Ольга Строгова 10 страница

– А если через черный ход? – робко предложил трудовик.

– Черный ход на сигнализации, – отозвалась завхоз, – недавно подключили.

– Уверяю вас, не стоит так из‑ за меня беспокоиться, – начал было немец, но завхоз перебила его.

– А вообще‑ то, Степа, ты прав, – сказала она, – мы уйдем через черный ход. А ты тем временем отвлечешь внимание Привалова.

– Что?! Я? Почему я?!

– Ну не я же, – резонно возразила завхоз.

* * *

Из‑ под дощатой, давно не крашенной двери черного хода тянуло холодом. Завхоз в пальто и с увесистой сумкой на плече стояла перед дверью, держа наготове покрытый ржавчиной ключ. За ее спиной смирившийся гость привалился к прохладной стене и прикрыл глаза.

Ждать пришлось недолго – где‑ то на другом конце длинного школьного здания зазвенело, запело бьющееся стекло, но этот негромкий и вполне мелодичный звук был сразу же заглушен крысиным визгом сигнализации.

Завхоз быстро отперла дверь и вытащила немца наружу, под чистые и ясные звезды, отражавшиеся в лужах темного и безлюдного заднего двора.

– Пошли, – сказала она, оглянувшись. – Я отвезу вас в гостиницу. На «Запорожце» никогда не ездили?

Вырулив на улицу, завхоз подъехала к школе с другой стороны и остановилась немного поодаль, на безопасном расстоянии от собравшейся под окнами толпы.

– Интересно, где это – в кабинете химии?.. Или, может, литературы? – бормотала она, прищурившись. – Нет, не там… Не может быть! Неужели в холле? Как же ему это удалось – под самым носом у Привалова?.. Это я про фасадное стекло, – объяснила она Карлу, тщетно пытавшемуся устроиться поудобнее на заднем сиденье «Запорожца», – не судьба нам, видно, жить с целым фасадным стеклом. Абзац, говорю, стеклу.

Карл, услыхав знакомое слово из женских уст, замер и уставился на нее широко раскрытыми глазами.

– У вас глаза красные, – заметила завхоз, глядя на него в зеркало, – но ничего, это скоро пройдет.

…Шоссе, ведущее к «Серебряному озеру», было пустынным, но завхоз не спешила.

– А я никогда быстро не езжу, – говорила она, левой рукой держа руль, а правой пытаясь нашарить в эфире что‑ нибудь располагающее, – куда спешить‑ то? И потом, «Запорожец» – это не «Опель». У вас небось и АКП, и полный привод, и двигатель «шестерка»… Карл, вы меня слышите? Карл?

Немец поднял голову.

– Не смейте спать, Карл, – строго предупредила его завхоз, – а то как я вас из машины‑ то вытащу… Лучше расскажите мне о своей. У вас сто шестьдесят лошадиных сил?

– Сто семьдесят, – отозвался Карл, – но это не моя машина. Это машина одного моего друга, который работает по контракту в Петербурге. Он одолжил мне ее на время моего пребывания в России.

– Так вы приехали на «Опеле» из самого Питера? – удивилась завхоз. – Это ж почти четыреста километров… В это время года, да по нашим дорогам…

Она еще замедлила ход. Но, как ни медленно полз «Запорожец» по разбитому шоссе, двухэтажное здание гостиницы все же показалось после очередного поворота. Широкое, приземистое, скупо освещенное, оно лежало на заросшем шиповником холме подобно уснувшему зверю. То есть таким оно могло показаться чьему‑ то романтическому, к тому же затуманенному алкоголем взгляду, но для завхоза это была просто ветшающая кирпичная постройка. Стыд и позор для города иметь такую гостиницу; вон, штукатурка слева совсем осыпалась, да и крыша давно требует ремонта. И не худо было бы вырубить все эти колючки вокруг, а перед входом разбить нормальный цветник или, скажем, установить фонтан.

