Ольга Строгова 13 страница

Завхоз невольно подобралась и встала.

– Придет. Скоро.

«Ну, романтик там, не романтик, а с женщинами обращаться он умеет, – думала она, покидая кабинет в некотором смущении, – стало быть, в нужный момент сообразит, что к чему».

Между тем в глубине души завхоз вовсе не была так уверена, что Аделаида придет. Очень уж странное у той было лицо, когда она пришла к завхозу за своим пальто и перчатками. Завхоз, не знавшая, что за последний час Аделаида еще раз, вдосталь, от души насладилась муками ревности, решила, что бедную директрису вновь терзают моральные принципы, и решила развлечь ее безобидными, не имеющими отношения к делу шутками. Аделаида на шутки не среагировала, равно как и на деликатное напоминание об ужине в половине десятого, сухо поблагодарила завхоза за отчищенные вещи и ушла.

* * *

…Придя домой, Аделаида без сил опустилась на обувную полку, напротив длинного, до самого пола, зеркала, и так и осталась там сидеть, не снимая пальто и не разуваясь, время от времени бросая своему отражению тоскливые взгляды. Отражение же, то ли в силу слабого освещения, то ли еще по каким причинам, ни в какое отчаянье впадать не собиралось, а, наоборот, было настроено оптимистически.

«Что мне делать? – заламывая белые руки, вопрошала Аделаида. – Как быть? Я люблю его. Да, теперь я знаю точно – иначе разве бы я так мучилась? Я люблю его и ничего не могу с этим поделать».

«Ну и люби себе на здоровье, – отвечал вновь обретший силу голос здравомыслия, – только на расстоянии. Это будет очень возвышенно и благородно… а главное, правильно».

«Чушь», – коротко отозвалось отражение и зевнуло.

«Я, наверное, схожу с ума, – продолжала Аделаида, – эти перепады настроения, внутренние голоса… В жизни со мной не было ничего подобного. Да, я сумасшедшая. Этим все объясняется».

«Наоборот, – возразило отражение, – именно сейчас ты ведешь себя, как нормальный человек… как нормальная женщина. Нормальному человеку свойственно желать, любить и ненавидеть».

«И уподобляться животному, – холодно и сурово возразило здравомыслие, – не ведающему, что такое стыд, нравственность и приличия».

«Да, – всхлипнула Аделаида, – я хочу его. Хочу быть с ним. А Манечку я готова разорвать на куски… голыми руками».

Тут отражение одобрительно закивало, а здравомыслие бросилось к шкафчику с лекарствами в поисках чего‑ нибудь успокоительного. Точнее, хотело броситься, но Аделаида не тронулась с места.

Тогда здравомыслие решило зайти с другого бока.

«Вот ты говоришь, что ты любишь этого иноземца, – вкрадчиво продолжило оно, – а как же твой муж? Мужа ты любишь? »

Отражение досадливо поморщилось и возвело глаза к потолку.

Аделаида тщательно обдумала вопрос.

«Не знаю… Наверное, нет, – медленно ответила она. – Когда‑ то, должно быть, любила, раз вышла за него замуж. Но это было так давно, я уже и не помню. Я просто живу с ним, потому что привыкла, потому что все эти годы жила с ним, потому что не знала и не представляла себе, что может быть что‑ то другое».

«Вот! – торжествующе воскликнуло здравомыслие. – Ты прожила с ним двадцать пять лет, и не так уж плохо… Собственная двухкомнатная квартира, дача, машина… Дочка как‑ никак выросла. Ты оглянись вокруг – сколько одиноких женщин, которые с радостью поменялись бы с тобой местами! И ты хочешь все это порушить! В одночасье, ради прихоти! А работа твоя – вспомни о работе! Что люди‑ то скажут! »

«А ничего, – усмехнулось отражение, – завидовать будут».

