Книга четвертая 3 страница

– Привет, приятель, – Тимсен прошел через хижину и сел. – Вы, янки, боитесь, что вам яйца поотрывают или еще что‑ нибудь? – Он был высокий и крепкий, с глубоко посаженными глазами.

– О чем ты?

– Вы, ублюдки, без конца копаете противовоздушные щели. Думаете, что все чертовы военно‑ воздушные силы собираются нанести удар по Чанги?

– Осторожность не повредит. – Кинг снова задался вопросом, Стоит ли им пускать в дело Тимсена. – Скоро начнутся налеты на Сингапур. А когда это произойдет, мы собираемся сидеть под землей.

– Они никогда не будут бомбить Чанги. Они знают, что мы здесь. По крайней мере, англичане об этом знают. Конечно, когда в воздухе янки, никогда нельзя угадать, куда, черт побери, полетят бомбы.

Ему устроили экскурсию. Он сразу же заметил размах предприятия. И перспективу.

– Боже мой, приятель, – пробормотал Тимсен, переводя дыхание, когда они вернулись назад в хижину. – Я должен отдать вам должное. Бог мой! А мы‑ то решили, что вы просто испугались. Бог мой, у вас там должно хватить места для пятисот или шестисот...

– Для полутора тысяч, – небрежно оборвал его Кинг, – и скоро наступит «день Би».

– «День Би»?

– День рождения.

Тимсен рассмеялся.

– Так вот что такое «день Би». Мы неделями пытались понять, что это значит. Ох, честное слово. – Он гулко захохотал. – Ох и умные, черти!

– Должен признаться, идея принадлежит мне. – Кинг старался скрыть гордость, но это у него не получилось. В конце концов, это действительно его идея. – В «день Би» мы получим по меньшей мере девяносто крысят. Еще через раз их будет около трехсот.

Брови Тимсена поднялись так высоко, что почти коснулись волос на лбу.

– Скажу тебе, что мы собираемся делать. – Кинг сделал паузу, перепроверяя предложение, которое готовился сделать. – Ты поставляешь нам необходимое количество мате риалов для изготовления еще тысячи клеток. Мы доведем об щее количество крыс до тысячи, оставив только лучших. Ты продаешь продукцию, а прибыль мы делим пятьдесят на пятьдесят. При таком размахе дела заработать смогут все.

– Когда начнем продавать? – сразу спросил Тимсен. Даже сейчас, когда открылись большие возможности, он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Мы будем давать тебе десять задних ног в неделю. Сначала пустим в дело самцов и придержим самок. Мы подчеркиваем, только задние ноги. Потом увеличим количество.

– Почему только десять для начала?

– Если сразу продадим большую партию, возникнут подозрения. Не надо спешить.

Тимсен минуту раздумывал.

– Ты уверен, что... э... мясо будет нормальным?

Теперь, когда они договорились, Кинг почувствовал брезгливость. Но, черт, мясо есть мясо, а бизнес есть бизнес.

– Мы просто предлагаем мясо.

Тимсен покачал головой и поджал губы.

– Мне не нравится, что я буду продавать мясо крыс моим австралийцам, – сказал он привередливо. – Видит Бог! Это плохо. Я говорю «нет». Не то, чтобы я... ну... мне вообще это кажется не правильным. Продавать моим австралийцам.

Питер Марлоу согласно кивнул, чувствуя тошноту.

– И моим ребятам тоже.

Все трое посмотрели друг на друга. «Да, – сказал себе Кинг, – это выглядит совсем непривлекательно. Но мы обязаны выжить». И... неожиданно его озарило.

Он побледнел и твердо сказал:

– Соберите... соберите... остальных. У меня блестящая идея!

Американцы собрались быстро. Они напряженно следили за Кингом. Он успокоился, хотя ничего пока не сказал. Он просто курил, явно не замечая остальных. Питер Марлоу и Тимсен обеспокоенно переглянулись.

Кинг встал, и напряженность возросла. Он погасил сигарету.