Завхоз была напрочь лишена романтической жилки.

Зато обладала исключительным здравомыслием.

Остановив машину, она обернулась к Карлу и некоторое время о чем‑ то размышляла, пристально глядя на него. Она не поправляла волосы, не покусывала мизинец и вообще не делала никаких многозначительных жестов – ей это было ни к чему. Женщина старше… ну скажем, старше пятидесяти, с фигурой, как у древней языческой богини плодородия, и лицом, на котором возраст обозначался совершенно честно и откровенно; женщина, здравомыслие которой с годами приобрело всю силу и неудержимость отбойного молотка, – такая женщина всегда точно знает, чего ей больше всего хочется в данный момент.

В данный момент завхозу больше всего хотелось посмотреть двести четырнадцатую серию «Бедные тоже смеются», имея под рукой тарелку с вяленой олениной и туесок моченой брусники (дары, присланные с исторической родины завхоза). Кружечка пива также была бы не лишней.

Никакая альтернатива не могла бы соперничать с этой по привлекательности.

– Вылезайте, приехали, – сказала завхоз, открывая дверцу. Немец быстро вылез, ухитрившись не стукнуться головой о потолок, и сразу же начал прощаться и благодарить.

А держится он неплохо, отметила про себя завхоз.

– Не за что, – сказала она вслух, – пожалуй, я все‑ таки провожу вас. Просто чтобы убедиться, что с вами все будет в порядке.

Младшая невестка завхоза, которой сегодня снова выпало ночное дежурство, как раз собиралась закрыть стойку с ключами и пойти попить чайку. Однако этому ее намерению не суждено было осуществиться, потому что, обернувшись к двери, она увидела свою свекровь.

Чашка (очень миленькая, розовая в цветочек) выскользнула из дрогнувших пальцев и разбилась вдребезги.

Справедливости ради надо сказать, что обе невестки завхоза – не только младшая, но и старшая, которая весила 90 кг и работала заведующей отделом «Спорттовары» в городском универмаге, – были воспитаны завхозом в строгости.

Так что чашка вполне могла разбиться и просто от неожиданного появления завхоза в гостинице, да еще в столь поздний час.

Но это было бы еще полбеды; беда была в том, что старая ведьма вошла не одна. Она вошла с ним. Бережно поддерживая его под руку.

Он выглядел неважно и даже слегка пошатывался, но, несмотря на это, улыбнулся ей, как обычно, и пожелал доброго вечера. Когда он протянул руку за ключом, она почувствовала запах. И разозлилась.

Вообще‑ то характер у нее был покладистый, иначе она не пробыла бы невесткой завхоза и двух недель. Она умела мириться с обстоятельствами. Но сейчас…

Старуха, без сомнения, опоила его какой‑ то гадостью. Но у нее ничего не выйдет. Посторонним после двадцати трех ноль‑ ноль в гостинице делать нечего. Она защитит его от ужасной участи. Может, тогда он наконец заметит, какая молодая и привлекательная женщина подает ему ключ по вечерам…

Она вышла из‑ за стойки и преградила свекрови путь наверх.

Завхоз, которая, вообще‑ то, собиралась тут же и распрощаться с Карлом, предварительно вручив ему банку с рассолом, и даже полезла с этой целью в свою сумку, поняла ее маневр совершенно правильно. Как вызов.

Она пожала плечами и закрыла сумку.

Отодвинув невестку в сторону одним небрежным (хотя на самом деле тщательно отработанным) взглядом, она потянула Карла за рукав и решительно зашагала вверх по лестнице, застланной ветхим ковром.

Карл плелся следом, думая только о том, как бы ему не растянуться на этих ступеньках, то и дело норовивших выскользнуть из‑ под ног.

Следующей сложной задачей было попасть ключом в замок своего номера. Карл сосредоточился, и уже третья попытка оказалась удачной.

