Книга четвертая 2 страница

– В чем заключается работа? – спросил Браф. Кинг вытащил обрывки простыней.

– Нам придется законопатить дверь.

– Что? – недоверчиво спросил Ларкин.

– Обязательно, – пояснил Кинг. – Когда наша стряпня начнет вариться, может начаться бунт. Парни учуют запах. Господи, представьте сами! Нас могут разорвать на части. Я подумал, это единственное место, где мы приготовим еду в тайне. Запах в основном будет выходить в окно. Если мы, конечно, плотно заткнем дверь. На улице мы не могли бы готовить, это уж точно.

– Ларкин был прав, – серьезно заявил Мак. – Вы гений. Я бы никогда об этом не подумал. Поверьте мне, – добавил он, смеясь, – с этого момента американцы – мои друзья!

– Спасибо, Мак. Теперь нам лучше приняться за дело.

Гости Кинга полосками ткани законопатили щели вокруг двери и закрыли в ней решетчатый глазок. Кинг проверил их работу.

– Хорошо, – заключил он. – А что будем делать с окном?

Они посмотрели на небольшую зарешеченную часть неба, и Браф сказал:

– Оставим все как есть, пока похлебка не начнет кипеть. Потом мы заткнем окно и будем терпеть сколько сможем. Потом опять ненадолго откроем его. – Он огляделся по сторонам. – Я считаю, что время от времени мы можем выпускать запах наружу. Как индейский дымовой сигнал.

– На улице есть ветер?

– Будь я проклят, если я это заметил. Кто‑ нибудь знает?

– Эй, Питер, подсади‑ ка меня, парень, – сказал Мак.

Мак был самым маленьким из всех мужчин, поэтому Питер Марлоу позволил ему встать на свои плечи. Мак лизнул палец и выставил его наружу сквозь прутья решетки.

– Поторопитесь, Мак, бога ради – вы ведь, понимаете, не цыпленок, – крикнул Питер Марлоу.

– Я проверяю, есть ли ветер, вы, молодой негодяй! – И он снова лизнул палец и выставил его наружу. Мак был так поглощен этим занятием и выглядел так нелепо, что Питера Марлоу начало трясти от смеха. Ларкин присоединился, они корчились от смеха. В результате Мак свалился с высоты шести футов, ободрал ногу о бетонную койку и начал чертыхаться.

– Поглядите на мою чертову ногу, чтоб вас всех, – ругался Мак, задыхаясь. Царапина была небольшой, но показалась струйка крови. – Я почти содрал всю кожу с этой чертовой ноги.

– Послушайте, Питер, – простонал Ларкин, держась за живот. – У Мака есть кровь. Я всегда думал, что у него в венах только латекс!

– Идите к дьяволу, негодяи, 'mahlu, – раздраженно сказал Мак, потом приступ хохота охватил и его. Он встал, сгреб в охапку Питера Марлоу и Ларкина и запел: «Хоровод среди роз, руки полны цветов... »

А Питер Марлоу схватил за руку Брафа, а Браф Текса, и цепочка мужчин, возбужденных песней, раскачивалась вокруг кастрюли, а Кинг, скрестив ноги, сидел позади.

Мак разорвал цепочку.

– Салют, Цезарь. Собирающиеся здесь приветствуют тебя. Они все, как один, отдали ему честь и свалились в кучу.

– Слезьте с моей чертовой руки, Питер!

– Вы мне заехали по яйцам ногой, негодяй, – ругал Ларкин Брафа.

– Извините, Грант. О, Боже! Я не смеялся так уже много лет.

– Эй, Раджа, – окликнул Питер Марлоу. – Думаю, что всем нам надо помешать один раз варево, на счастье.

– Поступайте, как считаете нужным, – ответил Кинг. Ему было чертовски приятно, что эти парни так развеселились. С серьезным видом они выстроились в очередь, и Питер Марлоу помешал варево, которое уже нагрелось. Мак взял ложку, помешал и прочитал над ним непристойную молитву. Ларкин, чтобы не отставать, начал помешивать, приговаривая:

– Кипи, кипи, кипи и закипай...