«Это не прихоть, – тихо сказала Аделаида, – это… это… как волна на море. Подхватит и унесет. Можно, конечно, убежать с берега подальше, в безопасность, где асфальт и все такое знакомое, привычное, тысячу раз виденное. А потом всю оставшуюся жизнь гадать – каково это, когда тебя уносит в открытое море, под открытые звезды? И довольствоваться скупыми рассказами тех, кто не испугался, подобно тебе, а отдал себя морю и получил взамен невиданные страны и города…»

«Да, – тут же заявило здравомыслие, – именно так! Бежать, как можно скорее и как можно дальше! Кто его знает, это море, а вдруг там водятся чудовища? »

«Нет там никаких чудовищ, – отозвалось отражение, – кроме тех, которых мы носим с собой. Всю жизнь носим. Холим, лелеем и растим, и в конце концов они становятся такими большими и сильными, что съедают нас… потихоньку, незаметно, и остается от нас одна оболочка. И мы тонем. Не то что в море – в луже можем утонуть. Вот только море‑ то здесь при чем? »

«Ни при чем, – вздохнула Аделаида, – ни при чем… Его ли вина, что оно притягивает, и манит, и заставляет тосковать о себе каждого, кто хоть раз увидел его? »

«Ты стоишь сейчас на берегу, и море, огромное, неизведанное, плещется у твоих ног. И ты медлишь, ты боишься… а еще тебе не нравится, что в море, кроме тебя, плещутся и играют в ласковых его волнах другие женщины. Тебе хотелось бы, чтобы золотые искры‑ чайки в его глазах загорались лишь ради тебя… Как будто море может быть чьей‑ то собственностью, как будто море может истощиться и утратить свою чарующую силу от того, что многие дарили и будут дарить ему свою любовь».

«Очень поэтично, – буркнуло здравомыслие, – но только мы живем не в романе, а в реальном мире».

Аделаида ждала продолжения, но его не было. Здравомыслие, надувшись, молчало. Молчало и отражение, сосредоточенно разглядывая свои отполированные ногти.

«А если, – робко спросила Аделаида, – если все это лишь моя фантазия и я ему вовсе не нужна и неинтересна? »

Здравомыслие шумно вздохнуло и покачало головой. Отражение с удовольствием потянулось, выгнувши дугой гибкую спину.

«Есть лишь один способ узнать это наверняка, – промурлыкало оно. – Лишь один».

* * *

Расхаживая вдоль накрытого стола, завхоз размышляла о том, кого куда посадить.

– Катенька, – кротко спросил ее муж, протиравший бокалы у буфета, – а может, не стоит сажать их рядом, как на свадьбе?

– Без тебя знаю, что не стоит, – отозвалась завхоз, – тут дело тонкое, нужен особый подход.

Завхоз не считала нужным посвящать мужа во все свои планы, но в этом и не было нужды. Каким‑ то непостижимым образом он всегда оказывался в курсе ее намерений и, надо отдать ему должное, никогда и ни в чем ей не перечил. Он лишь произносил своим тихим, спокойным голосом несколько безобидных слов или задавал какой‑ нибудь невинный вопрос, в результате чего (не всегда, конечно, но иногда! ) направление мыслей завхоза совершенно менялось.

Бормоча себе под нос, завхоз дошла до противоположного конца стола и остановилась.

– Думаешь, я зря все это затеяла? – резко спросила она, повернувшись к мужу.

Тот не ответил – поднеся к глазам очередной бокал, пристально разглядывал его на свет. Была у него такая особенность – никогда не отвечал на вопросы сразу, не подумав. По крайней мере на ее вопросы, что заметно истощало и без того ограниченный запас ее терпения.

Завхоз, барабаня пальцами по столу, ждала. Муж наконец признал бокал годным к употреблению, поставил его на стол и взял следующий.

– Если этим двоим суждено договориться, – тихо сказал он, – то они договорятся и без твоей помощи.

– Если! Вот именно – если! А я хочу, чтобы именно с моей помощью лысину этого жирного паскудника, ее мужа, украсили давно заслуженные им рога!

