Прикладная математика. 1 страница

Раннее утро. В квартире душно, пахнет стиркой и жареным маслом. Ким проснулся от этого запаха, который пробивался даже сквозь плотно запертую дверь его комнаты. Уши болели от всунутых в них всю ночь наушников, телефон полностью разрядился и тихо сдох под подушкой.
Мама пришла через пол часа, едва он снова успел задремать. Разбудила, громко отдернула на узком окне бежевые шторы, впустила хмурый свет. Пора было собираться в школу. Борька за стенкой проснулся и начал плакать. Уходя мама попросила Кима развесить в ванной только что постиранное белье.
Ким наспех умылся, а теперь спешил и пыхтел, задирая под потолок руки. Чертовы крючки были приделаны охренеть как высоко, и струны, натянутые как тетива, не поддавались и не гнулись. Приходилось все буквально закидывать на них. Балкона не было, поэтому в ванной вечно висело что-то. Капало. В последний год – в основном Борькины колготки.
Он уже заканчивал, с непривычки чувствуя ломоту в плечах. В это время в ванную зашел отчим. Мгновенно занял собою и без того тесное пространство. Не поздоровался. Делая вид, что не замечает Кима, достал из шкафчика пену и бритву, открыл кран. С шумом полилась горячая вода, пошел пар, он начал бриться.
Ким тоже молчал. Только неприязненно отвернулся. Ему не нравилось как пахнет от отчима, не нравились его голос и взгляд. А после истории с интернетом, вообще один вид этого полного грузного тела, вызывал у подростка тоску.
Отчим все стоял за его спиной, шумно сопел. Кима это слегка нервировало. Но делать было нечего, он продолжал методично закидывать мокрые тряпки под самый потолок.
-Долго ты еще? – пробурчал Вадим.
-Если ты спешишь, то повесь остальное сам. Я тоже опаздываю.
Ким произнес это не оборачиваясь. Потом наклонился к тазу, стоящему на дне ванной. Отчим неожиданно сдвинулся с места, приблизился. Места было очень мало. Ким выпрямился со скоростью реактивной ракеты и так же быстро развернулся к нему лицом. В зеркале, висевшем на двери, мелькнуло его лицо. Испуганное, красное, от прилившей крови, с ярко выделяющимися после лета веснушками на носу и распахнутыми темными глазами.
Вадим почесывал предплечье. Глаза у него были очень светлыми, почти прозрачными, как бледно-голубая вода. На дне ярко выделялись маленькие черные точки зрачков.
-Чо ты так дергаешься?
-Ничего…, - Ким стоял, словно боясь упустить из виду малейшее его движение.
-Ты какой-то нервный? Ты меня боишься что ли?
Он молчал.
-С чего бы это? Мы же всегда дружили с тобой? А, Кимчик? – он усмехнулся.
-Не нужно меня так называть.
Вадим вдруг улыбнулся. И прищурился на него.
-Называю как хочу. Уходи, Кимчик, я мыться буду. Давай, иди. И тазик этот убери.
Ким послушно вытащил тазик из ванной и протиснулся мимо него.
Борька снова уснул, и мама прилегла вместе с ним. В квартире было тихо. Ким бесшумно собрался и вышел из дома. Завтрак его остался нетронутым.
Из дома хотелось бежать, но не в школу, конечно. Ким свернул за гаражи. Достал из внутреннего кармана куртки сигареты. Не спеша закурил. Спешить было неуда, все равно на первый урок он уже опоздал.
В глазах щипало от дыма. Было скучно. Вспомнился вчерашний тайный разговор матери и тетки. Они думали, никто не слышит, а Ким как раз проходил мимо кухни. Остановился у двери. Мать шепотом жаловалась на него.
-…пока замуж выходила, потом Борькой забеременела, потом роды. Ну, сама знаешь, уже ни до чего…, а он вырасти успел за это время. Сейчас, когда чуть отпустило, смотрю на него и не узнаю. Будто вообще не мой сын. И не пойму в кого он такой. Смурной, тихий какой-то. Мне даже страшно. И в кого он такой уродился? На Олега вроде бы тоже не похож.