– Ну, – бодро сказала завхоз, – спокойной ночи, Карл. Утром выпьете это, и все будет хорошо.

Она протянула ему банку. Карл благоговейно принял ее обеими руками.

– Я… могу хоть как‑ то отблагодарить вас за все, что вы сегодня для меня сделали? – нерешительно спросил он.

Завхоз посмотрела на него. Потом посмотрела на часы. Потом снова на него.

– Можете, – наконец сказала она, – у вас в номере ведь есть телевизор?

Сорок минут спустя завхоз с легким вздохом отложила в сторону телевизионный пульт и стала собираться. Она надела пальто, прихватила сумку и подошла к двери в ванную, из‑ за которой слышался плеск воды.

– Карл, я ухожу! – крикнула она в дверь. – Смотрите, не засните там!

И ушла, не дожидаясь ответа.

Расположение духа у нее было самое умиротворенное.

Педро наконец‑ то решился бросить эту вертихвостку Лолиту и вернуться к законной жене, а Анне‑ Марии удалось забеременеть от Рауля.

Проходя мимо стойки, за которой пряталась ее вконец расстроенная невестка, завхоз не отказала себе еще в одном маленьком удовольствии – остановилась перед ней и, многозначительно улыбнувшись, прижала палец к губам.

* * *

Настроение завхозу испортили дома.

Оказалось, что у ее двоюродного племянника – того самого, которого она вырастила, к которому относилась как к младшему сыну и который все еще жил вместе с нею и всем ее многочисленным семейством в старинном деревянном доме на окраине города, – серьезные неприятности.

В неприятностях же этих был повинен не кто иной, как муж Аделаиды Максимовны.

Уезжая в Москву, он прихватил с собой одну из своих студенток – а именно ту, которую племянник завхоза считал своей невестой.

Племянник был очень огорчен.

Завхоз терпеть не могла, когда кто‑ то посторонний огорчал членов ее семьи. Эту прерогативу она целиком и полностью оставляла за собой.

Весь дом испуганно притих. Гражданский муж завхоза, взглянув на ее лицо, безропотно забрал свою подушку и одеяло и ушел ночевать в кабинет.

Завхоз, вопреки обыкновению, даже не смогла сразу заснуть. Минут десять, не меньше, ворочалась она с боку на бок, и в рельефных узорах обоев ей мерещились лица виновных и картины справедливого возмездия.

Она продолжала думать об этом и утром, когда в грозном молчании пила свой чай с молоком, и по дороге на работу («Запорожец», почувствовав ее настроение, решил не искушать судьбу и завелся с первого раза).

Возмездие будет полным. Неотвратимым. Окончательным. Кое‑ кто навсегда запомнит тот день, когда принял роковое для себя решение прокатиться в Москву с чужой невестой. Кто к нам с мечом придет, от меча и…

Тем более что меч у нас имеется. Прекрасное оружие, совершенное во всех отношениях. Блестящее, неотразимое и могучее… ну, или будет таковым, когда полностью придет в себя после вчерашнего.

Завхоз улыбнулась. Решение было принято. Оставалось доработать детали.

Разогнав по местам дежурных техничек, стремившихся первыми доложить о вчерашнем происшествии, она проследовала в свой кабинет и заперлась там.

Из ящика стола был извлечен лист плотной бумаги и коробка с цветными карандашами. В левой части листа несколькими уверенными движениями завхоз изобразила женское лицо. Теперь погуще заштриховать волосы, ресницы подлиннее, немного бледно‑ розового на губы – получилось очень похоже.

Мужчину оказалось рисовать еще проще – высокий лоб, прямой нос, твердая линия губ и подбородка. «О, да у меня талант к рисованию…» – без особого удивления отметила завхоз, перебирая карандаши в поисках бронзового.