– Вы спятили? – воскликнул Браф. – Цитирует «Макбета»! Ради бога!

– В чем дело?

– Это сулит несчастье. Цитировать «Макбета». Как свистеть в театральной уборной.

– Неужели?

– Каждому дураку это известно!

– Будь я проклят. Ничего об этом не знал. – Ларкин нахмурился.

– Во всяком случае, вы процитировали неверно, – сказал Браф. – «Пламя, прядай, клокочи. Зелье прей! Котел урчи! »[18]

– А вот и не так, янки. Я знаю Шекспира!

– Спорим на завтрашнюю порцию риса?

– Послушайте, полковник, – подозрительно вмешался Мак, зная склонность Ларкина к азартным играм. – Никто так просто не бьется об заклад.

– Я прав. Мак, – отрезал Ларкин, но ему не понравилось самодовольное выражение лица американца, – Почему вы так уверены в своей правоте?

– Пари? – спросил Браф.

Ларкин секунду подумал. Он любил азартные игры, но завтрашняя порция риса была слишком большой ставкой.

– Нет. Я поставлю свою порцию риса за карточным столом, но будь я проклят, если поспорю на нее из‑ за Шекспира.

– Жаль, – сказал Браф. – Мне бы пригодилась дополнительная порция. Это четвертое действие, картина первая, строка десятая.

– Откуда, черт возьми, вам это так точно известно?

– Ничего странного, – объяснил Браф. – Я специализировался по искусству при Конгрессе США, в основном по журналистике и драматургии. Когда все это кончится, я собираюсь стать писателем.

Мак наклонился и вгляделся в кастрюлю.

– Завидую вам, приятель. Писатель – почти самая важная профессия в мире. Если писатель хороший.

– Ерунда, Мак, – сказал Питер Марлоу. – Существует миллион более важных занятий.

– Ваши слова говорят о том, как мало вы знаете.

– Бизнес гораздо важнее, – вставил Кинг. – Без бизнеса жизнь бы остановилась, а без денег и стабильной экономики никто бы не стал покупать книги.

– К черту бизнес и экономику, – заявил Браф. – Это обычные материальные вещи. Все обстоит так, как говорит Мак.

– Мак, – обратился к нему Питер Марлоу. – Почему вы считаете профессию писателя такой важной?

– Ну, паренек, во‑ первых, это то, чем я всегда хотел заняться и не мог. Много раз пробовал, но ничего не мог дописать до конца. Это самая трудная задача – дописать до конца. Но самое главное состоит в том, что писатели – это единственные люди, которые могут что‑ то изменить на этой планете. Бизнесмен ничего не может...

– Это чепуха, – воскликнул Кинг. – А как же Рокфеллер? И Морган? И Форд, и Дюпон? И другие? Благодаря их филантропии финансируется черт знает сколько научных исследований, и библиотеки, и больницы, и искусство. Да без их денег...

– Но они сделали свои деньги за счет кого‑ то другого, – сухо сказал Браф. – Они могли бы легко отдать часть своих миллиардов людям, которые заработали их для них. Эти кровопийцы...

– Я полагаю, вы демократ? – возбужденно спросил Кинг.

– Можете не сомневаться, это так. Посмотрите на Рузвельта. Посмотрите, что он делает для страны. Он вытащил страну, мы ему всем обязаны, а эти чертовы республиканцы...

– Чепуха, и вы понимаете это. Это не имеет никакого отношения к республиканцам. Экономический цикл развития...

– Все эти экономические циклы – бессмысленное вранье. Республиканцы...

– Эй вы, парни, – робко сказал Ларкин. – Никаких разговоров о политике, пока мы не поедим. Что вы на это скажете?

– Ну ладно, – угрюмо согласился Браф, – но этот малый чересчур благодушен.

– Мак, почему это так важно? Я все же не понимаю.