-Почему не похож? Мне кажется вообще одно лицо. И веснушки и глаза Олеговы…
-Да я про характер говорю.
-А что с характером? Хороший парень. Взрослый и серьезный.
-Серьезный? Да ты что, Ань? Ты бы его послушала только…. Он иногда такие вещи говорит…Будто сам не понимает. Да и вообще…. Приходит поздно, из дома чуть что бежит. Учится кое-как, но самое странное, что как будто не стремиться ни к чему. Я его сто раз уже раз спрашивала, куда он поступать хочет. А он только плечами пожимает. И знаешь, вечно такой угрюмый, замкнутый, тихий. Ни слова поперек, со всем соглашается. Но ощущение, что себе на уме. Все норовит к друзьям сбежать. А что там за друзья, я даже толком не знаю.
-Оль, да ему гулять охота. – с уверенностью произнесла тетя Аня. - Девчонки, компании в таком возрасте важнее всего. А дома ты с сосками и подгузниками и вечно уставшая. Разве ему с вами весело?
Мать Кима вздохнула.
-Ты как думаешь, может он ревнует?
-Да нет, не думаю. Слишком взрослый уже. Слушай, а с Вадимом он как? Ладит или нет?
-Кажется, да. Но Вадим и так его содержит, поэтому тут уж как придется. Без Вадима мы сейчас никак…. Он работает за четверых. Но я не припомню, чтобы они серьезно ругались. Так, было пару стычек между ними. За интернет и еще по мелочи. Но он и со мною бывает ругается.
-Ну тогда ничего страшного. Повзрослеет – поумнеет.
-Надеюсь. – выдохнула Ольга. -Думаю, что он в бабку пошел. В свекровь мою. В последнее время часто ее вспоминаю. Она со странностями была. Тоже бывало, молчит весь день, как немая. А потом как скажет что-нибудь в спину, что прямо мороз по коже. Я тогда беременная Кимом у них со свекром жила. Три раза перекрестилась, когда мы с Олегом от них наконец-то съехали. Вот сынок теперь такой же. Ходи и думай, что там у него на уме…
-Ну зачем думать? Подойди к нему да спроси в лоб. – зашептала теть Аня. -Что, мол, тебя беспокоит? О чем думаешь?
-Ты думаешь, я не спрашивала? Он отмалчивается. А у меня времени на всех не хватает. Их трое, а я одна. Вадим сутками на работе, я устаю, как собака…. Боюсь, что я его упускаю…, или уже упустила. Знаешь, от него временами спиртным попахивает. Про сигареты я уже молчу. Боюсь, что он в Олега пойдет. Только бы не это…
-Да перестань ты уже! Наговариваешь на парня. Олег твой, конечно, всем жару задать успел. Но не все же такие. Хватит уже пугать себя…
Киму надоело это слушать и он неслышно отошел от стены.

***
Высотный дом, в котором обитал Леха, был несуразным, кособоким и нерациональным. Одна из его странностей заключалась в том, что лестницы в подъезде были очень широкими, площадки просто гигантскими, зато кухни и спальни во всех квартирах тесными и зажатыми.
В этом доме под лестницей на первом этаже был глубокий потайной закуток. Неизвестно было, для кого он предназначался. Для бомжей, или как колясочная. Это к слову о нерациональности использования пространства.
Бомжей отсюда еще лет двадцать назад изгнал первый кодовый замок. А потом и вовсе домофон поставили. Поэтому подростки всецело использовали это место под свои нужды. Притащили лавочки и старые стулья. Не одно поколение подрастающих балбесов, из этого и соседних домов, взрослело и набиралось жизненного опыта, под этой лестницей. Сюда же приводили девчонок. Не тех, которые были своими в доску, те и сами здесь курили тайком, а настоящих первых подружек.
Чулан этот не было видно никому входящему-выходящему. Бывало иногда, что особенно дотошные и энергичные жильцы подростков все же пытались отвадить. Но это, как правило, ничем не заканчивалось. Школьники продолжали курить там, выпивать и слушать свою ненормальную музыку. Шли годы, менялись музыкальные кумиры, из-под лестницы доносились то хриплые, то сладенькие голоса певцов. Старики ворчали, а молодежь продолжала взрослеть.
