Книга третья 4 страница

– Питер, есть ситуации, когда вам нужно доверять мне. Я никогда не подставлю вас. До тех пор пока вы мне друг, верьте мне. Если не хотите быть мне другом, тогда другое дело. Но я хочу, чтобы вы были моим другом.

Питер Марлоу чувствовал, сейчас настал еще один критический момент. Поверить – и взять деньги или оставить их и уйти.

Человек всегда стоит на распутье. И не в одиночку, если только он действительно человек. Всегда есть кто‑ то еще, кто тоже висит на волоске. Он понимал, что своим отказом подвергает риску жизнь Мака и Ларкина вместе со своей собственной. Без Кинга они так же беззащитны, как и любой другой человек в лагере; без Кинга не будет вылазки в деревню, ведь он никогда не рискнет пойти туда в одиночку, даже за приемником. Однако он отказывается от семейных традиций и делает бесполезной прожитую жизнь. Семсен – крупный кадровый офицер, человек из привилегированного класса, с большими возможностями и средствами, а Питеру Марлоу суждено было родиться офицером, как и его отцу до этого и его сыну после него, а такое обвинение никогда не будет забыто. Если же Семсен куплен, то все, во что он верил, потеряет свою ценность.

Питер Марлоу видел себя со стороны, когда взял деньги, вышел в ночь, пошел по тропинке, нашел полковника Семсена и услышал его голос:

– Привет, вы ведь Марлоу, не так ли?

Он увидел себя, протягивающего деньги.

– Кинг просил отдать это вам.

Он видел, как загорелись слезящиеся глаза, когда Семсен жадно пересчитал деньги и засунул их в карман изношенных брюк.

– Передайте спасибо, – услышал он шепот Семсена, – и скажите, что я задержал Грея на час. Но ведь этого времени хватило, правда?

– Хватило. Вполне хватило. – Потом услышал свой голос:

– В следующий раз задержите его подольше или дайте знать, тупица!

– Я задержал его сколько мог. Скажите Кингу, что виноват. Действительно виноват, это не повторится. Обещаю. Послушайте, Марлоу. Вы же знаете, как это иногда получается. Трудновато.

– Я скажу ему, что вы просите прощения.

– Да, да, спасибо, спасибо, Марлоу. Я завидую вам, Марлоу. Находиться в таком близком знакомстве с Кингом. Вы счастливчик.

Питер Марлоу вернулся в хижину американцев. Кинг поблагодарил его, он поблагодарил Кинга и вышел в ночь.

Он нашел какой‑ то маленький бугорок недалеко от проволочной ограды, и ему захотелось оказаться в своем «Спитфайере», в одиночку взмывающем в небо все выше, и выше, и выше, туда, где все ясно и безупречно, где нет мерзких людишек – подобных мне, – где жизнь чиста и где можно разговаривать с Богом, либо самому быть одним из богов, не стыдясь этого.

Глава 13

Питер Марлоу лежал на койке, нежась в полусне. Вокруг него просыпались, поднимались с коек, выходили облегчаться, готовились к выходу на работы, сновали туда‑ сюда. Майк уже обихаживал свои усы, пятнадцать дюймов от кончика до кончика: он поклялся, что не сбреет их, пока он не окажется на свободе. Барстерз стоял на голове, выполняя гимнастику йоги, Фил Минт ковырял в носу, уже началась играв бридж, Рейлинс распевал, Майнер играл гаммы на своей деревянной клавиатуре, Чаплин Гровер пытался каждому поднять настроение, а Томас чертыхался из‑ за того, что завтрак запаздывал.

Эварт, который спал на верхних нарах, над Питером Марлоу, проснулся с оханьем и свесил ноги.

– Треклятая ночь!

– Ты брыкался как черт, – Питер Марлоу говорил это много раз, потому что Эварт всегда спал беспокойно.

– Извини.