Два портрета, мужской и женский, безучастно взирали друг на друга через разделяющее их белое пространство листа. Но были ли эти двое и в жизни столь же равнодушны друг к другу? Ага, как же, усмехнулась завхоз; как говорится, спокойствие горного ручья, прохлада летнего зноя…

И все же их до сих пор что‑ то разделяет. Что? Почему?

Завхоз взяла фиолетовый карандаш и нарисовала вокруг женщины несколько безупречно округлых вопросительных знаков. А впрочем, с ней‑ то как раз все ясно, с нашей дорогой Аделаидой Максимовной. Порядочная женщина с высокими моральными принципами. Причем принципы эти не зависят ни от легкомысленного поведения мужа, ни от того, что сама она по уши влюблена в другого. Даже наоборот, она может получать своеобразное горькое удовлетворение от мысли, что даже в таких обстоятельствах хранит супружескую верность. Гм, конечно, лучше горькое удовлетворение, чем вообще никакого…

Завхоз пожала плечами и выразила свое отношение к подобной позиции несколькими ядовито‑ зелеными загогулинами. Не то чтобы завхоз была человеком аморальным или беспринципным, просто она никогда не позволяла каким‑ то отвлеченным идеям управлять своей жизнью или мешать наслаждаться ее маленькими радостями.

И вообще, завхоз была твердо уверена в том, что внутри каждой порядочной женщины живет… просто женщина.

Значит, и внутри Аделаиды тоже. Ну, может, где‑ то очень глубоко внутри.

Теперь немец. Он Аделаидой явно интересуется (хотя и не совсем понятно, с чего бы – вокруг полным‑ полно молодых, красивых и очень взволнованных его присутствием женщин).

Он сообразителен (насколько это вообще возможно для мужчины), а значит, должен понимать, что без решительных действий тут не обойтись.

Завхоз, надавив на красный карандаш, провела между портретами идеальную прямую.

Решительные действия. То, что нужно. Чтобы всякие там моральные принципы и пикнуть не успели. Потом сама же спасибо скажет.

Но в таком случае почему он ничего не предпринимает? Он не пытается ее соблазнить, он даже не пытается, насколько это известно завхозу, за ней ухаживать. Почему? У него что – тоже принципы?

Внутренний компьютер завхоза, вдосталь пожужжав и пощелкав, выдал свой самый популярный в последнее время ответ: НЕДОСТАТОЧНО ИНФОРМАЦИИ.

На апгрейд напрашивается, подумала завхоз.

Спрятав свое произведение в верхний ящик стола, она пододвинула к себе телефон.

– Маня, – сказала она в трубку, – зайди‑ ка ко мне. Прямо сейчас.

* * *

После ухода Манечки завхоз некоторое время просидела в задумчивости, постукивая пальцами по столу и глядя в окно.

Получить информацию от Манечки не составило особого труда – достаточно было намекнуть, что из‑ за своего упрямства та может навсегда лишиться кредита.

Н‑ да, ловкий парень, размышляла завхоз, ловкий и хитрый. Отказать трем женщинам после того, как они спасли ему… ну, если не жизнь, то нечто не менее драгоценное… И при этом не только не обидеть, но, напротив, оставить их гордыми, довольными собой и к тому же готовыми в любой момент повторить для него свой подвиг – это надо уметь. Ничего не скажешь, профессионал. Этот, как его, психолог.

– Ну а нам‑ то что это дает? – несколько раздраженно вопросила она окружающую действительность. – Нам‑ то от него нужно не умение ускользать из протянутых женских рук, а нечто в некотором роде противоположное…

Действительность развела руками и смущенно потупилась.

В этот момент кто‑ то постучал в дверь.

– Кого там еще несет, – проворчала завхоз, – а, это вы… Ну заходите, раз пришли.

– Здравствуйте, Кэтрин, – сказал Карл, улыбаясь.

Завхоз хмуро кивнула, окинув его быстрым взглядом. Бодр, свеж, подтянут и никаких следов вчерашнего. Разве что глаза все еще чуточку красные. Нимало не смущен прохладным приемом, и вообще вид имеет такой, будто лицезрение завхоза доставляет ему самое большое и искреннее удовольствие.