Муж слегка поморщился, но промолчал.

Завхоз, недовольная его молчанием, продолжала:

– Он ведь не только моему племяннику – он и тебе напакостил! Ты вспомни, как два года назад ты приехал к нам и хотел устроить в музее выставку‑ продажу вологодских кружев, а этот гад запросил совершенно нереальную сумму за аренду музейных помещений!..

Муж пожал плечами.

– Зато благодаря этой истории я познакомился с тобой, – сказал он мягко, – так что я не держу на него зла.

– Ты никогда и ни на кого не держишь зла, – проворчала завхоз, – с тобой и не поругаешься по‑ человечески.

Муж улыбнулся, подошел к ней и обнял ее.

– Ладно уж, – буркнула завхоз, клюнув его носом, – после поговорим.

– Десять часов уже, – спохватилась она, услыхав бой часов из прихожей, – а ее все нет! Где, спрашивается, ее черти носят? Пироги же простынут!

Муж прижал палец к губам.

– По‑ моему, звонят в дверь, – тихо сказал он.

* * *

За этот длинный, очень длинный день все устали и порядком проголодались, так что ужинали долго и с удовольствием. Детей, чтобы не путались под ногами, покормили раньше и отправили спать, но они, разумеется, не спали, а заглядывали в приоткрытые двери гостиной. Время от времени завхоз вытаскивала из‑ под стола какого‑ нибудь особенно шустрого внука, награждала его шлепком и конфетой и очень строгим голосом приказывала убираться прочь. Внуки были слабым местом завхоза.

За столом было весело, и оживленный разговор не умолкал ни на минуту.

Даже пострадавший племянник завхоза, в начале ужина державшийся букой, постепенно ожил, посветлел лицом и налег на пироги со всем пылом здоровой юности. Гости также воздавали должное кулинарному искусству хозяйки. Впрочем, Карл, отбросивший с приходом Аделаиды всякую романтическую задумчивость, больше говорил, чем ел, но завхоз, сидевшая рядом с ним, отнеслась к этому с пониманием. Он охотно отвечал на вопросы, о многом расспрашивал сам и, блестя глазами, рассказывал разные археологические байки – одну интересней другой.

Завхоз одобрительно кивала. Невестки завхоза – и старшая, и младшая, сменившая гнев на милость, – то замирали от ужаса, то кисли от смеха и пихали в бок своих флегматичных мужей, молчаливо расправлявшихся с ужином. Муж завхоза в очередной раз удивил свою супругу, выказав неплохую осведомленность в области отношений древних славян с древними варягами; между ним и гостем даже разгорелся спор о каком‑ то Эрике Рыжем и его влиянии на политику тогдашней Новгородской республики.

Благодаря этому спору Аделаида, посаженная между мужем и племянником завхоза, смогла наконец положить себе на тарелку еще один кусок пирога с курицей, не опасаясь быть уличенной в обжорстве.

Этот кусок, прямо‑ таки тающий во рту, окончательно успокоил и даже развеселил красавицу‑ директрису, которая до того держалась нервно и настороженно, словно вспугнутая лань.

Явившись в дом завхоза и обнаружив, что, кроме нее и Карла, других гостей нет, Аделаида почуяла ловушку, рассердилась и запаниковала. Однако семейство завхоза тут же забурлило вокруг нее в радостных приветствиях, а теплая волна от свежей выпечки, минуя мозг, ударила прямо по пустому желудку, давно переварившему те несколько капель кофе, которые заменили ей обед. Подошедший Карл поздоровался с ней так спокойно и просто, что она разрешила себе остаться и посмотреть, что будет дальше.

