Книга вторая 6 страница

«Все изменилось, – подумал Пиай. – Стук молотков каменотесов и скульпторов скоро должен будет уступить место молитвенному пению жрецов».

Святилище Хатор‑ Нефертари теперь также отделывали внутри. Пока слуга доставал факел, Пиай осматривал фасад с шестью колоссальными фигурами, каждая из которых была в двадцать локтей высотой. Из своей ниши выступал фараон с двойным венцом на голове и царской бородой. На лице его отражалось не знающее возраста величие, и Пиай про себя похвалил искусную руку исчезнувшего Хотепа, который выполнил здесь главную работу. Долго он смотрел на миловидное лицо Нефертари, голова которой была украшена солнечным диском и коровьими рогами – атрибутами богини Хатор.

Наконец, как будто он приберег самое лучшее напоследок, его взгляд скользнул к правой ноге царицы, где на все времена в камне была запечатлена высокая фигура Мерит‑ Амон.

– Майт‑ шерит, – тихо обратился к ней Пиай, – вот мы и стоим снова напротив друг друга – ты в камне, а я человек из плоти и крови. А знаешь, в действительности ты намного красивее, чем твое каменное изваяние. Хотя художники пытались искусным раскрашиванием оживить твой облик, ты в жизни превосходишь все их старания. Огонь твоих гордых темных глаз, нежный изгиб твоего рта, твой высокий, властный лоб, округлый, немного упрямый подбородок – все это я мог только наметить, потому что у моего резца нет магической силы Хнума, который создает людей своей божественной рукой. Ты знаешь, кому я посвятил этот храм. Это наша тайна. Я унесу ее с собой в Закатную страну, и ты сделаешь то же. Если правда, что после смерти душа в виде птицы ба может свободно летать между мирами живых и мертвых, тогда, моя любимая, мы встретимся здесь, спрячемся в ветвях акации и будем вечно смотреть на наш храм. Я смотрю сейчас в твои каменные глаза, все мои мысли направлены к тебе, и ты в далеком Пер‑ Рамзесе должна будешь почувствовать это. Всю мою любовь вкладываю я в этот поток мыслей…

– Господин, вот факелы!

Беседу Пиайя с любимой прервали, и он вздрогнул, как будто его застали за чем‑ то недозволенным.

– Да, хорошо… – пробормотал он и взял в руку один из тихо потрескивавших смоляных факелов. Двое слуг пошли вперед и осветили нежно окрашенные рельефы, прогнав тень вечной темноты, в которой они находились.

Тело Нефертари было одето в золото – намек на ее обожествление, как Хатор, которую называли золотой.

– Хорошая работа, – хвалил Пиай то тут, то там прекрасно вырезанные рельефы. Он долго оставался перед картиной, изображавшей коронование Нефертари‑ Хатор Изидой, на которой Прекраснейшая принималась в высокочтимый круг богов.

Когда он вышел из храма, Ра уже взошел на свою ночную ладью, и светло‑ желтый песчаник начал приобретать нежно‑ серый цвет. Пиай отпустил слуг и один пошел к Большому храму, где окруженные помостами возвышались грубо обтесанные четыре сидящие фигуры и ожидали, когда его рука превратит их в Благого Бога. Были намечены двойные венцы, скулы и подбородок, но, в общем, это еще были грубые массы из скал, в которые Пиай должен был вдохнуть душу. Величие задачи не вселило в Пиайя ни малейшего сомнения. Он не медлил, у него не возникало никакой боязни перед работой, которую он начнет завтра с восходом солнца. Он вознес короткую молитву Пта, главному ремесленнику. И это была не просьба о поддержке и помощи в работе, а благодарственная молитва за данную ему творческую силу, которая его, человека, на короткое время приближает к богам и дает ему тайное, никогда не высказываемое чувство, что перед лицом времени он будет равен фараону.

Благой Бог и сын Солнца Рамзес хотел наконец осуществить план, который родился в Фивах на свадьбе Мерит. Во время одного грандиозного свадебного торжества он хотел соединить своих неженатых и незамужних отпрысков из тех, которые имели какое‑ либо значение, с достойными партнерами.

