Книга вторая 14 страница

– А если она выживет? – спросил Парахотеп.

– Этого не будет! – решительно произнесла Туя. – Лекарь, назначенный Сетнахтом, возьмет на себя ее лечение. Он знает, что делать, и у царя не будет ни малейшего основания для подозрений. То, что от оспы умирают, дело обычное.

– Да, это так, – сказал Хамвезе задумчиво.

Оказалось, что Хамвезе было не так сложно заманить царя в Мемфис. Со свойственной ему прямотой Рамзес сказал:

– Я достаточно много времени провел в супружеской постели и соскучился по приятному мужскому обществу. Интересно, не разучился ли я натягивать тетиву? Пращой я никогда особенно хорошо не владел, тут никто не может превзойти нашего Амани. Как ясно я вижу его перед собой! В то злосчастное утро молодые принцы, веселые и довольные, упражнялись с оружием. Амани пришел в бешенство, потому что не владел луком так уверенно, как остальные. Ему надоели промахи, он взял свою пращу и разбивал камнями один глиняный кувшин за другим… А час спустя он умирающий лежал на моих руках.

Глаза царя увлажнились, когда он вспоминал о том роковом дне.

– С тех пор я избегал места, где это случилось, и все задавал себе вопрос: «Кто стоял за тем безымянным преступником без ушей и носа? » Он, должно быть, долго выслеживал нас и знал, что погибнет, сознательно бросился прямо в пасть крокодилам. Он, похоже, очень хорошо знал берег озера, а значит, годами жил в этой местности. Тем не менее никто его не вспомнил, никто не видел, никто не давал ему приюта. По крайней мере, не признался в этом.

– Не каждое преступление можно раскрыть так быстро, как покушение на Мерире и Монту, – покачал головой Хамвезе. – Наши ищейки хорошо поработали. Тем не менее несколько вопросов остались открытыми. В своем письме визирю Незамун утверждает, что поссорился с Монту и хотел отомстить ему. Хорошо, может быть, это подходит жрецу, который слишком труслив и не способен отомстить за себя кулаком. Но когда они успели поссориться? Наши ищейки доносили совсем другое: почти каждый вечер оба мирно сидели в саду за кувшином пива, даже за день до трагедии их видели за дружеской беседой. И внезапно кровавая и коварная месть? Да еще за счет бедного Мерире, который чудом выжил и с тех пор хромает. Хорошо, ныряльщики обнаружили обе пилы точно в том месте, которое описал Незамун. Он совершил покушение, это ясно. Из страха перед наказанием он добровольно ушел в Закатную страну. Но некоторые вопросы все еще остаются открытыми…

Фараон встал и потянулся:

– Я уже радуюсь предстоящей охоте. Когда едем?

– Когда ты захочешь. Все готово.

Рамзес весело рассмеялся:

– Мне действительно нужна передышка. Поехали завтра или послезавтра, путешествие недалекое.

Но прошло еще пять дней, пока они покинули столицу. И в тот же день главный советник послал гонца в имение царицы‑ матери.

Изис‑ Неферт была очень удивлена, получив настойчивое приглашение от царицы‑ матери. Старуха жаловалась, что чувствует себя одинокой, писала, что хочет снова вступить в близкие отношения со двором, и, так как Нефертари в настоящее время «по известным причинам невыносима», компанию ей должна составить Изис‑ Неферт и рассказать немного о придворной жизни.

«Все от нее отвернулись, – довольно подумала вторая супруга. – Подул новый ветер, и за это мы должны быть благодарны Мерит‑ Анта».

Это приглашение пришло как раз вовремя и Изис‑ Неферт сможет рассказать свекрови Туе обо всех взаимосвязях. Туя должна наконец узнать о плохом влиянии Нефертари на царя, должна понять, насколько счастливым он себя чувствует с тех пор, как Мерит‑ Анта стала его третьей женой.

Доверенный слуга Туи, передавший приглашение, точно придерживался указаний своей госпожи, которая строго велела передать подарок Мерит‑ Анта только тогда, когда Изис‑ Неферт уедет.

