Книга вторая 11 страница

Так как они подошли с юга, то сначала зашли в Большой храм. Хамвезе отошел, насколько мог подальше, и долго смотрел на четырех высокочтимых богов, у которых было лицо его отца. Они были закончены до пояса. Пиай как раз занимался руками, сложенными на коленях колоссов.

Он тихо взмолился к Пта, чтобы принц не задал ему вопрос, не будет ли стоять на этот раз у ног Благого Бога Изис‑ Неферт. В таком случае Пиай вынужден был бы ему сказать, что в планы царя входят несколько статуй Нефертари, ее детей и царицы‑ матери Туи, но не второй супруги. Однако Хамвезе промолчал и прошел несколько шагов вдоль берега, чтобы посмотреть с другой стороны. Наконец он сказал:

– Сам Пта водил твоей рукой при этой работе. Другого объяснения я не нахожу. Какова бы ни была твоя вина, этим произведением ты искупил ее вполне. Я даже могу сказать, что мы теперь твои должники. На сегодня достаточно. Сейчас я отправлюсь во дворец и посещу тебя завтра за работой.

Как на облаках, вернулся Пиай домой. Он сейчас был бы не в состоянии взять в руки молоток и резец, сердце его билось от счастья и надежды. Далекая возлюбленная внезапно стала к нему ближе. Хамвезе не слыл человеком, который раздает пустые обещания. Он по меньшей мере попытается переубедить фараона. В своей радости он обнял Такку, высоко поднял ее и сделал с ней круг.

– Ах, Такка, если бы ты знала, что для меня значит этот визит! – сказал он, задыхаясь и падая в кресло.

– Он рассказал тебе о твоей возлюбленной, – предположила Такка, и лицо ее стало печальным.

– Да, и принц хочет ходатайствовать перед Благим Богом, да будет он жив, здрав и могуч, чтобы я мог вернуться в Мемфис. Ты можешь себе представить, что я был там раньше богатым человеком? Я обладал большим домом, слугами, скотом, землей, и Благой Бог делал мне несколько раз в год богатые подарки. Все это я потерял.

– У тебя был и гарем?

Пиай рассмеялся.

– Этого вопроса я ждал. Да, нечто подобное. У меня были дети, но я никогда о них особо не беспокоился.

– Ты возьмешь меня с собой? В Мемфис, я имею в виду?

Пиай в своей радости еще не думал о том, что будет с Таккой, его маленькой черной любовницей. Он ощущал приязнь к маленькой нубийке, она стала уже частью его жизни.

– И ты этого хочешь? – пошутил он. – Ты же видишь, какую ношу принимаешь на себя ради возлюбленной. Попадаешь на каторжные работы, лишаешься имущества, отправляешься в изгнание.

– Я для тебе не буду никакой ношей, – сказала Такка тоненьким голосочком, в глазах у нее стояли слезы.

Пиай притянул ее к себе и посадил на колени.

– Я не отпущу тебя, моя дорогуша. Если царь, да будет он жив, здрав и могуч, отменит мое изгнание, он возвратит мне также мое имущество, хотя бы часть его, и я попрошу его разрешить тебе отрабатывать свой долг Египту у меня. Тогда ты будешь принадлежать мне, моя черная девочка, и я смогу делать с тобой все, что захочу.

– Я тебе и сейчас принадлежу, – сказала Такка серьезно и освободилась из его объятий. – Я должна еще кое‑ что сделать в саду. Твой ранний приход поставил все с ног на голову.

– Ты уже сейчас разговариваешь, как жена! Боюсь, мне придется на тебе жениться.

Это замечание было сказано в шутку, однако у Пиайя зрело желание сделать что‑ то наперекор. Разве Мерит не вышла замуж? За принца, как соответствовало ее положению, а он соответственно своему происхождению женится на рабыне.

Такка также не восприняла всерьез его предложение, но в сердце у нее зародилась робкая надежда, что однажды из шутки может получиться нечто серьезное.