– Парни, – начал он, и голос его был слабым, в нем слышалась необычная усталость. – «День Би» был четыре дня назад. Мы ожидаем... – он сверился с нарисованным на стене графиком увеличения приплода, –... да, что увеличим наше поголовье до сотни или чуть больше. Я заключил сделку с нашим другом и партнером Тимсеном. Он поставит нам материал для тысячи клеток. К тому времени, когда нужно будет расселять молодых, проблема с клетками будет решена. Он и его группа будут сбывать продукцию. Нам остается сосредоточиться на улучшении породы. – Он остановился и пристально оглядел каждого. – Парни! Через неделю, начиная с сегодняшнего дня, ферма начнет продажу.

Теперь, когда этот день был установлен, их лица вытянулись.

– Ты вправду считаешь, что мы должны продавать? – опасливо спросил Макс.

– Не помолчишь ли ты. Макс?

– Я ничего не знаю насчет продажи, – сказал Байрон Джонс III, беспокойно трогая глазную повязку. – Эта мысль заставляет меня...

– Помолчите, ради Бога! – раздраженно попросил Кинг. – Парни! – Все наклонились вперед, когда, стараясь превозмочь себя, Кинг заговорил едва слышным шепотом. – Мы будем продавать мясо только офицерам! Начальству! От майоров и выше.

– О, Бог ты мой! – выдохнул Тимсен.

– Боже правый! – сказал Макс вдохновленно.

– Как? – переспросил Питер Марлоу ошеломленно. Кинг чувствовал себя богом.

– Да, офицерам. Не всем, конечно. Они единственные в лагере, кто может позволить себе покупать мясо. Вместо массового бизнеса мы превратим его в торговлю деликатесами.

– И пусть эти мерзавцы покупают себе крыс. Вы ведь не будете переживать, ведь вам хочется накормить их этим мясом? – сказал Питер Марлоу.

– Вы чертов пижон, – благоговейно произнес Тимсен. – Гений. Я знаю троих таких сволочей. Я бы отдал свою правую руку, чтобы посмотреть, как они жрут мясо крыс, а потом рассказать им...

– Я знаю двоих, – сказал Питер Марлоу, – которым с удовольствием подарил бы мясо, не говоря уже о продаже. Но эти педики могут учуять запах крысы.

Макс встал и перекричал смех.

– Послушайте, ребята. Послушайте. Послушайте минуту. – Он повернулся к Кингу. – Ты знаешь, я не, я не... – Он был так взволнован, что говорил с трудом. – Я не... я не всегда был на твоей стороне. Вреда я не принес. Это свободная страна. Но это... это такое большое... такое... а, ну... – Он с серьезным видом протянул руку. – Я хочу пожать руку человеку, которому пришла в голову такая мысль! Думаю, мы все должны пожать руку настоящему гению. От имени рядовых всего мира – я горжусь тобой! Ты – король!

Макс и Кинг пожали руки.

Текс в восторге раскачивался из стороны в сторону.

– Селларс, и Праути, и Грей, – он в списке...

– У него нет денег, – сказал Кинг.

– Черт, мы ему их одолжим, – сказал Макс.

– Нельзя нам этого делать. Грей не дурак. Он заподозрит неладное, – сказал Питер Марлоу.

– Как насчет Торсена, этого мерзавца...

– Никого из американских офицеров, – вежливо сказал Кинг, – ну может, одного или двух.

Веселье быстро стихло.

– Как насчет австралийцев?

– Оставьте это мне, приятель, – откликнулся Тимсен. – У меня на уме есть три дюжины клиентов.

– Как насчет англичан? – спросил Макс.

– Мы можем кого‑ то из них выбрать. – Кинг чувствовал себя большим, могущественным и был полон энтузиазма. – Повезло тем ублюдкам, у которых есть деньги или возможность достать, именно их мы и накормим, а потом расскажем, что они съели, – сказал он.

Как раз перед отбоем Макс торопливо проскользнул в дверь и прошептал Кингу:

– Сюда идет охранник.

– Кто?

– Шагата.

