Благодарности 4 страница

Я выхожу из сарая, смахивая с плеч пожухлую траву.

– Привет, Маркус!

Через полгода после приобретения дома мы купили и причал, а Пол подыскал в Вустере старую баржу. С тех пор за нашим садом плавает «Мария‑ Роза», периодически выполняющая роль выездного офиса Форвуда. Сейчас ее арендуют студенты Макс и Маркус, знакомые наших знакомых. Мы с Полом несколько недель спорили, голубые они или нет, но Джесси успокоила нас, переспав с Максом при первой же встрече на барбекю в нашем саду. На следующее утро она появилась в кухне озорная и одновременно смущенная. Она выпила крепкий черный кофе, чтобы унять шум в голове, и окрестила Макса и Маркуса «M& Ms», потому что они «стоят того, чтобы их съесть».

Маркус машет мне рукой.

– Вы что‑ то потеряли?

– Себя.

Его юная улыбка на время оживляет меня. Я облокачиваюсь на забор и неожиданно чувствую себя невероятно измотанной.

– Как у вас дела?

Маркус почесывает грудь через футболку с названием неизвестной мне группы.

– Отлично! Да, отлично. Мы были на вечеринке, которая продолжалась два дня. Нет, подождите, наверное, три. Это было… Да вы поняли.

Он пожимает плечами, а я улыбаюсь. Время – это проблема родителей… и ревнивых жен. Я прикидываю, что если Маркуса здесь не было, то он не мог видеть, как Пол топит свой шарф. Или оружие.

– Макс с тобой?

В ответ из кабины показывается голова, потом появляется длинное тело. Макс протирает сонные глаза.

– Только проснулся, как я понимаю?

Он зевает, и материнская нежность к нашим прекрасным квартирантам отвлекает меня от мрачных мыслей. Макс и Маркус – каждому, должно быть, года по двадцать два, красивые, беззаботные, внимательные – наслаждаются жизнью за городом. Они уже жили на барже около двух недель, когда Полу понадобилась помощь, чтобы спилить сосну. В конце концов они втроем с шумом повалили ее на нашей лужайке, в то время как я и дети, съежившись, сидели в доме. С тех пор Джош без ума от них. Макс – это единственный человек, который может оттянуть Джоша от телевизора; он часами играет с ним в мяч или садится возле стола на старый стул, а Джош, словно терьер, рыщет вокруг в поисках брошенного мяча.

Кессиди была в ужасе, когда я рассказала ей о замечательных молодых людях, живущих за нашим забором.

– Делать макияж, чтобы выйти в собственный сад, это кощунство, – говорила она.

Кессиди не поняла, что Макс и Маркус выполняли более полезную функцию: они заставили меня почувствовать себя снова молодой.

– Что вы ищете? – спрашивает Маркус, кивая на сарай.

– А‑ а… Я где‑ то оставила свой шарф, – говорю я.

– Так у меня есть. Если хотите, можете взять.

Я вежливо отказываюсь.

– У меня их штук десять там, – смущенно показываю я на дом.

Были ли мы с Полом когда‑ нибудь такими же беззаботными и наслаждались ли жизнью вот так? Когда я поднимаюсь в сад, последние лучи дневного света прячутся за нашим огромным домом.

Через час я уже вытаскиваю из чулана и пересматриваю пакеты с собравшимися за неделю куриными косточками, коробками из‑ под чая и карри и стаканчиками от йогурта и с каждым новым движением испытываю все большее разочарование. Я остаюсь с пустыми руками, шарф так и не нашелся. И тут я позволяю себе расплакаться. Потом тщательно мою руки, чтобы избавиться от запаха полусгнивших отходов. Голова у меня просто раскалывается. Всего несколько дней назад Пол смывал кровь в эту раковину. Я беру моющее средство и так сильно тру эмаль, что начинают болеть пальцы. Потом наливаю отбеливатель в водосточную трубу. Мои руки дрожат. Соберись, Кейт, соберись!