Гутана скучала. Она все еще ощущала свое египетское имя как чужеродный придаток, и никто из придворных, прибывших с ней из земли хеттов, не называл ее этим именем. Она было попыталась обучиться игре в мен, но вечно забывала сложные правила.

С тех пор как царь уехал в Мемфис, ее преследовало какое‑ то чувство угрозы, хотя ничто, казалось, ей не угрожало. Все были к ней дружелюбны и внимательны, и, в какой‑ то степени овладев египетским, она много времени проводила в обществе второй супруги. Теперь, когда Изис‑ Неферт уехала, Гутане не хватало разговоров с этой немолодой уже интриганкой, которая явно искала союзницу против Нефертари. Правда, вначале Гутана заняла выжидательную позицию, потому что не хотела допустить ошибку. Она выражала сочувствие, когда Изис‑ Неферт рассказывала о своих страданиях. Ведь неизвестно было, не понадобится ли вторая супруга ей потом.

Гутана подумала, чего бы она сейчас хотела, и ей вспомнились прекрасные, сваренные в меду фрукты с ее родины: яблоки, груши, персики, дыни. Но здесь имелись только инжир и финики, финики и инжир, вечно одно и то же.

Она позвала служанку и потребовала фруктов в меду. Девушка‑ хеттиянка по лицу госпожи поняла, что та капризничает и скучает. Подобное настроение могло оказаться для слуг очень болезненным, и служанка тотчас побежала в дворцовую кухню и передала желание своей госпожи. Возникла заминка. Впрочем, один ловкий повар второпях подогрел на очаге горшок с медом и бросил в него кусочки дыни, виноград и орехи. После этого он отлил часть содержимого в серебряное блюдо и передал его служанке. Дрожа, девушка вернулась к госпоже.

Бирюзовые глаза зло сверкнули на нее.

– Это, по‑ твоему, сваренные в меду фрукты? Да это корм для свиней!

Она бросила служанке серебряное блюдо под ноги и прошипела:

– Я задаю себе вопрос, велеть ли выпороть тебя плетьми или же вколоть в тебя шпильки.

Девушка упала ей в ноги, заголосив в ужасе:

– Это не моя вина!.. Они в кухне!..

– Я вгоню несколько шпилек в твое ленивое, непослушное тело, – с садистским удовольствием предвкушая забаву, решила Гутана. – Подойди ближе!

Девушка медленно подползла, в то время как ее госпожа вытащила из шкатулки всегда лежавшие наготове шпильки с украшениями. На ее родине девушки втыкали их в волосы, однако для египетских париков они были излишни.

Внезапно сцена наказания была прервана появлением гонца царицы‑ матери.

– Извини, царица, – поклонился он с достоинством. – Я должен передать тебе подарок от высокочтимой Туи, а к нему письмо.

– Исчезни! – прошипела Гутана быстро вскочившей на ноги обрадованной служанке.

Гонцу она тепло улыбнулась. Однако преданный доверенный слуга Туи не купился на ее уловки. Он передал пакетик, не слишком низко поклонился и вышел.

«Я, кажется, постепенно выигрываю в Кеми партию за партией, – подумала Гутана и развернула подарок, искусно завернутый в льняной платок. – Вероятно, она слышала о том, что царь хочет передать мне ее имение, и теперь набивается ко мне в подруги».

Хорошее настроение вернулось к ней, и она велела позвать переводчика, чтобы тот прочитал и перевел ей письмо.

Так как ты, по слухам, доставляешь Благому Богу, моему высокочтимому сыну, много удовольствия, я хочу также доставить тебе радость. Насладись драгоценным маслом. Оно изготавливается только для царского дома, к которому ты, Мерит‑ Анта, имеешь честь сейчас принадлежать.

Последнее предложение возбудило гнев Гутаны.

– Имеешь честь сейчас принадлежать! – передразнила она визгливо. – В конце концов я прибыла не из шатра кочевника, как многие эти так называемые «принцессы». Я дочь великого царя хеттов!

– Успокойся, почтенная, – сказал переводчик, – это египетский оборот речи, с этим ничего не поделаешь. Если ты позволишь мне замечание, царя от подобных оборотов речи ты уже отучила. В твоих руках он стал совсем ручным.