– Хорошо, – сказал Кинг, стараясь не выдавать волнения. – Проверь, чтобы все часовые были на местах.

– Иду. – Макс торопливо ушел.

Кинг наклонился к Питеру Марлоу.

– Может быть, это ошибка, – нервно сказал он, – пошли, надо быть готовыми.

Он выскользнул из окна и убедился, что брезентовый полог опущен. Потом он и Питер Марлоу вошли под полог и стали ждать.

Шагата просунул голову под полог и, узнав Кинга, тихо проскользнул внутрь и сел. Он прислонил винтовку к стене и предложил пачку «Куа».

– Табе, – сказал он.

– Табе, – ответил Питер Марлоу.

– Привет, – сказал Кинг. Рука его дрожала, когда он брал сигарету.

– У тебя есть что‑ нибудь для продажи? – с присвистом спросил Шагата.

– Он спрашивает, есть ли у вас что‑ нибудь для продажи?

– Скажите ему – нет.

– Мой друг огорчен, что сегодня ему нечем удивить человека с таким хорошим вкусом.

– Будет ли у твоего друга такая вещь через, скажем, три дня?

Кинг с облегчением вздохнул, когда Питер Марлоу перевел ему.

– Скажите – да. И добавьте, что он поступает мудро, устроив проверку.

– Мой друг говорит, что, вероятно, в тот день он достанет кое‑ что, что удивит человека с таким хорошим вкусом. И мой друг добавляет, что делать дело с таким осторожным человеком – хорошее предзнаменование для удовлетворительного завершения сделки.

– Это благоразумно – устраивать дела под прикрытием ночной темноты. – Шагата‑ сан всосал воздух. – Если я не приду через три ночи, ждите меня каждую ночь. Наш общий друг, возможно, не сумеет выполнить свои обязательства в назначенный срок. Но я уверен, это произойдет через три ночи, начиная с сегодняшней.

Шагата встал и дал пачку сигарет Кингу. Легкий поклон, и он растворился в темноте.

Питер Марлоу перевел Кингу слова Шагаты, и Кинг ухмыльнулся.

– Отлично. Просто великолепно. Не хотите подойти завтра утром? Мы обсудим планы.

– Я записан в рабочую команду на аэродроме.

– Хотите, я найду вам замену?

Питер Марлоу рассмеялся и покачал головой.

– В любом случае вам лучше прийти, – сказал Кинг. – Вдруг Чен Сен захочет выйти на связь.

– Вы думаете, что‑ нибудь не так?

– Нет. Шагата поступил умно. Я бы тоже так сделал. Все идет по плану. Еще неделя – и сделка будет полностью выполнена.

– Надеюсь, так и будет. – Питер Марлоу подумал о деревне и помолился, чтобы сделка прошла удачно. Он отчаянно хотел пойти туда снова. Он мечтал о Сулине, он должен взять ее!

– В чем дело? – Кинг скорее почувствовал, чем заметил дрожь, охватившую Питера Марлоу.

– Я думал, как хорошо оказаться в объятиях Сулины прямо сейчас, – смущенно ответил Питер Марлоу.

– Да, – Кинг решал, можно ли ему отпустить какую‑ нибудь непристойность в адрес девушки.

Питер Марлоу перехватил его взгляд и слегка улыбнулся.

– Вам не о чем беспокоиться, дружище. Я не наделаю глупостей, если это то, о чем вы думаете.

– Я уверен. – Кинг улыбнулся. – Нам предстоит много удовольствий... и завтрашнее представление. Вы слышали о нем?

– Только то, что спектакль будет называться «Треугольник». И в нем главную роль играет Шон. – Голос Питера Марлоу неожиданно потускнел.

– Как случилось, что вы чуть не убили Шона? – Кинг никогда не спрашивал об этом напрямую, зная, что такому человеку, как Питер Марлоу, всегда опасно задавать личные вопросы. Но сейчас он инстинктивно чувствовал – момент выбран правильно.

– Особенно нечего рассказывать, – сразу ответил Питер.