В девять вечера все уже собрались. Макс Привалов тоже появился, хотя обычно он редко сюда захаживал. Он был продвинутый парень, в свои шестнадцать он успел уже поездить по Европе вместе со своими родителями, много чего знал, видел и умел. Воспитывали его свободно, ни в чем не ограничивая. С самого раннего детва он находился под присмотром накрашенной и слегка высокомерной бабушки. Она выгуливала его во дворе, она же потом встречала его из школы. Родители Максима много работали, имели загородный дом и обеспечивали отпрыска всеми жизненно необходимыми благами – от фирменных кроссовок до последней модели навороченного телефона. Нельзя было сказать, что он вырос избалованным и эгоистичным. Рассуждал он всегда здраво и рационально, умел шутить, ни к кому не задирался и не лез. Но все-равно компания его слегка сторонилась и как будто недолюбливала.
Он чем-то неуловимо отличался от прочих подростков, тусующихся с самого детсада в одном и том же старом дворе. Возможно, это был легкий налет потомственного высокомерия, о котором он сам не подозревал. Одно то, как тщательно он однажды отряхнул плечо и рукав своей фирменной джинсовки, задев случайно выбеленную стену под лестницей, делало его чужим, неприятным. Сделал он это вовсе не нарочно, даже не брезгливо, но ребята молча переглянулись.
Макс много чего рассказывал. Поговорить на разные темы он вообще был мастак. Ким любил его слушать, но сам никогда ни о чем не спрашивал, сам с Максом не дружил. Близких друзей среди дворовой компании у Максима вообще не было, да он, кажется и не нуждался в таких тесных отношениях. Вот и в этот раз, вернувшись домой после летней поездки, он много чего рассказывал:
-В Испании дома с такими узкими лестницами, что едва только два человека могут разойтись. Там всю мебель через окна в квартиры загружают, для этого вызывают специальную технику. Да и дома невысокие в основном. Зато квартиры шикарные, просторные. Квартира, где мы жили в этот раз, окнами выходила на Саграда Фамилия….
-Ну и вали в…. Испанию. Чо сидишь здесь тогда? – пробурчал на это Санек, сплевывая на пол. Ему первому надоели эти песни.
Макс только молча дергал бровями. При нем все чувствовали себя неуютно, скованно. Просто видно было, что этот парень – птица совсем иного полета. А все прочие – так, обычные дворовые воробьи.
Ким, конечно, ничего такого не знал. Ни про Испанию, ни про их лестницы. Его хмурость и скованность были диаметрально противоположны общительности и непринужденности Максима. Он молча слушал, боясь самому себе признаться, что это хвастовство его затягивает. Он завидовал Максу, ведь дальше своего района Ким вообще ни разу не выезжал. И глядя на Макса, слушая его разговоры, он поневоле размышлял о том, что скорее всего, где-то есть более чистая, насыщенная жизнь. Не такая хмурая, тоскливая и однообразная, как у него.
Старый двор с облупленными домами и древним, впечатавшимся в землю асфальтом, маленькая серая школа, грязные подъезды, продуктовые зашарканные магазины и облезлые лавки с вредными пожилыми соседками до боли намозолили ему глаза. И он думал, что есть где-то красивые улицы, старинные дома, улыбающиеся люди под ярким и неродным солнцем. Старинные колонны, рассвет и заманчивые дороги, длинные, обещающие много приключений. Скалы над ярко-синим морем, долины, окутанные туманом…. Но все это было как-то нереально. При их-то жизни. И только Макс был живым олицетворением того, что все это возможно.
Никто не знал, как Киму иногда хотелось убежать. Зажмурив глаза и без оглядки, лишь бы дорога была ровной. В другой мир, к другим людям, под другое солнце. Из-за этих полудетских грез он чувствовал себя неуютно, ведь никто из их компании ни о чем подобном вслух не говорил и, наверное, даже не задумывался. И Ким старался быть как все, оставаться белой вороной вроде Макса ему совсем не хотелось, он даже этого боялся.