Гутана самодовольно ухмыльнулась:

– Это ты правильно сказал, и если я только… Ну тебя это не касается. Исчезни!

Хеттиянка осторожно взяла маленький небесно‑ голубой флакончик из стекла. Она немного жадная, добрая старая Туя, флакончик мог бы быть и побольше. Ноготком указательного пальца Гутана отклеила воск, которым была залита крышечка. Она попыталась вытащить пробочку, но та была вставлена очень плотно и не двигалась. Гутана уже открыла рот, чтобы позвать служанку, но внезапно пробочка вылетела.

Как дочери царя ей с детства были знакомы самые изысканные ароматы, но то, что сейчас опьяняюще коснулось ее носа, затмило все. Зачарованная, хеттиянка вдохнула аромат, взяла платок, капнула на него каплю масла и помазала им себе щеки, нос и веки… Ужасная Сехмет невидимо коснулась глупой, алчной потаскушки. Богиня разрушений и болезней с львиной головой взглянула своими желтыми безжалостными глазами на похотливую, самонадеянную чужеземку, которая не имела ни малейшего представления о том, что вместе с прекрасным ароматом в ее тело проникло чумное дыхание Сехмет.

В своей радости Гутана позвала доверенных придворных и каждой дала понюхать смазанный маслом платочек.

– Царский аромат! Как он подходит тебе, о царица! – восклицали они льстиво, и Гутана внезапно ощутила желание разделить этот возбуждающий аромат с мужчиной. Дома это было бы просто, но здесь она была супругой царя, и вряд ли ее супружеская неверность встретила бы здесь понимание. Часть масла она решила сохранить до встречи с фараоном, но сейчас ей хотелось искупаться в этом аромате, и она придумала прекрасную игру.

Отпустив придворных, Гутана удалилась в свои спальные покои. Она выскользнула из платья, обмотала указательный пальчик полоской льняной ткани, смочила его маслом и легла в постель. Сначала ароматный пальчик играючи пробежал по груди, подергал соски, пока они не затвердели и не начали маслянисто блестеть; затем он покружил вокруг пупка, скользнул в него, затем ниже, помассировал гладко выбритый лобок, погладил влагалище, в котором началось легкое приятное жжение, и Гутана почувствовала, как из глубин ее тела поднимается волнение.

«Собственно говоря, мне не нужен никакой мужчина, – подумала она, уютно устроившись. – Кроме того, царь с возрастом порастерял свою силу. Он остается Могучим Быком только в своем воображении. Позднее я должна буду подыскать молодых любовников. Позднее, когда стану первой…»

Царь уже десять дней находился в Мемфисе и втайне чувствовал облегчение, в котором не хотел признаться самому себе. Ежевечерний визит к третьей супруге стал уже почти его обязанностью, но и приятные обязанности могут через какое‑ то время стать обузой. Однако она не должна была почувствовать, что сила его слабеет, ведь он в три раза старше ее. Разве не блестело иногда нечто похожее на насмешку в ее бирюзовых глазах?

Рамзес отмахнулся от этих неприятных мыслей. На сегодня было запланировано посещение Серапеума, и Хамвезе как бы между прочим поинтересовался, не может ли Пиай также принять в этом участие. А то получается, будто царь на него все еще сердится…

Рамзес великодушно кивнул:

– Все прощено и забыто. Пиай потрудился ради меня, он упорно работал, искупил свою вину и сейчас может пойти с нами.

Это приглашение для Пиайя было полной неожиданностью. О визите царя в Мемфис не объявляли, потому что он планировался как частная поездка в обществе старых друзей.

Такка от волнения задрожала всем телом:

– Царь… царь… здесь? Тебя пригласили просто так, как приглашают соседку? Я думала, Благой Бог, да будет он жив, здрав и могуч, появляется только при звоне фанфар, окруженный жрецами и чиновниками, восседая на троне высоко над толпой. А теперь он приглашает тебя…

Она непонимающе покачала головой. Пиай улыбнулся и сказал:

– Когда он выступает как фараон и Благой Бог, все происходит так, как ты описала. Однако иногда он появляется как человек. Ну хочет мужчина получить удовольствие от общения со старыми друзьями! Зачем народу об этом знать? Я хотел бы попросить тебя: никому не проговорись об этом.