Но ничего особенного не произошло за весь ужин, если не считать того, что Карл, всегда такой немногословный и сдержанный (по крайней мере, при ней), сегодня разошелся не на шутку. Сначала Аделаида краснела от мысли, что это он из‑ за нее распелся соловьем, и от смущения даже не притрагивалась к своей тарелке, хотя мужчины завхоза наперебой ухаживали за ней и подкладывали лучшие куски. Вскоре, однако, она заметила, что он ведет себя совершенно естественно и ни словом, ни знаком не выказывает ей какого‑ либо заметного другим предпочтения; она перевела дух и занялась пирогами.

У завхоза всегда кормили замечательно, но сегодня она превзошла саму себя. Чай и тот имел особенный, глубокий мягкий вкус и аромат – должно быть, потому, что был на родниковой воде и из самовара.

Аделаиде казалось, что она в жизни не ела и не пила ничего более изумительного. А как хорошо в этой гостиной, какая милая старая мебель, обитая вытертым красным плюшем! Какой симпатичный абажур с длинной развившейся бахромой, и как приятно, что он висит низко над столом, оставляя углы гостиной в темноте! Удивительно, как она раньше всего этого не замечала, а ведь не раз бывала в гостях у завхоза, и одна, и вместе с мужем.

Развлекается, поди, сейчас в Москве, равнодушно подумала Аделаида и больше о муже не вспоминала.

За столом как раз прекратили спорить и стали рассказывать анекдоты. Старший сын завхоза, судовой механик, начал было что‑ то такое про боцмана и русалку, но, взглянув на гостью, стушевался и замолчал. А зря – после рюмочки ликера «Гранд Марньер» Аделаида про русалку, пожалуй, и послушала бы.

Ликер был густой, тягучий, крепкий, он сладко сковывал язык и тяжелил веки. Аделаида никогда еще ничего подобного не пробовала, и остальные, судя по всему, тоже. Завхоз внимательно рассмотрела на свет тяжелую янтарную жидкость, понюхала ее, отпила и одобрительно сказала:

– Очень хороший ликер. Спасибо, Карл!

Карл слегка поклонился в ее сторону. Сам он анекдотов не рассказывал, отговорившись незнанием, но слушал с удовольствием и много, заразительно смеялся, вертя нетронутую рюмку в своих длинных музыкальных пальцах.

Похоже, он чувствовал себя здесь как дома, никуда не спешил, ни о чем таком не думал и просто наслаждался моментом.

Аделаиде даже стало немного досадно.

Когда же пробило полночь и хозяева решили еще раз поставить самовар, она забеспокоилась всерьез – что он, до утра, что ли, собирается здесь сидеть? Выпив еще одну рюмку ликера (для храбрости и оттого, что очень уж был вкусен), она решительно поднялась и, не глядя на Карла, заявила:

– Поздно уже. Мне пора.

– Куда же вы спешите? – услыхала она среди воцарившейся паузы спокойный голос завхоза. А больше никто ничего не сказал. И не спросил.

Аделаида отвернулась, чтобы скрыть горькую усмешку. Но потом взяла себя в руки (никто никогда не узнает, чего ей это стоило! ) и взглянула на завхоза с доброжелательной, как ей казалось, улыбкой:

– Благодарю вас, Екатерина Алексеевна, за чудесный вечер. До свидания! – Она обвела взглядом семейство завхоза, чьи лица, несмотря на все волевые усилия, дрожали и расплывались, и наконец взглянула на Карла: – Доброй ночи, профессор!

В прихожей она схватила пальто и перчатки и, рванув тяжелую дверь, выскочила на крыльцо.

Луна залила ее мягким светом, таким ярким, что видны были все ямки и выщербины на деревянных ступенях, затянутые свежим льдом. Это напомнило Аделаиде об утреннем происшествии, и, как ни хотелось ей как можно скорее покинуть это место («Дура, дура, какая же дура! Ничего не было и не могло быть! »), с крыльца она спустилась медленно и с осторожностью.

Дверь за ее спиной открылась. Ступеньки заскрипели под чьими‑ то шагами. Кто‑ то догнал ее и взял за ушибленный утром локоть – крепко, но так бережно, что она не почувствовала ни боли, ни желания вырываться.