– Писатель может на листе бумаги изложить мысль... или точку зрения. Если писатель хороший, он может оказать влияние на людей, даже если книга написана на туалетной бумаге. И он – единственный в нашей современной экономике, кто может сделать это, кто может изменить мир. Бизнесмен не может ничего без больших денег. Политик бессилен без положения или власти. Плантатор наверняка не может. И бухгалтер не может, верно, Ларкин?

– Конечно.

– Но вы говорите о пропаганде, – сказал Браф. – Я не хочу писать пропагандистские книги.

– Вы когда‑ нибудь писали для кино, Дон? – спросил Кинг.

– Я никогда ничего никому не продал. Какой же я писатель, если ничего пока не продал. Но кино – это чертовски важно. Вы знаете, Ленин говорил, что кино наиболее важное из пропагандистских средств, когда‑ либо изобретенных?

Он заметил, что Кинг готов броситься в атаку.

– А я не коммунист, сукин вы сын, я просто демократ.

Он повернулся к Маку.

– Господи, вот так всегда, – если вы читали Ленина, Сталина или Троцкого, вас называют коммунистом.

– Ну, вам следует признать. Дон, – сказал Кинг, – что среди демократов полно розовых.

– С каких это пор доброе отношение к русским означает, что парень является коммунистом? Они наши союзники, вы же это знаете!

– Мне жаль, что так сложилось, с исторической точки зрения, – заметил Мак.

– Почему?

– Потом у нас будет масса проблем. Особенно на востоке. Эти ребята даже перед войной доставляли кучу неприятностей.

– Телевидение скоро завоюет весь мир, – сказал Питер Марлоу, наблюдая, как над поверхностью похлебки колышется тонкая струйка пара. – Вы знаете, я смотрел демонстрации телевидения из Алекзандра‑ Палас в Лондоне. Бэйярд раз в неделю делает программу.

– Я слышал о телевидении, – сказал Браф. – Никогда не видел.

Кинг кивнул.

– Я тоже не видел, но на нем можно заработать чертову кучу денег.

– Только не в Штатах, это уж наверняка, – проворчал Браф. – Подумайте о расстояниях! Черт, оно, может быть, сгодится для маленьких стран, таких, как Англия, но не для настоящей страны, как Штаты.

– На что вы намекаете? – холодно спросил Питер Марлоу.

– Я имею в виду, что, если бы не мы, война продолжалась бы бесконечно. Ведь наши деньги, наше оружие и наша мощь...

– Послушайте, старина, мы сами хорошо справлялись, давая вам, кретинам, возможность оторвать задницу от стула. Это ваша война в той же степени, как и наша. – Питер Марлоу свирепо посмотрел на Брафа, который ответил таким же свирепым взглядом.

– Чушь! Почему, черт побери, ваши европейцы не могут убивать друг друга так, как они это делали столетиями, и оставить нас в покое. Я не понимаю. Нам приходилось выручать вас из беды и раньше...

И, забыв о времени, они спорили и ругались, и никто никого не слушал, и у каждого было свое твердое мнение, и каждое мнение было правильным.

Кинг сердито замахивался кулаком на Брафа, который в ответ тоже показывал кулак, а Питер Марлоу кричал на Мака, когда неожиданно в дверь с грохотом постучали.

Мгновенно воцарилась тишина.

– Чего вы там орете? – спросил голос.

– Это ты, Гриффитс?

– А ты решил, что это чертов Адольф Гитлер? Ты хочешь, чтобы всех нас посадили или еще что‑ нибудь?

– Нет. Извини.

– Угомонитесь, черт вас возьми!

– Кто это? – спросил Мак.

– Гриффитс. Это его камера.

– Что?

– Конечно. Я снял ее на пять часов. Три бакса в час. Даром ничего не получишь.

– Вы сняли камеру? – недоверчиво переспросил Ларкин.

– Верно. Этот Гриффитс – толковый делец, – объяснил Кинг. – Вокруг ведь полно народа, верно? Не найти спокойного местечка, так? Этот англичанин сдает камеру любому, кому хочется побыть одному. Не я придумал это, но Гриффитс здорово зарабатывает.

