Николай Анатольевич Шпыркович 20 страница

Варька, тем не менее, продолжала в голос реветь, так что рукав куртки Старого, в который она уткнулась, потемнел от слез.

В дверь небольшой палаты, где каталка с телом маленького следопыта выстаивалась два часа после смерти, зашла Вера Петровна, та самая врачиха, что принимала их ночью

— Ну, что, как там наш Банан? — громко задал ей вопрос Старый. Правильно, вообще-то: о живых надо думать, мертвым все равно уже. И, как-то, действительно: пропал горький, щемящий комок в горле у Артема, вскинул голову Кусок, последний раз смахнул с лица слезы командир. Даже Варька престала реветь в три ручья и лишь автоматически продолжала всхлипывать — но все реже и реже.

— Ну, получше, конечно, — осторожно сказала женщина. — Легкие расправились. И ухом слышно, и на рентген его свозили. Вот: — она передала Старому листок бумаги, на котором было мутноватое — но все же изображение грудной клетки.

— А, КРГ-ешная, понимающе кивнул Старый рассматривая распечатку снимка.

— Да, повезло, что нам тогда эту установку смонтировали, прямо перед самой Бедой, — подтвердила врачиха. — Если бы не она — не знаю как бы мы рентген делали. Аппаратов рентгеновских, причем хороших, портативных — не проблема достать. А вот пленка…

— Понятно, — кивнул головой Старый, продолжая изучать распечатку, — вот тут вроде, полоска воздуха еще есть, — провел он пальцем вдоль изображения грудной клетки. — Но, согласен, рассосется само. А сознание?

— Практически, ясное. По крайней мере, по шкале Глазго — не менее 14 баллов, а, может и всех пятнадцать. Ну, может, легкая задержка при разговоре.

— Так мы пройдем к нему, можно?

— Ну, вам то кто здесь откажет? — улыбнулась та, почти не раскрывая рта, но глаза ее весело блеснули, — раз уж вы самого Тимура прятаться заставили…

…Тимура Крысолов тогда, действительно, если бы нашел — наверное, убил бы. Услышав о смерти своего следопыта, командира охватила ярость. Он ринулся на этаж, где, согласно указателям располагалось начальство. Хоть Старый и говорил, что надо бы разобраться, не лететь сгоряча, да и вообще — не выбросили же Сикоку, Крысолов не хотел ничего слушать. Немудрено, что весь персонал такой зашуганный сидел. Артем, вообще-то тоже разъярился, и был готов пострелять любого — и даже тех же врачей, а уж эту сволочь в костюмчике — так за счастье. Охранник, стоявший у двери только кадыком глотнул, когда их увидел.

— У себя?! — рявкнул Крысолов еще издали.

С охранника, как будто веником смахнули всю крутизну, и он что-то виновато забормотал, сторонясь с их пути, впрочем Крысолов его не стал и слушать. Пинком под ручку он попробовал высадить дверь, но замок в нее был врезан крепкий — так что она не поддалась и второму удару. Тогда, не долго думая, командир выхватил пистолет и всадил несколько пуль в никелированную пластину — какая-то деталь с тонким звоном отлетела и врезалась в стену рядом со вжавшимся в нее охранником. Явно не в себе командир был — так можно и на рикошет нарваться. Крысолов снова, шалея, долбанул со всей мочи ботинком в дверь, вокруг косяка обвалилась штукатурка, в воздухе повисла тонкая пыль…. Наконец, искореженный замок не выдержал, и после очередного удара дверь распахнулась настежь — Крысолов едва не провалился внутрь пустого саенковского кабинета. Впрочем, то, что кабинет пустой — они все, и, кажется даже сам Крысолов, поняли еще до того, как туда ворвались. Наверняка, другая была бы реакция и у охраны, да и у самого Саенко, будь он, по-прежнему, на месте. Крысолов сгреб за грудь побледневшего, несмотря на загар, охранника и прошипел ему прямо в лицо:

— Скажешь, где он — будешь жить. Зомбану…

Злоба из глаз командира исходила лютая — прямо как у зомбака свежеиспеченного, так что охранник, видно было, реально испугался — даром, что на полголовы выше был

Испуганно тряся нижней губой, и судорожно открывая рот, он нашел в себе наконец силы выдавить:

— Уехал он…. Сразу, как ему сказали, что вы сюда с военными едете… Не знаю, честно…

Может, взбешенный Крысолов и кончил бы охранника — судя по тому, что о них Иван рассказывал, наверное, так и надо было сделать — но тут уже Старый незаметно как-то оттер от него командира.

