Комментарии 1 страница

Глава 2

Ногти отросли, заусеницы больше не кровоточили. Я носил на запястье браслет с надписью «Неизвестный белый мужчина», но санитары прозвали меня Джейсон, в честь страдавшего амнезией героя «Идентификации Борна». Между прочим, ничего не знать о себе оказалось вовсё не так увлекательно и не сулило невероятных приключений, как в голливудских блокбастерах. Мой статус эволюционировал от стационарного больного, поступившего в экстренном состоянии, до планового пациента «Больницы короля Эдуарда» в Западном Лондоне. Я вполне созрел, чтобы занять место «Тедди» – помните, милый медвежонок в заплатках, персонаж с открыток, а вовсё не стиляги 50‑ х и не дамское бельё[1].

Болезни как таковой у меня не обнаружили. В первый же день меня тщательно обследовали на предмет возможной черепно‑ мозговой травмы, но никаких логических объяснений, почему во вторник 22 октября мой мозг решил произвести полную перезагрузку, не нашлось. Каждое утро я просыпался с надеждой, что проснусь. Но то мгновение растерянности и потери ориентации в пространстве, которое переживаешь, открывая глаза в незнакомом месте, растянулось на целую неделю. Я безуспешно пытался дотянуться до своего утраченного прошлого, но всё это были иллюзорные ощущения; так бывает, когда вам кажется, будто телефон в кармане жужжит, но оказывается, что никто не звонил.

Меня регулярно осматривали врачи – непрерывному потоку неврологов с ассистентами меня демонстрировали как любопытную диковину. Что касается диагноза, здесь всё были единодушны. Никто из специалистов не имел ни малейшего представления, что же со мной произошло. Какой‑ то студент даже попытался обвинить меня:

– Если вы забыли абсолютно всё, то как же сохранили способность говорить?

С другой стороны, один из неврологов всерьёз озаботился моим заявлением, что я утратил память отнюдь не обо всех событиях внешнего мира.

– В таком случае вы, возможно, помните книгу доктора Кевина Ходди «Компьютер в черепной коробке»?

– Брось, Кевин, мало кто об этом вообще слышал… – вмешался другой.

– Ладно, а как насчёт сериала по Би‑ би‑ си‑ 4 «Исследователи мозга» с участием доктора Кевина Ходди?

– Нет, не припомню ничего такого.

– Хм, поразительно… – пробормотал доктор Ходди. – Абсолютно невероятно.

В тот период моим единственным другом оказался Бернард Зануда с соседней койки, и это несколько смягчило мою депрессию. В те первые семь дней помощь Бернарда стала поистине бесценной. Я был практически сломлен чувством страха и беспомощности от непонимания того, что со мной произошло, кто я такой и смогу ли вообще оправиться до конца своих дней. Но увязнуть целиком в мрачных мыслях мне не удалось, поскольку сосед по палате постоянно поддерживал меня в тонусе, вызывая глухое раздражение своими идиотскими поздравлениями с тем, что я помню, чем завтракал.

– Нет, Бернард, моё состояние характеризуется другими симптомами. Ты ведь присутствовал, когда врач это объяснял.

– Прости, забыл! Ох, это, наверное, заразно!

Бернард не имел в виду ничего дурного и был вовсё не противным – просто неизбывно оптимистичным. Немного утомительно находиться двадцать четыре часа в сутки рядом с человеком, который полагает, что неврологическое расстройство можно излечить, повторяя себе «мир прекрасен».

– Вот что я тебе скажу: у меня в прошлом были моменты, о которых я с удовольствием позабыл бы! – хохотнул он. – Новогодняя вечеринка в 1999‑ м – ну, ты понял, о чём я? – И, закатив глаза, изобразил пьяного. – О да, это я не прочь забыть навеки! И одну девицу из танцевального сальса‑ клуба… да уж… Не могли бы вы стереть этот эпизод из официальной записи, господин Председатель?

