УЧЕНОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ 5 страница

Сверхъ всякаго чаянія, мы тутъ очутились въ кругу нашихъ знакомцевъ. Туча молодыхъ франтовъ слетѣ лась къ намъ изо всей рощи. Разсказы о вчерашнихъ приключеніяхъ, шутки надъ минувшею опасностью, привѣ тствія и остроты, лесть и злословіе, превратили нашъ пріютъ въ блистательную гостиную, или въ храмъ лицемѣ рства. Саяна вдругъ развеселилась. Она опять улыбалась, опять господствовала надъ всѣ мъ мужескимъ поломъ, и опять была счастлива. Въ общей и весьма искусной раздачѣ привѣ тливыхъ взглядовъ, и я, покорнѣ йшій мужъ и слуга, удостоился отъ нея одного, въ которомъ, большими іероглифами начертано было милостивое прощеніе моей неумѣ стной ревности и преступнаго желанія, чтобъ моя жена нравилась только одному мнѣ. Я чуть не лопнулъ съ досады.

Но вскорѣ убѣ дились мы, что опасность еще не миновала. Не одна Лена перемѣ нила свое направленіе: всѣ вообще рѣ ки и потоки оставили свои русла, и, встрѣ тивъ преграды на вновь избранномъ пути, начали наводнять равнины. Вода показалась въ небольшомъ разстояніи отъ нашего стана, и поминутно поглощала бо̀ льшее и бо̀ льшее пространство. Нѣ которые утверждали, что она вытекаетъ изъ-подъ земли, и здѣ сь въ первый разъ произнесено было между нами ужасное слово—потопъ! Всѣ были того мнѣ нія, что надобно уходить въ [150]Сасахаарскія горы, куда многія семейства отправились еще на зарѣ.

Роща, въ одно мгновеніе ока, оживилась повсемѣ стнымъ движеніемъ. Одни укладывали свои пожитки, другіе сѣ длали лошадей и слоновъ. Пока мои люди занимались подобными приготовленіями и моя жена заключала съ вѣ жливыми прислужниками трактатъ не оставлять другъ друга въ путешествіи, я узналъ случайно о спасеніи моей матери. Она не погибла въ развалинахъ дома; она выскочила въ окно на набережную, когда мы уходили на дворъ; многіе видѣ ли ее недалеко отъ рощи, съ однимъ знакомымъ намъ семействомъ. Сердце мое сильно забилось отъ радости: я хотѣ лъ тотчасъ бѣ жать къ возлюбленной родительницѣ, къ одному истинному другу въ этой горькой жизни. Но какъ тутъ быть? … Оставить молодую, невинную супругу въ кругу этихъ вертопраховъ, невозможно! … Я предложилъ Саабарубу, тому самому идолу нашихъ женщинъ, къ которому ревновалъ Саяну, будучи еще женихомъ, и который теперь отчаянно любезничалъ съ нею, пособить мнѣ отъискать матушку. Онъ извинился какимъ-то предлогомъ, котораго я не понялъ, но который жена нашла крайне уважительнымъ. Я обнаружилъ безпокойство. Они посмотрѣ ли другъ на друга и на меня, и улыбнулись. Я, въ ту минуту, готовъ былъ убить на мѣ стѣ ихъ обоихъ; но, подумавъ, что женатому человѣ ку не прилично сердиться на друзей своей супруги даже и послѣ землетрясенія, предпочелъ покрыть молчаніемъ эту обидную улыбку. Они очевидно издѣ вались надъ моею ревностью!!.. [151]Итакъ я вышелъ изъ шалаша; но, уходя, бросилъ на Саяну страшный взглядъ, отъ котораго она содрогнулась. Я взобрался на мамонта, въ совершенномъ разстройствѣ духа, и, приказавъ людямъ дожидаться моего возвращенія, съ двумя невольниками отправился искать матушку.

Ея уже не было въ указанномъ мѣ стѣ. Я объѣ халъ всѣ окрестности, разспросилъ повсюду, и нигдѣ не доискался слѣ да ея. Эта неудача огорчила меня еще болѣ е. Около полудня воротился я въ рощу, которая уже была оставлена всѣ ми и отчасти потоплена водою. Братъ и слуги находились въ жестокомъ безпокойствѣ. Я разсѣ янно подалъ знакъ къ отъѣ зду, спрашивая, гдѣ Саяна. Мнѣ отвѣ чали хладнокровно, что она ушла въ рощу, и не возвращалась.