Глава 12

Подозрительность заставляет наш мозг работать четче. Пол возвращается с работы и заключает меня в крепкие объятия.

День прошел под влиянием известия о смерти Мелоди, которое распространяется от стола к столу, как лесной огонь перекидывается с одного сухого куста на другой.

Я говорю, что сочувствую ему, и он обнимает меня еще крепче. Внезапно на мои глаза наворачиваются слезы, и Пол отпускает меня, только когда к нам подходит Ава. Он наливает два больших бокала вина. Я смотрю, как он придвигает стул и склоняется над приготовленным мною ужином. Некоторое время Пол ест молча.

– Вкусно. Я ужасно проголодался. А есть еще что‑ нибудь?

Я киваю и забираю пустую тарелку. Он тянется за водой.

Я вижу очертания телефона в кармане его брюк и словно сканирую его рентгеновскими лучами.

– Расскажи мне что‑ нибудь, что‑ то хорошее и… простое. Что ты сегодня делала, малыш?

Я уже собираюсь ответить «Представляла, что ты мог убить свою любовницу», но вместо этого только пожимаю плечами. Весь вечер я обдумывала, что скажу ему, но, когда Пол вернулся, онемела: у меня попросту не нашлось бы слов, чтобы возразить ему.

– Макс и Маркус целых три дня кутили.

Он улыбается.

– Это означает, что лето на подходе. Ты продлила туристическую страховку?

Я наблюдаю, как он подчищает свою тарелку, как вытирает рот салфеткой, как убирает что‑ то из‑ под ногтей. Как устраивается поудобнее в нашей спокойной домашней обстановке. Мы будем обсуждать шпалерные ножницы, которые нужно купить, или мелочи вроде перегоревшей лампочки в холодильнике – обычные банальные вещи, которые удерживают отношения на протяжении многих лет. Мне нравится такая жизнь.

Любой выбранный мною следующий шаг будет означать трагедию, и мне нужно быть уверенной – уверенной на сто процентов! – поэтому пока что я слушаю и наблюдаю. Я слежу за ним глазами, когда он ходит по дому. Он читает Аве книгу, а я стою чуть дальше в коридоре и прислушиваюсь к скрипу пола. Он сидит на ее кровати. Он разговаривает с Джошем о гладиаторах, говорит, что свозит его когда‑ нибудь в Колизей. Будущее… Я не могу представить ничего дальше этой минуты, потому что беспощадно выискиваю улики и знаки. Правда ли, что ты всего лишь притворился пьяным в ту ночь? Неужели ты сделал вид, что потерял сознание, и если так, то почему? Я уверена, что он открывает сервант в комнате Джоша. Там ты не найдешь то, что ищешь, Пол.

Я вхожу, чтобы пожелать Аве спокойной очи, сажусь на пуховое одеяло с Золушкой, наклоняюсь, чтобы поцеловать дочку, вдыхаю ее бисквитный запах и вдруг нащупываю что‑ то твердое. Это телефон Пола, выпавший из его кармана, пока он читал «Ангелину балерину». Доверие… Мне кажется, оно прямо противоположно ревности. Научиться доверять занимает годы, Пол, а разрушить это можно за одну секунду – ту секунду, когда ты падаешь на пол нашей кухни, если быть более точной. Меня бросает в жар, когда я беру телефон. Доверяешь ли ты мне, Пол? Я выключаю свет и останавливаюсь в коридоре с тревожным чувством, похожим на то, которое испытала в ту кошмарную ночь, когда все началось. Телевизор включен, значит, ты не наверху. Я перелистываю сорок семь сообщений с работы, от твоих родственников, друзей, из каждой сферы твоей жизни. Нахожу три сообщения от Мелоди, все они были отправлены в один вечер. Во всех одно: «Пожалуйста, позвони мне».

– Я нашла твой телефон. Возьми. Тебе следует быть более внимательным.

Он удивленно отрывается от повтора передачи «Истории дизайна».