Постепенно моё лечение перешло в ведение одного врача. Доктор Энн Левингтон, лет пятидесяти, на вид немного ненормальная, как всё неврологи, появлялась в больнице всего дважды в неделю. Но похоже, мой случай настолько поразил её, что она стала приходить каждый день. По её указаниям мне сделали сканирование мозга, утыкав всю голову датчиками, потом я прошёл аудиовизуальное тестирование. Но всякий раз активность моего мозга демонстрировала «абсолютную норму». Даже неловко, что во мне не нашлось кнопки, чтобы выключить мозг, а потом включить обратно.

Надо сказать, я отнюдь не сразу сообразил, что восторг доктора Левингтон по поводу моих результатов никоим образом не связан с пониманием того, что со мной случилось.

– О‑ о‑ о, как интересно!

– Что, что? – оптимистично вопросил я.

– Оба гиппокампа в норме, энторхинальный кортекс и височные доли в норме.

– Верно, и что это объясняет?

– Решительно ничего. Это‑ то и интересно! Никакого двустороннего повреждения височных долей или диэнцефальной средней линии. Видимо, ваша личная память сосредоточена в неокортексе, независимо от средней височной доли.

– Это хорошо или плохо?

– Ну, никакого явного объяснения или подобных примеров нет. Но тогда получается, что данная картина типична для мозга – просто чудо! Невообразимо!

Она в восторге хлопнула в ладоши, а я обмяк на стуле.

– Как именно функционирует память, где она хранится – это одна из самых запутанных областей. Невероятно захватывающий объект для исследований!

– Угу, отлично…. – потерянно кивнул я. Это всё равно как во время операции на открытом сердце услышать: «Ух ты – что это за штука такая постукивает в своём собственном ритме?! »

* * *

Через несколько дней доктор Левингтон пришла к определённому заключению и явилась сообщить, что, по её мнению, произошло. Она говорила так тихо, что Бернарду пришлось даже прикрутить радио у себя за занавеской, чтобы удобнеё было подслушивать.

– Случаи, подобные вашему, зафиксированные в Соединённых Штатах и вообще в мире, подтверждают, что вы пережили «психогенную ретроградную амнезию», буквально «вылетели» из прошлой жизни. Это могло быть спровоцировано сильным стрессом или неспособностью справиться с какими‑ то переживаниями.

– Психогенная амнезия?

– Да. Каждый год несколько человек в мире переживают нечто подобное, хотя нет двух абсолютно идентичных случаев. Утрата личных предметов, таких как телефон и бумажник, была, возможно, обдуманным шагом с вашей стороны в тот момент, когда вы соскользнули в состояние амнезии. Это нормально – не сохранять воспоминаний, когда сознательно уничтожаешь всё следы прежней жизни. Вы, безусловно, не утратили память полностью, иначе были бы подобны новорожденному младенцу. Пациенты с ретроградной амнезией обычно помнят, к примеру, кто такая принцесса Диана, но могут не знать, что она погибла.

– Париж, 1998‑ й, – немного рисуясь, объявил я.

– 1997‑ й! – донесся из‑ за занавески голос Бернарда.

– То, что вы помните внеличностные события, создает неплохие предпосылки для восстановления личных воспоминаний и возвращения к прежней жизни.

– Но когда именно?

– Тридцать первого августа, – заявил Бернард. – О её смерти сообщили около четырёх утра.

* * *

Доктор Левингтон с самого начала была не слишком оптимистична по части прогнозов, а в итоге вообще признала, что нет никаких гарантий, что я смогу окончательно выздороветь. И я остался один на один с жуткими мыслями. Созерцая зелёные занавески вокруг своей кровати, я прикидывал, вернусь ли к своей прошлой жизни.

– А может, ты серийный убийца? – невозмутимо вопросил Бернард.

– Прости, Бернард, это ты мне?