Мерит‑ Анта, новая супруга царя Рамзеса, переехала в выстроенный для нее дворец, и оказалось, что он ни в коей мере не велик для нее. Дочь царя хеттов Хаттусили привезла с собой собственный двор, который состоял из многочисленных слуг и служанок, евнухов, писцов и придворных. Осторожный совет Парахотепа, что было бы неплохо отослать часть этого двора назад, был с возмущением отвергнут фараоном:

– У бедняжки здесь нет никого, кто мог бы ее правильно понимать. Это все доверенные люди, которых она знает с детства, и они должны остаться здесь, чтобы она прижилась и чувствовала себя хорошо.

Главный советник знал, что в этом случае было бы неумно противоречить, и Мерит‑ Анта поселилась в своем большом доме, где, по желанию фараона, брала ежедневные уроки египетского языка. Молодой способный писец выполнял это почетное задание, но через несколько дней она пожаловалась на него Рамзесу через переводчика:

– Этот писец смотрит на меня так странно, как будто он хотел бы изнасиловать меня в следующую секунду. Ты должен велеть его кастрировать, тогда мне станет уютнее. При дворе моего отца только евнухам разрешалось вступать в близкий контакт с принцессами.

– Твое желание я, к сожалению, не могу выполнить, любимая. Мы в Кеми полагаемся на верность наших женщин и на стойкость наших чиновников. Я заменю молодого писца на старого.

«Жаль, – подумала Мерит‑ Анта с досадой, – я бы с удовольствием посмотрела на физиономию этого всезнайки, когда ему объявили бы, что его кастрируют».

Царь каждый вечер и почти каждую ночь проводил у нее. При этом она ни в коем случае не была покорной и на все готовой супругой. У нее имелись свои капризы, она порой отказывала стареющему фараону в близости, а когда он настаивал, лежала, как кусок дерева, покоряясь судьбе, закрывала глаза и тяжело вздыхала, смиряясь с обстоятельствами. Большей частью, однако, она была дикой, умелой, опытной возлюбленной, которая изобретала все новые игры, и за короткое время выманила у фараона столько подарков, что вскоре могла считаться самой богатой женщиной в гареме.

Нефертари последовала совету царицы‑ матери и удалилась на некоторое время в Мемфис. К ее большому горю, фараон не высказал никаких возражений.

– Хорошая мысль, если ты там покажешься и примешь участие в праздниках, посвященных божествам, – слишком откровенно обрадовался он. – Не торопись только с возвращением, здесь ничего важного пока не предстоит.

Он мимолетно поцеловал ее в щеку и, как одержимый, побежал к другой.

Она пожаловалась на свое горе Мерит:

– Он, кажется, даже рад, что я уезжаю и на возможно более долгий срок. Раньше он не спускал с меня глаз, я не могла отправиться без него даже в самое маленькое путешествие, а теперь я жду, что он построит ей храм, лучше всего прямо посреди города.

Она разразилась рыданиями. Мерит попыталась утешить свою мать:

– Я думаю, он скоро пресытится этой змеей. Ты заметила, что он, как и прежде, носит на шее половинку твоего сердца из ляписа? Пока он его не снимет… Я не знаю, какими колдовскими средствами она заманивает его ночь за ночью в свою постель и крепко держит, как мальчика, который влюбился впервые в жизни. Поезжай в Мемфис и забудь этот двор на некоторое время. Я буду сообщать тебе обо всем.

Фараон чувствовал себя в постели Мерит‑ Анта поистине как Могучий Бык – помолодевшим, полным сил, готовым ко всему.

Она не скупилась на слова восхищения, змея с бирюзовыми глазами. На ломаном египетском она хвалила его мужскую силу и называла себя самой счастливой женщиной в Кеми, потому что может наслаждаться безмерными радостями в его объятиях. В ее словах ему не слышалось ни лести, ни преувеличения, она произносила эти похвалы как бы против воли, и Рамзес поверил в то, что она искренна.