Эварт всегда извинялся. Он тяжело спрыгнул с койки. Он не должен был находиться в Чанги. Ему полагалось быть за пять миль отсюда, в лагере для гражданских лиц, где находились, вероятно находились, его жена и дети. Связь между лагерями не поддерживалась.

– Давай прожарим кровать после душа, – сказал он, позевывая. Он был мал ростом, смугл и привередлив.

– Хорошая мысль.

– И представить трудно, что мы три дня назад делали это. Как ты спал?

– Как всегда. – Но Питер Марлоу знал, что ничего не будет как всегда после этой ночи, после того, как он взял деньги, особенно после Семсена.

Раздраженная очередь уже выстраивалась за завтраком, когда они вынесли железную койку из хижины. Они сняли верхнюю постель и вытащили железные стойки, которые вставлялись в прорези в нижней части. Потом под полом своей хижины набрали скорлупы кокосовых орехов и веток и развели огонь под четырьмя ножками койки. Пока нагревались ножки кровати, они водили горящими пальмовыми листьями по продольным прутьям кроватей и пружинам. Земля под кроватью стала черной от клопов.

– Бога ради, – заорал на них Фил. – Неужели надо делать это до завтрака?

Он был угрюмым человеком с куриной грудью и ярко‑ рыжими волосами.

Они не обратили на него внимания. Фил всегда орал на них, а они всегда обжигали свою кровать до завтрака.

– Боже, Эварт, – сказал Питер Марлоу. – Их столько, этих вонючек, что они могли поднять кровать и уйти вместе с ней.

– Черт, они чуть было не сбросили меня с койки сегодня ночью. Мерзкие твари. – В неожиданном приступе ярости Эварт начал давить несметные полчища клопов.

– Спокойнее, Эварт.

– Ничего не могу поделать. У меня прямо мурашки бегают.

Кончив возиться с кроватью, они оставили ее остывать и вычистили матрасы. На это ушло полчаса. Потом взялись за противомоскитные сетки. Еще полчаса.

К этому времени кровати остыли и их можно было переносить. Они собрали койки вместе и внесли их обратно, поставив ножки в четыре жестянки, тщательно вымытые и наполненные водой так, чтобы края жестянок не касались железных ножек.

– Какой сегодня день, Эварт? – рассеянно спросил Питер Марлоу, пока они ждали завтрака.

– Воскресенье.

Питер Марлоу содрогнулся, вспоминая то, другое воскресенье.

Это случилось после того, как его поймал японский патруль. В то воскресенье он находился в госпитале в Бандунге. В то воскресенье японцы приказали всем больным военнопленным собрать свои пожитки и выходить. Их должны перевести в другой госпиталь.

Они построились по сотням во дворе. Все, кроме старших офицеров, которых, по слухам, должны были отправить на Формозу. Генерал тоже оставался, он, который действительно был старшим офицером и который бродил по лагерю, явно лишившись разума. Генерал был аккуратным широкоплечим мужчиной, форма которого была мокрой от плевков победителей.

Питер Марлоу вспомнил, как он тащил свой матрас по улицам Бандунга под раскаленным небом, по улицам, заполненным шумной пестрой толпой, криков которой он не слышал. Потом он выбросил матрас. Тот был слишком тяжел. Он упал, но поднялся. Потом открылись тюремные ворота и снова захлопнулись. Во внутреннем дворе хватало места, чтобы лечь. Но он и еще несколько других оказались запертыми в тесные камеры. На стенах висели цепи, а в полу было маленькое отверстие, выполнявшее функции уборной; вокруг него – груды экскрементов. На полу – вонючая солома.

В соседней камере сидел маньяк, обезумевший яванец, который убил трех женщин и двух детей, прежде чем голландцы схватили его. Но сейчас тюремщиками были не голландцы. Они сами превратились в заключенных. Все дни и ночи напролет маньяк гремел цепями и истошно выл.

В двери камеры Питера Марлоу было крошечное отверстие. Он лежал на соломе, глядел на ноги проходящих, ждал, когда принесут еду, слушал, как ругались и умирали пленники. В тюрьме свирепствовала чума.