– Она же сказала, что провал в памяти бывает вызван необходимостью отгородиться от прошлого, так вдруг ты не мог вынести мучений от того, что тебя никак не поймают? Тебя – убийцу несчастных бродяг, чьи тела покоятся в морозильных шкафах в подвале твоего дома.

– Восхитительная идея. Благодарю.

– А что, вполне возможно. Или ты, к примеру, террорист.

– Давай надеяться, что всё‑ таки нет, идёт?

– Наркодилер. Скрываешься от китайской Триады!

Я предпочёл промолчать – в надежде, что гипотезы иссякнут.

– Сутенер… Маньяк‑ поджигатель…

Где‑ то тут должны быть наушники. Я заглянул даже под тумбочку, разыскивая то, что заглушило бы перечисление отвратительных преступлений, которые могли спровоцировать мою амнезию, – центральное место занимали «педофил», «вивисектор» и «банкир».

Предположения Бернарда я отмёл как абсолютно смехотворные, но чуть позже жутко перепугался, когда мне сообщили, что в кабинете старшей медсестры меня ожидают два полисмена. Нет, они вовсё не собирались арестовать меня за военные преступления против гражданского населения Боснии, как поспешил объявить Бернард, а просто принесли толстенную папку «Без вести пропавших», которую и принялись неторопливо просматривать, внимательно изучая каждое фото и сравнивая его с моей физиономией.

– Ну это точно ничего общего, – встрял я, отчаянно мечтая обнаружить свои данные на одной из страниц.

– Мы обязаны просмотреть каждый файл, сэр.

– Но я не такой толстый. И не чернокожий. И не женщина.

Они пристально рассматривали меня, словно подозревали, что я пытаюсь скрыть свои африканские или женские характерные признаки, потом нехотя перевернули страницу.

– Хм, что скажете? – Полицейский переводил взгляд с меня на фотографию морщинистого старикана.

– Но ему же лет восемьдесят! – возмутился я.

– Эти люди часто выглядят старше своего возраста, сэр. Они живут на улице, иногда употребляют наркотики. Как давно у вас эта борода?

– Э‑ э, ну… с того момента, как я вообще что‑ либо помню.

– Давайте приблизительно. Месяц, год, десять лет?

– Да не знаю я! Вам же сказали, у меня ретроградная амнезия, до событий прошлого вторника в моём сознании – чистое пустое поле.

Они переглянулись, несколько раздражённо качнули головами и продолжили искать сходство между мной и девочкой‑ подростком, сикхом, джек‑ рассел‑ терьером, – последнего, впрочем, всё же сочли случайно попавшим не в ту папку.

* * *

Тот факт, что никто не объявил меня пропавшим, был весьма красноречив. Никаких срочных сообщений в новостях, слёзных просьб о помощи от любящего семейства, полосных объявлений в газетах о пропаже драгоценного мужа, отца или коллеги. Интересно, я и до амнезии был настолько одинок? Может, именно стресс одиночества вызвал ментальное потрясение, очистившеё грифельную доску, дабы я начал жизнь заново?

Каково бы ни было моё прошлое, я мечтал, чтобы меня забрали с этого необитаемого острова, затерявшегося в восьмимиллионном городе. Я готов был запалить огромный костер на берегу, отправить письмо в бутылке, выложить гигантские буквы на песке для пролетающих самолетов.

– А мы не можем разместить объявление в газете? – приставал я к медсестре. – Например: «Вы знаете этого человека? » – и рядом моя фотография.

И хотя ей постоянно не хватало ни времени, ни чуткости, в конце концов она всё же признала, что идея недурна. Пока она нервно названивала в «Лондон ивнинг стандард», я торчал в её крохотном кабинетике. Сестра объясняла мою ситуацию, периодически прикрывая трубку рукой, чтобы передать мне вопросы с другого конца провода.

– Они спрашивают, вы выдающийся пианист или что‑ то в этом роде?