— Потом найдем, — негромко сказал он, — а пока — давай к Сикоке, командир…

…Банан про Сикоку уже знал, и болезненно скривился, когда увидел их у своей кровати. Не заплакал, правда, да и они изо всех сил постарались подбодрить товарища. Старый особенно постарался: он в таких красках расписывал, как Артем выдирал Варьку из под поваленного дерева, что даже Кусок, все еще игравший желваками, заулыбался, а к концу рассказа у всех уже отлегло. А Артем это уже и раньше знал: какие ни будь похороны печальные — а уж их то он насмотрелся еще и до Беды, и, тем более, потом… Да, так вот: вроде кажется, что совсем невмоготу, и не время шутковать не та минута, а — пошутит кто-то, вспомнит о покойнике веселое что, или так даже — отвлекутся люди, заулыбаются — а там и дальше горевать можно. Но уже легче стало, а так, если все время пружину крутить — так и порвется она. Во всем меру знать надо, даже в горе. Вот даже, как мать хоронили — плакали все конечно, а и смеялись тоже, особенно, как батя рассказывал, как они на лодке плавали и перевернулись…

…Хоронили Сикоку, вернее, Цоя Кима Паковича, так Крысолов в свидетельстве о смерти указал, на следующий день, еще до обеда. Вскрытия не проводили, Старый сказал, что теперь хоть с этим легче стало — прямо, как в Израиле, где его друг патологоанатом до Херни работал. Так он, говорил, совсем навыки вскрытия там за несколько лет жизни подрастерял: мало того, что от вскрытия все по религиозным соображениям отказываются, так и тело по законам что иудейским, что мусульманским, должно быть захоронено в день смерти до захода солнца — какое уж тут вскрытие. И тоже понятно — на их то жаре покойнику долгонько залеживаться не след, не то, что у них, где ту же Колбасиху четыре дня не могли похоронить. Морозы в ту зиму стояли такие лютые, что мужики не могли никак могилу выкопать — так земля промерзла. На все два метра, что под могилу тогда положено было. Так вот четыре дня ломами и долбили. А кострами греть, как все шибко знающие советуют — так тоже не сильно способствует: земля в грязь превращается, плюхаешь потом ломом в эту грязюку, так еще больше заманаешься. Ну, и потому еще, наверное, три дня покойник у нас лежит — что расстояния не те. Пока вся родня по нашим дорогам соберется — как раз, глядишь, пара деньков и пройдет. Вот в последние годы, перед Херней, Артем запомнил, три дня уже никто не держал — хоронили на следующий, ну на второй день — если, конечно, не такая засада, как с Колбасихой получилась. А почему? Машины у всех появились, другой транспорт, быстрее доезжать стали. Кто уж совсем дальний из семьи — так тот и в три дня не успеет. А вот у Сикоки — никак ему тот Ким Пакович не ложился на язык — никакой семьи не было. Вернее, была когда-то — да вся в первые дни и пропала, в Питере. Жена, сын и оба родителя. Так что — одна у него теперь семья осталась. Команда. Они его и проводят.