Такка серьезно кивнула:

– Конечно! Ты считаешь меня сплетницей? Я могу молчать как рыба.

Здесь, в Мемфисе, Такка совсем уверилась в своих силах. Она была хозяйкой дома и вела себя соответственно. Однако у нее было доброе сердце, и ни чета старых слуг, ни мальчик‑ садовник не могли на нее пожаловаться. Пиай отправил в управление царским имуществом запрос о том, чтобы ему передали владение Таккой, однако еще не получил ответа. Все сильнее им владело желание снова увидеть Мерит, но он пока не находил способа и не хотел совершать ничего необдуманного сейчас, когда фараон милостиво отменил его изгнание. Может быть, он сможет при случае попросить совета у дружески расположенного к нему Хамвезе.

Уже через несколько часов он будет стоять перед фараоном, и, может быть, даже Мерит будет находиться в его свите. Только при одной мысли об этом Пиай задрожал от волнения. Но, что бы ни было, ему нельзя сделать ни одного неверного шага, произнести ни одного неверного слова.

Царь встретился с друзьями во дворце, чтобы затем незаметно для народа отправиться к только что выстроенному Серапеуму. Рамзес сидел в кругу друзей, когда вошел Пиай и поклонился.

– Пиай! – воскликнул царь обрадованно. – Твой облик трогает мое сердце, садись к нам и расскажи, как дела.

Они приняли его так, как будто ничего не произошло. С полными ожидания дружелюбными лицами они слушали его рассказ о строительстве храма и о грандиозном впечатлении, которое производит его вид на каждого.

Спустя час они встали из‑ за стола и пошли хорошо знакомым путем по дворцовому кварталу к храму Пта, у дверей которого их ждали несколько носилок и мулов, окруженные группой телохранителей на лошадях. Никто не захотел использовать носилки, все предпочли путешествие верхом. Они миновали пирамиды Джосера и Уна, и только что проложенная улица привела их к маленькому храму, двери которого охраняли два быка Аписа из алебастра в натуральную величину. Царь и его спутники вошли в храм и поднялись по широкой лестнице.

– Здесь начинается галерея, а здесь, – Хамвезе указал на просторную комнату налево, – похоронен предшественник нынешнего Аписа.

Они подошли ближе, и Хамвезе осветил факелом искусно разрисованный саркофаг из кипарисового дерева в четыре локтя высотой. Стены погребальной камеры были покрыты письменными знаками и картинами.

Верховный жрец Птаха объяснил:

– Здесь изображена жизнь Аписа с того момента, как его нашли, и до смерти. Записано о каждом посещении фараона, о чудесах, которые совершил Апис, и приведены подробности его земного существования как живой души Пта.

Другие погребальные камеры по обе стороны галереи стояли еще пустыми и должны были послужить Вечным Жилищем для будущих поколений священных быков. В конце коридора верховный жрец Хамвезе остановился и указал на грубую деревянную дверь:

– За ней находится мой собственный Дом Вечности. Мое ка желает общаться со священной душой Пта. Здесь я буду в хорошем обществе.

Все молчали. Фараон тоже ничего не сказал, только торжественно кивнул.

К вечеру они вернулись во дворец, где царь давал своим друзьям праздничный ужин. Он обратился к Пиайю:

– Ты находишься сейчас на службе у моего сына Хамвезе, верховного жреца Пта в Мемфисе. Не тоскуешь ли ты снова по крупному заказу, такому как пещерные храмы? Мелкие заказы вряд ли могут тебя удовлетворить.

Хамвезе при этих словах сильно нахмурился, но решил промолчать.

