь от жажды, да и от голода тоже.

До этой минуты я как‑ то и не думала о еде, но стоило Уне упомянуть про голод, как у меня сводит живот.

– Есть хочется ужасно! – сообщаю я.

– Неудивительно! – восклицает Уна, поднимаясь с места. – Ты же проспала три дня. – Ни на миг не умолкая, она направляется к платяному шкафу в дальнем углу комнаты. – Сейчас найду тебе одежду и раздобуду поесть. Ты у нас в два счета станешь как новенькая.

Я снова пытаюсь приподняться на локтях – на сей раз удачно. Только теперь мне удается увидеть комнату целиком. Сейчас она не выглядит такой огромной, какой казалась, когда в дальних углах прятались тени. Мебели в ней почти нет – лишь платяной шкаф, небольшой сундучок, да простой письменный стол и кресло – ну и, конечно, кровать и прикроватный столик. От самого пола до потолка тянется высокое окно, закрытое плотными тяжелыми шторами. Стены каменные. Теперь, более или менее придя в себя, я ощущаю их запах – запах прохлады и плесени, – и, сама не зная, откуда, понимаю: эти стены защищали Сестер на протяжении многих веков. Эта мысль заставляет меня вспомнить о причине нашего путешествия.

– А как моя тетя Абигайль? – спрашиваю я Уну через всю комнату.

Она оборачивается, и я вижу, что лоб у нее нахмурен.

– Боюсь, не очень. Старшие делают все, что в их силах, но… – Она пожимает плечами. – Такова природа вещей.

Пожалуй, она права – ведь тетя Абигайль, наверное, очень стара. Однако даже Уна, похоже, грустит о ней.

– А можно ее увидеть?

Уна закрывает дверцу шкафа и возвращается к кровати, перекинув через руку одежду.

– Сейчас она спит. Она уже много дней о тебе спрашивала. Правду сказать, даже спать нормально не могла, пока не узнала, что ты благополучно прибыла. Так что теперь, когда она наконец успокоилась, лучше дать ей отдохнуть. Обещаю, как только она проснется, тебя тотчас же к ней позовут.

Я киваю.

– Спасибо.

– Нет, это тебе спасибо. – Наши глаза встречаются, и мы улыбаемся друг другу. Уна кладет одежду в ногах кровати. – Ну вот. Надень‑ ка, а я тем временем раздобуду тебе что‑ нибудь поесть. Вода для умывания на бюро.

– Да, но… – Мне не хочется ответить на такое гостеприимство грубостью. – Но что с моей одеждой?

– Она в стирке, – отвечает Уна. – Кроме того, думаю, в этой тебе будет гораздо удобнее.

Глаза ее на миг озорно вспыхивают, и она становится похожа на Астрид – только без тени злобы, что мелькала в глазах младшей девочки.

Я снова киваю.

– Хорошо. Спасибо.

Уна улыбается и выходит из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Я выжидаю несколько секунд, и только тогда решаюсь покинуть кровать. Я уже ощущаю усталость, хотя только и сделала, что приподнялась на кровати да поговорила с Уной. У меня остались смутные воспоминания о том, как за миг до того, как потерять сознание, я рухнула на каменные плиты дорожки, ведущей на холм. Страшно даже вспоминать об этом. Я изо всех сил надеюсь, что не упаду на пол.

Для начала я откидываю одеяла и свешиваю ноги с кровати. В комнате удивительно тепло: хотя я совершенно раздета, но холода не ощущаю. Каменный пол под ногами тоже теплый.

Держась за прикроватный столик, я поднимаюсь – очень медленно и осторожно. На меня накатывает волна головокружения и дурноты, но лишь на несколько секунд. Когда она проходит, я ковыляю на негнущихся, онемевших ногах к тому месту, где лежит моя одежда. Гадючий камень болтается в ложбинке на обнаженной груди. Даже в полном одиночестве мне все равно как‑ то неловко. Наклонившись за одеждой, которую мне оставила Уна, я преисполняюсь уверенности: произошла какая‑ то ошибка.

Или же кто‑ то решил надо мной подшутить.

– Ты мне не все оставила! Тут не хватает… очень многого!

Уна опускает на столик поднос с хлебом, сыром и фруктами, а сама подходит к ногам кровати, где сижу я. Свободное сиреневое одеяние, точная копия того, что она оставила мне, вихрится вокруг ее ног и тела, обрисовывает очертания женственной фигурки. И мне в первый раз закрадывается в голову мысль: похоже, это все‑ таки не ошибка.