– И где он был?

– У Авы на кровати.

Я небрежно бросаю телефон на диван.

Пол недовольно ворчит и засовывает его в карман. Мы смотрим, как на берегу озера возводят стеклянное здание.

– Знаешь, теперь мы могли бы построить наш собственный дом. Именно такой, как нам нравится.

Я осторожно киваю.

– Может быть, нам стоит уехать за город, подальше от этой суеты.

Я искоса наблюдаю за ним.

– А как же твоя работа?

Он грустно смотрит на меня.

– Два года скоро истекут, и завершающий этап продажи подойдет к концу, а значит, мне не нужно будет больше работать.

– А как же моя работа?

Он поворачивается ко мне и почесывает затылок.

– Тебе она действительно нравится, да?

Я киваю. Он секунду молчит, а потом улыбается своей сияющей улыбкой.

– Вот что я тебе скажу… Мы создадим другую семейную компанию и вместе придумаем новые программы, а во дворе будут блеять овцы. Так ты сможешь работать, а я проводить больше времени с тобой и детьми.

Может быть, где‑ то открыто окно или задувает в открытую дверь, потому что у меня по спине пробежали мурашки.

В нашем доме телевизор смотрят часто, он почти не выключается. Можно сказать, что мы с Полом телеманы. Мы никогда не воюем с детьми, чтобы они выключили детский канал. Пол справедливо посмеивается над современными людьми, которые живут телевидением и в то же время не разрешают своим детям играть с пультом. Это просто лицемерие. Телевидение у Пола в крови, это его страсть, и оно стало моей страстью тоже. Мне нравится, что оно переносит меня в другой мир, пугает и восхищает, и мне даже не нужно вставать с дивана, чтобы жить. Сегодня оно выполняет функцию утешителя, потому что помогает чувствовать себя исключительной, поэтому, когда Пол около десяти звонит и сквозь шум «Шоу Джереми Кайла» говорит, чтобы я немедленно включила новости, я спокойно тянусь к пульту.

– Что‑ то случилось?

– Да. Мелоди была задушена.

Я ерзаю на месте.

– Мы уже знаем это, Пол.

– Белой веревкой с потрепанными концами.

Я не могу справиться с шоком и молча смотрю на ручку и лист бумаги в руках диктора новостей.

– Кейт, мне нужно идти.

Пол уже говорит с кем‑ то еще, и связь обрывается. Мне не нужно объяснять, что это значит. Джерри Бонакорси убил жену много лет назад, задушив ее своим рабочим инструментом – белой веревкой фокусника с потрепанными для вида концами.

Я сижу на диване, остолбенев от сцен, которые проносятся перед глазами. Когда фактов мало, догадки растут как на дрожжах. Молодой репортер стоит перед каким‑ то ярко‑ зеленым кустом возле того места, где была убита Мелоди; затем снимают неприметное здание и говорят о комитете по досрочному освобождению заключенных, а еще чуть позже показывают нарезки из «Взгляда изнутри» и полицейские снимки Джерри. Через некоторое время я натыкаюсь на интервью Пола в дневном выпуске программы «Sky News». Потом звонит Сара, чтобы поддержать меня, и мы обе слушаем, как Пол защищает «Взгляд изнутри». Он остается невозмутимым, хотя ему задают очень жесткие вопросы. На нем темный костюм, который он не надевал утром. У него есть пара костюмов в офисе на случай, если придется общаться с прессой. Такие слова, как «вина», «ответственность» и «имитатор», гневным рикошетом отскакивают от диктора к моему мужу и обратно.

– Не думаю, что ты часто будешь видеть Пола в следующие несколько дней, – говорит Сара.

У меня вырывается стон. Реальное телевидение – это крылатый зверь. Оно подняло Форвуд на вершину и наслаждается им сегодня, но, как любое дикое животное, может съесть свое дитя. Диктор новостей снова наседает:

– Разве это не одно из худших доказательств того, что из‑ за постоянного обсуждения в СМИ этого ужасного преступления неуравновешенный человек, жаждущий привлечь к себе внимание, решил повторить…

– Как уже неоднократно заявляла сегодня полиция, еще слишком рано делать какие‑ то выводы, – парирует Пол.