– Нельзя все время только создавать, Богоподобный, нужно сохранять созданное. Мемфис – древний город, здесь для меня много работы…

Фараон насмешливо ухмыльнулся:

– Я вижу, ты смирился, мой друг, – и вздохнул, как под тяжелой ношей, но все поняли, что он шутит. – Мы не становимся моложе, Пиай, и ты, и я, и дорогие моему сердцу друзья… Однако ты прав: созданное необходимо сохранять, и это прекрасная, важная задача. Может быть, ты понадобишься мне снова, мой друг, если высокочтимый Хамвезе отпустит тебя ко мне на некоторое время.

После сытной еды по кругу пошли кувшины с вином, раздался смех, началась болтовня, и фараон наслаждался тем, что снова может быть, как любой смертный, просто другом среди друзей. Никто и не заметил, как пролетело время. Однако за два часа до полуночи телохранители привели к царю гонца. Тот бросился ниц и завопил:

– О милости молю, Богоподобный, ибо я принес плохую весть.

Шум стоял такой, что Рамзес его не понял. Он хлопнул в ладоши:

– На минутку придержите язык, друзья мои! Гонец прибыл явно с важной вестью.

Шум замер, и молодой человек повторил заплетающимся от страха языком:

– Я п‑ принес плохую в‑ весть из Пер‑ Рамзеса, о Благой Бог. Речь о…

Быстрым движением Рамзес схватил оправленную в золото половинку сердца из ляписа, висевшую у него на груди.

– Что‑ нибудь с Нефертари?!

– Нет, Богоподобный. Твоя третья супруга тяжело заболела и вместе с нею несколько ее придворных. Внезапно поднялась высокая температура, к ней добавился озноб и сильные головные боли. Врачи еще не уверены в том, какое заболевание наслала Сехмет.

Она предстала перед глазами Рамзеса: прекрасное упругое тело с тяжелой грудью, смеющееся лицо с чарующими бирюзовыми глазами, округлые бедра и ненасытное лоно… Эту женщину нельзя у него забрать! Даже Сехмет Ужасная не сможет этого сделать.

Царь вскочил:

– Я обеспокоен, друзья мои. Простите, я удалюсь. Завтра еще до восхода солнца я возвращаюсь в Пер‑ Рамзес.

Не все были потрясены этой новостью. Парахотеп и Хамвезе скрыли свое удовлетворение под каменными минами, и растроганный главный советник подумал о мгновении, когда царь прервал гонца словами: «Что‑ нибудь с Нефертари?! »

От его глаз не ускользнуло, как Рамзес схватился за амулет – подарок любимой. Парахотеп воспринял это как еще одно подтверждение того, что он и его сообщники действовали правильно.

Когда наступало время летней жары, в Кеми начинались всевозможные поветрия, особенно в Дельте, потому что здесь влажный, душный воздух выманивал из болотистых мест различные лихорадки. Поэтому никто не удивился, когда Мерит‑ Анта пожаловалась на головные боли и боли в спине, в то время как сильный озноб тряс все ее тело. На второй день на ее теле появились хорошо известные пятна, и опытные лекари поняли, с чем предстоит иметь дело. К этому моменту гонец уже мчался в Мемфис, и, пока фараон был в дороге, заболели почти одновременно две придворные дамы и одна служанка третьей супруги.

Сетнахт, верховный жрец Сехмет, лично принял на себя руководство лечением. Его сопровождали два помощника, которые еще детьми перенесли оспу. Первые распоряжения главного лекаря Обеих Стран касались карантинных мер. Никому не позволялось без разрешения входить во дворец Мерит‑ Анта. Всех ее придворных должны были обтереть с головы до ног уксусом и эссенциями лечебных трав, никому не позволялось покидать свои покои.

Он едва мог ходить, древний Сетнахт с головой ястреба, и помощники должны были поддерживать его с обеих сторон, но деятельность карантинного лекаря странно воскресила его. Маленькие, круглые птичьи глаза бодро сверкали, а высокий, каркающий, старческий голос заметно окреп, когда верховный жрец Сехмет отдавал приказы своим помощникам.

В это утро на четвертый день после начала болезни он посетил Мерит‑ Анта. Больная лежала в затемненной комнате. Жар почти спал. Однако минувшей ночью на ее коже появились гнойники. Сначала они покрыли лицо и шею, а теперь также грудь и руки Мерит‑ Анта. Сухая, лысая ястребиная голова старика несколько раз кивнула, и он спросил:

– Ты уже велел связать ей руки?