– Ну, не знаю… не помню. Давайте я сам с ними поговорю?

– Он не знает. (Пауза. ) Может, вы математический гений или блестящий лингвист?

– Понятия не имею. Но кроссворды и прочие судоку в книжечке Бернарда я в состоянии решить. Не лучше мне самому поговорить?

– Он умеет решать несложные судоку. Это ничем не поможет?

Вероятно, в редакции не нашлось свободных людей, чтобы послать в больницу, но они сказали, что могли бы опубликовать материал, если мы пришлем подробный рассказ, приложив самое свежеё фото. На следующий день в газете появился огромный разворот, озаглавленный: «Кто этот таинственный незнакомец? » И фотография ухоженного молодого человека рядом с Пиппой Мидлтон на благотворительном матче в поло. Я дважды пролистал газету, но не нашёл ни слова о себе. Оказалось, что они вообще‑ то собирались разместить мою историю, но потом раскопали новость про загадочного спутника невесты принца Уильяма, и редактор сказал, что в одном номере поставить двух «таинственных незнакомцев» – это слишком. Журналист, который с нами разговаривал, успел уйти в отпуск, поэтому работу над потенциальным материалом поручили другому репортёру «Скажите, – начала она, – вы ведь выдающийся пианист или типа того? »

* * *

Меня мучила бессонница, и порой ночью я пробирался в комнату отдыха, откуда открывался роскошный вид на Лондон. На четвёртую ночь, любуясь миллионами огоньков огромного города, я внезапно со всей очевидностью осознал: это вовсё не временное помрачение рассудка, это теперь и есть моя жизнь. Кто‑ то вызвал дежурных проверить, что за странные звуки доносятся с десятого этажа, – очень быстро обнаружили меня, колотящегося головой о прочное стекло.

– Эй, парень, хватит! Окно разобьешь!

Иногда я смотрел телевизор. В один из таких «сеансов» наткнулся на «Мистера и Миссис», которую модифицировали, пригласив туда всяких знаменитостей и их очаровательных супругов. Эта программа стала для меня чем‑ то вроде наркотика. Я восторгался, сколько всего эти люди помнят друг о друге, хохотал над каждым супружеским faux pas [2] и наслаждался их дружественными отношениями.

– А, вот ты где! – Пронзительно‑ гнусавый визг Бернарда ни с чем не спутаешь. Явился ровно за секунду до начала второй части программы. – Слушай, я тут прикупил пару книжечек для тебя в киоске внизу. «Как улучшить память всего за пятнадцать минут в день». И почему мы не подумали об этом с самого начала!

– Это очень любезно с твоей стороны, Бернард, но, полагаю, книга полезна скорее страдающим обычной забывчивостью, а у меня ретроградная амнезия.

– Но разница только в степени, разве нет?

– Э‑ э, нет.

– Поверь, я знаю, каково тебе; я и сам никогда не помню, куда положил ключи.

– А у меня вообще‑ то нет такой проблемы. Я помню каждый свой шаг с момента появления в больнице. Но не могу восстановить ни одного мига из всей предыдущей жизни.

– Да, да, я понимаю, о чём ты. Тебе, возможно, понадобится больше чем пятнадцать минут в день, – уступил он, раскрывая книгу наугад. – «Когда вы знакомитесь с человеком, постарайтесь произнести его имя вслух, чтобы запечатлеть в памяти. То есть вместо обычного «привет» произнесите: «Привет, Саймон»». Слушай, почему бы не попробовать для начала хотя бы это!

– Да, но, видишь ли, маловероятно, чтобы это помогло разблокировать память о первых сорока годах моей жизни…

– С ножницами та же история. Никогда не знаю, где я их оставил. Иногда кажется, что они специально от меня прячутся! О‑ о, вот это классно: «Если вам сложно запомнить номер телефона, попробуйте ассоциации. Например, номер 2012 1066 легко запомнить, просто сообразив, что это Олимпиада в Лондоне и битва при Гастингсе».