– Дорогая, – говорит Сара, – ситуация может повернуться как угодно.

Я качаю головой, хотя и понимаю, что она не видит меня.

– Но ничего хорошего из нее не выйдет, это точно.

Мы продолжаем слушать интервью.

– Мистер Форман, признаете ли вы, что последствия всего этого еще более удручающие: ведь, возможно, широкое освещение Бонакорси в вашей программе повлияло на мнение комиссии по условно‑ досрочному освобождению и они приняли неправильное решение, которое привело к катастрофическим последствиям?

– Нет. Я опровергаю это…

– Считай, Бонакорси уже осужден, учитывая то, как они взялись за это дело, – говорит Сара.

Мы не слышим полного ответа Пола из‑ за того, что трансляция резко обрывается кадрами полицейского фургона, проезжающего за толпой журналистов где‑ то в центральной части Лондона. Именно здесь задержали Бонакорси, чтобы провести допрос.

– У него не было сильного желания насладиться свободой, – говорю я.

Снова показывают студию, куда пригласили перепуганного главу комиссии по условно‑ досрочному освобождению.

– В такие дни я радуюсь, что не нахожусь на ответственной должности, – тоскливо говорит Сара. – Возможно, нам нужно будет изучить это и задать вопросы парламенту, – добавляет она. – Права жертв актуальны в настоящее время.

Я ничего не отвечаю, лишь смотрю в виноватые глаза мужчины, принимающего судьбоносные решения.

– Эй, – окликает меня Сара, – ты думаешь, это сделал Бонакорси? Неужели все, что мы смотрели по вечерам, было сыграно, чтобы разжалобить народ?

И на этот вопрос у меня нет ответа. А они снова вернули Пола, и он хладнокровно защищает благие намерения программы «Взгляд изнутри». Он медленно покачивается на стуле в студии; его лицо создано для телевидения – от зубов до спокойного выражения. Разница между этими кадрами и Полом, лежащим на полу кухни в крови и слезах, просто поразительная.

– И не подкопаешься, Кейт. Он профи! – с восхищением говорит Сара.

Пару лет назад Пол посещал специальный тренинг для работников телевидения, поскольку ради интересов Форвуд ТВ от него все больше и больше требовалось давать интервью. Там учили, как правильно использовать язык тела, как продать нужную вам информацию с помощью одной короткой фразы, как уходить от неудобных вопросов и при этом не смущаться. Знакомый продюсер, который посещал тренинг вместе с Полом, сказал, что тому не понадобился ни один из их советов. Он был лучшим! Казалось, не было ничего, чего он бы не знал. Камера просто любила его.

– Он превосходный обманщик, – отвечаю я, и Сара смеется. Но я не считаю это шуткой.

Остаток дня не ознаменовался ничем примечательным. Я иду в школу и забираю Джоша и Аву. Мы устало плетемся домой, дети ссорятся, моя голова раскалывается. Джош поверить не может, что я без пререканий разрешаю ему поиграть на моем телефоне, а я просто падаю на стул в кухне.

– Мамочка, заплетешь мне косичку?

Ава крутится и так и этак, выпрашивая желаемое.

Я достаю бутылку белого вина и бокал. Черт возьми, уже пять часов, что в этом такого?

– Не сегодня, солнышко. Мама плохо себя чувствует.

Это похоже на сообщение строителя о неизвестных вредителях, устроившихся в фундаменте, который я считала прочным, надежным и непоколебимым, и о том, что скоро от моего дома ничего не останется.