— Какъ? … Саяна ушла? … Она не возвращалась? …

И холодный потъ выступилъ у меня на посинѣ вшемъ челѣ, на дрожащихъ рукахъ.

— Она не возвращалась! … Моя бѣ дная, моя дражайшая Саяна! …

Первая мысль моя была о томъ, что она утонула. Я хотѣ лъ бѣ жать искать ее по всей рощѣ, но служанка, безмолвно протянувъ руку, отдала мнѣ записку на свернутомъ лоскуткѣ папируса. Я раскрылъ ее.... О горе! … тамъ были начертаны, женскимъ почеркомъ и даже безъ правописанія, только два слѣ дующіе іероглифа: [152]

	(Прощай! )
	(ревнивый! )

Гнѣ въ, негодованіе, отчаяніе, ярость, вспыхнули въ душѣ моей со всею силою огорченной любви, со всею неукротимостью обиженной чести. —Итакъ, Саяна измѣ нила мнѣ! … Она предпочла услужливость, лицемѣ рное рабство низкаго обольстителя мнѣ, моей любви, нашему счастію! … Вѣ роломная, коварная! … уходить отъ своего мужа съ любовникомъ во время всеобщаго потопа! … Ахъ, онъ негодяй! Клянусь Солнцемъ и Луною, что этотъ кинжалъ…! что въ ихъ преступной крови…! —И волны мести, хлынувшія изъ сердца, залили мнѣ голосъ въ горлѣ. Я не могъ произнести болѣ е ни слова: только махнулъ брату рукою, давая знать, что предоставляю ему людей и все имущество, и въ ту же минуту поскакалъ за уѣ зжающими, отъискивать жену и Саабаруба. Я не сомнѣ вался, что она убѣ жала съ этимъ повѣ сою.

Но какъ и гдѣ найти ихъ въ такой тьмѣ народа, бѣ гущаго изъ городовъ и селеній, [153]заваливающаго всѣ переправы, покрывающаго всѣ дороги и сухія мѣ ста частыми, непроницаемыми толпами? … Я скакалъ взадъ, впередъ и поперегъ, бросался на удачу въ различныя стороны, спрашивалъ, заглядывалъ, подстерегалъ: нигдѣ ни слѣ да ихъ! … Какъ-будто нырнули въ воду! Я хотѣ лъ воротиться къ брату, и его не отъискалъ. Пожираемый жгучею грустью, изнемогающій подъ бременемъ унынія, безчестія, стыда, усталый, почти мертвый, наконецъ потерялъ я всю надежду, и рѣ шился спокойно ѣ хать вмѣ стѣ съ прочими въ горы. Тамъ судьба, счастливымъ случаемъ, скорѣ е можетъ поблагопріятствовать моему мщенію, чѣ мъ здѣ сь нарочные поиски.

Въ четвертомъ часу по-полудни прибыли мы къ одной переправѣ, образованной широко развалившимся ручьемъ. Бредущіе въ немъ пѣ шеходцы разступились, чтобъ пропустить меня: одинъ лишь крошечный, горбатый человѣ чикъ, стоявшій по колѣ ни въ водѣ, и который, казалось, весь дрожалъ со страху при видѣ брода не по его росту, не примѣ чалъ нашего натиска, и, не смотря на нашъ крикъ, никакъ не хотѣ лъ посторониться. Мой мамонтъ мчался быстро, и мы уже думали, что онъ затопчетъ его въ грязи, какъ вдругъ великодушный гигантъ животнаго царства, чтобъ очистить себѣ дорогу безъ угнетенія пѣ шеходцевъ, схватилъ его на бѣ гу концомъ исполинскаго своего хобота, поднялъ вверхъ выше головы и понесъ черезъ воду, какъ снопъ соломы, воткнутый на длинныя вилы. Горбатый человѣ чикъ визжалъ, вертѣ лся, махалъ ногами и руками, не постигая, [154]что̀ съ нимъ случилось; мои невольники помирали со смѣ ху; я приказывалъ имъ остановить мамонта, боясь, чтобы честная скотина, изъ человѣ колюбія, не задушила его въ своихъ объятіяхъ, когда онъ, нечаянно поворотивъ къ намъ голову, увидѣ лъ меня на сѣ длѣ, и вскричалъ радостнымъ голосомъ:

— Ахъ! … вы здѣ сь? … Какъ я радъ встрѣ титься съ вами въ семъ удобномъ мѣ ст....