– Вы позволите мне проводить вас?

* * *

… – Да, – тихо ответила она и повернула к нему бледное, освещенное луной лицо. На кончиках ее длинных ресниц дрожали влажные бриллианты. В его глазах она видела отражение их блеска и чувствовала, что ему хочется коснуться их губами, и была благодарна ему за то, что он этого не сделал, а лишь прижал ее руку к себе и повел ее прочь от дома завхоза, по серебряной, с черными провалами, пустынной дороге, ведущей в парк.

Она шла рядом с ним, не замечая, куда идет, как во сне – тревожном и прекрасном одновременно.

Он молчал, давая ей время освоиться и привыкнуть к ощущению его близости на этой дороге, где они были совершенно одни и на которую она ступила с трепещущим сердцем и полузакрытыми глазами, словно ослепленная ласковым светом луны.

Постепенно ее дыхание выровнялось, поступь стала тверже, и она начала с любопытством поглядывать по сторонам.

Она давно забыла, каково это – гулять лунной мартовской ночью, когда после оттепели ненадолго возвращается зима. Зима на прощанье прибирается в грязном, неухоженном, истаявшем парке, чистит и покрывает гладким льдом все дорожки и аллеи, а темные, мокрые деревья превращает в сверкающие серебром колонны.

Тихая, безлюдная, волнующая сердце красота.

Даже старый, покосившийся от времени бревенчатый терем музея выглядит иначе в своем ожерелье из сосулек – будто и не музей вовсе, а старинный замок с башенками, шпилями и развевающимися в безветренном воздухе флагами. Поляна перед музеем… то есть перед замком, в окружении высоких голубых елей, вычищена снежным порошком, отполирована и светится опаловым блеском, ровная и гладкая, словно бальный зал.

– Ах, как здесь красиво, – прошептала Аделаида, – как хорошо! Не хватает только музыки…

Карл задумался на мгновение, потом кивнул, загадочно улыбнулся и достал из кармана мобильный телефон. Поколдовав немного над списком мелодий, он выбрал Штрауса, положил мобильник на ближайшую скамью с отломанной спинкой и склонился перед Аделаидой, приглашая ее на вальс.

Аделаида, не танцевавшая вот уже лет двадцать, испуганно взглянула на блестящий лед и подалась было назад, но левая рука Карла уже легла на ее талию, а правая мягко сжала ее дрогнувшие пальцы.

Аделаида сделала осторожный шаг, другой, повернулась и заставила себя не смотреть вниз, на опасную скользкую поверхность под ногами. Ей сразу же стало легче. Еще несколько движений – и она перестала бояться и почувствовала себя совсем хорошо.

Всего‑ то и нужно было – довериться ему и позволить вести.

Она вскинула на него засиявшие глаза и больше не отводила взгляд.

Ее ноги двигались сами по себе, легко и свободно, ее тело плавно изгибалось, повинуясь его руке, и вся она обратилась в зрение и слух.

Может быть, он что‑ то говорил ей, а она отвечала ему, а может, они оба молчали, презрев слова и целиком отдавшись музыке и своим чувствам, – нам об этом ничего не известно.

Мы деликатно стояли в стороне, в лунной тени под деревьями, и, позабыв свои авторские обязанности, со смешанным чувством удовольствия, восхищения и грусти (увы, все прекрасное так недолговечно! ) любовались этой изумительно красивой и гармоничной парой. (Читатель, впрочем, может быть совершенно уверен, что больше такого не повторится и никакие переживания чисто эстетического характера не помешают нам в дальнейшем честно и беспристрастно описывать все происходящее с нашими героями. )

Итак, когда музыка кончилась, они ушли с поляны, взявшись за руки, и направились к дальнему выходу из парка, тому, что за музеем.