Когда в разговоре упоминалось имя Нефертари, Гутана с глубоким уважением осведомлялась о ее здоровье, хвалила ее сияющую молодость и добавляла не без коварства:

– Ах, если бы и моя красота могла сохраниться до столь преклонного возраста! Не знает ли твоя первая супруга каких‑ либо колдовских уловок? Было бы, конечно, неловко с ее стороны выдавать их…

Рамзес, бестолковый, как и многие мужчины в подобных ситуациях, не улавливал в этих словах злорадства, считая их только хвалой и знаком уважения по отношению к первой супруге, и еще больше ценил за это Гутану.

За полчаса до восхода солнца принц Мерире был на месте. Его высокая крепкая фигура выдавала отцовскую кровь, но круглым, почти детски‑ трогательным лицом он походил больше на свою мать Нефертари.

Принц Монту, житель пустыни, не знал точности в определении времени. Его понятия о времени были расплывчаты и определялись обстоятельствами. Вечером накануне он болтал с Незамуном и при этом выпил больше, чем обычно, поэтому проснулся только тогда, когда огненный глаз Ра уже светил над его кроватью. Поэтому Монту появился лишь час спустя после восхода солнца с тяжелой головой, едва ворочая языком. Так как ему не было знакомо понятие «опоздание», он не извинился, а только ухмыльнулся в знак приветствия и спросил:

– Волнуешься? А где лошадь?

– Об этом хотел побеспокоиться ты, – сказал Мерире с упреком.

– Только терпение, мой друг. У нас времени целый день.

Когда лошадь была на месте и слуга запряг ее, Монту обошел вокруг боевой колесницы, потрогал кое‑ какие детали и, наконец, довольно кивнул.

– Я полагаю, можно ехать. Сначала мы вместе сделаем круг, а потом ты попытаешься один. Идет?

Мерире с восторгом согласился, и оба не похожих друг на друга брата запрыгнули на колесницу – среднего роста, коренастый, с более темной кожей и грубым, настороженным лицом Монту, и уже сейчас выше его на полголовы долговязый Мерире.

Тем временем собрались несколько зрителей: дворцовые стражники, наслаждавшиеся свободным временем, придворные чиновники, слуги и еще пара старых сановников, находившихся в отдаленном родстве с царским домом и проводивших вечер своей жизни на полном царском обеспечении в стенах дворца.

Незамун также был на месте. Он перебросился несколькими словами с Монту, ободряюще улыбнулся взволнованному Мерире и излучал, как всегда, совершенное дружелюбие.

Монту взял поводья, взглянул на Мерире и сказал:

– Держись крепче.

Потом оба рванулись напрямую на запад по большой, светлой, мощенной каменными плитами улице для процессий. Они мчались на значительной скорости, потому что отдохнувшая, сильная лошадь летела по широкой улице так, что искры сверкали из‑ под колес.

Как воин ниу, Монту был настолько знаком с ездой на колеснице, что он мог управлять ею хоть во сне. Он сразу же почувствовал какое‑ то странное скольжение, которое шло от левого колеса. Он наклонился в сторону, чтобы посмотреть, в чем дело. В то же мгновение склеенные спицы разошлись, выпрыгнули из колеса, и колесницу рвануло в сторону.

В пустыне Монту выучился в минуту опасности прежде всего думать о себе самом. Этому правилу он всегда и следовал. Он не был человеком, который жертвует собой ради друга, во многом поэтому до сих пор был жив. Однако сейчас он действовал против этого правила и проревел Мерире:

– Прыгай! Быстро!

Он пропустил подходящий момент, чтобы спастись самому. Мерире просто выпал из колесницы, бухнулся на мягкое место, несколько раз перекувырнулся и остался лежать неподвижно.