Она оглядывает меня с головы до ног.

– Да вроде все есть.

От смущения на щеках у меня проступает жаркий румянец.

– Но недостаточно же.

Уна с улыбкой наклоняет голову набок.

– Белье и платье. Что еще?

Я встаю, слегка покачиваясь от последних остатков дурноты.

– Ой, ну не знаю… Брюки? Юбка? А туфли и чулки? Или мне босиком ходить?

– Лия… – Я вздрагиваю от этого обращения. – Прости, можно я буду называть тебя просто Лией? Настолько лучше этой официальной Амалии…

Я киваю, и Уна продолжает:

– Когда мы будем выходить из комнаты, я дам тебе сандалии, но здесь, в Святилище, тебе больше ничего не потребуется. А кроме того, я относила твою одежду в стирку. – Она удивленно приподнимает брови. – Да, там и в самом деле полно всевозможных вещей. Должно быть, это очень неудобно – все время ходить настолько стесненной?

Я возмущена: я привыкла считать себя независимой молодой женщиной, а уж тем более после выхода из Вайклиффа – но Уна мгновенно пошатнула это убеждение.

Не удостаивая последний вопрос ответом, я гордо вздергиваю подбородок, изо всех сил стараясь, чтобы не показалось, что я дуюсь и капризничаю.

– Замечательно. Но мне бы хотелось получить назад мою одежду – вдруг она мне понадобится.

Уна идет к двери.

– Я схожу за ней, пока ты завтракаешь.

Она уже закрывает дверь, но я успеваю окликнуть ее:

– Да будет тебе известно, что брюки вместо юбки я ношу только когда езжу верхом!

Она выразительно улыбается и исчезает за дверью. И почему мне кажется, что в глубине души она подсмеивается над моими пуританскими идеалами?

– Луиза будет счастлива видеть тебя, – говорит Уна. – Как и ваш проводник, Эдмунд, хотя он сейчас, насколько я понимаю, отлучился по какому‑ то делу.

Мы неторопливо идем по длинному каменному коридору, защищенному от стихий одной лишь крышей – совсем как галереи в итальянских палаццо, которые я видела, путешествуя с отцом по Европе.

Я отмечаю про себя, что Соню Уна не упомянула – и хотя, надо полагать, она просто старается быть тактичной, но именно Соня более всего занимает сейчас мои мысли.

– А как Соня?

Повернув голову, я впиваюсь глазами в Уну, чтобы не пропустить ни малейшего нюанса в ее выражении лица, который подсказал бы мне то, что не скажут слова.

Моя спутница вздыхает, оценивающе глядя на меня. А я гадаю, будет ли она честной или, пожалев меня, ничего не расскажет?

– Не то, чтобы хорошо, Лия. Впрочем, Брат Марков тебе подробнее расскажет. В силу своего положения он, верно, знает больше, чем я.

Брат Марков. Интересно, что означает этот титул – и скрытое упоминание положения Димитрия. Но сейчас мне важнее Соня.

– А можно мне с ней повидаться?

Уна качает головой.

– Не сегодня.

В тоне ее звучит такая определенность, что я даже не пытаюсь возражать. Лучше спрошу у Димитрия.

Навстречу нам по галерее идет какой‑ то джентльмен атлетического сложения, в облегающих брюках и белой рубашке наподобие туники.

– Доброе утро, Уна, – с лукавой улыбкой на полных губах здоровается он.

– Доброе утро, Фенрис, – кокетливо отзывается она.

Выждав, пока он отойдет за пределы слышимости, я спрашиваю:

– Кто это?

– Брат. Один из самых… гм… известных. Я вовсе не собираюсь с ним встречаться, но у него такая репутация, что прямо‑ таки хочется отплатить ему его же монетой.

– В самом деле? Весьма впечатляет! – смеюсь я. – А кто такие Братья?

– Братья – ну так именно Братья и есть.

– Фенрис твой брат?

Уна смеется.

– Не мой брат. Просто Брат. В том смысле, что он рожден одной из Сестер и еще не решил, покинет ли он нас, чтобы найти свой путь в вашем мире, или же останется служить ордену Сестер.

– Боюсь, я не понимаю.

Уна останавливается и кладет руку мне на локоть, так что я тоже вынуждена остановиться.

– Сестры не прикованы к Алтусу. Если мы захотим, то можем жить в вашем мире, как твои мать и тетя. Однако даже если мы и остаемся на острове, это еще не значит, что жизни у нас замирают. Мы тоже влюбляемся, женимся и рожаем детей, и эти дети, в свою очередь, достигнув определенного возраста, должны выбрать свой путь.