– Нет, достопочтенный, пока нет, – испуганно признался молодой лекарь.

Однако Сетнахт, казалось, совсем не рассердился:

– Тогда мы скоро это сделаем, не так ли? Ничего нельзя упустить, чтобы спасти царицу, хотя…

Сетнахт задумчиво покачал головой, не закончив мысль.

В ранние утренние часы Гутана пришла в себя после тяжелого приступа лихорадки, и только сейчас до ее сознания дошло, насколько она больна. Лихорадка внезапно отпустила ее, озноб прекратился, и хеттиянка почувствовала себя так хорошо, что подумала, будто теперь все самое худшее позади. Но, коснувшись ладонью лба, чтобы проверить температуру, она испуганно вздрогнула. Так же внезапно, как на вспаханном поле после разлива Нила появляются семена, ее лоб покрывали гнойники, и – о ужас! – щеки и шея были также ими покрыты.

Окончательно придя в себя, Гутана почувствовала острое жжение на лице и в глазах. Она была так испугана и растеряна, что закричала, пробудив от дремоты дежурившего у ее постели лекаря.

– У меня оспа! – пронзительно визжала Гутана. – Все мое лицо горит, я чувствую везде гнойники! Ну сделайте же хоть что‑ нибудь!!!

Молодой лекарь попытался успокоить царицу, а когда ему это не удалось, велел позвать Сетнахта. Тот, постанывая и покачивая головой, присел на стул рядом с постелью и направил свои бодрые птичьи глаза на больную:

– Ну, царица Мерит‑ Анта, как я слышал, лихорадка миновала, и ты чувствуешь себя хорошо?

– Да, да, но здесь, на лице и на шее…

– Это гнойники, царица, они появятся еще на животе и на бедрах. Сехмет отметила тебя, мы не знаем почему, но ты должна просто воспринять это как факт.

Сетнахт наклонился над лицом Гутаны и приказал помощнику:

– На мгновение посвети сюда, я хотел бы получше рассмотреть глаза.

Худая ястребиная голова приблизилась к лицу хеттиянки.

– Открой широко глаза, царица, – приказал он.

Некогда прекрасные бирюзовые глаза стали мутными: оспа, как иногда бывает, коснулась глаз.

– Ты видишь меня, царица?

– Не очень четко, комната затемнена.

«Не‑ е‑ ет, – подумал старик с издевкой, – не комната затемнена, а ты вот‑ вот ослепнешь». А вслух сказал:

– Ты должна набраться терпения, царица, болезнь еще долго не пройдет. Следуй предписаниям врачей, и все будет хорошо.

С громкими стонами, поддерживаемый помощником, старик выбрался из кресла и покинул покои царицы. За дверями спальни он сказал:

– Через три дня начнется нагноение. Все тело будет охвачено им, даже глаза. Если царица выздоровеет, она ослепнет и останется калекой на всю жизнь. Но у меня мало надежды. Она не перенесет эту болезнь. Ты меня хорошо понял?

Молодой лекарь кивнул.

– Каждое слово, достопочтенный. Царица Мерит‑ Анта не перенесет эту болезнь. Такова воля богини Сехмет.

Сетнахт серьезно кивнул:

– Именно так, мой юный друг.

Возвращаясь спешно в Пер‑ Рамзес, царь проклинал ограниченность человеческих возможностей. Каждая птица была бы в состоянии покрыть расстояние между обеими столицами за несколько часов, но человек, даже если ему, как фараону, были предоставлены все средства, был прикован к земле и мог передвигаться только по ней или по воде.

По приказу царя корабль плыл и ночью, что было вполне безопасным под безоблачным небом Дельты. За несколько часов до рассвета они прибыли, и Рамзес тотчас велел отнести себя на носилках ко дворцу Мерит‑ Анта.

Старый Сетнахт уже ждал его. Так как он часто спал днем, ему ничего не стоило бодрствовать ночью, поэтому его круглые птичьи глаза бодро глядели на царя. Сетнахт принадлежал к тем немногим людям, перед которыми Рамзес, который никого и ничего не боялся, ощущал благоговейный трепет. Вокруг верховного жреца была аура магии, и его схожесть с ястребом, священной птицей египетских царей, усиливала это чувство.