Монту выпустил поводья, но его прыжок из рассыпавшейся колесницы не удался. Он стукнулся головой о бронзовую ступицу правого колеса, которое оторвалось от оси и вместе с ним рухнуло на мостовую. В момент падения тренированный воин ниу покатился, чтобы избежать перелома, костей и казалось, что ничего особого с ним не случилось. Он быстро вскочил на ноги и, хромая, побежал к неподвижно лежавшему Мерире.

– Что с тобой? Ты ранен?

Мерире лежал, как оглушенный, и только прошептал:

– Я не знаю, все произошло так быстро…

– Попытайся встать! – Монту подхватил его под руки. Мерире издал громкий крик:

– Нет, Монту, так не пойдет, у меня такая боль…

– Оставайся лежать, я приведу помощь.

Монту побежал, но внезапно ноги его подкосились, словно невидимый кулак обрушился на него. Он потерял сознание и рухнул на землю.

Зрители наблюдали за происходящим издалека и стояли сначала, как зачарованные. Незамун начал действовать первым. На негнущихся ногах он побежал к Дому слуг Сехмет и позвал лекаря. Когда тот услышал, что произошло, он тотчас послал помощников за двумя носилками, а сам побежал к улице для процессий. Когда он хотел склониться над Монту, Незамун сказал:

– Позаботься сначала о Мерире, сыне Великой Царской Супруги.

Лекарь ощупал мальчика, обнаружил перелом руки и предположил вывих или перелом бедра. Тем временем появился еще один лекарь с носилками. Пока Мерире уносили, лекари обследовали Монту и нашли то, что и предполагали найти у человека, потерявшего сознание. У него был поврежден череп над правым виском. Дыхание его было слабым, его и без того худое лицо ввалилось, нос заострился. Он выглядел умирающим.

Принца Мерире отнесли во дворец Нефертари, где для больного приготовили комнату. В ней тихо стонущего мальчика еще раз обследовали и действительно установили перелом бедренной кости.

– К сожалению, шины применить нельзя, о Прекраснейшая, – обратился врач к Нефертари. – Мы можем только наложить крепкие повязки и привязать принца к его ложу, потому что ему может повредить любое движение. Переломанная рука нас не беспокоит. За тридцать дней кость срастется.

– Как дела у Монту? – осведомилась Нефертари.

Слуга Сехмет бросил предостерегающий взгляд на мальчика и сказал неопределенно:

– Тут мы должны подождать, чтобы стало ясно, насколько серьезна рана на голове. Через несколько часов мы будем знать больше.

Нефертари поняла намек и вышла с врачом из комнаты:

– Итак?

– Надежды мало, о Прекраснейшая. Поврежден череп над правым виском. Наш специалист попробует сделать трепанацию, но никто не знает, каков будет результат.

– Как только могло произойти это несчастье?! Колесницу ведь несколько раз проверили.

Принц Сети приказал провести строгое дознание, обломки колесницы были собраны, и их отнесли в мастерскую.

– Я благодарю тебя и прошу принять участие в молитвах в храме Сехмет. – Рамзес положил руку на плечо сыну, как две капли воды похожему на него. – Пока мой сын будет лежать в постели, я велю ежедневно приносить жертвы Сильной и Всемогущей.

Принц Монту лежал в Доме слуг Сехмет. Несколько врачей занимались им. К его носу поднесли сильные эссенции, чтобы привести его в чувство, однако он только беспокойно крутил головой, и его бледное лицо с запавшими щеками болезненно подергивалось.

– Я попытаюсь провести трепанацию, она могла бы быть для него единственным спасением. – Имхотеп, специалист по переломам костей, отвернулся от больного и приказал: – Побрейте правую сторону черепа, но очень осторожно.

Он долго мыл руки в вине с травами и разложил свои блестящие инструменты на льняной салфетке. Тут были пилы различных размеров и маленькие молотки, выглядевшие совсем игрушечными, а также ложки с острыми краями, узкие ножи, пинцеты, плоскогубцы и еще некоторые вещи, приспособленные для того, чтобы мучить больного, но также и для того, чтобы спасти его.