– Готов побиться об заклад, что не Гриффитс придумал, – сказал Браф.

– Капитан, я не умею врать. – Кинг улыбнулся. – Должен признаться, что идея была моя. Но Гриффитс имеет на этом достаточно, чтобы содержать очень хорошо себя и свою группу.

– Сколько вы с этого имеете?

– Всего десять процентов.

– Десять процентов – это справедливо, – сказал Браф.

– Так я есть, – сказал Кинг. Он никогда бы не солгал Брафу. И не только сейчас, но и в любом другом деле. Браф наклонился и помешал варево.

– Эй, парни, оно кипит.

Все стали заглядывать в кастрюлю. Да, похлебка действительно кипела.

– Нам лучше заткнуть окно. Сейчас пойдет запах.

Они заложили одеялом зарешеченное оконце, и вскоре вся комната наполнилась ароматом.

Мак, Ларкин и Текс сидели на корточках около стены, не отрывая глаз от кастрюли. Питер Марлоу сидел на другой стороне кровати, и так как он был ближе всех, то время от времени помешивал содержимое кастрюли.

Вода медленно кипела, заставляя изящные маленькие бобы всплывать на поверхность, потом исчезать опять в глубине кастрюли. Выделилось облачко пара, принеся с собой запах настоящего жирного мяса. Кинг наклонился и бросил в варево горсть местных приправ: куркуму, каджанг, хуан, така и еще гвоздику и чеснок. Запах стал еще сильнее и ароматнее.

Через десять минут Кинг бросил в кастрюлю зеленую папайю.

– С ума сойти, – сказал он. – Можно заработать состояние после войны, если найти способ обезвоживать папайю. Она смягчит и мясо бизона!

– Малайцы всегда употребляют папайю, – ответил Мак, но никто не слушал его, и он сам себя не слушал, потому что жирный сладкий дух обволакивал их.

Пот каплями тек по их груди, подбородкам, ногам и рукам. Но они не замечали пота и тесноты. Они знали только одно: все это не сон; вот мясо варится перед ними, и скоро, очень скоро они примутся за еду.

– Где вы достали его? – спросил Питер Марлоу без особого желания получить ответ. Ему просто надо было что‑ то сказать, чтобы разрушить это удушающее очарование.

– Это собака Хокинса, – ответил Кинг, не думая ни о чем. В голове звучал один мотив: Бог мой, – как – хорошо‑ пахнет‑ как‑ хорошо‑ пахнет.

– Собака Хокинса?

– Вы имеете в виду Ровера?

– Его собаку?

– Я думал, это поросенок!

– Собака Хокинса?

– Господи!

– Вы хотите сказать, что это задняя часть Ровера? – спросил остолбеневший Питер Марлоу.

– Конечно, – сказал Кинг. Теперь, когда секрет был раскрыт, он не беспокоился. – Я собирался вам рассказать после. А в чем дело? Теперь вы знаете.

Они в ужасе посмотрели друг на друга.

Потом Питер Марлоу сказал:

– Матерь Божья! Собака Хокинса!

– Послушайте, – рассудительно начал Кинг. – Какая разница? Она определенно была самой чистой и годной для еды из всех собак, каких я когда‑ либо видел. Гораздо чище свиньи. Или цыпленка, в этом отношении. Мясо есть мясо. Вот так просто.

– Совершенно верно, – раздраженно согласился Мак. – Ничего нет скверного в том, чтобы съесть собаку. Китайцы их едят постоянно. Это деликатес. Да. Точно.

– Да‑ а‑ а, – протянул Браф с отвращением, – но мы не китайцы, и это собака Хокинса.

– Я чувствую себя каннибалом, – сказал Питер Марлоу.

– Послушайте, – убеждал Кинг. – Все обстоит так, как сказал Мак. В собаке нет ничего плохого. Ради бога, понюхайте.