— Шимшикъ! … Шимшикъ! … воскликнули мы единогласно, привѣ тствуя его громкимъ смѣ хомъ.

— Спасите меня! … кричалъ несчастный астрономъ. Ай! … онъ помялъ мнѣ всѣ кости! … Ну, что̀ комета? … не говорилъ ли я вамъ…? Ай, ай, ради Солнца! …

Пробѣ жавъ бродъ, нашъ великанъ самъ остановился, и, съ удивительною ловкостью, поставилъ бѣ днаго Шимшика на ноги. Мы бросили астроному веревочную лѣ стницу, встащили его на сѣ дло, и помчались далѣ е. Шимшикъ разсказалъ мнѣ свои приключенія, я сообщилъ ему мои: онъ былъ сильно тронутъ моимъ несчастіемъ. Онъ спасъ свои сочиненія, свои открытія и теоріи, которыми сбирался изумить современниковъ и потомство; всѣ его карманы были набиты славою, и, когда настигли мы его у переправы, онъ былъ въ большомъ затрудненіи, и не зналъ что̀ съ собою дѣ лать, не смѣ я отставать отъ бѣ гущихъ и боясь замочить въ ручьѣ свое безсмертіе. Къ счастію, добрый мамонтъ вывелъ его изъ этого непріятнаго положенія, и сохранилъ для науки и чести Барабіи. Узнавъ отъ меня объ измѣ нѣ Саяны, онъ воскликнулъ: —Ну, что̀? … не предсказывалъ ли я вамъ, [155]что если бѣ дствіе случится съ землею, то единственно изъ-за женщинъ? … По-несчастію, теперь нѣ тъ и средства спасти ее: говорятъ, что негры Шахъ-шухъ (Новой Земли), свѣ давъ о нашемъ намѣ реніи оскопить все ихъ царство, дрались какъ мегалотеріоны, и разбили нашихъ, которые теперь бѣ гутъ отъ нихъ къ столицѣ. Вся надежда на полученіе евнуховъ исчезла: а это было одно средство обуздать развратъ женскаго пола и возстановить нравы! …

Наконецъ, достигли мы горъ, проскакавъ на мамонтѣ въ шесть часовъ девяносто географическихъ миль. Мы находились на границѣ нашего прекраснаго отечества, отдѣ лявшей его отъ двухъ большихъ государствъ, Хабара и Каско. Остановясь, мы примѣ тили, что земля все еще шевелится подъ нами. Въ нѣ которыхъ мѣ стахъ каменный хребетъ казался еще согрѣ тымъ отъ подземнаго огня, незадолго предъ тѣ мъ пролетавшаго съ громомъ въ его внутренности. Разрушеніе природы представлялось здѣ сь въ самомъ величественномъ и ужасномъ видѣ: гранитныя стѣ ны были исписаны трещинами, изъ которыхъ многія походили на пропасти; ущелія были завалены обрушившимися вершинами, толстые слои камня взорваны и взрыты, утесы вмѣ стѣ съ росшими на нихъ лѣ сами опрокинуты, смяты, растасканы. Сасахаарскія горы, послѣ вчерашняго землетрясенія, уподоблялись постели двухъ юныхъ любовниковъ, только-что оставленной ими поутру въ живописномъ безпорядкѣ развалины пылкихъ страстей, еще дышущей волканическою теплотою ихъ сердецъ, [156]среди холодныхъ уже слѣ довъ перваго взрыва ихъ любви.

Со времени поселенія нашего въ горахъ, событія и ужасы преслѣ довали другъ друга и насъ съ такою быстротою, что никакое воображеніе не въ силахъ передать ихъ другому, ни себѣ представить. Земля, небо, стихіи, люди и ихъ мятежныя страсти, были смѣ шаны въ одинъ огромный хаосъ, и вмѣ стѣ образовали мрачную, шумную, свирѣ пую бурю.