Как только царь решил это, ему захотелось как можно быстрее сыграть подобную свадьбу, и работа во дворцовом квартале Фив закипела. Так как по желанию фараона все члены семьи должны были принять участие в празднике, оказалось, что даже самый большой тронный зал слишком мал для подобного мероприятия. Кроме жен, детей и внуков царя имелись еще сотни более дальних родственников – всего около шестисот человек.

Царь выбрал партнеров для девяти своих сыновей и одиннадцати дочерей. Во главе юных пар стоял наследник престола Енам, который получил в жены прекрасную, едва успевшую подрасти Сат‑ Хатор, единокровную сестру, за ним следовали Рамозе и Хамвезе, который воспринимал навязанный ему брак с насмешливым равнодушием. Он, конечно, не презирал женщин, умный и искусный во многом верховный жрец Хамвезе, однако считал, что ему можно было бы обойтись и без главной супруги. Его обязанности не оставляли ему много времени для любви, а если уж очень припекало, под руку быстро подворачивалась какая‑ либо рабыня. Выше радости секса Хамвезе ставил стремление к знаниям и к деятельности в качестве жреца и архитектора. Как раз тогда он работал до глубокой ночи над планами расширения Серапиума – места погребения умерших быков Аписов. Ранее священные животные погребались под храмом в Мемфисе, но с тех пор немало быков в юном возрасте ушли в Закатную страну, и помещение стало тесновато. Хамвезе планировал продлить его галереи с погребальными камерами для следующих быков и проходом между ними, по которому можно будет удобно проносить громадные саркофаги.

Как главный жрец Пта, Хамвезе был господином над Большим храмом в Мемфисе с его жрецами, чиновниками и рабами, с его громадными сокровищами – золотом, серебром, скотом и земельными угодьями. Один из его титулов – Верховный руководитель искусств – предполагал отнюдь не почетную должность. В обязанности Хамвезе входил полный надзор за царскими мастерскими, где работали скульпторы, каменотесы, художники, литейщики, резчики по дереву и все те, кто под покровительством бога Пта занимался художественным ремеслом. Надо ли удивляться, что Хамвезе не склонялся к мысли о супруге. Однако ему, как и другим сыновьям, никогда не приходило в голову сопротивляться воле отца.

Монту, предводителя воинов ниу, пришлось долго искать, но фараон подчеркнул, что настоятельно желает, чтобы он участвовал в семейном празднике. Как один из малозначительных отпрысков царя, Монту служил в ниу, и никому не пришло бы в голову обращаться к нему как к принцу, хотя все знали о его происхождении. Он сам, казалось, не придавал особого значения родству с фараоном и, хотя считал себя египтянином, чувствовал связь с народом своей матери, отец которой был племенным вождем шазу. О нем Монту не смог выяснить почти ничего, однако он чувствовал в себе беспокойную кровь сыновей пустыни и охотнее погиб бы в схватке, чем зачах за стенами города или дворца.

Когда посланники царя нашли его, Монту не выказал никакой радости по поводу приглашения на большой семейный праздник.

– До сих пор у меня не было впечатления, что в этой семье я желанен, – в его узких глазах блеснула насмешка.

– Ты же не хочешь противиться приказу Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч? – возмутился посланник царя.

Но Монту дерзко ухмыльнулся:

– Разве я это сказал? Между прочим, ты первый, назвавший меня принцем. Не хочет ли фараон, мой высокочтимый и совершенно незнакомый мне отец, повысить в должности маленького воина ниу?

– Об этом я ничего не знаю, – отрезал посланный, – но у меня есть поручение пригласить ко двору в Пер‑ Рамзес принца Монту. Все остальное ты узнаешь там.

В резиденции Монту тут же принял главный советник Парахотеп.