– Понюхайте! – ответил Ларкин за всех. Он говорил с трудом, слюна чуть ли не душила его. – Я не слышу ничего, кроме запаха этой похлебки, и это сладчайшая из запахов, который я когда‑ либо слышал. Мне наплевать, Ровер это или нет, но я хочу есть. – Он до боли тер свой живот. – Не знаю, как вы, несчастные ублюдки, но я так хочу есть, что у меня начались судороги. Этот запах что‑ то сделал с моим обменом веществ.

– Я тоже чувствую себя плохо. Но это не имеет ничего общего с тем, что это собачье мясо, – сказал Питер Марлоу. Потом почти печально добавил:

– Я просто не хочу есть Ровера. – Он посмотрел на Мака. – Как мы после всего этого собираемся смотреть Хокинсу в глаза?

– Не знаю, приятель. Я подойду с другой стороны. Да. Не думаю, что смогу вообще смотреть ему в глаза, – Ноздри Мака дрогнули, и он вперил взгляд в кастрюлю. – Какой чудесный запах.

– Конечно, – вежливо сказал Кинг, – тот, кто не хочет есть, может уйти.

Никто не пошевелился. Мужчины молчали, углубившись в собственные мысли. Прислушиваясь к бульканью. Впитывая аромат. Волшебство.

– Если подумать, это не так ужасно, – сказал Ларкин, пытаясь уговорить скорее себя, чем окружающих. – Посмотрите, как мы любим наших кур, но мы же едим их или их яйца.

– Верно, приятель. А помните ли вы кошку, которую мы поймали и съели? Мы же ведь не возражали, разве не так, Питер?

– Да, но то было бездомное животное. А это Ровер!

– Был Ровер! Сейчас это просто мясо.

– А, так это вы поймали кошку? – спросил Браф, невольно разозлившись. – Ту, что пропала примерно месяцев шесть назад?

– Нет. Ту кошку мы съели на Яве.

Браф сказал:

– О‑ о‑ о!

Потом его взгляд наткнулся на Кинга.

– Я должен был бы догадаться, – взорвался он. – Ты, ты мерзавец. А мы четыре часа копались в отбросах.

– Не стоит волноваться. Дон. Мы же получили ее. Американцы победили.

– Мои австралийцы теряют навыки, – прокомментировал Ларкин.

Кинг взял ложку. Рука его тряслась, когда он попробовал варево.

– Вкусно. – Потом потыкал мясо. Оно все еще плотно прилипало к кости. – Пусть еще часок поварится.

Через десять минут он снова попробовал.

– Возможно, слегка недосолено. Как вы считаете, Питер?

Питер Марлоу попробовал. Варево получилось вкусным, ох каким вкусным.

– Чуточку, совсем чуточку!

Они все по очереди попробовали. Щепотка соли, еще немного хуана, чуть‑ чуть сахара, капельку куркумы. И они, почти задохнувшиеся, смиренно ждали в этой утонченной пыточной камере.

Время от времени они снимали одеяло с окна, выпускали аромат на улицу, проветривая камеру.

А за окном ветерок нес запах по Чанги. И внутри тюрьмы струйки запаха просочились сквозь дверь в коридор и пропитали воздух.

– Боже, Смитти, ты слышишь запах?

– Конечно, слышу. Ты думаешь, у меня нет обоняния? Откуда он доносится?

– Секундочку. Откуда‑ то сверху, откуда‑ то с верхних этажей!

– Но эти желтые ублюдки варят себе как раз за этой проклятой проволокой!

– Это верно. Сволочи.

– Не думаю, что это они. Кажется, запах доносится из самой тюрьмы.

– О, Боже, посмотрите на Смитти. Он принюхивается, как кровожадная ищейка.

– Говорю вам, что этот запах идет из тюрьмы.

– Это просто ветер. Ветер дует со стороны японцев.

– Ветер никогда так раньше не пах. Это готовят мясо, говорю я вам. Это говядина. Клянусь своей жизнью. Варится говядина.

– Новая пытка япошек. Сволочи! Что за мерзкие штучки!

– Может быть, нам только кажется. Они говорят, что можно вообразить себе запах.

– Как, черт побери, нам всем он может казаться. Посмотри на людей вокруг, они все остановились.