Он ждал целую вечность.

Потом наступил покой, появилась чистая вода, мир не надо было рассматривать через крошечное отверстие. Наверху было небо, прохладная вода обмывала его, смывая вонь. Он открыл глаза и увидел доброе лицо, оно казалось перевернутым, потом появилось другое лицо; оба были полны спокойствия, и он подумал, что умер.

Но это были Мак и Ларкин. Они нашли его незадолго до того, как из тюрьмы их перевели в другой лагерь. Они решили, что он яванец, как и маньяк в соседней камере, который по‑ прежнему выл и гремел цепями. Питер Марлоу тоже кричал что‑ то по‑ малайски и был похож на яванца...

– Давай, Питер, – повторил Эварт. – Жратву принесли!

– А, спасибо, – Питер Марлоу собрал свои котелки.

– С тобой все в порядке?

– Да. – И, помолчав, сказал:

– Хорошо быть живым, правда?

* * *

Когда утро было в самом разгаре, Чанги облетела новость: японский комендант собирается снова выдавать пленным обычную норму риса в честь великой победы японцев на море. Комендант сказал, что оперативные силы США полностью разгромлены, попытка наступления на Филиппины провалилась и что японские силы перегруппировываются для вторжения на Гавайи.

Противоречивые слухи. Разные мнения.

– Проклятая чушь! Они просто пытаются скрыть поражение.

– Я так не считаю. Они никогда бы не дали нам прибавку.

– Послушайте его! Прибавка! Да мы просто получаем назад то, что у нас отняли. Нет, старина. Поверь моему слову. Проклятые япошки получили хорошую трепку. Это я тебе говорю!

– Откуда, черт возьми, ты знаешь, что это не мы ее получили? У тебя есть приемник?

– Даже если бы он у меня и был, я бы ни за что не сказал тебе.

– Кстати, а что с Девеном?

– С кем?

– С тем человеком, у которого был приемник.

– А, да, помню. Но я не был с ним знаком. Что он за человек?

– Слышал, это нормальный малый. Жаль, что его поймали.

– Хотел бы я найти сволочь, которая его выдала. Бьюсь об заклад, он был из авиации. Или австралиец. Эти ублюдки свои души готовы продать за полпенни!

– Я австралиец, ты, английская сволочь.

– Успокойся! Это просто шутка!

– Странный у тебя юмор, педераст.

– Эй, вы двое, полегче. Слишком жарко. Кто‑ нибудь даст мне покурить?

– Вот, затянись.

– Ух, молодчина, но что за противный вкус.

– Листья папайи. Сам готовил. Ничего, надо, правда, привыкнуть.

– Посмотрите вот туда!

– Куда?

– Вон, поднимается по дороге. Марлоу!

– Это он? Будь я проклят! Я слышал, он снюхался с Кингом.

– Вот почему я и показал его тебе, идиот. Весь лагерь об этом знает. Ты спал, что ли?

– Не кляните его. Я сделал бы то же самое, если у меня была бы хоть какая‑ нибудь возможность. Говорят, у Кинга есть деньги, золотые кольца и еда в таком количестве, что можно накормить целую армию.

– А я слышал, он гомик. Марлоу его новая девка.

– Это точно.

– Черта с два. Кинг не гомик, просто проклятый мошенник.

– Я тоже думаю, он не гомик. Он, конечно, ловкач, так бы я его назвал. Ничтожный ублюдок.

– Гомик он или нет, хотел бы я оказаться на месте Марлоу. Вы слышали, он получил целую пачку долларов? Говорят, он и Ларкин купили яиц и целую курицу.

– Ты спятил. Ни у кого нет таких денег, не считая Кинга. У них свои собственные куры. Может быть, одна сдохла, и все! Это еще одна из твоих дурацких выдумок.

– Как ты думаешь, что у Марлоу в котелке?

– Еда. Что же еще? Не надо быть очень умным, чтобы догадаться.