– Отлично. Если мне придётся запоминать именно этот номер, я так и поступлю.

– Вот видишь! – Бернард откровенно ликовал от своей полезности. – И всего пятнадцать минут в день. Что это идёт? О‑ о, «всё звёзды в «Мистере и миссис»! Не отказался бы попасть в эту программу. Ну, в смысле, будь я знаменитым… и женатым.

Как‑ то раз, когда моё любимоё телешоу закончилось и я объявил, что отправляюсь спать, Бернард подскочил, чтобы «составить мне компанию», при этом триумфально размахивая книжкой, которую купил в вестибюле. Он решил, что спусковым крючком для пробуждения моей памяти может стать произнесение вслух всех мужских имён. Тут‑ то и пригодится толстенный том под названием «Придумайте имя своему малышу». С одной стороны, мне захотелось в ужасе сбежать, но с другой – Бернард, в своей исключительной бесполезности, был всё же единственным, кто пытался мне помочь.

В процессе чтения со всей очевидностью выяснилось, что «Придумайте имя своему малышу» никогда не станет выдающейся аудиокнигой. Великое множество персонажей, но ни один из них не разработан толком. «Аарон», к примеру, появляется в самом начале, но впоследствии мы ничего о нём не слышим. Та же история с «Абдуллой» – никаких ассоциаций, да и с чего бы вдруг родители наградили меня подобным имечком.

– Ты уверен, что полезно просто так лежать? – волновался Бернард. – Это не мешает сосредоточиться, а?

– Никоим образом. Я прикрыл глаза, чтобы меня ничто не отвлекало…

Проснулся я на медитативной декламации: «Фрэнсис? Фрэнк? Фрэнки? Франклин? » Бернард читал, похоже, несколько часов, но произносил каждое имя всё с таким же удовольствием и оптимизмом. А мне приснился уже знакомый сон: моментальный кадр – я смеюсь вместе с какой‑ то женщиной. Лица её и имени не помню, но она любит меня, а я люблю её. Ощущение чистого счастья, единственное цветное пятно в чёрно‑ белом мире, – и кошмарное пробуждение в абсолютном вакууме моего нынешнего существования. Не знаю, причиной ли тому увлекательное повествование из книжки Бернарда, но я позволил себе погрузиться в депрессию.

– Гэбриэл? Гаэл? Гэлвин? Ганеша?

– Хм, – заинтересовался я. – Вроде бы я не похож на Ганешу. Для начала, у меня нет четырёх рук и слоновьей головы.

Видимо, следовало попросить его прерваться; в конце концов, меня ведь могли утомить несколько часов интенсивной концентрации.

– Гаррет? Гарфилд? Гаррисон? (Со стороны поста дежурной медсестры донесся звук зуммера. ) Гарт? Гарвин? Гэри?

И тут случилось неожиданное. Услышав слово «Гэри», я пробормотал: «07700…»

– Что это было? – насторожился Бернард.

– Не знаю. – Я сел в кровати. – Это само вырвалось, когда ты сказал «Гэри».

– Это ты? Твое имя? Ты что, Гэри!

– Не думаю… А ну‑ ка, повтори.

– Гэри!

– 07700… – Там точно было продолжение. – 900…913.

Это напоминало непроизвольный спазм. Никакого контекста, ни малейшего смысла – просто цифры естественным образом ассоциировались с именем.

– Это номер телефона! – воскликнул Бернард, торопливо записывая.

– Да, но чей?

Бернард посмотрел на меня как на полного идиота.

– Полагаю, кого‑ то по имени Гэри. Интересно, кто он такой?

Мы обнаружили фрагмент ДНК моей предыдущей жизни. Бернарду удалось отыскать путь в самые удалённые районы. Я был настроен скептически, а он доказал, что я ошибаюсь. Следовало, вероятно, поблагодарить его за упорство и предприимчивость, но именно эти качества заставили его потянуться за мобильным телефоном.