У Аделаиды от вальса и лунного света разгорелось лицо. Она то вздыхала, то улыбалась, то взглядывала на Карла, то низко опускала голову и украдкой вытирала кружевным платочком увлажнившиеся глаза.

Темные кусты у самых ворот, покрытые ледяными иглами, вдруг подозрительно закачались, и Аделаида, ахнув, прижалась к Карлу. Тот обнял ее.

Из кустов, задрав пушистые хвосты и не обращая ни малейшего внимания на людей, неторопливо и с достоинством вышли две кошки – точнее, серая кошечка и следом за нею крупный вальяжный рыжий кот.

Люди глянули друг на друга и рассмеялись. Потом мужчина свистнул, а женщина коснулась пальцами его губ и нежным голоском попросила не пугать животных, но, когда он попытался ее поцеловать, отстранилась. Как у них все сложно, у этих двуногих, философски подумал рыжий кот. Что ж, удачи, коллега!

Кот, подрагивая хвостом, свернул следом за подругой на боковую тропинку, которая в самом скором времени обещала привести их в город, где так много домов с теплыми уютными подвалами.

Поэтому он не видел, как женщина, внезапно решившись, привстала на цыпочки, обняла мужчину за шею и поцеловала сама.

* * *

В городе лунные чудеса не так заметны, как в парке, зато здесь гораздо многолюднее; многих, очень многих выманила из теплых домов весенняя ночь. По улицам, освещенным луною так ярко, что не нужны были никакие фонари, бродили парочки, нежно прижавшиеся друг к другу, шумные компании, одинокие личности с ищущим блеском в глазах и даже солидные пожилые люди. Попадались и знакомые Аделаиде лица.

Аделаида и Карл подошли к автостоянке, где рядом с хорошенькой серебристой «Тойотой» коротал время темно‑ серый «Опель». Там они остановились было, но Аделаида, опустив глаза, сказала Карлу несколько слов, и они пошли дальше, к ее дому.

Аделаида решила пробираться домой дворами, но лишь они с Карлом свернули в ближайшую подворотню, как оттуда раздались громкие и радостные ученические голоса: «Здрасьте, Аделаида Максимовна! Здрасьте, Карл Генрихович! »

«Что же это такое? – в смятении подумала Аделаида, ускоряя шаг. – Весь город, что ли, выбрался нынче на улицу? Пожалуй, и впрямь лучше было уехать отсюда…»

Впрочем, они без всяких приключений пересекли темный двор, затем переулок и еще двор, где со стороны детской площадки слышались звуки откупориваемых пивных бутылок и молодецкое ржание, и наконец оказались у подъезда Аделаиды.

Козырек над подъездом бросал на входную дверь густую бархатную тень, и Аделаида принялась на ощупь набирать комбинацию кодового замка.

Где‑ то совсем рядом послышался телефонный звонок. Аделаида вздрогнула от неожиданности и выпрямилась, не успев нажать последнюю кнопку.

Карл вытащил свой мобильник, глянул на высветившийся номер и произнес что‑ то короткое по‑ немецки, непонятное, но энергичное.

– Да! – рявкнул он в трубку по‑ русски, взглядом попросив у Аделаиды прощения. – Слушаю!

В трубке поспешно забубнили что‑ то высоким и довольно противным, но, без сомнения, мужским голосом. Отдельных слов, как Аделаида ни старалась, было не разобрать; пару раз ей показалось, что звонивший произнес слово «Филин», но что это за птица и почему Карл слушает про нее с таким вниманием, понять было совершенно невозможно.

– Хорошо, – ответил Карл своим обычным, спокойным тоном, и в трубке сразу перестали бубнить, – я сейчас приеду.

Он повернулся к Аделаиде, взял ее за плечи, как давеча, в парке, но не приблизил к себе и не поцеловал, а лишь посмотрел на нее своими темными глазами, в которых горели и сыпали искрами целые золотые созвездия, и сказал:

– Жди. Скоро вернусь.