Я предлагаю Аве нарядиться во что‑ нибудь, и она вприпрыжку убегает. И вот я одна в своей кухне, королева пустого королевства. Вино кислое на вкус, но я продолжаю пить. Всю жизнь я хотела быть матерью. Мне нравились мои работы, я получала от них удовольствие, боролась за продвижение и повышение зарплаты, принимала ту или иную сторону в офисной политике, но это были работы, а не карьера, то, что помогало скоротать время перед началом настоящей работы. Сейчас двое моих детей уже ходят в школу, и жажда найти себя в чем‑ то другом становится все сильнее. Я понимаю, что это отчасти объясняется страхом – страхом, что я стану старомодной, отставшей от времени и отношений. Пол непрерывно вертится вокруг интересных идей. Может быть, я отстала. Я наливаю еще вина, сентиментальное копание в себе берет верх.

Услышав, что Ава громко спускается по лестнице в моих туфлях на высоких каблуках, я вытираю рукавом свитера слезы жалости к себе. Она медленно заходит в кухню, не снимая мои шпильки. На ней костюм Белоснежки, поверх которого натянуты сказочные крылья, на голове сверкает корона. Порой меня удивляет моя любовь к дочери.

– Ах, Ава, ты такая красивая!

– Я не могу его застегнуть.

Платье волочится за ней по полу. Я протягиваю руки, чтобы она подошла ко мне, но у меня уже не получится окунуться в ее детство и чистоту, чтобы частичка этого чуда передалась и мне.

– Это мой ремень. Ты можешь повязать его?

В своих идеальных ручках с маленькими ямочками на суставах пальчиков она держит шарф Пола с огромным кровавым пятном.

– Где ты это нашла? – Мой голос доносится словно издалека.

– В коробке с нарядами.

– Вот что я скажу: ты можешь взять мой ремень.

От восхищения Ава широко открывает глаза, а я снимаю с джинсов свой ремень.

– Специально для тебя.

Я мягко забираю шарф Пола, разматывая его у нее с ладошки, и крепко сжимаю. Она выпускает его и хватает мой ремень, а потом убегает в гостиную.

Шарф Пола кашемировый, с модными и бесполезными добавками – с шерстью кролика, альпаки или с пашминой. Когда‑ то я помнила, с чем именно. Шарф не очень длинный, чуть пушистый, в стильную полоску. Я купила его на прошлое Рождество. Что купить мужчине, у которого есть все? Каждый год одно и то же, потому что он вечно теряет это. Даже выбирать подарки для Пола легко. Симпатичный парень‑ гей аккуратно завернул шарф в тонкую оберточную бумагу и сказал:

– Пусть ему будет тепло.

Он протянул мне бумажный пакет с толстой лентой на ручках.

Я знаю, как ты завязываешь этот шарф, Пол: туго обматываешь вокруг шеи, а короткие концы свисают на груди. Возле одного края, напоминая розу, красуется коричневое пятно, твердое и ломкое на ощупь. Это значит, что кто угодно мог истекать кровью и прислонился к твоей груди, но ты сказал, что оттаскивал собаку. Вот что ты мне сказал, Пол: ты оттаскивал с дороги собаку. Меня охватывает паника.

Это именно то, что он искал в последние несколько дней. Но его, как и меня, провела наша дочь, которая спрятала шарф в коробку с нарядами, в свой личный сундучок с сокровищами. Там наверняка было много крови. Я долго прожила с кровью, Пол, как и все женщины. У меня начались месячные в тринадцать лет. То есть они длятся уже около двадцати пяти лет. Я родила двоих детей. Кровь на хлопке, кружевах, вискозе, шелке, подкладке, бумаге… Я знаю, как выглядит кровь, когда она появляется на моих простынях, простынях других людей, на трусах, пижамах и ночных рубашках, на плотных участках джинсов, даже на клетчатых сиденьях лондонских автобусов. Поэтому я знаю, что это пятно глубоко и быстро впиталось. Неужели этот кто‑ то обнимал тебя? Было ли его лицо или губы близко к твоим? Что он говорил? Он просил, умолял, кричал или умирал?