Наяву у него была мать, трудящаяся медсестрой, а по вечерам еще и санитаркой в городской больнице. А по выходным, вдобавок, бегающая по массажам для лежачих больных. А у него – ободранная школа, вечером пыльный двор и компания. Долгое время, да почти все свое время он был предоставлен сам себе. Курить начал уже в четырнадцать. Мама учуяла, отругала. Но что она могла сделать? Тем более, ей сил только и хватало, что ужин вечером приготовить. Так много она работала.
Но им все равно было тяжело и не хватало денег. Большую часть заработка съедала квартплата. За их и за бабушкину квартиры. Поскольку бабушка завещала свою квартиру Киму, то платить за нее сама она категорически отказывалась. И невестка безропотно подчинилась.
Вся его одежда до девятого класса был исключительно из ближайшего секонд-хенда. И именно до девятого класса Киму было глубоко на это наплевать. Но перед девятым классом он вдруг неожиданно возмужал, как-то резко перестал быть ребенком. Мама это заметила и увидела, что некрасивая одежда болтается на нем, как на швабре, лишает мужественности и красоты. Поэтому перед школой они сели в автобус поехали на большой Юго-Западный рынок за новой одеждой.
На рынке было шумно, пришлось искать, бродить и толкаться в толпе. Они прошли несколько рядов. Устали и проголодались, Ким стеснялся толстых нахальных продавщиц, щупавших его кости и вертевших его перед матерью и так и сяк, начал психовать.
Неожиданно, рядом с ними, у какой-то зазевавшейся тетки, прямо в толпе вытащили кошелек. Она, почуяв в сумочке чужую руку, заверещала, словно сирена. Тут же мимо быстро пронесся мелкий парень. Он, пробегая, толкнул Кима, задев плечом. А в конце ряда его сбил с ног высокий полноватый мужчина.
Так, Ким с матерью совершенно случайно оказались в полицейском участке в качестве свидетелей. Там же Ольга познакомилась с Вадимом Смирновым. В итоге, поход на рынок оказался удачен вдвойне – сын получил новые штаны и сорочки, а его мама – нового мужа.

Этим же вечером Вовка, живущий в частном доме на соседней улице, приволок пива в честь своей прошедшей днюхи, и все дружно забились под лестницу. Намечался пир. Пускали полтораху по кругу, наливали в стаканчики. Курили, трепались и хихикали. За маленьким мутным окошком уже совсем стемнело, жильцы дома почти перестали хлопать входной дверью, видимо, все, кто должен был, вернулись домой.
Подростки подсвечивали себе мобильниками, да с площадки в их угол попадала часть желтого электрического света. Этого вполне хватало. Все лавочки были заняты, сидели в кружок. Пацаны и девчонки лениво перебрасывались ни о чем, глотая теплое и горькое пиво, быстро ставшее отвратительным на вкус. Закусывали, хрустя, едко ароматизированными и солеными сухарями из общего пакета. Юрка негромко включил музыку.
Все было как обычно. Еще с обеда пьяный Вовка без остановки целовался со своею Аленкой. Сашка с Аней тискались, остальные же сидели без дела, улыбались. Немного завидовали сложившимся парам. Ким сидел рядом с Валькой, она никогда ничего не пила, просто сидела и держала его под руку. А у него уже кружилась голова. Сознание плыло, мысли шли косяками и все глупые. Он слушал чужие разговоры и это его укачивало. Юрка, между тем, опьянел от теплого пива, стал приставать к Вале, пододвигался к ней со своим хриплым телефоном, норовил задеть коленом ее бедро. Валька отодвигалась, вжималась в соседа. Юрка ей не нравился. Чувство юмора у него было злое, девчонки его за это не любили.
-Юр, отвали, - не выдержал Ким отодвинутый Валей и Юркой на самый край. – Ты достал! Я щас с лавки свалюсь!
-Ким эр сен, какое твое собачье дело, что я делаю? – огрызнулся тот. –Пересядь.
-Сам пересядь.
-Вы же не встречаетесь. Чего ты за нее тогда держишься? Валь, давай со мной встречаться, а? Будешь?
Она только покачала головой.
-Почему? Тебе этот тихий упырь нравится?