Я все еще не понимаю, при чем тут такой джентльмен, как Фенрис.

– Но они‑ то кто такие? Братья?

Уна приподнимает брови.

– Не думаешь же ты, что Сестры рожают только Девочек?

Я вспоминаю Генри. Да, не только девочек.

– Значит, Братья – это сыновья Сестер, решившихся завести детей…

Это не вопрос, но Уна все равно кивает.

– И потомки членов Совета Григори, которым, если они остаются на Алтусе, позволено брать в жены только Сестер. Так что все они – наши Братья и, если пожелают, вольны остаться тут, служить ордену Сестер или даже Совету Григори.

Я стою на месте, обдумывая ее слова, но тут замечаю, что моя провожатая уже тронулась с места. Я пускаюсь вдогонку, приходится ускорить шаг, и даже это усилие утомляет меня, а ведь я встала не больше часа назад.

Еще через несколько минут я задаю ей вопрос, что давно интересовал меня.

– Уна?

– Да?

– А Братья живут на острове, прямо с вами?

– Ну конечно. – Вопрос ничуть не удивил ее. – В Святилище, где обитаем мы все.

– Под одной крышей?

Уна улыбается.

– Только в вашем мире, Лия, мужчины и женщины редко живут вместе во взаимном уважении и почтении. Только у вас мужчинам и женщинам не свойственно выражать чувство друг к другу, кроме как в браке.

– Ну… да… но у нас это бывает после свадьбы, разумеется.

Уна склоняет голову на бок, глаза ее становятся серьезны.

– А почему для взаимного уважения и почтения обязательна свадьба?

Ее вопросы осаждают мой и без того взбудораженный ум, покуда я не отгоняю их прочь.

Уна сворачивает в галерею пошире, распахивает дверь справа от нас и, подтолкнув меня вперед, входит внутрь. У меня возникает ощущение, будто я вернулась домой.

Это библиотека. Стены в ней, как и во всем Алтусе, сложены из серого камня, вдоль них выстроены стеллажи – совсем как в папиной библиотеке в Берчвуде. В привычной атмосфере я слегка расслабляюсь, чувствую себя свободнее. Из‑ за стола близ дальней стены комнаты поднимает голову Луиза. При виде меня лицо ее озаряет улыбка, и подруга бросается ко мне.

– Лия! Я уж думала, ты никогда не проснешься!

Она крепко обнимает меня, чуть отстраняется, разглядывает меня в упор. Лицо у нее вытягивается.

– Что такое? – спрашиваю я. – Со мной все замечательно. Мне просто надо было поспать, только и всего.

– Ты плохо выглядишь! Никогда не видела тебя такой бледной! Ты уверена, что тебе уже следовало вставать?

– Совершенно. Луиза, я же спала почти три дня кряду! Мне просто надо чуть‑ чуть побыть на солнышке – и румянец снова ко мне вернется.

Я ободряюще улыбаюсь ей, умалчивая о том, что все еще чувствую себя удивительно усталой, что все еще так слаба, что с трудом поела, умылась и оделась.

– Ах, знаешь, тут чудесно. – Луиза задыхается от восторга. В своем новом светло‑ фиолетовом одеянии она выглядит здоровой и отдохнувшей. – Мне так хочется поводить тебя по окрестностям! Риз показал мне столько всего удивительного!

Я вскидываю брови.

– Риз?

Луиза пожимает плечами и, краснея до ушей, старается напустить на себя безразличный вид.

– Один из Братьев очень предупредителен ко мне.

Я смеюсь, чувствуя себя почти прежней.

– Ничуть не сомневаюсь!

– Брось ты! – Она шутливо шлепает меня по руке, а потом снова порывисто обнимает. – О боже! Как же я по тебе скучала!

Я смеюсь.

– Следовало бы, конечно, сказать, что и я по тебе скучала, но поскольку я провела последние два дня в глубочайшем сне, то, боюсь, не скучала вообще ни по кому.

– Даже по Димитрию? – с лукавой улыбкой спрашивает Луиза.

– Даже по Димитрию. – Я рада возможности удивить ее, пусть и ненадолго. – Разумеется, пока не проснулась. Теперь‑ то я ужасно по нему скучаю!

Смех ее разносится по комнате, точно свежий ветер – совсем как прежде. Внезапно я вспоминаю про Уну, которая стоит рядом со мной. Как же невежливо я себя вела!