Когда мы прибыли, горы уже были покрыты спасавшимся отвсюду народомъ. Противоположная ихъ отлогость была усѣ яна каменьями различныхъ цвѣ товъ и видовъ, въ числѣ которыхъ многіе удивляли насъ своею красотою, прозрачностью и огненнымъ блескомъ, а иные своимъ сходствомъ съ громовыми стрѣ лами. Но съ одной подоблачной вершины бѣ глецы изъ тѣ хъ окрестностей указали намъ въ сѣ веро-восточной сторонѣ горизонта зрѣ лище еще любопытнѣ йшее—предлинный хребетъ горъ, съеженный чрезвычайно высокими и острыми массами, котораго прежде тамъ не бывало. Это была одна только оконечность развалинъ вчера разразившейся о землю кометы, которая разостлалась по ней необозримою чертою съ безчисленными боковыми вѣ твями; которая потрясла его въ самомъ основаніи, и, ядромъ своимъ загромоздивъ огромную полосу нашего шара, по сторонамъ наваленныхъ ею исполинскихъ громадъ гранитной матеріи, все пространство смежныхъ земель залила и засыпала дождемъ изъ грязи и песку и сильнымъ каменнымъ градомъ, шедшими нѣ сколько часовъ [157]сряду во время и послѣ ея паденія. Слѣ ды этого града, коснувшагося самой подошвы Сасахаарскихъ горъ, видѣ ли мы въ тѣ хъ незнакомыхъ намъ разноцвѣ тныхъ каменьяхъ и блестящихъ голышахъ, а бѣ глецы представили намъ образцы краснаго и желтаго песку, составлявшаго по-видимому почву кометы и подобраннаго ими на примыкающей къ горамъ равнинѣ. Желтый песокъ, красивою, лоснящеюся своей наружностью, въ особенности чаровалъ наши взоры и сердца; всякій изъ насъ хотѣ лъ имѣ ть у себя хоть нѣ сколько его зернышекъ. Онъ, видно, считался на кометѣ весьма дорогою вещью.

По ихъ разсказамъ, паденію ея предшествовалъ....

СТѢ НА III.

«.... страшный гулъ съ трескомъ въ возвышенныхъ странахъ атмосферы, и вскорѣ совершенный мракъ, прорѣ зываемый яркими огнями, какъ-бы выжатыми изъ воздуха, придавленнаго ея натискомъ, еще увиличилъ ужасъ роковой минуты. Въ то самое время пятьсотъ тысячъ воиновъ Хабара и Каско стояли на полѣ сраженія, защищая кровію и жизнію честолюбіе своихъ предводителей, тщеславіе своихъ согражданъ и неприкосновенность небольшаго куска земли, безполезнаго ихъ предводителямъ, согражданамъ и имъ самимъ. Военачальники воспламеняли ихъ храбрость, толкуя грозныя [158]небесныя явленія въ смыслѣ благополучнаго для нихъ предвѣ щанія, и напоминая имъ о нетлѣ нной славѣ, долженствующей скоро увѣ нчать ихъ великіе, безсмертные подвиги; города, села, деревни, крыши домовъ и холмы, кишѣ ли народомъ, ожидавшимъ въ безпокойствѣ слѣ дствія огненной борьбы стихій и кровавой борьбы своихъ ближнихъ; поля и луга пестрѣ ли несмѣ тными стадами, которыя, остолбенѣ въ со страху, забывъ о кормѣ, въ общемъ предчувствіи погибели соединяли печальное свое мычаніе съ ревомъ львовъ, тигровъ и тапировъ, трепещущихъ въ лѣ сахъ и вертепахъ; воздухъ гремѣ лъ смѣ шаннымъ крикомъ непостижимаго множества птицъ, летавшихъ густыми стаями въ поминутно усиливающемся мракѣ —когда тяжелая масса воздушнаго камня съ быстротою молніи хлынула на всю страну! … Человѣ чество и животное царство изрыгнули одинъ, внезапный, хрипливый стонъ, и, вмѣ стѣ съ этимъ стономъ, были размозжены слетѣ вшими съ неба горами, которыя, обрызганнымъ ихъ кровію основаніемъ, мигомъ сплюснули, раздавили и погребли навсегда бытъ, надежды, гордость, славу и злобу безчисленныхъ милліоновъ существъ. На необозримой могилѣ пятидесяти самолюбивыхъ народовъ и пяти сотъ развратныхъ городовъ, вдругъ соорудился огромный, неприступный, гремящій смертельнымъ эхомъ и скрывающій куполы свои за облаками, гробовый памятникъ, на которомъ судьба вселенной, разбросанными въ безпорядкѣ гранитными буквами, начертала таинственную надпись: «Здѣ сь покоится [159]половина органической жизни этой тусклой, зеленой планеты третьяго разряда».