Марлоу, довольный, что Кинг спросил его. – Шон и я служили в одной эскадрилье на Яве. За день до окончания войны Шон не вернулся с задания. Я думал, что он погиб.

Около года назад, через день после того, как нас привезли сюда с Явы, я пошел на лагерное представление. Я узнал Шона на сцене, и вы можете представить себе, какое потрясение я испытал. Он играл девушку, но я ничего плохого про это не подумал, ведь кому‑ то всегда достаются женские роли. Я просто сидел и получал удовольствие от представления. Я не мог прийти в себя от того, что нашел его живым и невредимым, не мог оправиться от потрясающего впечатления, какое он произвел на меня, играя девушку. Его манера ходить, разговаривать и садиться, его платье и парик были совершенны. Его игра произвела на меня очень сильное впечатление, а я тем не менее знал, что раньше он никогда не участвовал в любительских спектаклях.

После представления я прошел за кулисы повидать его. Там были и другие, которые тоже ждали его. Через некоторое время меня охватило странное чувство: эти парни были похожи на тех типов, которых встречаешь всякий раз у любого театрального подъезда, вы знаете, парни, чешущие языки в ожидании своих подружек.

Наконец дверь в уборную открылась, и все бросились внутрь. Я протиснулся последним и встал в дверях. Только тут до меня дошло, что все мужчины были гомиками! Шон сидел на стуле, и, казалось, они порхали вокруг него, подлизывались к нему, называли его «дорогая», крепко обнимали и говорили ему, какой он «чудесный», обращаясь с ним, как со звездой. А Шон! Шону это очень нравилось! Боже, ему доставляло удовольствие их лапанье! Как сука во время течки. Потом он неожиданно увидел меня и был тоже потрясен.

Он сказал: «Привет, Питер», но я ничего не ответил. Я стоял и смотрел на одного из проклятых гомиков, который держал руку на колене Шона. На Шоне было что‑ то вроде разлетающегося неглиже, шелковые чулки и штанишки. У меня появилось ощущение, что он нарочно раздвинул неглиже, чтобы показать свою ногу выше чулка. Казалось, что у него из‑ под неглиже выпирали груди. Потом до меня внезапно дошло, что он без парика – его собственные волосы были такими же длинными и волнистыми, как у девушки.

Потом Шон попросил всех уйти: «Питер, мой старый друг, которого я считал погибшим, – сказал он. – Мне надо поговорить с ним. Оставьте нас, пожалуйста».

Когда они ушли, я спросил Шона: «Скажи мне, ради Бога, что случилось с тобой? Неужели ты действительно получаешь удовольствие, когда эти подонки лапают тебя? »

«Скажи мне ради Бога, что случилось со всеми нами, – ответил Шон. Потом сказал со своей чудесной улыбкой. – Я так рад видеть тебя, Питер. Я думал, что ты точно погиб. Сядь на минутку, пока я смою грим. Нам есть о чем поговорить. Ты прибыл с рабочей партией с Явы? »

Я кивнул, все еще не приходя в себя, а Шон повернулся к зеркалу и начал стирать грим кремом:

– «Что случилось с тобой, Питер? – спросил он. – Тебя сбили? »

Когда он снимал грим, я начал успокаиваться, казалось, все вставало на свои места. Я твердил себе, что глуп, что все это часть спектакля, ну, понимаете, чтобы воплотить образ – я был уверен, он только притворялся, что получал удовольствие. Поэтому я извинился: «Прости, Шон, ты, должно быть, решил, что я болван! Боже мой, как приятно знать, что с тобой все в порядке. Я думаю, тебе это тоже осточертело». И рассказал ему, что случилось со мной, а потом спросил его о том же.

Шон поведал, что его сбили четыре «Зеро» и он был вынужден прыгать с парашютом. Добравшись до аэродрома, он нашел мой самолет, от которого остались одни обломки. Я рассказал ему, как поджег его перед тем, как уйти. Мне не хотелось, чтобы проклятые япошки починили его.