– Мне сообщили, что ты без особой радости последовал царскому приглашению. Я понимаю это, принц Монту, и должен признать, что мы не слишком баловали тебя своим вниманием. Однако не думай, что тебя забыли! Твоя репутация смелого предводителя воинов ниу достигла ушей Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, и, насколько я знаю, у Благого Бога для тебя почетное и важное задание. Она сам сообщит тебе об этом.

На следующий день появился придворный золотых дел мастер и снял с головы Монту мерку. Теперь он носил узкий золотой обруч с уреем, и все – от самого мелкого слуги до высшего чиновника – оказывали ему почести как члену царской семьи. Внешне он принимал их равнодушно, но постепенно в нем произошли перемены: Монту начал понимать, что он отпрыск Благого Бога и повелителя Обеих Стран, и это поднимало его, хотел он этого или не хотел, над всеми остальными людьми.

В день свадебного торжества Монту находился в сиятельном кругу принцев и принцесс. Сначала его встретили удивленные взгляды, потому что никто не знал, кто он такой, но вскоре выяснилось, что это Монту, предводитель воинов ниу, возвышенный фараоном сын, которому предстоит особая миссия.

Когда все собрались в громадном шатре, звуки фанфар возвестили о появлении Благого Бога, который вступил в их круг, сопровождаемый обеими супругами. Так как это был семейный праздник, Рамзес отказался от полного царского облачения. На обеих супругах были роскошные, украшенные золотом и драгоценными камнями парики, но каждая избегала смотреть на другую, словно та была пустое место. Как всегда Рамзес не замечал чувств своих жен. Он считал эту массовую свадьбу блестящим изобретением, она соответствовала его склонности к гигантскому, никогда до того не происходившему. Итак, Благой Бог был в превосходном настроении и с улыбкой оглядывал присутствующих.

В передней части палатки для него был поставлен трон. Рамзес занял место в искусно вырезанном из дерева кресле. Рядом с ним сели обе царицы, перед ним – только что поженившаяся пара, позади – принцы и принцессы.

На этом торжественном празднике принцесса Мерит присутствовала вместе со своим супругом Сети. Три месяца назад она родила девочку, свое возлюбленное сокровище.

Приветливый, как никогда, фараон общался со своими родственниками, из которых он близко знал немногих. Во время перемены блюд он вспомнил Монту и кивком подозвал главного советника.

– Парахотеп, мой дорогой, ты нашел Монту?

– Само собой разумеется, Богоподобный. Это было непросто, но сейчас он сидит вон там, посреди принцев. – Визирь указал в определенном направлении.

Рамзес зевнул:

– У меня больше нет желания общаться с многочисленными родственниками, у которых рот не закрывается. Вели позвать его.

Монту с загоревшим под палящим солнцем и обветренным лицом появился перед отцом, небрежно поклонился и без робости посмотрел прямо в глаза фараону, с некоторым налетом дерзости, как показалось Парахотепу. Рамзес, однако, ничего не заметил, потому что он и представить себе не мог, что какой‑ либо человек может без благоговения взглянуть на Благого Бога.

То, что главный советник посчитал дерзостью, было, конечно, прикрытием подозрительной напряженности, которая свойственна большинству жителей пустыни и, конечно воинам ниу.

– Садись!

Монту опустился на скамейку, в то время как Рамзес про себя удивлялся, что у него родился такой сын. Неужели он, сын Солнца, был участником создания этого коренастого существа с чуть искривленными ногами наездника, этого лица с ястребиным носом и низким лбом? Конечному него имелась целая куча детей, которые едва ли на него походили. Вероятно, Монту пошел в свою мать, необузданную дочь пустыни.

– Мне доложили о смелости и находчивости, которые отличают тебя как предводителя воинов ниу. Я хотел бы, чтобы у меня было больше подобных сыновей…

Рамзес с любопытством посмотрел на этого странного сына, желая ободрить его и подвигнуть к какому‑ либо высказыванию. Монту подумал немного и сказал:

– Может быть, эти доклады немного преувеличивают мои способности. Однако ниу, не обладающий определенной долей мужества и хитрости, вряд ли сможет долго прожить. Разбойники в пустыне и шазу в большинстве случаев также обладают подобными свойствами. Здесь уж кто кого…

Рамзес улыбнулся:

– Хорошо сказано, сын мой. Ты сам доказательство того, что в живых остается более смелый и хитрый. Сколько человек ты убил?