Мы стояли на утесѣ, и, въ уныломъ безмолвіи, долго смотрѣ ли на валяющійся въ углу нашего горизонта, блѣ дный, безобразный трупъ кометы, вчера еще столь яркой, блистательной, прекрасной, вчера еще двигавшейся собственною силою въ пучинахъ пространства, и какъ-бы нарочно прилетѣ вшей изъ отдаленныхъ міровъ, отъ другихъ солнцъ и другихъ звѣ здъ, чтобъ найти для себя, возлѣ насъ смертныхъ, гробъ на нашей планетѣ, и прахъ свой, перемѣ шанный съ нашимъ прахомъ, соединить съ ея перстью.

Между-тѣ мъ, другое явленіе, происходившее надъ нашими головами, проникло насъ новымъ страхомъ. Уже прежде того мы примѣ тили, что солнце стишкомъ долго не клонится къ закату: многіе утверждали, что оно стоитъ неподвижно; другимъ казалось, будто оно шевелится вокругъ одной и той же точки; иные, и самъ Шимшикъ, доказывали, что оно очевидно сбилось съ пути, не знаетъ астрономіи, и забрело вовсе не туда, куда бъ ему слѣ довало идти съ календаремъ Академіи въ карманѣ. Мы объясняли это событіе разными догадками, когда, однимъ разомъ, солнце тронулось съ мѣ ста, и, подобно летучей звѣ здѣ, быстро пробѣ жавъ остальную часть пути, погрузилось за небосклономъ. Въ одно мгновеніе ока зрѣ лище перемѣ нилось: свѣ тъ погасъ, небо зардѣ ло звѣ здами, мы очутились въ глубокомъ мракѣ, и крикъ отчаянія раздался кругомъ насъ въ горахъ. Мы полагали, что уже навсегда простились съ [160]благотворнымъ свѣ тиломъ; что, послѣ истребленія значительной части рода человѣ ческаго, та же планета, на которой мы родились, назначена быть его остаткамъ темницею, гдѣ мы должны скоро ожидать смертнаго приговора. Не возможно изобразить горести, овладѣ вшей нами при этой ужасной мысли. Мы провели нѣ сколько часовъ въ этомъ положеніи; но тогда, какъ нѣ которые изъ насъ уже обдумывали средства, какъ бы пристроить остатокъ своего быта въ мрачномъ заключеніи на нашей несчастной планетѣ, волны яркаго свѣ та нечаянно залили наше зрѣ ніе ослѣ пительнымъ блескомъ. Мы всѣ поверглись на землю, и долго не смѣ ли раскрыть глазъ, опасаясь быть поражены его лучами. Наконецъ, мы удостовѣ рились, что онъ происходитъ отъ солнца, которое, непонятнымъ образомъ, взошло съ той стороны, гдѣ незадолго предъ тѣ мъ совершился его внезапный закатъ. Достигнувъ извѣ стной высоты, оно вдругъ покатилось на югъ; потомъ, поворотясь назадъ, приняло направленіе къ сѣ веро-востоку. Не доходя до земли, оно поколебалось, и пошло скользить параллельно чертѣ горизонта, пока опять не завалилось за него недалеко отъ южной точки. Такимъ-образомъ, въ теченіе пятнадцати часовъ, оно восходило четырежды, всякій разъ въ иномъ мѣ стѣ; и всякій разъ, исчертивъ его кривыми линіями запутаннаго пути своего, заходило на другомъ пунктѣ, и ввергало въ ночной мракъ изумленные и измученные наши взоры.