– Тебе нельзя прямо сейчас посетить супругу, Богоподобный. Болезнь вступила в свою самую худшую фазу, все ее тело гноится. М‑ да‑ а… зрелище это красивым не назовешь.

Рамзес слышал слова, но их содержание до него не дошло.

– Я хочу ее видеть, – настаивал он, и Сетнахт, который другого ответа и не ожидал, сказал громко и отчетливо своим высоким каркающим голосом:

– Тогда слушай, Богоподобный! Во дворце, а тем более в покоях больной тебе нельзя ни к чему прикасаться, и в первую очередь к царице. Чтобы защититься от чумного дыхания Сехмет, я сейчас, если позволишь, наложу повязку на твои рот и нос.

– Хорошо, только поторопись.

Рамзес сел на стул, и Сетнахт наложил ему на рот и нос трехслойную повязку из льна, которую до этого пропитал острыми эссенциями.

– Мои помощники отведут тебя, Богоподобный, а я сейчас удалюсь.

Силы Сетнахта быстро иссякали, и порой казалось, что он вот‑ вот предстанет перед Озирисом. Его птичьи глаза стали мутными и усталыми, их наполовину прикрывали морщинистые веки; маленькая лысая голова заметно качалась на его длинной, худой ястребиной шее. Слуги посадили его в носилки, а Рамзес пошел за молодыми лекарями.

– А где же остальные? – спросил царь, озираясь в пустынных покоях дворца.

– Закрыты в своих покоях, Богоподобный. На сегодняшний день больны уже пятеро женщин и двое мужчин.

Войдя в комнату больной, где царил полумрак, Рамзес и сквозь повязку почувствовал запах гниения и разложения.

– Пожалуйста, не подходи слишком близко, Богоподобный, – предупредил его лекарь, высоко поднимая масляную лампу.

Рамзес отпрянул, как будто получил удар.

– Это не Мерит‑ Анта! Это не может быть она! Где она? Что вы с ней сделали?!

– Это она, Богоподобный. Она снова в лихорадке, по всему телу идет нагноение.

Гутана представляла собой ужасающее зрелище: на ее горящем в лихорадке лице, подобно злым маленьким цветам, расцвели желтые гнойники. Она беспокойно металась по ложу, обрывки слов вылетали из ее распухших сухих губ. Иногда она громко кричала, а потом начинала тихонько скулить. Ее густо усеянные гнойниками руки были привязаны широкими полосками льна к кровати.

Рамзес больше не мог переносить этого зрелища и хотел уже отвернуться, когда Гутана открыла глаза. Царь замер от ужаса, когда увидел, что случилось с ее прекрасными бирюзовыми глазами. Они стали мутными и пятнистыми, они беспокойно бегали и, казалось, ничего не видели. Рамзес отвернулся.

– Что случилось с ее глазами?

– Они также охвачены болезнью, Богоподобный. Если царица выживет, то ослепнет.

– Да зачем же ей тогда жизнь? – Царь мрачно посмотрел на лекаря. Тот только молча поклонился и подождал, пока Рамзес выйдет из комнаты. Затем он открыл свой деревянный ящичек с лекарствами и вынул из него два льняных мешочка. Из каждого он высыпал немного порошка в бокал и налил в него воды. Бронзовой палочкой размешал смесь, и недолгое время легкое бульканье воды было единственным звуком в комнате наряду с беспокойным дыханием больной, которая впала в забытье. Спустя полчаса она закричала, попыталась вырвать связанные руки и открыла свои мутные слепые глаза.

– Пить… – прохрипела она распухшим ртом, и лекарь тотчас схватился за бокал. Он поддержал ее горевшую голову и аккуратно поднес сосуд к ее жаждущим губам. Она жадно опустошила бокал, и лекарь снова уложил ее голову на подушку. Чуть позже дыхание ее стало хриплым и прерывистым, Гутана наполовину выпрямилась, приоткрыла свои искалеченные глаза и с долгим свистящим выдохом упала назад.