Земля на поселковом кладбище была мягкой, песчаной, не то, что у них в Васильевке — там то глина одна. Кабы раньше знать, что под покойников понадобится не два, а три метра копать — с меньшей глубины дикари неведомым образом тело чуяли, и стремились раскопать свежую могилу — так надо было бы и им выбирать место, не где покрасивше, а где полегче. А так, да — кладбище у них красивое, на горке, березами все поросло, а начнешь копать, тем более на такую глубину- семь потов сойдет, тяжелая земля. Может, потому и начали у них в Васильевке, да и в Белореченке тоже, в огне хоронить — там то, уж точно никаким зомбакам не достанешься. Старики, правда, некоторые, все равно упорствовали — не хотим, дескать, а то неизвестно — где там от меня пепел, а где от головешки. По Артему, так это как раз — абсолютно однохренственно. А и старики, посмотрев, как пытается разрыть неглубокую могилу очередной дикарь, все больше и больше соглашались на кремацию — так батя это обзывал. Ну, или договаривайся — чтобы поглубже копачи рыли. Так с трех метров землю не пошвыряешь в легкую — ведрами надо поднимать, времени куда больше уходит.

А вот здесь — хоронят больше, как раньше, и тоже ясно — почему: людей в поселке много, мрут чаще — не напасешься дров на погребальные костры — в момент все деревья на них изведут. Это, кажется только, что человек сгорит запросто в пепел — а попробуй, спали его! Пару кубов точно, ухайдакать надо. И, это, ясно какой запах в поселке стоять будет — у них то в деревне кладбище на отшибе, нарубил дров на костерок — и порядок, ветер все в сторону относит, с горки-то. А вот то, что людей здесь больше — для похорон в земле — как раз хорошо, можно много людей поставить яму рыть, попеременно будут копать — так и не устанут.

Да, так вот, земля хорошая здесь — когда-то здесь, наверное, бор сосновый стоял, а потом свели его, дерна не образовалось. И то хорошо еще, что новых деревьев здесь сажать не стали — корней не наросло, а старые перегнили все. Вот и хорошо получалось у них с Крысоловом — песок шуршал, ложась в кучу наверху, камней тоже в грунте не было, так, мелкие камешки иногда о лезвие лопаты почиркивали. После того, как они подустали, их сменили Кусок с Иваном-фельдшером. Кусок уже избавился от трубки в горле, только повязку наклеили ему в больнице. Хорошо все же, что пока еще вирус этот всех микробов, по большей части, давит, так что не приходится за инфекцию опасаться. Еще им помогал тот самый пузатый старшина, что вместе с ними в больницу в кузове ехал. После того, как они в больнице шороху навели, обеспечив им прикрытие — его отряд вызвал старлей, утрясали они какие-то вопросы, где-то, кому-то и перепало — кто не захотел новый расклад признавать. До большой крови, правда, как и предсказывал Старый — дело не дошло, все обошлось парой расквашенных физиономий да тройкой выбитых зубов. Надо сказать — правильно они все же сделали, что с вояками тогда скорефанились — не будь их, да сунься Крысолов после смерти Сикоки в кабинет Саенко — может, и наломали бы дров — особенно, если бы большая часть охраны хозяина больницы была с ним в тот момент, а не шаталась бы сейчас неизвестно где.

О том, как прошла смена власти — им старшина рассказал, пока отдыхали:

— … А чего там, — его ловкие пальцы вертели самокрутку из тонкой бумаги телефонного справочника. У бати такой тоже был — как с сигаретами перебои пошли, так все самосад начали растить, а справочники вот эти как раз под закрутки сгодились, бумага тоненькая, считай, как та же папиросная — вот их Серега-торгаш и возил из города, и к ним в деревню. Ныл все, что далеко, а справочников мало, — какая им нахрен, разница. Этот Совет их только боялся, чтобы мы на все их добро лапу не наложили, а как узнали, что только бандитскую долю забираем, да еще и разделить собираемся — аж расцвели. Один только там взялся выступать, типа" …незаконный захват!.. права собственности! " — так они попросили с ним наедине поговорить. И вот же беда, — огорченно вздохнул старшина, — пока они с ним разговоры разговаривали — у него там сердечный приступ случился. Так что ихнему председателю экстренно пришлось несогласного этого упокаивать — прямо в затылок. Ну, а поскольку место в Совете освободилось — они его полкану нашему любезно предложили.