– Что ты делаешь? – заорал я, увидев, как он набирает номер.

– Звоню Гэри. Там в конце было 913?

– Не смей! Я не готов! Мы должны поговорить с врачом! Ты не имеешь права использовать…

– Есть соединение, держи! – И он сунул мне трубку.

Очень медленно я поднес телефон к уху.

– Не отвечают. Наверное, просто случайный набор цифр. Как я вообще мог тебя послушаться…

Тихое пощелкивание в трубке. И вот он, первый звук, донесшийся до спасательной команды после целой недели разбора завалов.

– Алло? – Мужской голос, слегка искаженный слабым электронным сигналом.

– Э‑ э… алло? Это… случайно не Гэри?

– Да. Воган! Это ты? Куда ты, чёрт побери, пропал? Словно исчез с лица земли!

В приступе паники я нажал на красную кнопку и швырнул телефон обратно Бернарду.

– Ну как, узнал голос?

– Нет. Я… возможно, это случайное совпадение, – пробормотал я, запинаясь.

Но незнакомец перезвонил. И вскоре они с Бернардом оживлённо болтали обо мне.

– Уже нет, – заявил Бернард. – Думаю, теперь я его самый близкий друг.

Глава 3

Гэри обнимал меня сердечно и крепко, а я с трудом терпел этот плотный физический контакт, словно подросток, которого тискает любящая тётушка на Рождество.

– Воган! Я так за тебя волновался. Как же я люблю тебя, парень!

– Любишь? – оцепенел я. – Так я что, твой… Мы что, гомосексуалисты!

Сердечное объятие мгновенно прервалось, и Гэри испуганно покосился на Бернарда.

– Нет, я не так тебя люблю. А как брата, ну, ты понимаешь…

– Ты мой брат?

– Нет, не в буквальном смысле. Я имею в виду, мы с тобой как братья, ты и я. Йа‑ ба‑ даба‑ ду!

– Как?

– Йа‑ ба‑ даба‑ ду! Мы ведь так говорили, а? Йа‑ ба‑ даба‑ ду! Помнишь? – И он игриво, но, впрочем, довольно болезненно стукнул меня в плечо.

Мой посетитель пытался быть сдержанным и скромным после короткой беседы с врачом. ещё по телефону Гэри предупредили, что я едва ли узнаю его и могу чересчур нервно отреагировать на бесцеремонность и недостаточную тактичность. Хорошо, что его подготовили. Несмотря на длительное одиночество, внезапная любвеобильность этого совершенно незнакомого человека показалась мне неуместной. Включился первобытный защитный механизм; древние охотники и собиратели определённо знали, что чужак может быть дружественно настроен лишь в том случае, если намерен заманить вас на поединок альфа‑ самцов.

– Послушай, понимаю, это звучит несколько невежливо, но, боюсь, я действительно не знаю, кто ты такой. Пока ты не обратился ко мне, я даже не знал, что меня зовут Воган.

– Вообще‑ то это твоя фамилия. Но всё тебя зовут именно так.

– Правда? Надо же, и не предполагал. Я вообще ничего не знаю о себе. К примеру, есть ли у меня мать?

Мой собеседник помедлил, потом осторожно положил руку мне на плечо:

– Мне так жаль, дружище. Твоя матушка преставилась пять лет назад.

– О, ладно… – Я лишь пожал плечами. – В любом случае, я ничего о ней не помню.

А он расхохотался, как будто услышал удачную шутку.

– Ну да, медсестра сказала, что ты потерял память или вроде того. А она та ещё штучка, а? Она видела тебя голым?

– Э‑ э, нет.

– Что ж, может, это и к лучшему. Пойдем пропустим пинту‑ другую? Просто мечтаю о маринованных корнишончиках.