Завхоз нахмурилась еще больше.

И тут иностранец сделал то, чего завхоз меньше всего могла от него ожидать (и что являлось вернейшим способом смягчить ее сердце – по крайней мере в данной ситуации). Он вернул ей банку из‑ под рассола.

– Ваше снадобье буквально поставило меня на ноги, – сказал он, усаживаясь напротив, – только я почему‑ то плохо помню вчерашний вечер.

– Добро пожаловать в мир похмелья, – усмехнулась завхоз уже вполне дружелюбно, – а вы, судя по всему, никогда раньше не напивались до подобного состояния?

Карл покачал головой.

– В вашем возрасте уже не стоит проводить подобных экспериментов, – заметила завхоз, – надо, знаете ли, поберечь себя.

Карл посмотрел на нее недоумевающе.

– Ладно, ладно, – завхоз оттаяла до того, что даже погрозила ему пальцем, – мне‑ то вы можете не говорить, что вам всего тридцать пять!

– А я никому такого и не говорил… – удивился Карл.

Завхоз прищурилась.

– Верю, – сказала она. – Просто кое у кого здесь слишком богатая фантазия. Забудьте. Так что вы хотели узнать про вчерашний вечер?

– Я, вероятно, причинил вам много беспокойства…

– Пустяки, не берите в голову. Никакого беспокойства. Было даже интересно… узнать вас с новой, неожиданной стороны.

Карл посмотрел на нее озадаченно. Потом улыбнулся. Потом расхохотался – причем так заразительно, что завхоз тоже не смогла удержаться.

– Слушайте, Карл, а что вы делаете сегодня вечером? – спросила она, вытирая увлажнившиеся глаза. – Только имейте в виду, это исключительно деловой вопрос.

Карл пожал плечами.

– Не знаю. Вообще‑ то Степан звал меня вечером в баню, и я сказал ему, что подумаю.

– В баню – это хорошо, – одобрила завхоз. – Баня – это именно то, что вам сейчас нужно. Она поможет вам полностью восстановиться после вчерашнего.

– Тогда я пойду, – решил Карл.

– Идите. А после бани приходите со Степой ко мне. Я познакомлю вас со своей семьей и угощу настоящей русской кухней. Ну, и из наших кое‑ кто будет, – небрежным тоном добавила завхоз.

Карл благодарно кивнул и поднялся.

– А баня – это что‑ то вроде сауны? – поинтересовался он, уже подойдя к двери.

– Гм… – завхоз задумалась. – Ну, в общем, сауна там тоже есть.

* * *

Завхоз нашла трудовика в мастерской, где тот сидел, обхватив руками голову, и страдал. Она молча достала из кармана маленькую плоскую фляжку, отвинтила серебряную крышечку и протянула трудовику. Трудовик глянул на завхоза измученными, неверящими глазами, сделал пробный глоток и, всхлипнув, присосался к фляжке.

– Благодетельница… Спасительница… – истово произнес он, занюхивая выпитое рукавом халата.

– Ну что, лучше? – осведомилась завхоз, забирая фляжку назад.

Трудовик всем своим видом выразил безграничную благодарность. Мутные глаза его прояснились, согнутая спина выпрямилась, а руки почти перестали дрожать.

– Степа, – сказала завхоз, – а теперь слушай меня внимательно.

И наклонилась к нему.

Трудовик слушал внимательно, кивал, лишних вопросов не задавал.

Завхоз удостоверилась в том, что он все понял и запомнил, и напоследок еще раз предостерегла:

– Ты там, в бане, смотри у меня!

– Что вы, Катерина Алексевна, как можно! – трудовик прижал руки к груди. – Нешто мы не понимаем… Только минеральную воду! Ну, в крайнем случае глоток пивка.