Не смотря на ужасъ, распространенный въ насъ подобнымъ ниспроверженіемъ вѣ чнаго порядка [161]міра, нельзя было не догадаться, что не солнце такъ странно блуждаетъ надъ нами, но что земной шаръ, обремененный непомѣ рною тяжестью кометы, потерялъ свое равновѣ сіе, выбился изъ прежняго центра тяготѣ нія, и судорожно шатается на своей оси, ища въ своей огромной массѣ, увеличенной чуждымъ тѣ ломъ, новаго для себя центра и новой оси для суточнаго своего обращенія. Въ самомъ дѣ лѣ, мы видѣ ли, что, при каждомъ появленіи солнца, точка его восхожденія болѣ е и болѣ е приближалась къ сѣ веру, хотя закатъ не всегда соотвѣ тствовалъ новому востоку, и падалъ поперемѣ нно по правую и по лѣ вую сторону южнаго полюса. Наконецъ, въ пятый разъ, солнце засіяло уже на самой точкѣ сѣ вера, и, пробѣ жавъ зигзагомъ небесный сводъ въ семь часовъ времени, закатилось почти правильно, на югѣ. Потомъ наступила долгая ночь, и, послѣ одиннадцати часовъ темноты, день опять началъ брежжиться на сѣ верѣ. Солнце взошло, попрежнему, предшествуемое прекрасною зарею: мы привѣ тствовали его радостнымъ кликомъ, льстя себя мыслію, что теперь скоро будетъ конецъ нашимъ страданіямъ, все придетъ въ порядокъ, и мы возвратимся на равнины. Одинъ только Шимшикъ не могъ утолить своей горести послѣ потери прежняго востока и прежняго запада. Онъ говорилъ, что не перенесетъ такого безбожнаго переворота въ астрономіи и географіи: двѣ сти-сорокъ-пять лѣ тъ своей жизни употребилъ онъ на составленіе таблицъ долготы и широты трехъ тысячъ извѣ стнѣ йшихъ городовъ и мѣ стечекъ, а теперь, при перемѣ нѣ [162]полюсовъ, всѣ его исчисленія, вся его ученость, заслуги передъ потомствомъ и право на полный пенсіонъ отъ современниковъ, не стоили старой тряпки! …

Я постигалъ печаль Шимшика, но онъ, окаянный, не умѣ лъ оцѣ нить моей. Увы! … мужъ, отъ котораго жена бѣ жала съ любовникомъ во время паденія кометы на землю, во сто разъ несчастнѣ е всѣ хъ астрономовъ. Ему скажутъ, что они взяли направленіе къ востоку; онъ побѣ житъ за ними на востокъ, руководствуясь теченіемъ солнца; вдругъ полюсы перемѣ нятъ свое положеніе, и онъ очутится на сѣ верѣ, въ девяноста географическихъ градусахъ отъ своей сожительницы. Это слишкомъ жестоко! … Сообразивъ все дѣ ло, я убѣ дился, что, въ настоящихъ отношеніяхъ земли къ солнцу, нечего мнѣ напрасно и искать своей жены.

Вдругъ, погода перемѣ нилась. Воздухъ сталъ затмѣ ваться нѣ которымъ родомъ прозрачнаго, похожаго на горячій паръ, тумана, и крѣ пкій запахъ сѣ ры поразилъ наше обоняніе. Мы уже пріобрѣ ли-было нѣ которую привычку къ необыкновеннымъ явленіямъ, и сначала мало заботились объ этой перемѣ нѣ погоды, которая, впрочемъ, до-тѣ хъ-поръ удивляла насъ своимъ постоянствомъ. Скоро солнце сдѣ лалось тускло, кроваво, огромно, какъ во время зимняго заката, и въ верхнихъ слояхъ атмосферы начало мелькать пламя синяго и краснаго цвѣ товъ, напоминающее собою пылъ зажженнаго спирта. Черезъ полчаса пламя такъ усилилось, что мы были какъ-бы покрыты движущимся огненнымъ сводомъ. [163]

— Воздухъ горитъ! … воскликнули многіе изъ моихъ сосѣ дей.

— Воздухъ горитъ.!! … раздалось по всему хребту: мы пропали!

Основательность этого замѣ чанія не подлежала сомнѣ нію: воздухъ былъ подожженъ! … И не трудно даже было предвидѣ ть, какую смерть готовила намъ ожесточенная природа: мы долженствовали сгорѣ ть живые, дышать пламенемъ, видѣ ть заживо внутренности наши сожженными, превращающимися въ уголь. Какое положеніе! … Какая будущность! …