«Ох, – сказал он. – Я предположил, что ты потерпел аварию при посадке. Я оставался в Бандунге в штаб‑ квартире с остальными парнями, а потом нас всех посадили в лагерь. Немного позже отправили в Батавию, а оттуда перевели сюда».

Шон все время смотрел на свое отражение в зеркале, лицо его было гладким и чистым, как у девушки. Неожиданно меня охватило странное чувство: мне показалось, он совершенно забыл обо мне. Я не знал, что мне делать. Потом он отвернулся от зеркала и посмотрел прямо на меня и забавно нахмурился. Я сразу почувствовал, что он несчастен, поэтому спросил, хочет ли он, чтобы я ушел.

Нет, ответил он. Нет, Питер, я хочу, чтобы ты остался.

И тут он взял женскую косметичку, которая лежала на туалетном столике, вынул губную помаду и начал подкрашивать губы.

Я был оглушен: «Что ты делаешь? » – спросил я.

«Крашу губы, Питер».

«Хватит, Шон, – сказал я – Пошутил, и хватит. Представление кончилось полчаса тому назад».

Но он продолжал. Привел в порядок губы, напудрил нос и причесал волосы. Боже, он опять стал прекрасной девушкой. Я не мог поверить. Я все еще надеялся, что он разыгрывает меня.

Он поправил прическу, потом уселся и стал рассматривать себя в зеркале. Это зрелище его вполне удовлетворило. Потом увидел в зеркале меня и засмеялся:

" В чем дело, Питер? – спросил он. – Разве ты раньше не бывал в артистических уборных?

«Был, – сказал я. – Я был в женской уборной».

Он долгое время смотрел на меня. Потом расправил свое неглиже и скрестил ноги:

«Это женская уборная», – объявил он.

«Хватит, Шон, – сказал я, раздражаясь. – Это я, Питер Марлоу. Мы в Чанги, вспомнил? Спектакль окончен, и сейчас все встало на свои места».

«Да, – сказал он совершенно спокойно, – все нормально».

Мне понадобилось время, чтобы что‑ то сказать.

«Ну, – наконец выдавил я, – не собираешься ли ты выбраться из своих тряпок и стереть эту грязь с лица? »

«Мне нравятся эти платья, Питер, – сказал он, – и я всегда хожу в гриме. – Он встал, открыл шкаф. О Боже, он был полон саронгов, платьев, штанишек, лифчиков и тому подобных предметов. Он повернулся и был совершенно спокоен. – Это единственное, в чем я хожу сегодня, – сказал он. – Я женщина».

«Ты верно спятил», – сказал я.

Шон подошел и пристально посмотрел на меня, и я никак не мог избавиться от ощущения, что передо мной стоит девушка – он выглядел как женщина, вел себя, говорил как женщина:

«Послушай, Питер, – сказал он. – Я понимаю, тебе трудно понять, но я изменился, я больше не мужчина, я женщина».

«Ты такая же чертова женщина, как и я сам! » – завопил я. Но это, казалось, ни в коей мере не тронуло его. Он стоял, улыбаясь как мадонна, а потом сказал:

«Я женщина, Питер». – Он прикоснулся к моей руке в точности как сделала бы девушка и сказал:

«Прошу, обращайся со мной как с женщиной».

В моей голове что‑ то щелкнуло. Я схватил его за руку, сорвал неглиже с его плеча, сорвал подбитый лифчик и повернул его лицом к зеркалу.

«Ты называешь себя женщиной? – закричал я. – Посмотри на себя! Где у тебя чертовы груди? »

Но Шон не стал смотреть. Он просто стоял перед зеркалом, опустив голову вниз, и волосы спадали на его лицо. Неглиже болталось на нем, он был обнажен до пояса. Я схватил его за волосы и дернул его голову.

«Посмотри на себя, ты проклятый извращенец! – орал я. – Ты мужчина, клянусь Богом, и всегда был им».

Он продолжал стоять, ничего не говоря, и наконец до меня дошло, что он плачет. Потом в комнату ворвались Родрик и Френк Перриш и вышвырнули меня вон, а Перриш обернул неглиже вокруг Шона, обнял его, и все это время Шон продолжал плакать.