Выйдя из мастерской, она нос к носу столкнулась с Приваловым. При виде завхоза тот побледнел, задрожал так, что золотые очки запрыгали на кончике длинного рыхлого носа, и вжался в стену.

– Ну? – спросила завхоз.

– Стекло… – простонал вахтер, – вчера… снова…

– А, это, – сказала завхоз, – ну разбили и разбили, в первый раз, что ли. Что‑ то ты, Игнатьич, нервный сегодня. Сходи в медицинский кабинет, пусть тебе валерьянки накапают.

Несмотря на то что уроки давно уже начались, в холле первого этажа было довольно многолюдно. Помимо опоздавших учеников, всеми силами оттягивавших момент, когда придется все‑ таки идти в класс, и ругающихся на них техничек, перед входом собралась небольшая толпа из педагогов и обслуживающего персонала, которые с интересом наблюдали за извлечением осколков стекла из рам и оживленно обменивались мнениями.

Теплый и влажный весенний ветер беспрепятственно проникал в холл. Сквозь опустевшую раму открывался захватывающий вид на мокрую асфальтовую площадку перед крыльцом, на улицу, покрытую свежими лужами, и на плывущих в их отражениях прохожих, которые торопливо складывали мокрые зонтики и спешили насладиться появившимся на несколько минут солнцем.

Внимание наблюдателей привлекла высокая, окутанная серебристым сиянием фигура, которая, вместо того чтобы проплыть мимо с остальной толпой, повернула к школе.

Фигура шествовала по мокрому асфальту, грациозно огибая лужи, и стук ее высоких каблуков странным образом выделялся на фоне обычного уличного шума. Это, без сомнения, была женщина, просто очень высокая и, помимо каблуков, статная, красивая – для тех, кто понимает и ценит крупные формы.

Над жемчужно‑ серым воротником длинного мягкого пальто белело овальное лицо со светлыми, то ли голубыми, то ли серыми, глазами и нежно‑ розовыми губами; густые пепельные волосы свободно падали на спину и на плечи. Эффект сияния создавал лучившийся на солнце серебристый мех и россыпь маленьких радужных камушков, украшавших ее элегантную светло‑ серую сумку и того же цвета изящные короткие сапожки.

Было в ней, несмотря на завораживающий и притягивающий взгляд блеск, что‑ то очень знакомое.

– О! – изумился трудовик, стоявший рядом с поваром Алисой. – Это же…

– А я ее сразу узнала, – пожала плечами Алиса, – подумаешь, ничего особенного!

Фигура приблизилась к крыльцу. Многие заулыбались, готовя слова искренних или не совсем, но подходящих к случаю комплиментов.

Фигура ступила на нижнюю, скользкую ступеньку, и в этот момент, как назло, последний застрявший осколок был извлечен из рамы. Повернувшись в неловких руках, он поймал яркий солнечный луч и отразил его прямо в глаза серебристой женщины.

Она вздрогнула, поднесла к глазам руку в тонкой перчатке и оступилась.

– Ой! – воскликнул кто‑ то страдальчески. Перед самым крыльцом было… очень грязно.

Все тут же отвернулись от оконного проема, решив, что ничего не видели (о нет, только не они! ), и поспешили разойтись по своим делам. Даже разнорабочий, который занимался выковыриванием осколков, сделал вид, что ему срочно что‑ то понадобилось в противоположном конце холла.

Хотя нет, не все. Иностранный гость, только что спустившийся по главной лестнице в холл, остался. Заинтригованный странным поведением коллег, которые буквально секунду назад глазели на что‑ то снаружи, а теперь исчезли, некоторые – со смущенным видом, некоторые – с плохо скрытым злорадством, но все без исключения – очень быстро, он подошел к пустой раме и посмотрел вниз. После чего, не утруждая себя открыванием дверей, легко перемахнул через подоконник и мягко, почти бесшумно приземлился рядом с крыльцом.