– Кто так говорит?

– Что?

– Ты сказал «Они говорят, что можно вообразить запах». Кто это «они»?

– О, Боже, Смитти. Ну просто так считается.

– Но кто эти «они»?

– Откуда мне знать, черт возьми?

– Тогда прекрати говорить – «они» сказали это или «они» сказали то. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума.

* * *

Люди в камере, гости Кинга, смотрели, как он большой ложкой наложил порцию в котелок и отдал его Ларкину. Их глаза расстались с котелком Ларкина и вернулись назад к ложке, а потом к Маку, и снова к ложке, а потом к Брафу и опять к ложке, а потом к Тексу и опять к ложке, а потом к Питеру Марлоу, и опять к ложке, и снова к порции Кинга. Когда еда была роздана, они жадно начали есть, а в кастрюле осталось еще достаточно похлебки, по меньшей мере две порции на каждого.

Есть такую вкусную еду было мукой.

Бобы разварились и почти растворились в густом супе. Благодаря папайе мясо было мягким и отстало от костей, оно распалось на отдельные кусочки, темно‑ коричневые от приправ, папайи и бобов. Варево было густым, как настоящая похлебка, ирландская похлебка, с медового цвета пятнышками жира на поверхности супа в их котелках.

Кинг оторвался от своей миски. Она была сухая и чистая. Потом он кивнул Ларкину.

Тот отдал ему свой котелок, и каждый из них в молчании принял еще по одной порции. В полном молчании съели по второй порции. И, наконец, последняя.

Наконец Кинг отставил миску в сторону.

– Сукин сын.

– Лучше быть не может! – отозвался Ларкин.

– Превосходно, – сказал Питер Марлоу. – Я забыл, как надо жевать. У меня болят челюсти.

Мак аккуратно выловил последний боб и рыгнул. Это была удивительная отрыжка.

– Должен вам сказать, парни, я ел разные блюда в своей жизни: от ростбифа у Симпсона на Пиккадилли до rijsttafel в «Отель де Индс» на Яве, но ничто, ни одно блюдо даже сравниться с этим не может. Ни одно.

– Согласен, – подтвердил Ларкин, усаживаясь поудобнее. – Даже еда в лучшем ресторане Сиднея – ну, там отличные стейки, но большего удовольствия я никогда ни от чего не получал.

Кинг рыгнул и пустил по кругу пачку «Куа». Потом открыл бутылку саке и сделал большой глоток. Водка была неприятной и крепкой, однако смывала чересчур жирный привкус супа.

– Держите, – протянул он бутылку Питеру Марлоу.

Все выпили и закурили.

– Эй, Текс, как насчет кофейку? – зевнул Кинг.

– Лучше подождать несколько минут, прежде чем открывать дверь, – предложил Браф, не заботясь о том, открыта ли дверь или нет. – О, Боже, я чувствую себя прекрасно!

– А я так набил живот, что думаю, взорвусь, – потянулся всем телом Питер Марлоу. – Это была, без сомнения, самая лучшая...

– Ради Бога, Питер. Мы все только что сказали это. Мы все это знаем.

– Но я считал своим долгом добавить.

– Как ты организовал это? – обратился Браф к Кингу, сдерживая зевоту.

– Макс рассказал эту историю, ну, что собака убила курицу. Я послал Дино к Хокинсу. Он отдал собаку ему. В качестве мясника мы пригласили Курта. Моя доля – задняя часть тушки.

– Почему Хокинс отдал собаку Дино? – спросил Питер Марлоу.

– Он ветеринар.

– Понятно!

– Черта с два, – сказал Браф. – Он из торгового флота.

Кинг пожал плечами.

– Значит, сегодня он стал ветеринаром. Перестал врать.

– Ну ты и молодец. Чертовский молодец!

– Спасибо, Дон.

– Как... как Курт убил ее? – спросил Браф.

– Я не интересовался.

– Как обычно, приятель, – вмешался Мак. – А теперь давайте сменим тему, а?

– Хорошая мысль.