-Юр, закройся уже. Опять нарываешься на скандал. –лениво встрял Вовка. –Ким тебе только один раз в челюсть съездит, надолго запомнишь.
-Пусть рискнет….. А ты вообще не лезь!!! Валь, а Валь?
-Нет!
-Да почему? Ты плохо знаешь меня. Да если мне девчонка нравится, то я для нее все сделаю!
-И что ты сделаешь? Что ты вообще можешь? – с издевкой поинтересовался Вовка.
-Дам сейчас кому-то по уху!
-Тупица.
-Кого-то развезло….. Юр, домой иди, а? – сказала Анютка, сидящая на коленках у Сашки.
-Ты куда вообще лезешь?
Сашка немедленно среагировал, протянул ему пачку:
-Юр, возьми покури. На улице.
-А не пошел бы ты!
Явно назревал скандал. На пустом месте, как часто бывало. Ким глубокомысленно затянулся и вдруг почувствовал, как к горлу поднимается волна тошноты. Ему вообще, последние пол часа тупо хотелось блевать.
-Валь, пойдем. – Он поднялся. – Провожу тебя. Поздно.
Они быстро поднялись и вышли на свежий воздух.
На улице, оказывается, уже была ночь. Часов одиннадцать, не меньше. В лицо дунул прохладный ветерок, под ногами шуршали листья. Ким бросил окурок и сплюнул в траву.
Валька достала телефон.
-Бли-ин! Мама звонила. Три раза. Ким, подожди, я поговорю сейчас.
-Ага.
Валя что-то торопливо заговорила, объясняясь с взволнованной и кричащей родительницей, Ким отошел в сторонку. На свежем воздухе ему стало еще хуже. Он чуть постоял, опершись рукою о шершавую кирпичную стену, потом его стошнило.
Валя осторожно подошла, сжимая в руках светящийся мобильник.
-Ты как, нормально? До дому дойдешь?
-Да.
-Ким, давай домой иди. Я сама доберусь.
-Что? Мне лучше уже. Нормально. Пойдем.
Он выпрямился и махнул рукой.
Вальку Ким провожал всегда и в любом случае. Хотя они пока еще и не встречаемся вовсе. Так, пробовали пару раз целоваться. Но она его со смехом отпихнула. Сказала, что ни хрена он целоваться не умеет. А учить отказалась.

***
Тамара смущалась своей простой и невзрачной одежды, своего веснушчатого лица с тонким носом и маленькими, чуть подкрашенными губами, стеснялась своего деревенского имени. На нее и раньше такое накатывало, но сейчас это ощущалось особенно сильно, буквально до дрожи в коленках. В коридоре гудели студенты, а ей слышался в этом гомоне шум моря. Или это шумело у нее в ушах, она уже не понимала.
Она все мялась у двери, не в силах заставить себя подойти к нему. Эльфантель что-то быстро писал, сидя за столом. В пятнадцатиминутный перерыв он остался сидеть в аудитории, где читал лекцию. Позади него красовалась зеленая доска, сверху до низу изрисованная здоровенными страшными формулами. Почерк был немного дерганный, угловатый.
Томка издалека его рассматривала. Спина прямая, на стуле висит его сумка. Склоненный над столом профиль чуть светился на фоне солнечного окна.
Несколько человек первокурсников сидели на местах, громко разговаривали и смеялись. Они, конечно, не были помехой, чтобы подойти и просто спросить его о возможности подготовить ее брата к выпускным экзаменам. Тамара сама себе была помехой. Ей казалось, сдвинься она хоть на метр, споткнется через собственные ноги.
Эльфантель, видимо, почувствовал ее взгляд. Задумался, бросив писать, потом повернул голову и увидел в дверях нерешительную Тамару.
-Что вы хотели, девушка? Вы ко мне? – громко спросил он.
Томка нерешительно направилась к нему.
-Да, к вам. – тихо сказала она, подходя ближе. Так близко, как еще ни разу не была. –Извините за беспокойство. Дело в том, что у меня есть младший брат. Двоюродный. Он заканчивает школу в этом году, и его нужно подтянуть по алгебре. Могли бы вы ему немного помочь? Как репетитор. – быстро протараторила она.