И вдруг я рассмеялся. Впервые со Дня Ноль. Хотя мой посетитель вовсё не пытался меня позабавить. Произвольное и непредсказуемоё движение его мысли рождало освежающий комический эффект. Когда я оказался в больнице, моя личность для меня самого представляла тайну, нужны были определённые люди, чтобы распахнуть двери сознания и вывести меня наружу. Бернард вскрыл мою раздражительность, легкую нетерпимость; Гэри продемонстрировал, что именно может меня развеселить.

– Давай, Воган, накинь на себя что‑ нибудь. Бога ради, ты не можешь явиться в паб в этой долбаной пижаме!

– Ему нельзя выходить из больницы! – встрял Бернард, явно раздосадованный появлением этого нахала. – И вообще доктор сказала, что хотела присутствовать при вашей первой встрече.

– Да, но я заколебался её ждать! Тусил там целых двадцать минут. Да и чего ради я должен записываться на приём, чтоб повидаться с лучшим другом?

Я постарался скрыть самодовольство при этом описании моей персоны. После недели строгого режима пренебрежение правилами, демонстрируемоё моим другом, оказалось заразным, и мне ужасно захотелось воспользоваться шансом и увидеть внешний мир. Возможно, я так и пребывал бы в нерешительности, не запрети Бернард, совершенно недвусмысленно, сбежать из заточения.

* * *

Скорый выход на волю в компании с Гэри пугал и будоражил одновременно. Я почти забыл, как пахнет свежий воздух, а рядом к тому же находился человек, которому были ведомы всё тайны моей прошлой жизни. Мимо с рёвом пронёсся мотоцикл, и я заполошенно подпрыгнул, напугав спешащих куда‑ то прохожих, каждый из которых явно знал, куда и зачем спешит.

Гэри, высокий и нетолстый, примерно моего возраста, одет был как юнец двадцатью годами моложе. В байкерскую кожанку – хотя никакого байка, как выяснилось, у него не имелось. Бачки у него топорщились слишком кустисто, не согласуясь с аккуратной прической, и весь он источал аромат лёгкой самонадеянности вперемешку с резким запахом табака. Бесцеремонные его манеры чуточку смущали, но вместе с тем я испытывал облегчение от того, что хоть кто‑ то разговаривал со мной как с нормальным. Уже за одно это он мне понравился – мой друг Гэри. У меня есть друг, и мы с ним направляемся в паб.

– Ну, можно, конечно, отложить это дело… – сказал он, когда мы зашли за угол. – Но надеюсь, ты помнишь, что задолжал мне две штуки?

– Я? Прости, у меня нет с собой денег… Я… Не мог бы ты подождать немного?

Глаза Гэри лукаво блеснули, и он расхохотался во весь голос.

– Ох, не могу, ха‑ ха… ладно, не переживай! Я просто прикалываюсь!

– А, ну ясно! – И я постарался выдавить ответный смешок.

– Хотя мог бы и покруче чего придумать, как считаешь? Ты что, вообще ничего не помнишь?

– Абсолютно. Не представляю, чем занимался последние сорок лет.

– Ого. Теперь понятно, как ты себя чувствуешь.

Сорок – почти в точку. Мне было тридцать девять, и, по мнению Гэри, моё состояние являлось «типичным сраным кризисом среднего возраста». Создавалось впечатление, что медицинская сторона дела его не особенно волновала – как будто он годами практиковал разные наркотики и сейчас просто столкнулся с очередным измененным состоянием сознания. Вдобавок выбивало из равновесия то, как небрежно, походя этот парень называл меня «идиотом» или «тупицей», словно это такие имена мои. Я, конечно, быстро сообразил, что это такая ироничная манера общения, принятая между старыми приятелями, но когда человек, с которым ты едва познакомился, произносит: «Ну вот и паб, недоумок», с трудом преодолеваешь инстинктивную реакцию на грубость.