Питер Марлоу шел в госпиталь.

В котелке он нес грудку цыпленка и ножку. Питер Марлоу и Ларкин купили их у полковника Фостера за шестьдесят долларов, немного табака и за обещание принести оплодотворенное яйцо – от Раджи, сына Сансета и Ноньи. Получив одобрение Мака, они решили дать Нонье еще один шанс и не резать ее, как она того заслуживала. Ведь ни из одного яйца, снесенного ею, цыпленок не вылупился. «Возможно, Нонья здесь ни при чем, – сказал Мак, – возможно, петух, который принадлежал полковнику Фостеру, ни к черту не годился, и все это хлопанье крыльями, клеванье, топтанье кур просто представление».

Питер Марлоу сидел с Маком, который поглощал цыпленка.

– Боже, парень, уже не помню, когда я так хорошо себя чувствовал и был таким сытым.

– Отлично. Вы прекрасно выглядите. Мак.

Питер Марлоу рассказал Маку, откуда взялись деньги на цыпленка. Мак одобрил:

– Вы правильно сделали, что взяли деньги. Похоже, этот Праути украл часы или собрал подделку. Было ошибкой с его стороны пытаться продать негодный товар. Помните, приятель, Caveat emptor[16].

– Тогда почему, – спросил Питер Марлоу, – почему я чувствую себя чертовски виноватым? Вы и Ларкин говорите, что все правильно. Хотя мне кажется, Ларкин не так уверен в этом, как вы...

– Это бизнес, приятель. Ларкин – бухгалтер. Он не настоящий бизнесмен. Ну, я‑ то знаю, как надо действовать.

– Вы просто несчастный владелец каучуковой плантации. Откуда, черт побери, вам знать что‑ то о бизнесе? Вы годами торчали на своей плантации.

– Пора бы вам знать, – с досадой возразил Мак, – что на плантации работа в основном в том, чтобы быть бизнесменом. Представьте, каждый день вам приходится иметь дело с тамилами или китайцами – сейчас появилась особая порода бизнесмена. Да ведь они все фокусы выучили.

Вот так они беседовали, и Питер Марлоу радовался, что Мак снова отзывается на его подначки. Почти незаметно для себя они перешли на малайский.

И тогда Питер Марлоу небрежно сказал:

– Тебе известен предмет, который состоит из трех частей? – Ради безопасности он говорил о приемнике иносказательно.

Мак быстро оглянулся по сторонам. Он хотел убедиться в том, что их не подслушивают.

– Верно. Что с ним?

– Знаешь ли ты точно, что за болезнь у этой вещи?

– Не только знаю, почти наверняка уверен. Почему ты спрашиваешь об этом?

– Ветер принес слушок, что есть лекарство, которое может лечить разные болезни.

Лицо Мака просияло.

– Вах‑ лах, – сказал он. – Ты сделал старика счастливым. Через два дня я выйду отсюда. Потом ты отведешь меня к тому, кто принес этот слушок.

– Нет. Это невозможно. Я должен сделать это тайно. И быстро.

– Я не могу позволить тебе подвергаться опасности, – задумчиво сказал Мак.

– Ветер принес надежды. Как сказано в Коране – человек без надежды просто животное.

– Может быть, лучше подождать, чем подставлять свою голову под топор?

– Я подожду, но мне надо знать сегодня.

– Почему? – Мак внезапно перешел на английский. – Почему сегодня, Питер?

Питер Марлоу выругал себя за то, что попался в ловушку, которой он так старался избежать. Он знал, что, если он расскажет Маку о походе в деревню. Мак потеряет голову от беспокойства. Он не боялся, Мак не мог остановить его. Но, если Мак и Ларкин попросят его не ходить, он не пойдет. Что, черт возьми, я вытворяю!

Потом вспомнил совет Кинга.

– Сегодня или завтра, это не важно. Просто поинтересовался, – сказал он, прибегая к последнему спасительному средству. Он встал. Попробуем проверенную хитрость. – Ну, до завтра, Мак. Может быть, я и Ларкин заглянем сегодня вечером.