* * *

Говорят, что в минуту опасности перед глазами человека в одно мгновение может пронестись вся его жизнь. Аделаида слышала об этом, но считала, что это не более чем образное выражение – возможно, потому, что ей самой еще не приходилось бывать в опасности. Она всегда была так осторожна и осмотрительна; даже и сегодня, несмотря на крайне взволнованное состояние, она внимательно смотрела себе под ноги, оберегая от уличных брызг новые сапоги и пальто.

И все же, когда коварный солнечный отблеск ослепил ее и она не удержалась на скользкой выщербленной ступеньке и, уже падая, взмахнула руками и изогнулась в тщетной попытке сохранить равновесие, ей в самом деле представились кое‑ какие картины из совсем недавнего прошлого.

Она вновь ощутила тот укол в самое сердце, то непривычно‑ болезненное чувство, которое охватило ее от нечаянно подслушанного признания Манечки. После этого все утро прошло как‑ то не так, чередой нелепых и странных поступков, о которых стыдно было даже вспоминать.

Спору нет, Бельскую давно уже следовало призвать к порядку, но ведь Аделаида просто‑ напросто сорвала на ней злость. Когда же в кабинет зашла ни о чем не подозревающая Манечка, Аделаиде страшно захотелось запустить в нее чем‑ нибудь тяжелым, и, возможно, так оно и случилось бы, если бы не явление Горчакова.

Горчаков понес какую‑ то околесицу насчет какого‑ то стекла, и Аделаида с большим трудом удерживала себя в рамках холодной вежливости, вместо того чтобы прямо указать на дверь этому зарвавшемуся денежному мешку, этому нуворишу, считавшему, что деньги могут заменить его балбесу элементарные школьные знания.

Но самым, пожалуй, неприятным и стыдным было то, что она выдала свои тайные мысли завхозу; хотя ей удалось при этом «сохранить лицо» и не разреветься, завхоз, без сомнения, сделала в ее адрес самые определенные и однозначные выводы.

Хорошо еще, что в полдень надо было ехать в Город, на семинар, и она не ушла – убежала из школы, опасаясь, что встретит еще кого‑ нибудь и скажет этому кому‑ нибудь что‑ нибудь не то. Или даже сделает.

Внутри Аделаиды словно поселился кто‑ то чужой, незнакомый, неуправляемый, кто‑ то, кто, в отличие от нее, был не прочь поскандалить, а возможно даже, и подраться.

Разговор с завхозом, вместо того чтобы рассеять ее ревнивые подозрения, лишь усугубил их, заменив один объект – тремя. У ревности, как известно, нет логики; те несообразности и логические неувязки, на которые сразу же указала ей разумная завхоз, хотя и были приняты ею к сведению, но нисколько не смягчили испытываемых ею переживаний.

Поистине они были мучительны, эти переживания; они заставляли страдальчески хмуриться ее тонкие брови над потемневшими, полными влажного блеска глазами, они зажгли на бледных щеках пятна лихорадочного румянца, они сделали ее дыхание прерывистым, а походку, всегда такую размеренную, – неровной и даже спотыкающейся.

К счастью, никто из знакомых не встретился ей по дороге на станцию. Повезло и с электричкой; она села в неотапливаемый, а потому наполовину пустой вагон и отвернулась к окну, так что ничей скучающий или любопытный взгляд не смог бы помешать ей предаваться горьким мыслям.

Мысли были горькими, когда она думала о нем; но когда она переключилась на них, на своих коллег и подчиненных, мысли стали не просто горькими – они стали злыми. У Аделаиды не было привычки думать о ком‑ то плохо и не было соответствующих навыков; для нее самой было удивительно, с какой легкостью и быстротой возникали в ее сознании самые нелестные и даже ядовитые эпитеты.

– Ну что, спрашивается, он в них нашел, – возмущался этот новый, скандальный голос внутри Аделаиды, совершенно не обращая внимания на болезненно сморщившуюся хозяйку, – что?!