Преподаватель математики смотрел на нее своими умными серыми глазами. Кожа у него была очень чистая, светлая. Прическа стильная, с зачесом вперед, на лоб. Губы казались мягкими и под нижней притаилась мягкая теплая ямочка. От ее вида у Тамары пересохло во рту.
-Куда он планирует поступать? – спросил Андрей, глядя ей прямо в лоб.
-Он еще не решил. Но вряд ли это будет физмат…. – вопрос загнал ее в тупик.
-Все ясно. А вас как зовут?
-Меня? Тамара.
-Тамара?
Он поднялся из-за стола и встал напротив.
Он был выше Томки всего на пол головы. Она, боясь пристальных глаз, впилась взглядом в расстегнутую верхнюю пуговицу на его бежевой рубашке. Сверху рубашки на нем была надета коричневая тонкая шерстяная жилетка с узором в виде белых ромбиков. От их вида зарябило в глазах.
-У меня сейчас есть три свободных часа в неделю. Его это устроит? – спросил он.
-Д…думаю да.
-Хорошо. Ближайшее время – в эту среду. После шести вечера. Вы дадите мне адрес? Предупредите его, чтобы дома был кто-то из родителей, хорошо? Я подойду.
-Хорошо. – сказала она, пытаясь запомнить дату и время, которые он назначил. Потом спохватилась, что едва не забыла самое важное и снова посмотрела ему в лицо. -Но я сама провожу вас, хотите?
-Ну, если это вам удобно. Так даже лучше.
Он кивнул. Томка поняла, что разговор окончен.
-Тогда в среду я за вами зайду? На кафедру.
-Да. После шести.
Она пробормотала сдавленное «до свидания» и вышла из этой камеры пыток. Словно во сне потопала на второй этаж, в буфет. Там в срочном порядке купила себе шоколадку и сладкий чай. Нужно было чем-то снять стресс, сердце у нее билось часто и прерывисто.
Она подумала, что Андрей ее совсем не разочаровал. Вблизи оказался еще интереснее, красивее. Только, пожалуй, слегка испугал своей деловитостью. Надо же, ни одного лишнего слова. Математик, что и говорить. Но какой же хорошенький. Красивый, умный, молодой. Невозможно было поверить в то, что он одинок. Тамара забыла про чай и пристально смотрела в окно, пытаясь понять почему именно он настолько ей симпатичен. Что в нем такого особенного? Ответа, впрочем, не было.

Дома Томка щелкнула замком, хлопнула дверью, скинула туфли. Желтые солнечные лучи пронизывали светлую комнату, было жарко, душно и тихо.
Она переоделась в желтый махровый халатик, приоткрыла балконную дверь, чтобы выгнать из комнаты пахнущий линолеумом, застоявшийся за день воздух. Потом взяла книжку и завалилась на узенький старый диван – свое спальное место.
Маринка уже уехала. Она была местная, из области, поэтому довольно часто ездила домой. Вдвоем они хорошо уживались, правда Томка немного завидовала ей. У Маринки был постоянный парень, большая любовь. Особенно это Томкину жизнь не отравляло, она, конечно, за подругу была рада. Но личного счастья ей это тоже не прибавляло. Что уж и говорить, ей давно уже надоели бесконечные Маринкины терзания по поводу того, что же ему такое оригинальное подарить на очередной праздник. Да и вообще, а последнее время Маринка с Вовкой перестали гулять по улицам, хотя погода еще позволяла, и взяли привычку встречаться в квартире. И Томка уже устала делать вид, что ей нужно срочно куда-то идти, лишь бы свалить, не мешать, и оставить эгоистичных счастливых голубков наедине.
Она задумалась, отложив книгу. Не читалось. Мысли вертелись вокруг другого. Тогда она поднялась, залезла в шкаф и извлекла на свет зеленое платье из плотной крепкой ткани. Тамара купила его еще прошлой весной в сезон скидок, спонтанно, когда они с Маришкой прогуливались по новому, только что открытому торговому центру.