Хотя, думаю, — тут он понизил голос, — это они, как урологи говорить любили " медленно оттягивают свой конец". Наш Захарыч раз уж сюда влез — свои порядки по-любому наведет, и пусть только какая-нибудь сука ему " сердечный приступ" устроить попробует. Только, думаю, пользы от этого будет больше, — убежденно проговорил он. — Вон, он с утра только сегодня заявился, и сразу — в дела. " Солдатское радио" донесло, что первым делом — больничку эту обобществил. А то, действительно, понимаешь, — он возмущенно затянулся, — сидит тут, как упырь какой. Простому человеку и полечиться нельзя. Хитрый гад, затаился где-то, в поселок носа не кажет. Они тут, вообще… Как нэпманы какие. И дисциплины — никакой. Слушай, — доверительно сказал он Крысолову, — шли бы вы к нам, а? Ну, вот что вы шатаетесь по лесам да буеракам? Нарветесь же, рано или поздно, уже считай, нарвались. Ну, вот если бы не мы — то вы бы что? А с вашей хваткой и опытом — вам бы у нас цены не было. Сейчас здесь — работы масса, у нас людей не хватает. Весь этот Совет ихний — тьфу и растереть, Захарыч его подомнет. С областью правда, уладить надо…, но это ерунда. Ты ж вон видел нашего старшего? Ну, старший лейтенант, Потапенко? Это ж орел, он еще посмотришь, крылья-то расправит. Я с ним, между прочим — в очень даже неплохих отношениях, так что перед вами слово замолвлю. Ребятишек своих подучим, местных тоже призовем, а то, понимаешь, торгуют они, бизнесмены хреновы. Артем, вон ваш, хлопец какой боевой. А таких в деревнях и еще найти можно. А тогда нам и область не указ — оседлаем Волгу, вообще лафа будет. — здесь он как — то осекся, косо на них глянув — не лишнего ли болтанул?

— " …И пошел наш урядник ввысь, как цыган по лестнице на небо…" — бормотнул Старый в сторону. Крысолов же не то, чтобы отказался — но как-то ловко так повернул дело, что предложение хорошее, конечно, даже замечательное, и после окончательного завершения операции обязательно надо будет поговорить об этом…. ну, как ребята поздоровеют… Непохоже вообще-то, было, чтобы старшина ему поверил — во всяком случае, больше разговоров о том как им здорово у них будет, не вел. Не молчал, правда, балагурил, покуривал, похохатывал — но и только. А вот Куску, Артем видел, речь старшины как-то и глянулась — глаза у него заблестели, и слушал он его внимательно. Ему и самому представилось, что неплохо было бы к воякам примкнуть…. Впрочем, скоро они довольно сильно углубились, копать стало труднее. Приходилось вверх поднимать ведра, не до разговоров стало. Когда отдыхали в очередной раз, Кусок, до того молчавший, странным своим шипо-голосом рассказал, что на Кавказе так и вовсе не хоронят. Но и не сжигают — дерева мало, не всегда достать можно. Так они там придумали мертвых своих на камнях оставлять — в недоступном месте, ну или на помосте каком. Столбы только надо, говорил, обязательно железом оббить. Вот, а потом — их уже птицы расклевывают, а кости они потом толкут в порошок, а там уж — от достатка зависит — если род богатый — так и кости в тесто замешивают и птицам отдают. А нет — так просто по ветру развеивают. Артему чудно показалось, а Старый только плечами пожал:

— На Тибете так всегда и делали, испокон веков и даже до Херни. Оттуда, наверное и пришло, хотя и сами могли додуматься. Ничего нового под луной нет, и все было. Может и та же Херня, на Тибете. Чем дальше мы в этом мире живем, тем больше, я убеждаюсь в том, что у человечества этот случай — просто в череде многих ему подобных. Что, в общем-то, не может не радовать: выходит, род людской эту беду благополучно переживал, да так, что и забывал напрочь о ней до следующего раза. Так что-то — как у тех же аборигенов, австралийских — песни да легенды, да мифы… Ну, или как у нас — страшные сказки про то, что на Лысой горе копать нельзя…. А чего нельзя — про то только пять поколений помнили — что там зомбаки недобитые лежат, а шестое — уже забыло. Даже вот то, что покойникам дорогу еловыми лапками устилают, вперед ногами несут, а самих без обуви хоронят (откуда " белые тапочки" — то и пошли, в них и вправду хоронили, а поначалу — и вправду без обуви! ) — чтобы оживший мертвяк, во-первых, дорогу к дому не запомнил, а только бы на погост, во-вторых — если и вздумает возвращаться, все ноги бы исколол, босые. И, я так думаю — поначалу там не веточки еловые были, а натуральные колючки сшипами в палец, а на могилках не веночки ставили, а целые заграждения из тех же ветвей еловых — вроде этакой " спирали Бруно" того времени.

— Про ноги и венки — это вряд ли, — усомнился Крысолов. — Зомбакам ведь по фигу боль.

— А кто знает, какие тогда зомбаки были? — возразил Старый. — Я думаю, что наша " шестерка" отличается от вируса того времени, как штамм бациллы чумы, взращенный в отряде 731 Квантунской армии, от такой же чумы — но: обыкновенной. Может тот вирус только через укус передавался, а обыкновенный покойник " от старости" лежал себе смирнехонько, может те зомби и боль чувствовать могли. Я вот только знаю, что никакое действие человек не будет выполнять сколь-нибудь долго, если под ним нет твердого, просто таки убойного обоснования. А елки на дорогу мертвецам — как минимум, тысячу лет кидают, а мне так сдается — и куда как больше.

Могилу они закончили копать уже ближе к обеду и по очереди вылезли по короткой приставной лестнице. Скоро и Сикоку привезли, на " буханке" больничной.

Банан тоже на ней приехал, и хотя видок у него был еще тот: с темными кругами под глазами, с синевой возле крыльев носа — издаля точно можно и за зомбака принять, как того же Дмитрия когда-то — держался он уже уверенно, даже пижонистость давешняя начала возвращаться: халат больничный, такой же синий, как Дмитрия, он этак небрежно запахивал, не вынимая рук из карманов. Кстати, халат этот называется " халат госпитальный", вот — это Старый уже Артему сказал, при случае. Т-е-еплый, говорит, особенно если тот еще, что при Союзе сшили, на дежурстве, если ночью в другой корпус зимой бежать надо — незаменимая вещь.

Пижонистость эта, впрочем, с него слетела быстро — как только открыли обитую жестью крышку гроба. Он понуро всматривался в начавшее меняться лицо следопыта и плечи его начали мелко подрагивать.

Варька тоже приехала, и Дмитрий — с дежурства отпросился, сказал. Говорить долго не стали — а чего говорить? Дать над гробом клятву свирепых морфов безжалостно уничтожить? Или заслуги покойного над вырытой ямой начать перечислять? Глупо как-то — вот и не говорили они ничего. На длинных веревках в могилу гроб опустили, да Крысолов, порывшись в кармане, нашел несколько гильз и бросил их на крышку — это традиция такая у охотников. Зарыли тоже быстро, дали залп, из того, что было у кого. Из подобранных гильз, опять таки, на могиле крест выложили. Вот и закончен твой путь, следопыт Сикока. Цой Ким Пакович, повар ресторана корейской кухни. По нынешним временам — так и очень хорошо закончен. " В месте злачнем, в месте покойнем" — так как-то батя читал по старому молитвослову. Артем еще тогда удивлялся, что, мол, как это: в нехорошем, " злачнем" месте человеку надо находиться, но батя объяснил, что это просто из старого языка выражение, в " богатом злаками" месте просто означает. Вот как у них деревня — тоже можно сказать — злачное место.