Среди лекарей дворцового квартала быстро разнеслась весть, что знаменитый Имхотеп будет вскрывать череп. Стремясь посмотреть на это, они хлынули в Дом слуг Сехмет и собрались вокруг ложа Монту. Это вызвало неудовольствие Имхотепа:

– Мои господа, у меня здесь не игра, я здесь для того, чтобы предпринять сложную попытку спасти человеческую жизнь. Если хотите посмотреть, отступите от ложа и не толпитесь у окна.

Помощники отодвинули ложе к северному окну, потому что Имхотепу необходим был яркий свет. Он повернул голову Монту чуть наискосок и приказал своим помощникам крепко держать его. Потом взял узкий нож с длинным лезвием и разрезал кожу над переломом крест‑ накрест. Один из помощников отодвинул лоскуты кожи и удерживал их маленькими иголками. Когда кровь промокнули, показалась светлая сильно раздробленная кость черепа. Имхотеп маленьким пинцетом удалил обломки, взял крошечный молоток, приставил тончайший резец и осторожными ударами удалил разрушенные части кости на площади величиной с голубиное яйцо. Под ней показалась бело‑ серая масса – мозг в оболочке. Несколько осколков кости вонзились слишком глубоко, и Имхотеп вытащил их тончайшим пинцетом кусочек за кусочком.

Монту стал беспокоиться, попытался повернуть голову, начал бить руками и ногами.

– Не глазейте! – прикрикнул Имхотеп на зевак. – Лучше держите больного до тех пор, пока я не закончу.

Спустя некоторое время он отложил пинцет в сторону и очень нежно нажал указательным пальцем на массу мозга.

– Я чувствую еще несколько маленьких осколков, но не вижу их, – заметил он, вытирая руки. – Чтобы удалить их, я должен слишком глубоко проникнуть в мозг. Доказано, что менее опасно оставить крошечные осколки костей в мягких тканях, чем удалять их. Переживет ли принц Монту вмешательство, скоро будет ясно.

Имхотеп опустил кусочки кожи над разрезом, заклеил их лечебной смолой и наложил легкую, фиксирующую повязку.

Внезапно вошел фараон. Врачи отскочили в сторону и низко поклонились.

– Я недавно узнал о несчастном случае. Мне сказали, что Мерире выздоровеет. А как дела у Монту?

– Плохо, Богоподобный. Я только что провел трепанацию черепа и удалил осколки кости, но удар был слишком силен, и несколько осколков вонзились глубоко в мозг. Теперь я попытаюсь еще раз привести его в чувство. Зрители могут удалиться.

Слуги Сехмет быстро покинули комнату, остались только два помощника. Имхотеп обмакнул перо в несколько эссенций и поднес к носу Монту. Внезапно по узкому лицу пробежала дрожь, и принц открыл глаза. Фараон подошел ближе:

– Ты узнаешь меня?

Монту не выказал никакой реакции, долго смотрел на фараона и сказал заплетающимся языком, как пьяный:

– Кого… кого… ты… теперь… поши… пошлешь… в Кет… Кефтиу?

– Тебя, когда выздоровеешь, – ответил Рамзес дружелюбно.

Слабая, но дерзкая ухмылка скользнула по осунувшемуся лицу.

– Тебе… придется… поискать… другого…

Монту закрыл глаза, и Рамзес тихо сказал Имхотепу:

– Он говорит так, как будто знает о своем безнадежном положении.

– Не совсем безнадежном, Богоподобный. Когда я вскрываю череп, около половины больных остаются в живых. Я пробуду еще час рядом с ним, потом меня сменит помощник.

– Хорошо, – ответил фараон. – А я займусь тем, чтобы отыскать организатора покушения.

– Покушения? – изумился Имхотеп. – Я думал, что произошел несчастный случай.

– Колесницу тщательно обследовали: из пяти спиц правого колеса три подрезаны. Виновник должен был знать, что на колеснице хочет ехать принц Мерире.