Цвет платья был не просто зеленый, а изумрудный, глубокий, что очень шло к рыжеватым Томкиным волосам и зеленоватым глазам. Маришка тогда, едва увидев в нем Томку, заверещала на весь отдел: «Бери!!! Оно твое»!!! Томка взяла и не пожалела, платье было очень хорошее. На округлом отложном вороте поблескивали нашитые в ряд крупные разноцветные бусины. Томка надевала его с тех пор всего лишь раз, на студенческую дискотеку в честь окончания третьего курса.
Слегка волнуясь, она влезла в платье и, выгибаясь, как уж, застегнула молнию сзади. Открыла дверцу шкафа, где висело зеркало, и критически уставилась на себя.
В талии и груди сидело идеально. Но вот голые руки и коленки, а также сверкающие украшения выглядели вызывающе. В таком наряде не пойдешь на лекции, да и просто по улице в середине октября не погуляешь. Томка призадумалась. Потом открыла Маришкину половину шкафа и достала ее черную кожаную куртку, сшитую наподобие косухи. Накинула на себя. Смотрелось неплохо. Руки скрыты, бусины видны, но не лезут в глаза. Зато отлично видны ладненькие ноги. Плюс прозрачные телесные колготки и бежевые ботиночки на шпильках сделают их еще стройнее.
Томка улыбнулась своему отражению. Хорошо, что он тогда не пожалела стипендии и купила себе это платье.

****
В среду с утра пошел мелкий дождь. Город как-то враз осунулся без солнца, поблек, пожух и сжался как грязный засохший лист. Машины гудели, брызгаясь грязью, все вокруг: тротуары, дома, деревья, прохожие –все казалось бесконечно унылым, затертым и бессмысленным. Ким сидел в крохотном, вытянутом между зданиями и центральной улицей, парке. Сидел на промокшей лавочке лицом к дороге и пялился на машины. Вокруг, на серых плитках тротуара, валялись опавшие красно-желтые, похожие на рваные лоскутки, кленовые листья. Опустив глаза, он заметил, что к его ботинкам прилипли серые чешуйки из рассыпавшихся березовых сережек. Они напоминали своей формой крохотных раскинувших крылышки ласточек.
Ким прогуливал школу, но по причине отсутствия сигарет и денег не знал, что с собою делать. Уже вечерело, домой ему не хотелось идти, так как он знал, что там сейчас сидит отчим. У него выходной и он смотрит телек, пьет пиво, качает на ноге Борьку. Мама, скорее всего, гладит белье. Или готовит что-нибудь, или штопает. Наверняка они разговаривают о своем. Или спорят. Борька кряхтит, пускает слюни. Ким чувствовал себя лишним.

«Скука, ужасная скука. Нечего делать. В детстве такого не было, мы с пацанами всегда находили себе занятие. Играли во дворе, гоняли мячик. Или в войнушку с соседскими мальчишками. Дело было серьезное, иногда доходило даже до драки и вражды между дворов. Словно между двумя мафиозными кланами. Мы так же строили друг - другу козни и ловушки.
Котов ловили, загоняли на деревья и крыши, а котятам таскали из дома молоко и белый хлеб, за что получали пинки подзатыльники от матерей. Лазали по чердакам, ставили ловушки для крыс, а однажды поймали молодого голубя. Летом, конечно, было интереснее, но нас оставалось мало. В основном все разъезжались. Я же, поскольку мои старики рано умерли, почти все юность провел в пыльном дворе. И зимой и летом.
Странно, но в детстве двор, да и вся округа не казалась настолько унылой и скучной. Не то, что сейчас. Обветшалые, старые серые пятиэтажки, от которых рябит в глазах. Желтые облупленные сараи, хилая зелень. Ничего красивого здесь нет. Убожество все, как тот ржавый забор из диванных пружин, сооруженный по за клумбами каким-то пенсионером из соседнего дома. Иногда мне кажется, я даже понимаю своего горе-папашу. Ему, наверное, тоже было здесь слишком тоскливо, вот от и дал деру. Мама-то этого сделать не могла, ей нужно было меня кормить.