Френк продолжал крепко обнимать его и приговаривать: «Все в порядке, Шон, все в порядке». Потом посмотрел на меня, и я понял, что он хочет убить меня: «Убирайтесь отсюда, вы, проклятая сволочь», – сказал он.

Даже не помню, как вышел оттуда. Я бродил по лагерю, с трудом приходя в себя. И тут я начал осознавать, что не было у меня права, вообще никаких прав делать то, что я сделал. Это было безумством.

Лицо Питера Марлоу исказилось от боли. Я вернулся в театр. Хотел помириться с Шоном. Дверь была заперта, но мне показалось, что он внутри. Я стучал и стучал, но он не отвечал и не открывал дверь. Я рассвирепел и взломал дверь. Мне хотелось извиниться лично перед ним, а не перед его дверью.

Он лежал на кровати. Левое запястье было разрезано и вся комната залита кровью. Я наложил ему жгут и привел старого доктора Кеннеди и Родрика с Френком. Шон выглядел как труп и не издал ни звука все это время, пока Кеннеди зашивал разрез, сделанный ножницами. Когда Кеннеди кончил, Френк спросил меня: «Удовлетворен наконец, ты, чертова сволочь? » Я ничего не мог сказать. Я просто стоял, ненавидя себя. «Убирайся отсюда вон и не показывайся больше», – сказал мне Родрик.

Я собрался уходить, но тут услышал, как Шон зовет меня слабым, едва различимым шепотом. Я повернулся и увидел, что он смотрит на меня совсем не сердито, а так, как будто жалеет меня: «Извини, Питер, – сказал он. – Ты не виноват».

«Боже, Шон, я вовсе не хотел причинить тебе никакого вреда», – ухитрился сказать я.

«Знаю, – прошептал он. – Оставайся, пожалуйста, моим другом».

Потом он посмотрел на Перриша и Родрика и сказал: «Я хотела умереть, но сейчас, – и он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, – я так счастлива, что снова оказалась дома».

Питер Марлоу выглядел опустошенным. По его шее и груди струился пот. Кинг закурил «Куа».

Питер Марлоу беспомощно пожал плечами, потом встал и вышел. На душе было гадко.

Глава 17

– Поторапливайтесь, – подгонял Питер Марлоу зевающих мужчин, которые уныло строились рядом с хижиной. Солнце только показалось на горизонте, а завтрак уже превратился в воспоминание. Его скудность увеличивала раздражительность, а им предстоял долгий рабочий день на аэродроме под жарким солнцем. Если не повезет. Прошел слух, что сегодня одна команда будет послана в дальнюю западную часть аэродрома, где росли кокосовые пальмы. Говорили, нужно спилить три дерева. А верхушечная почка кокосового дерева не только годилась в пищу, но и была очень питательной. Это считалось большим лакомством и называлось «капустой миллионеров». Ведь кокосовому дереву нужно умереть, чтобы получить этот деликатес. Кроме «капусты миллионеров», там наверняка должны быть кокосовые орехи. Более чем достаточно для команды из тридцати человек. Поэтому одинаково нервничала и офицеры и рядовые.

Сержант, ответственный за хижину, подошел к Питеру Марлоу и козырнул.

– Все в сборе, сэр. Двадцать человек, включая меня.

– Кажется, должно быть тридцать.

– Двадцать человек, это все, кто у нас есть. Остальные больны или отправлены в команду на повал леса. Я ничего больше не могу сделать.

– Хорошо. Давайте подтянемся к воротам.

Сержант повел пленных, которые расхлябанно шли вдоль стены тюрьмы, чтобы присоединиться к остальной части аэродромной бригады около западных ворот лагеря. Питер Марлоу сделал знак сержанту. Сержант повел людей к концу построения, где было больше шансов попасть в команду, направляемую за кокосовыми деревьями. Команда Питера Марлоу быстро сообразила что к чему, их не надо было подгонять.