– Покушение могло быть направлено и против принца Монту, твое величество. Какие‑ либо истории с женщинами, может быть месть…

– Мы это выясним. Дай знать мне, если в состоянии Монту что‑ либо изменится.

Имхотеп поклонился:

– Конечно, да будешь ты жив, здрав и могуч!

Колоссальные фигуры у Большого храма были завершены. Пиай осмотрел их со всех сторон и с ладьи, которую гребцы должны были удерживать против течения, чтобы она оставалась на одном месте. Хотя у песчаника отсутствовал зеркальный блеск, которым славится полированный гранит, легкий матовый отблеск поверхности был более равномерным и придавал колоссам прозрачную легкость и живость.

Пиай был доволен своей работой. Он мог бы сделать фигуры по‑ другому, но не лучше. Затем он велел плыть на юг так далеко, что колоссы исчезли за излучиной, а потом приказал гребцам медленно грести на север.

Теперь было так, как хотел фараон: тот, кто ехал из жалкого Куша на север и приближался к границам Кеми, внезапно видел, как на берегу вырастает громадный пещерный храм, у которого царят колоссы. Эти застывшие в величественном покое сидящие фигуры предлагали в упрощенной форме незнающему нубийцу главное содержание египетской религии, а именно: обожествленного фараона вместе с Амоном и Ра – главными богами Кеми. Поймет ли глупый нубиец взаимосвязь? Пиай повернулся к гребцу и спросил:

– Ты знаешь, кто охраняет храм?

Мужчина дружелюбно ухмыльнулся и дал невразумительный ответ. Пиай упростил свой вопрос и указал на храм. Мужчина явно не знал египетского, однако в его ответе Пиай расслышал слово Рамзес.

«Ну, по крайней мере, будут говорить, что там сидит на троне фараон, – подумал Пиай, – и каждый почувствует, что в нем воплощено нечто божественное».

Мастер сошел на берег и велел двум слугам с факелами сопровождать себя во внутреннюю часть храма. Он последний раз хотел в полной тишине, без помех и без свидетелей все оглядеть. В ближайшие дни ожидалось прибытие жрецов, и пещерный храм из строительного проекта станет святилищем. В первые месяцы Перет здесь, в святая святых, произойдет мистерия Ра, и, по желанию Хамвезе, Пиай должен будет принять в ней участие. Потом его освободят.

Да, Хамвезе выполнил свое обещание. В доме Пиайя лежало послание верховного жреца, содержание которого он знал наизусть:

Принц Хамвезе Пиайю, начальнику ремесленников.

Моя похвала тронула сердце Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, и он велел тебе передать через меня приказ. Твое изгнание заканчивается в день завершения строительства храма. Потом ты будешь свободен и можешь передвигаться по стране куда хочешь с одним исключением: въезд в Пер‑ Рамзес запрещен тебе на всю жизнь. Я надеюсь, что ты выполнишь мою просьбу и устроишься жить в Мемфисе. Твой дом готов для тебя, и работы достаточно. Как особую награду, которой до этого еще не удостаивался ни один ремесленник в Кеми, Благой Бог, да будет он жив, здрав и могуч, позволяет тебе оставить свое имя внутри Большого храма, а именно, в Большом зале.

Будь счастлив, Пиай, потому что ты снова в милости у Благого Бога. Будь здоров и скорее приезжай!

Пиай приказал слугам остановиться у большого рельефа на стене, изображавшего битву при Кадеше. Хотеп начал его, но смерть прервала его работу, и Пиай недавно закончил рельеф.

Он взял у одного из мужчин факел и отослал обоих. Он хотел остаться один, чтобы насладиться триумфом. Он, бывший полевой раб и каторжник в каменоломнях, поставил теперь свое имя под изображением Благого Бога, который сидел, как великан, на троне и смотрел на свои войска и на орды побежденных врагов. Пиай поднес факел совсем близко к стене и прочитал:

– Сделано Пиайем, скульптором Рамзеса‑ Мери‑ Амона, сыном благословенного Неферхая.