В такой обстановке я и рос. И не только я. С возрастом мы приобщились к иному. К тому, что частенько видели в нашем замшелом дворе. На секции нас никто не водил, после уроков мы сидели без дела и поэтому, если не было денег на пиво, жизнь казалась пресной и тоскливой. А вот выпьешь немного – и все, ты уже почти что герой. Сидишь, грызешь себе семечки и все тебе нипочем. Только смеешься над прохожими.
Очень скучно. Никуда не хочется, да и нет никуда тебе дороги. Сейчас ведь за все нужно платить. За каждый шаг. А не хочешь – так шатайся себе по двору или сиди дома. Но домой-то тоже не хочется.
Я поганый бездельник. Нахлебник для отчима. И я до сих пор не знаю, куда мне идти учиться после школы. Ни к чему нет интереса, вот в чем проблема. Мне как будто не достает чего-то. Какой-то запчасти. Чтобы завести мою жизнь и дать ей нужное направление. Движение и ускорение.
Все, что было в моем прошлом серо и уныло. Я нигде не бывал, ничего не видел, даже не был ни разу на море. Никогда я не блистал талантами или хотя бы способностями. Дурацкие мои гены.
Но дебилизм у нас в крови, так что здесь я ни в чем не виноват. Я часто размышлял об этом».

Отца Ким помнил нечетко. Он вроде бы и был, но напоминал скорее мутное серое облако. Он почти что не оставил никакого своего присутствия в нем. Только белый шрам на лбу, из-за того, что Ким маленький, по его недосмотру, свалился с дивана и ударился о ножку стола. Он исчез из жизни жены и сына двенадцать лет назад. С тех пор больше не появлялся.
Ким очень любил свою бабушку по отцу. Хотя и здесь не все было гладко, потому как это была более, чем странная бабушка. Она никогда не выходила во двор, чтобы посидеть на лавочке и поболтать соседками. Бабушка пила, в основном красное вино, курила, до самой смерти сочиняла странные четверостишья и потом декламировала их загробным голосом при всяком удобном и неудобном случае.
Она была артистичная натура, очень харизматичная и замкнутая. Худая, высокая, сухая. С острыми зелеными, ясными как у сокола, глазами. Характер у нее был ужасный, поэтому, на старости лет, она осталась совершенно одна. Муж давно ее бросил. Дочь сбежала от нее в Прибалтику и вышла там замуж, сын тоже исчез. Прочих родных она постоянно изводила, даже по телефону долгими и резкими нравоучениями. Скверный у нее был характер. В далеком прошлом она была учительницей музыки. Но это было очень давно. Последние десть лет жизни она провела сидя в старом, обитом красным бархатом кресле. Как на троне. Перед ней, на маленьком круглом столике всегда лежал пульт от старого телевизора, больше похожий на черный кирпич, стояла пепельница с окурками и графин с водой. Из дому она выходила крайне редко, как правило, после пенсии, чтобы закупить себе на месяц вперед гречки, яблок и кураги.
Мать Кима всегда была женщиной очень кроткой и свекровь свою боялась до обморока, по-деревенски считая ее ведьмой. Навещала редко, за что и была в ответ глубоко презираема. Поэтому единственный, с кем бабушка ладила, был Ким. Каким-то непонятным образом они находили общий язык и никогда не ссорились. Бабушка его любила и жалела. Чуть что – пригревала под своим крылом. Ким каждый день забегал к ней после уроков, часто оставался на ночлег.
Она постоянно твердила, что оставит ему одному свою старую «роскошную» трешку. Тогда он еще не осознавал ценности этого подарка и бегал к ней просто так, любил и общался с нею вовсе не из-за наследства.
Впрочем, с бабушкой неожиданно вышел казус. И Ким здесь совершенно закономерно оказался пострадавшей стороной. Когда ему было пятнадцать, бабушка неожиданно умерла. Заснула в кресле, предварительно положив недокуренную сигарету в хрустальную пепельницу. Голова ее была откинута на спинку, руки на коленях. И улыбка на красных губах, почти оскал.
Такой Ким ее и застал, придя из школы. Она была еще теплой, почти как будто живой, да и сигарета еще дымилась. Ким не сразу понял, пытался разбудить, но потом тихо осел на пол. У него случился жестокий нервный припадок, матери потом пришлось его даже лечить.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