– Присядьте, приятель. Если у вас есть время.

– Я ничем не занят.

Мак раздраженно заговорил по‑ малайски:

– Ты сказал правду? Насчет того, что «сегодня» ничего не значит. Дух моего отца подсказывает, что молодые идут на риск, от которого отказался сам дьявол.

– Сказано же, молодость не обязательно означает недостаток мудрости.

Мак с подозрением рассматривал Питера Марлоу. Что он задумал? Что‑ нибудь, связанное с Кингом? «Питер уже замешан по уши в это опасное дело с приемником», – устало подумал он. Все время, с самой Явы, он носит свою третью часть приемника.

– Я чувствую, это опасно для тебя, – сказал он наконец.

– Медведь, не опасаясь, крадет мед у пчел. Паук пробирается под камнями, зная, где и как прятаться. – Питер Марлоу сохранял вежливое выражение лица. – Не бойся за меня, мудрейший. Я буду пробираться только под камнями.

Мак кивнул удовлетворенный.

– Знаешь, где моя фляга?

– Конечно.

– Мне кажется, она заболела, когда дожди просочились через дыру в небе, соприкоснулись с этой вещью и сгноили ее, как упавшее дерево в джунглях. Эта вещь мала, она – как крошечная змейка, тонкая, как земляной червь, короткая, как таракан.

Он застонал и вытянулся.

– Спина замучила меня, – продолжил он по‑ английски. – Поправьте мне подушку, приятель.

Когда Питер Марлоу наклонился. Мак приподнялся и прошептал ему на ухо:

– Конденсатор для связанных контуров, триста микрофарад.

– Так лучше? – спросил Питер Марлоу, когда Мак снова откинулся назад.

– Отлично, парень, гораздо лучше. Теперь проваливайте отсюда. От всех этих глупых разговоров я совсем выдохся.

– Я уверен, эти глупые разговоры развлекают вас, старый вы хрыч.

– Полегче со стариками, puki 'mahlu.

– Senderis, – попрощался Питер Марлоу и вышел на солнце. «Конденсатор для связанных контуров, триста микрофарад. Что, черт возьми, значит микрофарада? »

Ветер дул от гаража, и до него донесся сладкий запах бензина, масла и смазки. Он присел на корточки у тропинки, на клочке травы, и наслаждался этим запахом. " Бог мой, – думал он, – запах бензина будит воспоминания. О самолетах, и о Госпорте, и о Фарнборо и еще о восьми других аэродромах, и о «спитфайерах», и о «харрикейнах».

Но сейчас я не буду думать о них, я буду думать о приемнике".

Он сменил положение, сев в позу лотоса: правая нога на левом бедре, левая нога на правом бедре, руки на коленях, пальцы рук сведены вместе и повернуты внутрь. Он сидел так часто. Эта поза помогала думать. Когда проходила первоначальная боль, тело обретало покой, и мысли текли свободно.

Он сидел тихо, едва замечаемый проходящими мимо людьми. Не было ничего необычного в том, что человек сидел в такой позе под полуденным солнцем, загоревший дочерна и одетый в саронг. Ничего странного в этом нет.

Я знаю, что должен достать. Любым способом. В деревне непременно должно быть радио. Деревенские жители как сороки – они собирают все подряд; и он рассмеялся, вспомнив свою деревню на Яве.

Он нашел ее, бродя по джунглям, измученный, скорее мертвый, чем живой, вдалеке от дорог, которые пересекали Яву. К 11 марта он прошел много миль. Войска на острове капитулировали 8 марта. Это было в 1942 году. Три дня он бродил по джунглям, искусанный насекомыми и истерзанный колючками и пиявками, сосущими его кровь, измокший под дождями. Он не встретил ни единого человека с тех пор, как ушел с аэродрома в северной части острова, где около Бандунга базировались истребители. Он ушел от своей эскадрильи, вернее от того, что от нее осталось, и от своего «Харрикейна». Но перед тем как скрыться, он устроил своему самолету, искореженному, изуродованному взрывом бомбы, погребальный костер. Человек по крайней мере имеет право кремировать своего друга.