Монту снова подумал.

– Собственной рукой, в поединке, вероятно, десятка два, может, больше. Чья стрела принесла смерть разбойнику, часто остается неизвестным. Многие раненые позже умирают, других мертвыми забирают их же товарищи… Вероятно, можно добавить еще десятка полтора.

– Хорошо, оставим это. Я велел позвать тебя сюда, потому что подготавливаю кое‑ что, что нельзя предпринять без смелых и ловких мужчин. Ты слышал когда‑ либо об острове Кефтиу?

– Нет, – ответил Монту. – А где он?

– Далеко на севере Зеленого моря. Это очень большой остров, целое государство. Несколько десятилетий назад оттуда приходили товары и дань, но внезапно связь с ним была прервана. Речь об очень важных для нас товарах: меди, бронзе, дереве, специях, древесной смоле и некотором другом, что нам очень нужно. Я хотел бы послать людей за море, чтобы выяснить, что там случилось. Ты должен будешь возглавить это посольство в ранге царского посла. Мы велим разыскать среди наших наемников тех, кто знает тамошний язык и чьи предки происходили с Кефтиу. Я хотел бы, чтобы торговля с этим островным царством была снова восстановлена.

Последнее прозвучало как приказ и не допускало возражений.

– Сколько длится путешествие по морю?

– В зависимости от ветров десять или двадцать дней.

– Но я никогда не был в море, Богоподобный. Я за всю свою жизнь еще не разу не плавал на корабле, за исключением парома через Нил. Я человек пустыни и с трудом верю в то, что смогу быть полезен тебе на воде.

– Ты можешь ничего не понимать в морских путешествиях, – нетерпеливо отмахнулся Рамзес, – для этого есть другие. Мне нужна твоя смелость, принц Монту, твоя сообразительность, твоя хитрость. Я не могу послать туда первого встречного. Может быть, на Кефтиу есть правитель, который почувствует себя польщенным, если послом выступит сын фараона. Мы кое‑ что хотим от этих людей, поэтому мы должны проявить к ним уважение. Может быть, я отправлю туда войска, но речь об этом пойдет только тогда, когда мы будем знать обстановку на острове. Итак?

С одной стороны, Монту был польщен, что будет выступать в качестве принца и посланника, с другой – в этом плане было столько чужого и незнакомого, что он оробел, не от страха, а от врожденной и развившейся с годами осторожности. Человек пустыни должен взвешивать каждый свой шаг и не может сломя голову кидаться навстречу опасности, размеры которой он не знает.

Любой другой тотчас согласился бы, потому что желанию фараона не противоречат, однако Монту с сомнением поднял руки.

– Как предводитель отряда ниу, я привык вести за собой двенадцать‑ пятнадцать человек, при этом речь чаще всего идет об охоте на разбойников, беглых заключенных и непокорных кочевников. Сейчас же я должен выступать в непривычной для себя роли принца и посланника, должен буду вести переговоры с царем и высшими сановниками… Богоподобный, я боюсь, ты переоцениваешь меня.

– И в войсках были командующие, которые дослуживались до высших военачальников и в конце жизни сидели на троне Гора, как Хоремхеб, – подбросил мысль для обдумывания Парахотеп.

Рамзес громко рассмеялся:

– Вот‑ вот! Видишь, что иногда может получиться из воина. Миссия твоя проста, никто не требует от тебя способностей военачальника или фараона. Ты принц царского дома и в конце концов посланник, передающий лишь слова своего царя и отца. Это действительно просто, сын мой.

Монту не был в этом так убежден, однако ему хватило ума чтобы не говорить прямо «нет».

– Распоряжайся мною, Богоподобный.

Ответ удовлетворил Благого Бога, и с Монту милостиво распростились.