Так его отец, плененный некогда воин с севера, которому дали имя Прекрасный видом, был увековечен здесь. Не благодарность двигала Пиайем: он едва знал своего отца. Это произошло от смеси упрямства и триумфа, чтобы уничтожить последние следы полевого раба. Тот, кто прочитает эти слова через сто или триста лет, должно быть, скажет: «Если этому Пиайю было позволено оставить здесь свое имя и имя своего отца, он, должно быть, происходил из хорошей семьи и был дружен с Благим Богом Рамзесом». «Маленькая запоздалая месть, которую я себе позволил», – подумал Пиай и пошел к выходу, затушив факел. Его охватило чувство счастья, которого он уже очень давно не испытывал. Чтобы разделить это счастье с другим человеком, он пошел домой и поцеловал Такку в обе щеки.

– Кто бы ни пришел сюда через сто, тысячу или десять тысяч лет, будь это набожный паломник или любопытный путешественник, ремесленник, который хочет чему‑ то научиться или жрец, желающий нанести визит богам, – все они рядом с именем Благого Бога, его супруги и детей найдут также и мое: это сделал Пиай.

– А если они не умеют читать? – беззаботно спросила Такка.

Пиай запнулся, но тут же нашелся:

– Будет же кто‑ либо под рукой, кто разбирает письменные знаки. Прибывающие через несколько дней жрецы в любом случае умеют читать. Я уже сейчас смогу увидеть их недовольные лица, их неодобрение. Но что есть, то есть: Благой Бог, чьим другом мне однажды позволено было называться, стоит над всеми ими и рушит границы, к которым другие даже не осмеливались прикоснуться. Он строит храм своей супруге, велит изобразить себя у другого храма в виде Амона и Ра‑ Харахте, так что любой, кто молится этим богам, молится также и ему, Рамзесу, и он позволяет скульптору, который однажды глубоко оскорбил его, оставить свое имя в храме. Разве есть в этом противоречие? Своеволие? Капризы? Как ты думаешь, Такка?

– На эти вопросы я не могу ответить, – сказала Такка, – но отец учил меня, что мы должны принимать волю богов, какой бы странной она нам ни казалась.

– Ты права, маленькая нубийка, и, так как для меня в конце концов все сложилось хорошо, я выказываю благодарность богам. А ты радуешься предстоящему путешествию?

Она притворилась удивленной:

– Зачем мне радоваться, если ты уезжаешь? Если любишь что‑ то, то не хочешь, чтобы это отдалялось от тебя…

– Разве я тебе еще не сказал, что беру тебя с собой? Я должен был давно уже сказать это тебе.

– Ах, знаешь ли, господа капризны, и рабыне не следует радоваться слишком рано. Что мне делать, если ты в день отъезда передумаешь?

Пиай потрепал ее по щеке:

– Слишком поздно. Я привык к тебе, как будто ты моя вторая жена. Ты будешь вести в Мемфисе большой дом, у тебя будут слуги…

Такка удивилась:

– Ты никогда мне не говорил, что у тебя уже есть жена. Если я вторая, то кто же первая и как ее зовут?

– Еще узнаешь… может быть. Это к тебе не относится. Я не хотел бы сейчас об этом говорить.

Три дня спустя прибыли первые жрецы, и среди них Тотмес, новый верховный жрец Амона в Большом храме. Он давно уже смирился со своим положением и был втайне горд, что добился цели своей жизни, пусть даже не в Фивах.

В день солнцестояния весь состав жрецов собрался в храме. Пиай, еще оставшиеся художники и скульпторы стояли во втором зале и в напряжении глядели на запад, где фигуры царя в человеческий рост и богов Амона, Ра‑ Харахте и Пта во тьме святилища ждали луча Ра. Музыканты и певцы в Большом зале исполняли гимн Ра, помощники жрецов потушили свои факелы.