Пожаръ атмосферы принялъ страшное напряженіе. Вмѣ сто прежнихъ, мелкихъ и частыхъ клочковъ пламени, огонь пылалъ на небѣ огромными массами, съ оглушительнымъ трескомъ; и, хотя вовсе не было облаковъ, дождь лился на насъ крупными каплями. Но пламя удерживалось на извѣ стной высотѣ, отнюдь не понижаясь къ землѣ. Дыханіе сдѣ лалось труднымъ; всѣ лица облеклись смертельною блѣ дностью. У многихъ голова начала кружиться: они падали на землю и, въ ужасныхъ корчахъ, сопровождаемыхъ поносомъ и рвотою, испускали духъ, не дождавшись конца представленія. Смерть окружила насъ своимъ волшебнымъ жезломъ. Въ теченіи нѣ сколькихъ часовъ, бо̀ льшая половина спасшагося въ горахъ народа сдѣ лалась ея жертвою, покрывъ долины и утесы безобразными, отвратительными трупами. Тѣ, которые выдержали первый ея приступъ на послѣ днее убѣ жище скудныхъ остатковъ нашего рода, были повержены въ опьяненіе, не чуждое даже [164]нѣ которой веселости. Я упалъ безъ чувствъ на камень.

Не знаю, какъ долго оставался я въ этомъ положеніи, но, очнувшись, я почувствовалъ въ себѣ всѣ признаки сильнаго похмѣ лья. Мои товарищи чувствовали тоже, хотя изъ нихъ только немногіе были свидѣ телями моего пробужденія. Мы страдали головною болью, тошнотою и оцѣ пенѣ ніемъ членовъ, и въ то же время были расположены къ рѣ звости. Поселеніе, которому я принадлежалъ, состоявшее только изъ пятидесяти человѣ къ мужчинъ, женщинъ и дѣ тей, въ одно это происшествіе лишилось тридцати двухъ душъ; и мы тотчасъ пустились обнаруживать нашу новую, и для насъ самихъ непонятную, склонность къ шалостямъ, бросая, съ неистовымъ хохотомъ, трупы усопшихъ нашихъ товарищей съ обитаемаго нами утеса въ пропасть, лежащую у его подножія. Разыгравшись, мы хотѣ ли-было швырнуть туда же и нашимъ астрономомъ, Шимшикомъ, и простили его потому только, что онъ обѣ щалъ кувыркнуться три раза передъ нами, для нашей потѣ хи. Но, еслибъ Саяна попалась мнѣ тогда въ руки, я бы съ удовольствіемъ перебросилъ ее чрезъ весь Сасахаарскій хребетъ, такъ, что она очутилась бы на развалинахъ кометы.

Вмѣ стѣ съ этою злобною веселостью въ сердцѣ, ощущали мы еще во рту палящій, кислый вкусъ, очевидно происходившій отъ воздуха, ибо, не смотря на всѣ употребленныя средства, никакъ не могли отъ него избавиться. Но гораздо изумительнѣ йшее явленіе представлялъ самый воздухъ: во [165]время нашего опьянѣ нія, онъ очистился отъ туманнаго пара и отъ пылавшаго въ немъ пламени, но совершенно перемѣ нилъ свой цвѣ тъ, и казался голубымъ, тогда-какъ прежде природный цвѣ тъ неба, въ хорошую погоду, былъ свѣ тло-зеленый. Шимшикъ, у котораго дѣ ло никогда не стало за причиною, объяснилъ намъ эту перемѣ ну тѣ мъ, что кромѣ плотной, каменной массы ядра, комета принесла съ собою на землю свою атмосферу, составленную изъ паровъ и газовъ, большею частію чуждыхъ нашему воздуху: въ томъ числѣ вѣ роятно былъ одинъ газъ особеннаго рода, одаренный кислымъ и палящимъ началомъ; и онъ-то произвелъ этотъ пожаръ въ воздухѣ, который, отъ смѣ шенія съ нимъ, пережегся, окисъ, и даже преобразовалъ свою наружность. Шимшикъ, можетъ-статься, разсуждалъ и правильно, хотя онъ много вралъ, бездѣ льникъ! …