В комнате наступила мертвая тишина. Молодой лекарь налил воды в бокал, выполоскал его и выплеснул содержимое из окна. Затем собрал свой ящичек с лекарствами и тихо вышел из комнаты.

Когда царь поздно утром проснулся, к нему явился главный советник.

– Она мертва, Богоподобный. Царица Мерит‑ Анта скончалась этой ночью. Двое ее придворных, как полагают врачи, не доживут до следующего дня. У остальных болезнь протекает более легко.

– Может быть, я не должен был жениться на ней, на хеттиянке Гутане? Странно, что я не ощущаю печали, Парахотеп. Отчего это? Когда я увидел ее сегодня ночью в постели, слепую, покрытую гнойниками, она показалась мне чужой, и втайне я просил Озириса, чтобы он забрал ее в свое царство. Но ведь она долгое время владела моим сердцем… Нет, моим телом. Знаешь ли, я был совсем в ее руках… Она могла получить от меня все, ей стоило только взглянуть на меня. Эти бирюзовые глаза… Болезнь разрушила ее колдовство, глаза потеряли свой цвет, стали мутными зеркалами… – Он тряхнул головой, словно отгоняя наваждения. – Ты должен будешь послать царю Хаттусили сообщение о ее смерти. Напиши ему, что при дворе в Пер‑ Рамзесе царит глубокий траур; напиши, что фараон очень ценил свою третью супругу, что это была воля богов… Напиши ему что хочешь, Парахотеп. Я не хотел бы больше иметь с этим ничего общего.

Рамзес поднялся и зевнул во весь рот:

– Это прошло, мой друг, прошло! Я должен был бы чувствовать печаль, но ее нет, совсем нет! Она была ведьмой, Парахотеп, я только сейчас это понял. Она отдалила меня от всех – от возлюбленной моей Нефертари, друзей, обязанностей… Вы‑ то куда смотрели? Мог же кто‑ то из вас сказать: «Сесси, берегись, эта женщина высосет тебя, как гранат». А вы…

Царь растерянно покачал головой.

– Но Сесси, – возразил Парахотеп, – мы ведь пытались. Вспомни о моих предостережениях, когда я должен был ставить печать на указах о дарах для нее. Царица Нефертари была так расстроена, что, прямо скажем, сбежала в Мемфис. Ты сам должен был почувствовать, что здесь что‑ то не то. И сам посуди: кто посмел бы что‑ то возразить тебе, Сесси? Ты Благой Бог, повелитель Обеих Стран, чье слово свято, чья воля – закон. Неблагодарное дело – взывать к разуму влюбленного, каждый это знает, а уж когда влюбленного зовут Рамзес…

Царь хлопнул друга юности по плечу:

– Да ладно тебе! В конце концов то, чего никто не осмеливался сделать, на свой лад сделала Сехмет. Своим чумным дыханием она отравила дворец Мерит‑ Анта. Мы должны окончить ее работу, Парахотеп, и показать богине, что мы принимаем ее решение. Итак, я приказываю: подождать, когда болезнь прекратится, а потом отослать всех выживших придворных куда‑ нибудь в деревню, где они никому больше не повредят и смогут выздоравливать в покое; мертвых сжечь вместе с дворцом и со всем, что в нем есть. Эти хетты ведь не верят в дальнейшую жизнь в Доме Вечности, поэтому им все равно, что с ними будет. Врачи говорят, дом, зараженный оспой, еще долгое время представляет опасность для здоровых людей, поэтому пусть пламя уничтожит все, что там есть. Я отправлюсь завтра снова в Мемфис вместе со всей семьей. Нефертари, Енам, Изис‑ Неферт, Сети, дети – все должны ехать со мной. Я приглашаю и тебя, если хочешь. Опасность заражения еще слишком велика. Мы вернемся только тогда, когда дворец Мерит‑ Анта будет сожжен, а пепел его развеян. Я не хочу больше видеть ни малейшего следа этого дома. Ты меня слышишь? Ни малейшего следа.

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 353637 38 39 40 Следующая ⇒