Пока звучал гимн, луч восходящего солнца проник во вход храма, разогнал мрак и осветил фигуру Амона‑ Ра в темноте святилища, затем перешел к фараону и к Ра‑ Харахте; фигуры Пта он, однако, не коснулся. Тот застыл в вечном мраке, как символ своей миссии бога мертвых.

После освящения храма был дан пир, и Пиай обменялся несколькими словами с Тотмесом. Однако мысли обоих мужчин были слишком различны, у них было мало что сказать друг другу.

Два дня спустя Пиай вместе с Таккой вступил на ладью, отплывавшую на север, и ни разу не обернулся на храм.

Гутана только что вышла из ванной, служанки вытирали ее досуха и втирали в ее кожу ароматическое масло. Она была госпожой, которую боялись, и, если одна из рабынь позволяла себе одно неловкое движение, третья жена фараона жестоко избивала ее или втыкала девушке длинную булавку в руки и бедра. Беспокойные мысли овладели хеттиянкой, и она пришла к выводу, что настало время действовать.

«Что будет со мной, – раздумывала она, – когда царь умрет? Сначала меня выбросят из моего дворца и сунут в гарем к этим противным бабам. Не будет никакого поместья, в которое я смогу удалиться, как старуха Туя. Я бедна и бесправна. Я даже детей не родила фараону».

О последнем она думала непрестанно. С тех пор как они поженились, царь почти каждую ночь был у нее, и она знала, что все семя, которое было в нем, выливалось в ее лоно, но не оплодотворяло его. При дворе своего отца разгульная Гутана несколько раз вытравливала плод. Это было безобразное мероприятие с кровью и болью, но девственная принцесса не могла иметь детей. Все операции проводились опытными и ловкими акушерками, но однажды она чуть было не умерла. Ее отец велел позвать знаменитых лекарей, но те только пожимали плечами. Один из них в качестве последнего средства применил ледяную ванну. По эстафете скороходы доставили снег и лед с далеких гор и наполнили ими ванну. В эту холодную ванну окунули нижнюю часть ее тела, оно почти перестало чувствовать что‑ либо, и ломящий холод остановил кровотечение. С этого момента у Гутаны было чувство, что в животе у нее что‑ то отмерло, хотя это ни в коей мере не повлияло на ее похотливые игры с мужчинами.

«Вероятно, я стала бесплод…». – Она даже в мыслях не могла закончить эту ужасную мысль. Бесплодная простолюдинка – это ничто, но для нее еще имелось несколько возможностей. Она могла зарабатывать себе на жизнь как повитуха, хозяйка трактира, борделя или что‑ то вроде этого. Бесплодная же царица – это еще меньше, чем ничто, она несчастье для страны. Гутана была неглупа и быстро сообразила, что в Кеми образцом считается не воин и герой, а способный чиновник, которого царь ценит и щедро одаривает и который является главой здоровой и довольной семьи. Царская семья могла служить образцом такого семейства.

«Здесь действительно всего в достатке, – горько думала Гутана. – Не только Нефертари и Изис‑ Неферт родили фараону детей, весь гарем переполнен его отпрысками». Она же в любом случае может выбросить из головы мысль когда‑ либо стать второй или первой супругой, не будучи матерью сына.

Итак, сдаться? Нет и еще раз нет! Если ее живот и дальше будет оставаться бесплодным, она знает, что делать. У хеттов в обычае было, когда бесплодная жена подсылает к мужу рабыню, та беременеет и из ложа роженицы жена забирает себе этого ребенка, как своего собственного.

Гутана превратилась в Мерит‑ Анта, третью супругу фараона. Она велела себя старательно нарядить, накрасить и выбрала сегодня совершенно особенный запах. Она захватила из дома ценное ароматическое масло из дома, хетты называли его «сладкая сводница» и считали верным средством соблазнения даже самых стойких мужчин. Для этого Гутане не требовалось никакого особенного запаха: царь был одержим ее телом, как пьяница вином, но сегодня она хотела быть совершенно уверенной.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