Взять ту же Манечку – да, молодая, да, смазливая, но ведь пустая же, как кукла, в голове три с половиной мысли, и все на одну и ту же тему…

А эта манерная кривляка Татьяна Эрнестовна? Строит из себя Мисс Вселенную, а между тем «тощая кобыла – это еще не лань», как выразилась однажды завхоз. К тому же она, как сорока, любит все блестящее и постоянно обвешивается сверкающими побрякушками; не женщина, а елка какая‑ то новогодняя!..

А Ирина Львовна, наша подрабатывающая переводами интеллектуалка?! Нечего сказать, хороший же у него вкус! Холодная, как классная доска, сухая, как логарифм; и если, к примеру, приложить стетоскоп к ее плоской от постоянного курения груди, то наверняка услышишь не шум дыхания и биение сердца, а треск, жужжание и пощелкивание электронных схем – недаром дети единодушно и сразу окрестили ее Воблой!..

Аделаида закрыла глаза и замотала головой, силясь заглушить эти назойливо‑ неприличные вопли.

На мгновение неприглядные обличья трех негодяек сменил чарующий образ господина директора лицея – весь в восточном и белом, как в давешнем сне. Аделаида всхлипнула и ткнулась лбом в холодное пыльное стекло.

– Ага, – прокомментировал голос, – ну конечно же… Нам следовало бы догадаться сразу. Это же султан, шейх, турецкий паша; не успел приехать, как завел себе целый гарем…

Аделаиду моментально кинуло в жар, а потом – в холод.

– Замолчи! – приказала она непрошеному комментатору. – Ни слова больше! Ничего не хочу слышать!

– И хорошо, и правильно, – тут же засуетилось очнувшееся здравомыслие, – а вот мы сейчас выйдем из поезда, подышим свежим воздухом, а потом пойдем себе в институт, на семинар по внедрению в школе высоких информационных технологий. В институте так тихо, так спокойно; поработаем часика три, вот все глупости из головы и выветрятся…

В самом деле, электричка, дребезжа и стеная, уже приближалась к конечной станции. Аделаида вышла на платформу, глубоко вдохнула насыщенный железнодорожными ароматами воздух, прищурилась на безмятежно сияющее солнце и, почти успокоившись, спустилась в подземный переход.

Радуясь наступившей в голове тишине, она быстро, но без излишней торопливости, как в добрые старые времена, прошла несколько кварталов. Впереди и внизу блеснула тусклая гладь озера.

Аделаида остановилась, недоуменно заморгав; потом сообразила, что вместо того, чтобы, выйдя на проспект, повернуть направо, к центру, она повернула налево. Она всегда поворачивала налево и шла этой дорогой, когда приезжала к дочери. Иногда она делала небольшой крюк, чтобы взглянуть на озеро, чьи холодные свинцово‑ серые в любую погоду и при любом освещении воды отличались своеобразной мрачной красотой.

Аделаида посмотрела на часы и вздохнула: было без пяти два. На семинар она опоздала в любом случае. Аделаида вновь удивилась самой себе – на сей раз тому, сколь мало ее это расстроило, – а ведь она никогда и никуда не опаздывала, даже в молодости, даже на свидания со своим будущим мужем.

Вместо того чтобы бежать со всех ног к автобусной остановке или к перекрестку ловить попутную машину, она вышла на берег и неторопливо спустилась к воде.

Как давно она не гуляла, не бродила вот так, в одиночестве, никуда не спеша, в свое удовольствие! Никого не было в этот час здесь, на раскисшем от весенней грязи берегу. Город шумел за спиной, но как‑ то приглушенно и удаленно, словно озеро обладало способностью поглощать ненужные и неуместные в природе звуки. Аделаида опустилась на старое прогнившее бревно, подперла рукой щеку и погрузилась в созерцание солнечных бликов на темной озерной воде.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