К деревне он вышел на закате. Яванцы, окружившие его, были настроены враждебно. Они не тронули его, но лица их были явно недружелюбны. Они молча смотрели на него, и никто не пошевелился, чтобы помочь ему.

– Не дадите ли мне какой‑ нибудь еды и воды? – спросил он.

Молчание.

Потом он увидел колодец, подошел к нему, сопровождаемый сердитыми взглядами, и напился. После этого сели стал ждать.

Деревня была маленькой, хорошо укрытой джунглями. Она казалась довольно богатой. Дома, окружавшие небольшую площадь, стояли на сваях и были сделаны из бамбука и травы. Под домами держали свиней и кур. Около большого дома был загон для скота, а в нем пять буйволов. Все это говорило о том, что деревня зажиточная.

Наконец его привели в дом вождя. Молчаливые туземцы проводили его по ступенькам, но в дом не вошли. Они сидели на веранде, слушали и ждали.

Вождем был хмурый, тощий старик с орехово‑ коричневой кожей. В доме, как во всех домах, была одна большая комната, перегороженная плетеными циновками на несколько маленьких закутков.

В центре комнаты, отведенной для еды, разговоров и размышлений, стоял фаянсовый унитаз с сиденьем и крышкой. Он стоял на почетном месте на плетеной циновке. Перед унитазом на еще одной циновке сидел на корточках вождь. Взгляд его был пронизывающим.

– Что тебе надо? Туан! – И слово «туан» прозвучало как обвинение.

– Я хотел бы попросить еды и воды, сэр, и если можно, ненадолго задержаться, чтобы отдохнуть.

– Ты называешь меня «сэр», когда три дня назад ты и другие белые называли нас «вогами» и плевали в нас?

– Я никогда не называл вас «вогами». Меня послали сюда, чтобы попытаться спасти вашу страну от японцев.

– Они освободили нас от отвратительных голландцев! Так же, как они освободят весь Дальний Восток от белых империалистов!

– Возможно. Но я думаю, вы пожалеете о том дне, когда они пришли!

– Убирайся из моей деревни. Убирайся вместе с остальными империалистами. Убирайтесь, пока я сам не позвал японцев.

– Сказано: «Если придет к тебе странник и попросит приюта, дай ему это и получишь ты благословение Аллаха».

Вождь смотрел на него изумленно. Орехово‑ коричневая кожа, короткий жилет – баджу, пестрый саронг и головная повязка – все, освещенное приближающимися сумерками.

– Откуда ты знаешь Коран и слова Пророка?

– Да славится имя его, – сказал Питер Марлоу. – Коран переводился на английский в течение многих лет многими людьми.

Он боролся за свою жизнь. Он знал, что, если сумеет остаться в деревне, он может найти лодку, на которой уплывет в Австралию. Он не умел управлять парусной лодкой, но стоило рискнуть. Плен был равносилен смерти.

– Ты правоверный? – спросил пораженный вождь.

Питер Марлоу колебался. Он легко мог притвориться мусульманином. Изучение Корана входило в его подготовку. Офицеры армии Его Величества служили во многих странах. Офицеры, следующие семейной профессии, обучались многим вещам, помимо официального образования.

Скажи он «да», и можно быть уверенным, что он спасется. Ведь яванцы в большинстве своем исповедуют ислам.

– Нет. Я не правоверный. – Он устал и находился на пределе своих сил. – По крайней мере, я так не считаю. Меня учили верить в Бога. Мой отец обычно говорил нам, моим сестрам и мне, что Бог имеет много имен. Даже христиане говорят, что существует Святая Троица.

– Я думаю, неважно, каким именем ты называешь Бога. Бог не станет возражать, если его признают в лице Христа, или Аллаха, или Будды, или Иеговы, или даже в твоем лице, потому что, если он Бог, ему известно, что мы временны на земле и знаем слишком мало.