— … А Сикока — он и вправду поваром был? — спросил Артем Старого. Они поминали умершего товарища в одной из многочисленных закусочных поселка, ориентированных на лекарственных караванщиков. Поначалу хотели примоститься в той самой кафешке в подвале больницы, где они вчера утром с Крысоловом завтракали, в то время, как их тачку заныкали (нашлась, нашлась машинка-то — хоть и не в больничных гаражах, а рядом где-то — а вот, нарисовалась. Подошли охранники больничные, да и спросили так невинно — не ваша ли " Нива" красненькая у ворот стоит. Ага, пятидверная…. Да нет, не знаем, мы подошли — а она уже стоит, ну мы слышали, что у вас такая была, дай, думаем, скажем…), но как то сыты уже по горло были все этой больницей. А Банан с Куском аж рвались из нее. Удивительно даже, как это такие, как Старый и Дмитрий этот в таких учреждениях всю свою жизнь проводили, и не надоедало оно им. Вот и Варька, туда же…

Старый поморщился:

— Ай, ладно, из Сикоки повар был, как из Куска — балерина. Как он сам говорил, он обыкновенным работягой где-то в конторе пахал, разве что, без охоты жить не мог. А это уж потом его земляк какой-то на работу в ресторан к себе взял — Сикока на корейском базарил лучше даже самого хозяина, вот он и впаривал посетителям — дескать, шеф-повар у меня из самого Сеула, самые ответственные блюда готовит, к людям в зал его выводил. Сикока им в белом халате покланяется, на корейском их, улыбаясь, в пешее эротическое путешествие пошлет, а те довольные, как слоны, чаевые ему башляют. Посетителям то и невдомек было, что всю эту ихнюю корейскую экзотику русский Толик да татарин Джамаль строгали — за что им Сикока честно две трети чаевых и отваливал. Мы его один раз только и уговорили собаку приготовить. Он и приготовил, только сдается мне, собачку уже зомбанутую где-то взял… Мы с тех пор и зареклись его готовить просить. А следопыт — да, хороший был.

Старый, Кусок и Крысолов, замолчав, выпили. Так получилось, что опять их осталось только шестеро — Дмитрий ушел на дежурство, хоть и бросил тоскливый взгляд на стол, Ивану тоже надо было куда-то ехать. Даже старшина, поняв, по-видимому, что на его посулы и завлекательные рассказы не больно-то купились, после похорон быстро распрощался с ними и укатил к своим. А может, дисциплину, ярым поборником которой он был, не захотел нарушать. На прощание, правда — снова попробовал их к себе заманить, несколько туманно выразившись: " …ну, если что — давайте к нам, всегда примем…".

Артем, Варька и Банан — не пили, в общем-то. Варька и Артем — по причине не сильно большой любви к этому делу, а Банан — стерегся, Старый ему поберечься велел. Как он объяснил, не столько оттого, что ему алкоголь по мозгам стукнет, а чисто чтобы, захмелев, Банан не дернулся резко и чего — нито в боку себе не повредил. Трубку-то из бока, по которой у него воздух оттуда откачивался, ему только сегодня утром удалили, — вон, Банан до сих пор морщится, как повернется неловко.

Про старшину Артем осторожно Крысолова и Старого расспросил: а чего, дескать, может и вправду — к ним? Типа разведгруппы? Тем более, раз уж оседать решили? Но Крысолов лишь невесело покачал головой:

— Если, хотя бы, знать, что Захарыч тот здесь еще лет десять железной рукой править будет — тогда, куда ни шло еще. Мне кажется, что ему своего удела — по горло хватит, только чтобы порядок в нем навести. С ним, я думаю — можно было бы и жить здесь, относительно мирно. А вот старлей тот, да еще со старшиной нашим, те, видать — на большее замахнулись, куда как на большее. Жаден по натуре человек: достался ему кусок, что двумя руками держать надо, все равно — второй норовит, хоть пяткой ухватить.

— Опять же — обычное " собирание земель". Даже в те времена, когда и границы были прочерчены не то, что по карте — по земле! и ООН была и прочие раздолбайские организации разные, достаточно было мало мальской заварушке где-нибудь произойти, и все: границы начинали кроить, как Рабинович — брюки. А уж теперь то… И, понятное дело, тот, кто круче всех окажется — через энное количество лет героицкую сагу накатает: как он раздробленную державу из руин подымал, и со всеми прочими, кои даже не человеки были — а нелюди пополам с морфами, неустанную борьбу вел, до тех самых пор, пока не поднялась великая Держава… да хоть бы и, Белореченская — чем это хуже, чем та же Московская. Сейчас как раз такой этап и начинается. Устаканилось, мало-помалу, быток наладился, производство, хоть какое — вот и начали смотреть: а где чего и не мое, да лежит хорошо.