Я кладу шарф на кухонный стол, словно собираюсь сделать аутопсию. Потом наклоняюсь к пятну и нюхаю его. Забавно, насколько уникальна и единственна в своем роде эта жидкость, что течет по нашему телу, но когда она вытекает, невозможно определить, кому она принадлежит. Невозможно для человеческого глаза, но не для лаборатории с микроскопами, где группы крови распознаются и идентифицируются, – полицейской лаборатории. От шарфа доносится еле уловимый запах пива и соответствующего заведения. Я опускаю глаза на стол, смотрю на эту полоску ткани и осторожно поглаживаю ее.

Я читала, что мы готовимся к весне так же, как животные: волосы выпадают, клетки кожи отмирают. Это легко заметить на полу возле зеркала в ванной, на одежде и на модном шарфе Пола. Я поднимаю белую волосинку. Она может принадлежать в том числе и Аве. Все может быть.

Я не отвожу глаз от шарфа, будто он может неожиданно подняться и уйти. Бокал с вином пуст, головная боль прошла. Кто‑ то звонит в дверь.

Я знаю, что это Пол. У него есть ключи, просто он никогда ими не пользуется. Он хочет, чтобы дети или я – а еще лучше, все вместе – открывали входную дверь и встречали его на пороге, словно он только что вернулся после долгих лет сражений. Я слышу, как Джош бежит вниз по лестнице и открывает замок. Скрестив руки на груди, я не двигаюсь с места и продолжаю пристально смотреть на шарф. Пусть он войдет в кухню и увидит его, а потом все объяснит. Образ Джерри Бонакорси, которого заталкивают в полицейский фургон, неожиданно возникает в моей голове. Состояние неопределенности испарилось, я готова к сражению.

– Мама, это полицейский!

Я подрываюсь с места, хватаю шарф и засовываю его в стиральную машину. Такое чувство, что в моей жизни не было ничего важнее, чем просунуть этот шарф через круглую дверцу.

– Иду.

Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как обычно, а сама в это время захлопываю машинку, насыпаю в отсек порошок и поворачиваю диск на холодную стирку. Я оставляла кровь на многом, и я счищала кровь со многого. Вот, Пол, что делают женщины: мы вычищаем. Я вычищаю для тебя. Такая уж я – смываю опасность, стирая твою ошибку, твою самую ужасную оплошность. Я твоя жена, Пол, и даже в этом я с тобой. Что бы ты ни сделал, я буду стоять за тебя, как стояла рядом с тобой у алтаря много лет назад. «Я буду любить, поддерживать, уважать и защищать его, пока смерть не разлучит нас». Если я обещаю, Пол, я держу слово. Ради тебя я все отстираю, ради тебя я обману. Я жду, пока запустится стирка. Драгоценные секунды уходят, но я отчетливо осознаю свой долг как твоей жены: защитить своих ни в чем не повинных детей, твой успех и мою идеальную жизнь. И лжесвидетельство не такая уж и высокая цена.

– Иду‑ иду.

Я беру бокал и направляюсь к двери. Если кто‑ то решит, что я пьяна, то это даже к лучшему.

Глава 13

На самом деле полицейские – это две женщины, одна из которых гораздо выше другой. Они плечом к плечу стоят на нашем пороге. Одна из них заглядывает в блокнот, прежде чем спросить:

– Пол Форман дома?

Джош смотрит на них с открытым ртом. Никто не улыбается. Ава спешит в гостиную и останавливается позади меня, обвивая руками мою ногу. Я предельно спокойна.

– Нет, он на работе. Что‑ нибудь случилось?

– Вы его…

Она умолкает, ожидая, что я заполню паузу.

– Я его жена. А что случилось?

Я ставлю бокал вина на полку у двери. Невысокая женщина провожает его взглядом.

– Это сержант Карен Уайт, – произносит высокая худая женщина, – а я инспектор Анна‑ Мария О’Шиа.