– Я верю, что Магомет был пророком Бога. Я думаю, что Иисус был посланцем Бога и, как называет его Магомет в Коране, «самый безупречный из всех пророков». Не знаю, является ли Магомет последним пророком, как он говорит. Не думаю, что нам, людям, можно утверждать что‑ то определенное во всем, что связано с именем Бога. Но я не верю, что Бог – это старик с длинной, белой бородой, который сидит на золотом троне высоко на небесах. Я не верю в обещание Магомета, что все правоверные попадут в рай, где они будут лежать на шелковых диванах, пить вина, а прислуживать им будут прекрасные девушки, или что этот рай будет садом со множеством зелени, чистыми ручьями и фруктовыми деревьями. Я не верю в то, что ангелы имеют крылья за плечами.

Ночная мгла окутала деревню. Заплакал младенец и, убаюканный, заснул снова.

– Я узнаю наверняка, каким именем называть Бога в тот день, когда умру. – Молчание затягивалось. – Думаю, будет грустно узнать, что Бога не существует.

Вождь сделал знак, чтобы Питер Марлоу сел.

– Ты можешь остаться. Но с одним условием. Поклянись, что будешь подчиняться нашим законам и быть одним из нас. Ты будешь работать на рисовых полях, работать в деревне, выполнять мужскую работу. Не больше и не меньше, чем любой другой мужчина. Ты выучишь наш язык и будешь говорить только на нашем языке, носить наше платье и покрасишь свою кожу. Твой рост и цвет твоих глаз выдадут в тебе белого человека, но, возможно, краска, платье и язык могут защитить тебя на некоторое время. Можно сказать, что ты наполовину яванец, наполовину белый. Ты не будешь дотрагиваться ни до одной женщины без разрешения. И ты будешь повиноваться мне, не задавая вопросов.

– Договорились.

– Еще одно условие. Укрывать врага японцев опасно. Ты должен знать, что, если мне придется выбирать между тобой и моими людьми, чтобы защитить деревню, я выберу деревню.

– Понимаю. Спасибо вам, сэр.

– Поклянись своим Богом, – улыбка мелькнула на лице старика, – поклянись своим Богом, что ты будешь повиноваться и будешь выполнять эти условия.

– Клянусь Богом, что согласен и буду повиноваться. И не причиню вам вреда, пока буду находиться здесь.

– Ты наносишь вред одним своим присутствием здесь, сын мой, – ответил старик.

После того как Питер Марлоу поел и утолил жажду, вождь сказал:

– Теперь ты больше не будешь говорить по‑ английски. Только по‑ малайски. С этой минуты. Это единственный способ быстро выучить язык.

– Хорошо. Но сначала можно мне задать вопрос?

– Да.

– Для чего стоит здесь этот унитаз? Ведь к нему не подведено никаких труб.

– Мне доставляет удовольствие следить за лицами моих гостей и читать их мысли: «Какая глупость использовать этот предмет в качестве украшения в доме».

И старик закатился смехом, слезы побежали по его щекам, и все в доме засуетились, его жены прибежали помочь ему и стали растирать ему спину и живот, а потом тоже захохотали, а с ними и Питер Марлоу.

* * *

Питер Марлоу снова улыбнулся, вспоминая. Вот это был человек! Туан Абу. Но сегодня я не буду больше вспоминать ни деревню, ни своих друзей из деревни или Нья, дочь деревни, к которой они позволили мне прикоснуться. Сегодня я буду думать о приемнике и о том, как мне добыть конденсатор и настроиться на сегодняшнюю вылазку в деревню.

Он расстался с позой лотоса и терпеливо ждал, пока восстановится кровообращение. Ветерок доносил до него сладкий запах бензина. Вместе с запахом бензина ветерок принес звуки голосов, тянувших псалмы. Они доносились из театра на открытом воздухе, который на сегодня превратился в англиканскую церковь. На прошлой неделе он использовался католиками, неделей раньше был молитвенным местом адвентистов Седьмого дня, а еще неделей раньше – храмом для людей какого‑ то другого вероисповедания. В Чанги терпимо относились к верованиям.