— Главное — это везде сейчас, — согласно кивнул головой Крысолов. — Вон в Штатах бывших — целых восемь президентов — и все законно избранные.

— Уже восемь? — изумилась Варька.

— Ну да, размножаются, как кролики. Вроде, четыре белых, один черный, три латиноса — на самом юге, и один китаец. Утверждает, что он — незаконнорожденный сын Джорджа Буша, которому тот всю власть еще во время своего правления передал. Многие верят. Да и у нас: посчитать, сколько Лжедмитриев в " долгий танец" отправили… — Старый махнул рукой.

— И даже не это, — Крысолов вяло прожевал кусок шашлыка, что им приготовили, знатнецкий, надо сказать, шашлык, из свинки, чтобы там хозяин больничной забегаловки им не говорил.. — Можно было бы и с ними державу строить, да вот только, силенок у них, вижу — маловато совсем будет. А значит — либо сомнут их, что для нас не есть хорошо, либо…., либо они действительно сколотят себе государство, оторвав там-сям кусок, а это значит, что пойдут они на такие подлости и хитрости, чтобы этого достичь, столько крови прольют…. Как он там сказал, старшина этот: " …не хватает сил одеяло на себя перетянуть"? Как бы не замерзнуть в этих краях кому нибудь, без одеяла-то. Не стоит с ними, пожалуй. В любом случае, ближайшие годы здесь — это непрерывная драчка с соседями, лямка, и перспектива зомбануться в бою за какой-нибудь стратегически важный хутор. И, уж поверь — знаний тебе дадут здесь — исключительно одного направления — военного. Им сейчас нужны — солдаты. Если и строить державу — так уж с тем, кто посильнее, хоть с тем же Кронштадтом.

Место им хозяин отвел в отдельной комнатенке, и двери были плотно прикрыты, но разговаривали они все равно вполголоса — мало ли. Неуютно Артем все же себя чувствовал в поселке. Вот уж точно: злачное место. Без перевода со старославянского.

— Ну, вы циники прямо какие-то — Варька с некоторым возмущением двинула по столу тарелку.

— Варенька, — вкрадчиво спросил Старый, — а вы задумывались когда-нибудь над смыслом слова " цинизм"? Откуда это пошло? Вот нас, медиков, в цинизме только ленивый не обвиняет.

— Так, это, — Варька озадаченно глянула на Старого, с любопытством взиравшего на нее прищуренным глазом, сквозь прозрачную бутылку. — Ну, цинизм — это плохо.

— А что — " плохо"? Почему?

— Ну…, ну не знаю…, кстати, циник — это от цианистого калия, что ли?

— Ага, — глубокомысленно пробормотал Банан. — Сейчас Старый ей опять про холм загрузит.