Все они держали в руках рваные рубашки, связанные наподобие мешков. Мешки для жратвы. Они являлись неотъемлемыми спутниками пленных.

Иногда это были рюкзаки установленного образца, иногда чемоданы или плетеные корзины, или сумки, а иной раз просто кусок ткани. Но все пленные тащили тару под добычу, которая могла им попасться. На работах всегда можно что‑ то украсть. Если не «капуста миллионеров» или кокосовый орех, то добычей могли быть куски плавника, дрова, скорлупа кокосовых орехов, бананы, орехи масличных пальм, съедобные корни, многие виды листьев и даже иногда папайя.

Большинство пленных обуты в сандалии на деревянной подошве или в галоши из автомобильных шин. На некоторых были ботинки с отрезанными носами. Питер Марлоу надел ботинки Мака. Они ему жали, но лучше подходили для трехмильного перехода и работы, чем самодельные сандалии.

Цепочка пленных змеей начала выползать через западные ворота. Каждую группу возглавлял офицер. Впереди шли корейские охранники, позади плелся всего один кореец.

Группа Питера подождала конца колонны, чтобы присоединиться к ней. Они с нетерпением ждали перехода и возможности попасть к кокосовым пальмам. Питер поудобнее пристроил ремень рюкзака и поправил флягу с водой, но не свою, а другую, потому что брать на работу свою было слишком опасно. А вдруг охранник или еще кто‑ нибудь захочет попить.

Наконец подошло время выступать, и они зашагали к воротам. Проходя мимо караульного помещения, все отдали честь. Стоящий на веранде приземистый японский сержант четко козырнул в ответ. Питер Марлоу назвал количество человек в своей группе охраннику, который сверил эту цифру с общим, уже подсчитанным количеством.

Потом они оказались вне лагеря и зашагали по гудронированной дороге. Она плавно извивалась между холмов и по низинам, проходя через каучуковую плантацию. Каучуковые деревья были неухоженными, на стволах отсутствовали надрезы. «Странно», – подумал Питер Марлоу. Ведь каучук пользовался повышенным спросом и был жизненно необходим для ведения войны.

– Привет, Данкен, – сказал он, когда мимо проходила группа под командованием Данкена. Он зашагал рядом с капитаном, не упуская из вида свою группу, шедшую впереди.

– Замечательно, что мы снова в курсе новостей, – прошептал Данкен.

– Да, – ответил он автоматически. – Если они верны.

– Должен сказать, они действительно слишком хорошие, чтобы быть верными.

Питеру Марлоу нравился Данкен. Это был рыжий маленький шотландец средних лет. Ничто, казалось, не могло расстроить его. У него всегда находилась улыбка и доброе слово. Питер Марлоу почувствовал, что сегодня с ним что‑ то не так Что же?

Данкен заметил его любопытный взгляд и скорчил гримасу, показав новые искусственные зубы.

– А, вот оно что, – сказал Питер Марлоу. – Я не мог понять, в чем дело.

– Как они смотрятся?

– О, лучше, чем вообще без зубов.

– Точно сказано. А я считал их просто замечательными.

– Не могу привыкнуть к алюминиевым зубам. Они выглядят так неестественно!

– Намучился, пока выдернули мои собственные. Проклятье!

– Слава Богу, мои зубы в порядке. В прошлом году пришлось поставить пломбы. Отвратительное занятие. Вы, наверно, умно сделали, выдрав все свои. Сколько вам пришлось вырвать?

– Восемнадцать, – сердито сказал Данкен. – Как вспомнишь, хочется плеваться кровью. Но они совсем сгнили. Врач говорил что‑ то о воде, о том, что нужно больше жевать, о рисовой диете и недостатке кальция. Но Бог мой, эти искусственные очень удобны. – Он еще раз по привычке щелкнул зубами, потом продолжил:

– Эти зубные техники так ловко делают их. Такие изобретательные! Конечно, должен признать, не очень приятно сверкать металлом. Но что касается удобства, приятель, я так хорошо себя не чувствовал уже несколько лет, а белые зубы или металлические, это не важно. Всегда зубы доставляли мне неприятности. А вообще с зубами беда!