На грубых скамьях собралось много прихожан. Сюда приходили и люди верующие, и не верующие в Спасителя. Одни приходили, чтобы чем‑ нибудь заняться, другие, – потому что больше нечем было заняться. Службу сегодня вел капеллан Д ринку отер.

У капеллана Дринкуотера был густой и звучный голос. Искренность исходила из него, строки Библии оживали и давали надежду, заставляли забыть о Чанги и о пустом желудке.

«Проклятый фарисей», – думал Питер Марлоу, презирая Дринкуотера и снова вспоминая то, что произошло...

– Эй, Питер, – прошептал ему однажды Дейв Девен, – посмотри‑ ка вон туда.

Питер Марлоу увидел Дринкуотера, который разговаривал с высохшим капралом из авиации по имени Блоджер. Койка Дринкуотера стояла в самом удобном месте около входа в хижину номер шестнадцать.

– Это, должно быть, его новый денщик, – сказал Девен.

Даже в лагере сохранялась эта старая традиция.

– Что случилось с предыдущим?

– С Лидсом? Мой знакомый сказал, что он попал в госпиталь. В палату номер шесть.

Питер Марлоу встал.

– Дринкуотер может делать все, что ему угодно с армейскими типами, но моего человека он не получит.

Он миновал четыре ряда коек.

– Блоджер!

– Что вам нужно, Марлоу? – спросил Дринкуотер.

Питер Марлоу сделал вид, что не слышит его.

– Что вы здесь делаете, Блоджер?

– Я пришел повидаться с капелланом, сэр. Извините, сэр, – сказал он, подходя ближе. – Я не очень хорошо вижу.

– Капитан авиации Марлоу.

– О, как поживаете, сэр? Я новый ординарец капеллана, сэр.

– Вы сейчас же уйдете отсюда, и прежде, чем браться за работу в качестве ординарца, вы должны сначала прийти и спросить моего разрешения.

– Но, сэр...

– Что вы на себя берете, Марлоу? – оборвал его Дринкуотер. – Ваша ответственность на него не распространяется.

– Он не будет вашим денщиком.

– Почему?

– Потому что я так сказал. Вы свободны, Блоджер.

– Но, сэр, я буду хорошо обслуживать капеллана, правда. Я буду стараться...

– Где вы взяли эту сигарету?

– Эй, послушайте, Марлоу... – начал Дринкуотер.

Питер Марлоу взорвался.

– Заткнитесь!

Люди в хижине бросили свои дела и начали подходить к ним.

– Где вы взяли эту сигарету, Блоджер?

– Мне ее дал капеллан, – прохныкал Блоджер, отступая назад, испугавшись резкого голоса Питера Марлоу. – Я отдал ему свое яйцо. Он обещал дать мне табак в обмен на ежедневно причитающиеся мне яйца. Мне нужен табак, и он может брать яйца.

– В этом нет ничего дурного, – взревел Дринкуотер, – нет ничего дурного в том, чтобы дать парню табачку. Он попросил его у меня. В обмен на яйцо.

– Вы ведь заходили недавно в палату шесть? – спросил Питер Марлоу. – Это с вашей помощью Лидс попал туда? Последний денщик! Он ослеп.

– Это не моя вина. Я ничего плохого ему не сделал.

– Сколько его яиц вы съели?

– Ни одного. Ни одного.

Питер Марлоу схватил Библию и сунул ее в руки Дринкуотера.

– Поклянитесь на ней, тогда я вам поверю. Поклянитесь на ней, или, клянусь Богом, я разделаю вас.

– Клянусь! – простонал Дринкуотер.

– Ты лживый ублюдок, – закричал Девен. – Я видел, как ты брал яйца у Лилса. Мы все видели.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