Обе поднимают свои удостоверения, а я отступаю в сторону и приглашаю их войти. Я замечаю, что полицейская машина припаркована у дома и своим желтым цветом сигнализирует всей округе, что у нас неприятности.

– Нам нужна его помощь в одном деле. Вы не знаете, когда он вернется?

– Вообще‑ то я думала, что это как раз он. Он всегда звонит в дверь, когда приходит домой. – Я заполняю наступившее молчание нервным смехом. – Уверена, он не заставит себя долго ждать. Я могу позвонить ему, если хотите.

– У вас есть оружие? – спрашивает Джош.

– Джош!

– Нет, мы не носим оружие, – отвечает О’Шиа.

Но все равно не улыбается. Наверное, поводов в работе полиции для этого мало, совсем как у сотрудников похоронного бюро.

– Они слишком заняты, чтобы отвечать на твои вопросы, Джош. Почему бы тебе не пойти и не поиграть наверху?

Это самое нелепое из всего, что Джош когда‑ либо слышал. А услышав по рации переговоры полицейских, он просто прирастает к полу.

– Входите, входите, – прошу я и завожу их в гостиную.

Я опускаюсь в кресло, давая понять, чтобы они располагались на диване, откуда хорошо видно несколько наших идеальных семейных фотографий, расставленных на бюро. На одной из них Пол пытается заниматься серфингом в Корнуолле, несколько фотографий, где дети резвятся на залитом солнцем пляже, и предмет моей гордости: черно‑ белое фото Пола и детей в стильном беспорядке простыней – здесь отлично показан его сильный торс, а длинные руки и накачанные плечи как бы защищают наших детей.

– Это как‑ то связано с Мелоди?

У сержанта Уайт такое лицо… Я бы назвала его насупленным. Она смотрит на меня, прищурив глаза.

– Вы знали ее?

– Да. Простите, могу я предложить вам что‑ нибудь выпить или перекусить?

Они качают головами.

– Мы хотим установить, где был Пол в понедельник ночью. Чтобы не допрашивать его, – говорит О’Шиа.

– Я думала, вы арестовали Джерри Бонакорси. Видела по новостям сегодня.

– Мы опрашиваем многих людей. Произошла утечка информации, которой не должно было случиться.

– Но белая веревка, на мой взгляд, является весомым доказательством, разве нет?

Женщины переглядываются, но я не понимаю почему.

– Не могли бы вы вспомнить понедельник, – настойчиво говорит О’Шиа.

– Понедельник… – Я делаю вид, будто вспоминаю начало недели. – Сегодня пятница… Наверняка он был здесь, со мной. Что в понедельник идет по телевизору? – громко спрашиваю я.

В ответ тишина.

– Вы собираетесь забрать маму в тюрьму? – интересуется Джош.

Сержант Уайт глубоко вздыхает.

– Джош, ты не мог бы взять Аву и пойти в кухню? Мне нужно поговорить с полицейскими.

Ава начинает плакать.

– Там в шкафу есть конфеты.

Я подмигиваю О’Шиа и получаю слабую улыбку в ответ. Я хочу склонить ее на свою сторону, и это срабатывает.

– Конфетки, конфетки.

Я машу детям рукой, и они неуверенно выходят из комнаты.

– Так уже лучше. Не могу сосредоточиться, когда они рядом.

– Продолжайте, – говорит Уайт.

– Как проводятся подобные расследования? Вы расспрашиваете всех из Форвуда?

О’Шиа равнодушно улыбается.

– Это наша работа.

Она не собирается распространяться, и я понимаю, что если бы играла с ней в покер, то сразу бы попрощалась со своими пятьюдесятью фунтами.

Я киваю.

– Это так ужасно!

– Мы пытаемся воссоздать картину ее жизни.

– Ей было всего лишь двадцать шесть лет. Целая жизнь впереди.

Я качаю головой и потираю уставшие глаза.

– Полностью с вами согласна, – говорит Уайт.

– Такая молодая, – добавляет О’Шиа.