Аделаида осталась на крыльце одна. Она не успела ни остановить его, ни возразить, ни задать вопрос – ничего не успела сделать, так быстро он исчез.

Еще он был перед ее глазами, и ноздри ее трепетали, втягивая из ночного воздуха последние тонкие, едва уловимые, солнечно‑ полынные нити его запаха, а в голову, только что блаженно‑ пустую и невесомую, как лунный свет, уже хлынули лавиной разнообразные мысли. Мысли‑ сомнения. Мысли‑ страхи. Мысли‑ надежды и мысли‑ предостережения.

Поднимаясь по темной лестнице к себе на третий этаж, Аделаида вспоминала слова завхоза.

Ненадежные люди, совершенно неподходящие для семейной жизни; все носятся с какими‑ то абстрактными идеями вроде спасения мира и борьбы за справедливость… И никогда их нет на месте, когда они так нужны женщине…

Да, нелегко мне с ним будет, подумала Аделаида, отпирая дверь, если будет вообще…

В квартире тоже звонил телефон.

Аделаида некоторое время смотрела на него, словно спрашивая, чего ради он‑ то раззвонился в столь поздний и неподходящий час. Потом ей пришло в голову, что это может быть Карл, и она рванулась к телефону и схватила трубку.

Но это, разумеется, был не он. Это была дочь.

– Мам, – заговорила она быстро и сердито, – у тебя все в порядке?

– Да, – удивилась Аделаида, – конечно… А почему ты спрашиваешь?

– Ничего себе! – возмутилась дочь. – На работе тебя нету, дома тоже! Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?!

– Не кричи, – осадила ее Аделаида, – все я знаю. У тебя что‑ нибудь случилось?

На том конце телефонного провода было слышно, как дочь, пытаясь успокоиться и смягчить тон в разговоре со слетевшей с катушек матерью, выполняет специальные дыхательные упражнения. Аделаида терпеливо ждала.

– Я звонила тебе после обеда в школу, – медленно и раздельно, почти по слогам, произнесла дочь, – там никто не брал трубку. Потом я звонила тебе домой с тем же результатом. Что все это значит?

Аделаида присела на обувную полку и поставила аппарат на колени.

– А зачем я тебе так срочно понадобилась? У тебя опять что‑ нибудь случилось? – повторила она свой вопрос.

– Так, ничего особенного. Расскажу, когда приеду. Я, пожалуй, смогу завтра к тебе выбраться. Только не жарь курицу, я на диете. Одни ананасы и зеленые овощи. Впрочем, можешь купить немного осетрины…

– Не могу, – отозвалась Аделаида и, к своему собственному удивлению, почувствовала, что улыбается, – осетрину купишь себе сама.

– Почему?! – искренне удивилась дочь.

– Потому что завтра я буду занята. И послезавтра тоже. Так что, если у тебя ничего особенного не случилось…

– Мам, – после долгой паузы спросила дочь, – а ты… ты здорова?

– Никогда не чувствовала себя лучше, – заверила ее Аделаида.

Дочь буркнула что‑ то неразборчивое и повесила трубку.

Аделаида аккуратно поставила телефонный аппарат на место.

В течение следующего часа она бродила по квартире, переставляла с места на место разные мелкие вещи, проверяла, нет ли где пыли и достаточно ли чисты кафельные поверхности в ванной, и в четвертый раз за последние два дня полила цветы.

И все это время она прислушивалась к звукам, доносящимся с улицы. Она зажгла во всех комнатах свет и приоткрыла все окна, чтобы лучше слышать, так что теперь по квартире свободно гуляли сквозняки, и ей пришлось накинуть на свое новое красивое платье теплую шерстяную шаль.

В начале третьего она зашла на кухню, согрела себе чаю и достала из буфета пакет с ванильными сухариками. Не то чтобы ей хотелось есть, но ведь надо же было чем‑ то заняться; она не могла ни читать, ни смотреть телевизор, а глядеть в окно было абсолютно не на что. Там был все тот же пустой темный двор, и все так же шумно веселилась компания на детской площадке.