Питер Марлоу встал и потянулся.

– Что будем делать с костями? – спросил он.

– Мы вынесем их потихоньку, когда будем уходить.

– Как насчет небольшой партии в покер? – предложил Ларкин.

– Хорошая мысль, – бодро согласился Кинг. – Текс, ты ставишь кофе. Питер, приберитесь немного. Грант, вы караулите дверь. Дон, как насчет того, чтобы собрать посуду?

Браф тяжело поднялся.

– А ты чем, черт возьми, собираешься заняться?

– Я? – Кинг поднял брови. – Я собираюсь просто сидеть.

Браф посмотрел на него. Все они посмотрели на Кинга. Потом Браф сказал:

– Я серьезно намеревался произвести тебя в офицеры, просто для того, чтобы получить удовольствие от разжалования тебя в рядовые.

– Получите нагоняй, – сказал Кинг, – и это не принесет вам ничего хорошего.

Браф посмотрел на остальных, потом опять на Кинга.

– Ты, вероятно, прав. Я окажусь под трибуналом. – Он засмеялся. – Но нет такого закона, по которому я не могу выиграть у тебя деньги.

Он вытащил пятидолларовую бумажку, кивнув на колоду карт в руках Кинга.

– Старшая карта выигрывает!

Кинг раскинул карты.

– Берите карту.

Браф злорадно показал даму. Кинг посмотрел на колоду, потом взял карту – валет.

Браф усмехнулся.

– Вдвое или ничего.

– Дон, – примирительно сказал Кинг, – выйдите из игры, пока вы в выиграйте. – Он вытащил другую карту и перевернул ее лицевой стороной. Это был туз, – Я мог также просто вытащить другого туза – это ведь мои карты!

– Почему же, черт возьми, ты тогда не обыграл меня? – спросил Браф.

– Послушайте, капитан. – Удивление Кинга было беспредельным, – Было бы невежливо забрать ваши деньги. В конце концов, вы наш бесстрашный командир.

– Чтоб тебя! – Браф начал собирать тарелки и котелки.

* * *

Этой же ночью, когда большинство пленных в лагере спало, Питер Марлоу лежал под противомоскитной сеткой, бодрствуя, не испытывая желания заснуть. Он вылез из постели и через лабиринт противомоскитных сеток вышел на улицу. Брафу тоже не спалось.

– Привет, Питер, – тихо окликнул его Браф. – Идите сюда, посидим. Тоже не спится?

– Пока не хочется, чувствую себя прекрасно.

Их окутывала бархатная ночь.

– Замечательная ночь.

– Да.

– Вы женаты?

– Нет, – ответил Питер Марлоу.

– Счастливчик. Не думайте, что быть неженатым так уж плохо. – Браф помолчал минутку. – Я схожу с ума, не зная, что с ней сейчас.

– Ничего, – автоматически ответил Питер Марлоу. Нья ожила в его мыслях. – Не волнуйтесь.

Он мог с таким же успехом сказать «не дышите».

– Я не стал бы винить ее, как женщину. Прошло столько времени с тех пор, как мы расстались, столько времени. Это не ее вина.

Браф трясущимися руками свернул сигарету, смешав немного высушенной заварки и табак из окурка «Куа». Закурив, он глубоко затянулся, потом передал сигарету Питеру Марлоу.

– Спасибо, Дон. – Он покурил, потом вернул окурок.

Они докурили в молчании, мучаясь своими мыслями. Потом Браф встал.

– Пора на боковую. Увидимся, Питер.

– Спокойной ночи, Дон.

Питер Марлоу оглядел ночной лагерь и опять разрешил себе помечтать о Нья.

Он понимал: ему, как и Брафу, сегодня ночью оставалось только мечтать о женщине, иначе он не сможет заснуть.

Глава 16

Наступил день победы в Европе, и пленные в Чанги ликовали. Однако для лагеря это был еще один день, который ничего не изменил в его жизни. Еда осталась прежней, небо тем же, жара той же, болезни, мухи и пустое времяпрепровождение – все оставалось без изменений. Грей по‑ прежнему следил и ждал. Его осведомитель известил о том, что скоро бриллиант перейдет из рук в руки. Очень скоро. Питер Марлоу и Кинг ждали этого дня с одинаковым беспокойством. Оставалось четыре дня.