– Ой, простите. Я вас не представила.

На лице Луизы отражается удивление. Она переводит взгляд на Уну, а потом начинает смеяться.

– Уна? Да мы знакомы, Лия. Она составляла мне компанию и заверяла, что ты жива и здорова.

– Отлично, – радуюсь я. – Выходит, мы все знакомы.

Я только собираюсь спросить Луизу про Эдмунда, как дверь у меня за спиной открывается. Я поворачиваюсь на звук, но солнечный свет, льющийся через полуоткрытую дверь, так слепит глаза, что появившаяся на пороге фигура кажется вспышкой золотого света.

Дверь захлопывается, комната снова погружается в полумрак, и я стрелой лечу к новопришедшему и бросаюсь ему в объятия совершенно неприличным для порядочной девушки образом. Мне все равно. Во всяком случае, сейчас. Кажется, прошла уже целая вечность с тех пор, как черные глаза Димитрия последний раз смотрели на меня.

Он смеется, уткнувшись лицом мне в волосы.

– Приятно видеть, что я не один страдал.

– А ты страдал? – спрашиваю я, прижимаясь губами к его шее.

Он снова смеется.

– Невыносимо, каждую секунду, пока тебя не было.

Димитрий чуть откидывается назад, пристально разглядывает меня, а потом целует в губы, не обращая никакого внимания на Луизу и Уну.

– Как ты себя чувствуешь?

– Пожалуй, немного усталой. Ничего, еще чуть‑ чуть отдохну – и все будет хорошо.

– Алтус – самое подходящее место для отдыха. Идем, я покажу тебе остров. Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

Я оборачиваюсь к Уне.

– Можно?

Сама не знаю, почему я спрашиваю у нее разрешения. Странно все это – как можно гулять по острову, когда надо срочно искать недостающие страницы?

– Ну конечно, – отмахивается она и, словно бы прочитав мои мысли, добавляет: – У тебя будет время поговорить с леди Абигайль о цели твоего визита, да и все равно она еще спит.

Я поворачиваюсь к Луизе.

– Не возражаешь?

Она лукаво улыбается.

– Ничуть. У меня свои планы.

Димитрий ведет меня к двери, и я решаю, что чуть попозже расспрошу Луизу о новых, интригующих нотках в ее голосе.

– Тут когда‑ нибудь бывают дожди?

Я провела на острове всего‑ то трое суток, а в сознании была и вовсе полдня, однако мне кажется совершенно немыслимым, чтобы на Алтусе когда‑ либо стояла иная погода, кроме мягкой и солнечной.

– Если бы не было, не видать нам столько яблок.

Он улыбается мне. Мы идем бок о бок по каменной дорожке, а я разглядываю своего спутника, словно вижу в первый раз. Кожа у него сияет здоровьем. Одет он в такие же коричневые брюки и обтягивающую тунику, как и Фенрис, которого мы с Уной встретили по пути в библиотеку. Ослепительная белизна туники оттеняет темные волосы Димитрия, мягкая ткань туго обтягивает мускулистые плечи. Взгляды наши встречаются. В глазах Димитрия зарождается медленная улыбка, и вот он уже улыбается вовсю, многозначительно приподняв брови, как будто знает, о чем я думаю.

Я отвечаю ему улыбкой и, как ни странно, ничуточки не смущаюсь.

Оглянувшись, я впервые могу толком рассмотреть здание, в котором проспала последние дни. Снаружи оно выглядит куда более внушительным, чем изнутри, хотя вовсе не чрезмерно высоким и не помпезным. Сооружение, сложенное из голубовато‑ серого камня, притулилось на самой вершине холма, куда я пыталась подняться в первый день нашего приезда. Крыша, по всей видимости, облицована медными пластинами, приобретшими мшисто‑ зеленоватый цвет, тонко контрастирующий с более яркой зеленью раскинувшихся вокруг лугов и темно‑ изумрудной листвой яблонь.

Тут прелестно, хотя это и слишком слабое слово. Глядя на простирающийся внизу океан, на то здание, что здесь зовут Святилищем, и на маленькие домики вокруг, я ощущаю необъяснимое чувство – тут я на своем месте. Ощущаю неизмеримый покой. Жаль, я не знала раньше, что принадлежу к ордену Сестер. К Алтусу. Как будто бы я обрела некую часть себя, которой мне давно недоставало – часть, утрату которой я полностью осознала лишь обретши вновь.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