Она подается вперед и ставит локти на колени, разминая спину. Мы некоторое время молчим. Им обеим за сорок, уже хрустят суставы и начинает появляться седина. Ручаюсь, что у Уайт есть дети, возможно взрослые. О’Шиа носит кольцо, но на ее лице написано разочарование. На миг мы задумываемся об одном и том же: об упущенных шансах и невыполненных делах, а ведь мы уже далеко не молоды.

– Насколько хорошо вы ее знали? – задает вопрос О’Шиа.

– Не очень. Я лишь однажды встретила ее на вечеринке, мы общались не больше пяти минут. Она работала во «Взгляде изнутри», как и я, но мы никогда не пересекались. Сейчас я работаю в программе «Криминальное время», которую придумала она.

– Значит, вы работали с Джерри Бонакорси? – спрашивает Уайт, и ее тон заставляет О’Шиа резко обернуться.

И хотя Уайт многое видела и слышала, она явно под впечатлением, ведь, несмотря на убийство, совершенное тридцать лет назад и, возможно, повторенное на этой неделе, Джерри знаменитость, его имя на слуху, он кто‑ то, а она, О’Шиа и я – мы никто. Она не может сдержать восхищение в голосе, двукратный он убийца или нет. Яркий свет славы манит ее, как мотылька огонь свечи.

Я молчу. Она ожидает какую‑ нибудь забавную историю о Джерри. Хочет, чтобы я поведала ей что‑ нибудь, что она сможет пересказать друзьям и семье, и это сделает ее работу более интересной. На минуту я задумываюсь, что бы рассказать. Это совсем несложно, ведь я просмотрела километры пленок с Джерри: как он пел старые ирландские баллады в своей камере, как добродушно воспринимал шутки приятелей‑ заключенных, называвших его Гудини (иллюзионист, который мог сбежать откуда угодно, только не отсюда! ), как ел тюремную похлебку и повторял вслух рецепт булочек своей бабушки, как поглаживал, совсем как Уайт сейчас, свои белоснежные волосы, пока ждал психологов и терапевтов или тележку из тюремной библиотеки, – и мне кажется, что я его знаю, по‑ настоящему знаю.

– Я никогда не встречала его, если вы это имеете в виду.

Свет погас. Уайт не может скрыть разочарования.

О’Шиа возвращается к своим вопросам.

– Ночь понедельника…

– В понедельник ночью Пол был здесь, со мной. Я уверена в этом.

– В котором часу он вернулся домой?

Я пожимаю плечами.

– По‑ моему, как обычно. В половине восьмого, может быть, позже, поскольку понедельник обычно загруженный день. А может, в девять или в половине десятого.

– Вы не можете быть более точной? – настаивает О’Шиа.

Я не готова к тому, что они будут вдаваться в детали. Неуверенность внутри меня растет, когда я вижу, что она записывает мои слова в блокнот. Открывается дверь, и показывается Джош с конфетой за щекой.

– Простите, я не хочу называть какое‑ то определенное время, потому что могу ошибаться.

Думаю, я прикрыла его после их расставания с Лексом и теперь стараюсь выглядеть равнодушной, чтобы показать свою незаинтересованность.

– Можно мне взять вашу рацию? – просит Джош.

– Джош! Они на работе.

Уайт протягивает ему свою рацию, там слышится треск.

– Вот это круто! – говорит он, переворачивая ее и дотрагиваясь до антенны.

О’Шиа поднимается и протягивает мне свою визитку.

– Нам нужно взять показания у вашего мужа.

– Конечно, он будет рад помочь.

Я встаю и направляюсь в коридор, глядя на ее имя в карточке.

– На какой машине ездит ваш муж? – спрашивает О’Шиа.

Мне приходится назвать ей марку и номер синего «престижа».

– Он брал машину в понедельник?

Я настороженно молчу. Наверняка это важная информация, а я не продумала ее.

– Обычно он не ездит на машине на работу, поэтому думаю, что нет. Большую часть времени она стоит в гараже.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