* * *

Пришло время, и Ева принесла потомство – 12 крысят. Кодовое обозначение дня рождения – «день Би»[19] – здорово забавляло Кинга и его приятелей: Грей узнал о «дне Би» от своего осведомителя и в этот день кружил вокруг хижины, обыскивая всех подряд в поисках часов или того, что предстояло продать в день товарообмена[20]. Тупой коп! Кинга не беспокоило еще одно напоминание о том, что в хижине есть осведомитель.

Был зачат третий помет.

Теперь под хижиной было семьдесят клеток. Четырнадцать – уже заняты. Вскоре должны заполниться еще двенадцать.

Мужчины решили проблему с именами самым простым способом. Особям мужского пола давали четные номера, особям женского – нечетные.

– Послушайте, – сказал Кинг, – нам надо готовить новые клетки.

Они сидели в хижине и проводили совет директоров. Вечер выдался прохладным и приятным. Убывающий месяц скрывался за облаками.

– У нас почти не осталось материалов, – сказал Текс. – Кончилась металлическая сетка. Давайте попросим австралийцев помочь нам.

– Если мы сделаем это, – медленно сказал Макс, – они наверняка захватят все предприятие.

Жизнь обитателей американской хижины была целиком сосредоточена вокруг живого болота, которое быстро размножалось под полом. Команда из четырех человек уже удлинила щель, проделав в ней ходы. Теперь у них было полно места под клетки, но не было проволоки для их изготовления. Проволока была совершенно необходима; впереди снова маячил «день Би», а вскоре еще один, потом еще.

– Найти бы дюжину парней, которым можно доверять, дать им самок и позволить развести свои фермы, – задумчиво сказал Питер Марлоу. – А мы давали бы им производителей.

– Не пройдет, Питер, нам не удастся сохранить все это в секрете.

Кинг свернул сигарету и вспомнил, что дела в последнее время идут плохо, и у него уже целую неделю не было ни одной фабричной сигареты.

– Единственное, что можно сделать, – сказал он после секундного размышления, – это ввести в дело Тимсена.

– Этот вшивый австралиец и так уже серьезно мешает делу, – сказал Макс.

– У нас нет другого выхода, – категорично заявил Кинг. – Нам надо строить клетки, а он единственный парень, который знает, как провернуть это, и единственный, кому я поверю, если он пообещает держать рот на замке. Если ферма заработает по плану, доходов от нее хватит на всех. – Он посмотрел на Текса. – Иди, приведи Тимсена.

Текс пожал плечами и вышел.

– Пошли, Питер, – позвал Кинг, – проверим, как там внизу.

Первым через люк спустился Кинг.

– Боже правый, – воскликнул он, увидев, как все раскопано. – Если мы подкопаем еще немного, эта чертова хижина завалится, и тогда где, черт возьми, мы окажемся!

– Не беспокойся, шеф, – гордо сказал Миллер. Он отвечал за раскопки. – Я сделал план, поэтому мы можем обходить бетонные сваи. У нас достаточно места для полутора тысяч клеток, если мы найдем сетку. Да, да! И мы можем вдвое увеличить место для клеток, если достанем доски, чтобы укрепить траншеи. Тут делать нечего!

Кинг прошелся вдоль главной траншеи. Адам увидел его и яростно бросился на сетку, собираясь разорвать Кинга на части.

– Дружеский прием, а?

Миллер усмехнулся.

– Эта сволочь откуда‑ то тебя знает.

– Может быть, подождать с размножением? – сказал Питер Марлоу. – До тех пор, пока не будут готовы клетки.

– Все упирается в Тимсена, – ответил Кинг. – Если кто и сможет достать нам сетку, так это его воровская шайка.

Они вылезли обратно в хижину и смыли грязь. После душа почувствовали себя лучше.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