— И загружу, — легко согласился Старый. — Был такой, в древних Афинах. Там каких только, в этих Афинах, философских школ не было: и стоики, и перипатетики. А вот те, кто на Кинийском, или иначе, Цинийском холме обитали и вокруг него — циники. Учили, что надо в этом мире обходиться без ложных условностей. И никакой связи с цианистым калием. Среди прочих — к циникам и Диоген относился. Да-да: тот самый, что в бочке жил, днем с фонарем по городу шатался — " человека" искал, с царем Александром Македонским беседовал — солнце просить не заслонял, ну, и прочее разное. Среди этого самого " прочего разного" — Диоген прилюдно, не стесняясь, занимался мастурбацией, а когда его стыдили, спокойно отвечал: " Ах, если бы так же легко можно было бы утолить голод". Вот и пошло — циник, значит не соблюдающий общепринятые установленные нормы. А ведь, если вдуматься — Диоген ничего, кроме правды не сказал. Надо думать, философ наш был всего-навсего эксгибиционистом — из тех, что в парках в плащах распахнутых на дорожки перед посетительницами выпрыгивают, " прелести" свои демонстрируя. Вот только никто их циниками не именует, и даже просто философами, хотя делают они ровно то же самое, что и Диоген. Вот и стало название нормальной, в общем-то, философской школы нарицательным для обозначения таких людей. Каких? А таких, как Генрих номер четыре, что перешел из протестантства в католичество, заявив — " Париж стоит мессы" — " цинично" заявив, по мнению его бывших соратников. Циником назвали американского президента, назвавшего генерала Стресснера: " Он сукин сын, но он — наш сукин сын! ". Ну, и нас — когда циниками называют? — и сам же ответил: — Когда мы, как и Диоген, и президент, и Генрих Наваррский говорим п р а в д у. Только говорим мы ее, не пряча в разноцветные обертки " скромности", " порядочности" и еще чего-то там, что люди понавыдумали, лишь бы не слышать этой вот грубой, неприкрытой п р а в д ы. Правды, узнав которую, нельзя будет жить, оправдывая самого себя: " А я же не понял, что он — такой! А я же и не предполагал, что так все кончится! ". Спрашивает нас кто нибудь: " …а когда он выздоровеет? ". А мы прямо в лоб: " Да никогда! Будет ходить под себя, мычать, еду — только с ложки кушать. А заведений по уходу за такими больными — нет и не предвидится. Так что ухаживать за ним придется вам. А если не ухаживать? Тогда быстро покроется пролежнями и помрет". Цинизм, ясное дело… Наверняка, тем же соратникам короля хотелось бы, чтобы он какой-нибудь бы более благовидный…

— Эх, слово то, какое — б л а го — в и д н ы й! — со смаком произнес Банан.

— Ага… благовидный повод для измене своей вере нашел. Ну, сказал бы что-нибудь, типа: " … скрепя сердце, с болью в душе, ради блага родимой Отчизны! " — и все! Живи себе дальше. Пользуйся приобретенными выгодами — ну, и мы… с тобой рядом. Так нет же, сука: так ясно высказался, что нет сомнений, для чего ты эту историю с перекрещиванием затеял — чисто ради бабла! А нам как после этого жить — с тобой же, падлой, здороваться надо, улыбаться тебе надо, а, значит, полностью соглашаться с тем, что ты сказал. А, следовательно — и самим такими же, как ты, становиться…. Можно, конечно, руки тебе не подавать, но это — уже чревато. Вот потому и не любят циников, что рядом с ними — не поиграешь в эту веселую игру: " Ах, какой же я простодушный и доверчивый! ". Хотя, по мне — мир этот был бы куда более честным, будь в нем побольше циников. Может, и Херни этой всей в нем не было бы…

— А вот я читала писателя одного, фантаста, так он сказал, что-то вроде: " Истина — маскировочная одежда для цинизма".

— Ну, тут можно аж от Понтия Пилата разговор вести: " Что есть истина? " — и так далее. Мне, вот про истину, ну правду, короче, больше всего выражение Шишкова нравится, в его " Таежном волке": " …Людская правда — круг на оси вертится, как колесо. Идет колесо — хватай! А через сто лет другую правдусхватишь; а та правда, старая, уж кривдой будет. А колесо крутится, вертится тихо-тихо, и через тыщу лет старая кривда опять в правду обернется. И поймают людишки старую правду-кривду, и снова правдой назовут ее, и за новую кривду-правду большую кровь прольют…". А ведь, так и есть: даже на нашей памяти понятие " правды-кривды" менялось. А уж теперь и подавно: многие вещи, что до Этого смотрелись дико и были бы восприняты, как однозначно, циничные — теперь воспринимаются, как нормальные — те же зомбаки сторожевые. Так что прав был герой Шишкова, Леонтий Бакланов, в одном только ошибался: колесо иногда резко ускоряет свое вращение, да еще так, что если стоишь неловко — так ободом долбанет, что мало не покажется. А может и насмерть зашибить…

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