Ей вдруг вспомнилось, как в прошлый четверг, за несколько секунд до того, как жизнь щелкнула пальцами перед самым ее носом, она стояла перед своим директорским столом, глядя на дверь, и ничего так не желала, как… оказаться дома, одной… и чтобы Лена приехала сама, без Вадима своего. Телефон выключить, дверь никому не открывать. Муж пусть будет в командировке дней на шесть… Никаких футболов по телевизору до двух часов ночи… Двоечников, техничек, штатное расписание, разбитые стекла, поломанные парты, родителей 2‑ го «А» – всех побоку!

И что же – все ее желания исполнились. Она дома, одна, муж уехал в командировку, дочь просится в гости… и уж точно ей нет сейчас никакого дела до родителей 2‑ го «А».

Но уж если ее величество жизнь берется за исполнение желаний, то она, в неизреченной милости своей, исполняет их с лихвой, не зная меры и не останавливаясь ни перед чем. Она исполняет даже те желания, о которых сам человек не знает и не догадывается. Иногда жизнь так же безгранично щедра, как и беспредельно сурова…

Нет, нет, спохватилась Аделаида, опасаясь, что спугнет такими мыслями хрупкое, едва коснувшееся ее крыльями счастье, – жизнь милосердна и справедлива. Ей, Аделаиде, жизнь уже подарила несколько минут такой радости, что теперь, что бы ни случилось, она всегда будет их помнить.

Но ведь ничего плохого не случится, правда же? Он сказал, что вернется, и она будет ждать его столько, сколько потребуется.

Она нужна ему. Он хочет быть с ней. Он вернется.

Он такой умный, находчивый, предусмотрительный. С ним не может случиться ничего плохого, чем бы он там сейчас ни занимался. Он вернется к ней, и она встретит его улыбкой и ни о чем не будет спрашивать… по крайней мере сразу.

В половине четвертого Аделаида стояла у окна спальни, прижавшись лбом к стеклу, и напряженно вглядывалась в темноту. Двор опустел уже совершенно; и луна ушла за дома, и веселящаяся на площадке молодежь, допив пиво и сломав деревянные качели, разошлась кто куда, и погасли последние светящиеся во дворе окна.

Ненавижу эти мобильные телефоны, думала Аделаида, и кто только их придумал!

Еще час спустя она сидела на полу, спиной к горячей батарее, съежившись и обхватив руками колени, и изо всех сил старалась не расплакаться. Все окна были закрыты, но свет в комнатах на всякий случай оставлен гореть.

Ей показалось, что она что‑ то слышит. Низкое урчание мотора, шелест шин по подмерзшему асфальту… нет, не надо обольщаться, это всего лишь какой‑ то шум у соседей. Вот все и стихло. Аделаида опустила голову на руки.

Снова какие‑ то звуки. Кто‑ то подошел и остановился под ее окнами. Аделаида медленно поднялась и стала спиной к окну. «Там никого нет, – сказала она себе, – никого. Нечего и смотреть».

Потом резко повернулась и отдернула занавеску. Там никого не было.

И все же она открыла балконную дверь и вышла в серую предутреннюю мглу.

Внизу, слева, у самого входа в подъезд, стояла машина с зажженными фарами, и в их свете какой‑ то человек возился с кодовым замком. Услыхав стук открываемой двери, человек полностью вышел на свет и помахал Аделаиде рукой.

Аделаида в волнении стиснула на груди старенькую шаль; потом перегнулась через перила, вспомнив, что он не знает ни кода, ни номера квартиры. Но ее помощь не понадобилась. Разгадать код по вытертым кнопкам было делом нескольких секунд, равно как и определить расположение квартиры по единственным горевшим с этой стороны дома окнам.

Карл вернулся к машине, выключил фары, взял что‑ то с переднего сиденья и вошел в подъезд.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