Время было обеденное, и мы едва успели занять последний свободный столик. Наконец‑ то я мог расспросить обо всём, что пожелаю. Получилось нечто вроде персонального шоу «Это твоя жизнь», но в этой версии ведущий подробно излагал приглашённой звезде невероятную историю жизни: «Ты не вспомнишь этот голос» или «Сегодня здесь присутствует та самая учительница, что вдохновила тебя много лет назад, но тебе придётся поверить на слово, потому что на самом деле она может оказаться всего лишь хозяйкой местной чайной».

Я взял пинту «Гиннесса», потому что, по словам Гэри, всегда так делал. Слишком велик выбор возможностей: я вполне мог предпочесть биттер, светлое пиво или минеральную воду с ломтиком лимона. Мог быть дважды женатым отцом семерых детей, олимпийским чемпионом по парусному спорту или пропащим уголовником.

Вопросы я решил задавать в хронологическом порядке, дабы мы не перескакивали с предмета на предмет и не упустили важных подробностей. В глубине души, вероятно, я надеялся узнавать правду о себе постепенно, и, если я полный неудачник, мне будет не так горько, ежели пойму, как дошел до жизни такой. Но попытки определиться с вехами из ранних лет успеха не имели.

– Итак. У меня есть братья или сестры?

– He‑ а. Ты единственный ребенок. Ой, я забыл прихватить закуску…

– Хорошо, а откуда я родом?

– Вообще‑ то ниоткуда. Или отовсюду – как посмотреть. Твой отец был военным, поэтому вы постоянно переезжали с места на место. Вы жили в Западной Германии, на Кипре, в Малайзии… в Йоркшире. Что я пропустил? Гонконг, кажется. Или Шангри‑ Ла?

– Это мифическое место.

– Правда? Ну тогда, значит, не Шангри‑ Ла. Может, Шанхай? Я помню, ты говорил, что ни в одной школе не учился дольше года.

– Иди ты! Выходит, я легко приспосабливаюсь к обстоятельствам?

– Э‑ э, можно и так сказать… Чипсов, что ли, прихватить…

– Опытный путешественник.

– Опытный, ага. Перекати‑ поле.

– Сын солдата!

– Он в ВВС служил. Отец твой имел довольно высокий чин, но, думаю, был кем‑ то вроде бухгалтера. Беднягу пришиб инфаркт вскоре после смерти твоей мамы.

– Ох.

– Но я помню твоих стариков ещё с тех пор, как мы были сопляками. Чудесная была пара.

Не имея никаких воспоминаний и переживаний, я воспринимал отца и мать эдакими абстрактными символами – просто имена на генеалогическом древе. Все, что Гэри рассказывал обо мне, вполне могло происходить с другим человеком в какой‑ нибудь выдуманной истории. На самом деле Гэри имел весьма смутное представление о моём детстве и событиях, предшествовавших нашему знакомству.

– Откуда мне знать, какие оценки ты получил на своих долбаных выпускных экзаменах? – недовольно проворчал он.

– Прости, я просто нервничаю по этому поводу И по всем остальным тоже. Так я учился в университете?

– Ну да, там мы и познакомились, – оживился Гэри. – Я изучал английскую и американскую историю. Перешёл с английской…

– Прости, где было дело? Оксфорд? Кембридж?

– Бангор[3]. Я выбрал его, потому что туда собиралась одна роскошная девчонка из нашей школы, но она в результате оказалась где‑ то в Восточной Англии, так что ничего не вышло…

За следующие десять минут я узнал, что мы с Гэри жили в одном коттедже, вместе играли за футбольную команду колледжа и закончили с одинаковыми результатами, хотя я, в отличие от Гэри, не сдирал целиком свою дипломную работу у какого‑ то студента из Аберистуита[4]. Откровенно говоря, в один присест узнать столько о себе – непростое испытание.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