Какъ бы то ни было, мы скоро удостовѣ рились, что нашъ прежній, сладкій, мягкій, благодѣ тельный, цѣ лебный воздухъ уже не существуетъ; что приливъ новыхъ летучихъ жидкостей совсѣ мъ его испортилъ, превративъ въ составъ безвкусный, вонючій, пьяный, ѣ дкій, разрушительный. И въ этомъ убійственномъ воздухѣ назначено было отселѣ жить роду человѣ ческому! … Мы съ трудомъ вдыхали его въ наши груди, и, вдохнувъ, съ отвращеніемъ немедленно выдыхали вонъ. Мы чувствовали, какъ онъ жжетъ, грызетъ, съѣ даетъ наши внутренности. Въ однѣ сутки всѣ мы состарѣ лись на двадцать лѣ тъ. Женщины были въ такомъ отчаяніи, что рвали на себѣ волосы и [166]хлипали безъ умолку. Мы съ Шимшикомъ только вздохнули при мысли, что въ этомъ воздухѣ жизнь человѣ ческая должна значительно сократиться, и что людямъ впередъ не жить въ немъ по пяти сотъ и болѣ е лѣ тъ^[10]. Но эта мысль не долго могла огорчать насъ: въ два дня мы такъ привыкли къ новому воздуху, что не примѣ чали въ немъ разницы съ прежнимъ, а смерть уже стояла предъ нами въ новомъ и еще грознѣ йшемъ видѣ.

Въ горахъ пронесся слухъ, что Внутреннее Море (гдѣ нынѣ Киргизская и Монгольская Степи^[11]) выступило изъ своего ложа и переливается въ другую землю; что оно уже наводнило все пространство между прежнимъ своимъ берегомъ и нашими горами. Выходцы, занимавшіе нижнюю полосу хребта, оставивъ свои поселенія, двинулись толпами на наши, устроенныя почти въ половинѣ его высоты, внутри самой цѣ пи. Они принесли намъ плачевное извѣ стіе, что подошва его уже кругомъ обложена моремъ, вытолкнутымъ изъ пропастей [167]своихъ насильственнымъ качаніемъ земнаго шара, и что мы совершенно отдѣ лены водою отъ всего свѣ та. Тревога, безпорядокъ, отчаяніе, сдѣ лались всеобщими: можно сказать, что съ той минуты началась наша мучительная кончина. Мы разстались съ надеждою.

Свирѣ пый вѣ теръ, съ обильнымъ дождемъ и вьюгою, разметалъ по воздуху и пропастямъ непрочные наши пріюты и насъ самихъ. Десять дней сряду нельзя было ни уснуть покойно, ни развести огня, чтобъ согрѣ ться и сжарить кусокъ мяса. Все это время держались мы обѣ ими руками за деревья, за кусты и скалы, и нерѣ дко, вмѣ стѣ съ деревьями, кустами и скалами, были опрокидываемы въ бездны. Между-тѣ мъ вода не переставала подниматься, волны вторгались съ шумомъ во всѣ углубленія и ущелья, и мы взбирались на крутыя стѣ ны хребта, всякій день выше и выше. Верхи утесовъ, уступы и площадки горъ, были завалены народомъ, сбившимся въ плотныя кучи, подобно роямъ пчелъ, висящимъ кистями на древесныхъ вѣ твяхъ. Всѣ связи родства, дружбы, любви, знакомства, были замыты: чтобъ проложить себѣ путь или очистить уголокъ мѣ ста, тѣ, которые находились въ серединѣ толпы, безъ разбора сталкивали въ пропасти стоявшихъ по краямъ утесовъ. Оружіе сверкало въ рукахъ у каждаго, и сопротивленіе слабѣ йшаго немедленно омывалось его кровію. До-тѣ хъ-поръ мы питались мясомъ спасенныхъ нами животныхъ, особенно лошадинымъ, верблюжьимъ и лофіодонтовымъ; но теперь и этого у насъ не стало. Ежели кто-нибудь [168]случайно сохранилъ малѣ йшій запасъ живности, другіе, напавъ на него шайкою, похищали у несчастнаго послѣ дній кусокъ, нерѣ дко вмѣ стѣ съ жизнью, и потомъ рѣ зались между собою за исторгнутую изъ чужихъ устъ пищу. Разбои, убійства, насилія, мщеніе, ежечасно цѣ лыми тысячами уменьшали количество горнаго народонаселенія, еще не истребленнаго ядомъ повальныхъ болѣ зней и неистовствомъ стихій. Казалось, будто люди поклялись искоренить свой родъ собственными своими руками, предоставивъ всеобщей погибели природы только трудъ стереть съ планеты слѣ ды ихъ злобы.

Наконецъ, начали мы пожирать другъ друга....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 Следующая ⇒