Впереди колонна пленных отошла на обочину, уступая дорогу автобусу. Это была древняя развалина, пыхтящая, испускающая клубы зловонной гари и рассчитанная на двадцать пять пассажиров. Но сейчас внутри находилось по меньшей мере шестьдесят мужчин, женщин и детей, а снаружи висело еще человек десять, уцепившихся руками и босыми ногами. Крыша автобуса была заставлена клетками с курами, узлами и свернутыми циновками. Когда астматически кашляющий автобус проезжал мимо, туземцы с любопытством смотрели на пленных, а те провожали взглядом клетки с полуживыми курами и молились, чтобы этот чертов автобус развалился или свалился в канаву. Вот тогда они могли бы помочь вытащить его оттуда, позаимствовав при этом с дюжину кур. Но сегодня автобус проехал мимо без происшествий, и ему вслед неслись проклятья.

Питер Марлоу шел рядом с Данкеном, который продолжал болтать о своих зубах, все время показывая их в широкой улыбке. Но улыбка все равно была неестественная. Совершенно нелепая.

Корейский охранник, вяло бредущий позади них, прикрикнул на человека, который вышел из строя на обочину дороги, однако тот спустил штаны, быстро облегчился и крикнул «Sakit marah» – дизентерия, охранник пожал плечами, достал сигарету, закурил, и подождал, пока пленный не вернулся в строй.

– Питер, – тихо сказал Данкен, – прикройте меня.

Питер Марлоу посмотрел вперед. Примерно ярдах в двадцати от дороги, на узкой тропинке около кювета, стояли жена и ребенок Данкена. Мин Данкен была сингапурской китаянкой, поэтому ее не посадили в лагерь вместе с женами и детьми других военнопленных; она свободно жила в предместьях города. Ее ребенок, девочка, был таким же красивым, как и мать, высоким для своего возраста, с веселым личиком. Раз в неделю они «случайно» проходили мимо, так, чтобы Данкен мог видеть их. А пока он имел возможность встречаться с ними, Чанги не казался ему таким ужасным.

Питер Марлоу вклинился между Данкеном и охранником, загораживая его, и дал Данкену возможность пробраться ближе к обочине.

Пока колонна проходила мимо, мать и дочь безучастно продолжали идти по тропинке. Когда мимо проходил Данкен, их взгляды на миг встретились. Они увидели, как он бросил маленький клочок бумаги на обочину, однако не остановились. Данкен затерялся в массе военнопленных. Но он знал, что они видели бумажку, и знал, что они будут продолжать идти, пока колонна и охранники не скроются из вида; тогда они вернутся и найдут записку и прочтут ее. Эта мысль делала Данкена счастливым.

«Я люблю вас, скучаю, и в вас обеих – моя жизнь», – написал он. Писал он всегда одно и то же, но всякий раз послание было свежим и для него, и для них. Эти слова были всегда написаны, а они повторяли их в душе день и ночь.

– Как вы считаете, она хорошо выглядит? – спросил Данкен, оказавшись опять около Питера Марлоу.

– Прекрасно, вы счастливчик. А Мордин обещает стать красавицей.

– Да, настоящей красавицей. Ей будет шесть в сентябре.

Счастье поблекло, и Данкен замолчал.

– Как мне хочется, чтобы эта война кончилась, – проговорил он.

– Недолго осталось ждать.

– Когда вы захотите жениться, Питер, женитесь на китаянке. Из них получаются лучшие жены в мире. – Данкен говорил это много раз.

– Я понимаю, что трудно перенести презрение общества, да и детям трудно, но я умру умиротворенным, если умру на ее руках. – Он вздохнул. – Но вы не послушаетесь моего совета.

Вы женитесь на какой‑ нибудь английской девушке и будете думать, что живете полной жизнью. Какая напрасная трата времени. Я знаю, я испробовал два варианта.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 17 181920 21 22 Следующая ⇒