Тем временем гости вновь начали пировать, и слуги вносили одно за другим новые блюда с жареными барашками, говядиной, гусями, голубями, поросятами на вертеле и большим количеством изысканных нильских рыб. Быстро опустошались кувшины с вином, пивом и молоком. Разговоры оживились, и Рамзес рассеянно поглядывал на своих многочисленных родственников. Мыслями он был в далеком Кефтиу, где, может быть, еще раз выступит в роли удачливого полководца. Уже много лет Кеми была как на севере, так и на юге окружена только миролюбивыми данниками, и о битве при Кадеше, ставшей уже почти легендой, рассказывали недорослям учителя.

Рамзес перешагнул сорокалетний рубеж, но чувствовал себя таким здоровым и моложавым, как будто был в два раза моложе. Он никогда не болел, и его глаза при стрельбе из лука различали самую дальнюю цель, все зубы у него были на месте, а волосы под его париком оставались густыми и крепкими, как у юноши.

Гори, цирюльник Царя, время от времени хвалил удивительную моложавость своего господина:

– Похоже, боги остановили время в годы твоей молодости. Большая часть твоих сиятельных предшественников отправлялась в Страну заката в сорок лет или раньше, но я, который знает каждую складку твоего божественного тела, мог бы со спокойной совестью объявить твоему народу: ваш царь жив, здрав и могуч и спустя еще много лет будет праздновать Зед. Не я один осмелюсь прорицать.

Рамзес должен был об этом подумать, глядя на евшую, пившую и болтающую толпу перед собой. Сколькие из них будут живы во время праздника Зед, то есть через шесть лет? Он поднял золотой бокал и повернулся к своим женам, которые сидели рядом с ним, причем каждая делала вид, что другой не существует.

– Нефертари, любимая сестра, моя Прекраснейшая, я пью за наш будущий праздник Зед, за наших детей, – он слегка повернулся к Изис‑ Неферт, – а также за тебя, за молодоженов, за тетей и дядей, кузенов и кузин, за Кеми, за прекрасную жизнь…

«В Закатной стране» – хотел сказать царь, но проглотил это слово, потому что постепенно начал верить в свое бессмертие.

Изис‑ Неферт недавно родила своего последнего ребенка, но это был не сын, на которого она так страстно надеялась. Маленькую Бент‑ Анта царь назвал по имени сирийской богини войны, которую в Кеми знали лишь немногие, но которой в Пер‑ Рамзесе был воздвигнут храм. Он хотел склонить это чужое божество на свою сторону и приказал изобразить себя на стене храма рука об руку с богиней. Почитание им Сета, бога пустыни и чужеземных народов, соответствовало его стремлению иметь себе сторонника за пределами Кеми.

Тем временем над Пер‑ Рамзесом опустилась ночь, и ряды гостей начали пустеть. Обе царицы и большая часть других женщин уже удалились. Первой ушла Мерит, которая не считала обязательным дольше торчать рядом со своим супругом, военачальником Сети. Рамзес, который уже давно хотел удалиться, задержался среди старых друзей. По кругу ходили кувшины с вином, звучали застольные и любовные песни.

Внезапно царь встал и, качнувшись, схватился за спинку стула.

– Мне пришло в голову нечто грандиозное, друзья мои, – проговорил он заплетающимся языком и указал на терпеливо ожидавших молодоженов.

– Мы проводим новобрачных к их постелям с музыкой и песнями.

Царская выдумка вызвала громкий смех.

Мена закричал:

– Музыканты! Вы выходите вперед, потом пойдут молодожены, потом – Благой Бог и другие, а мы споем вам самые прекрасные любовные песни.

Праздничный звон систра сопровождала нежная музыка арф и флейт, но любовные песни, которые во все горло распевали царь и его друзья заглушали все:

Приходи, мы празднуем торжественный день,

И ночь, и еще следующий день

Веселыми играми во славу Баст.

Я напою тебя допьяна, любимая,

И лягу с тобой рядом, как Могучий Бык,

И твои ноги раздвинутся,

Как раскрывается лотос под поцелуем утреннего солнца…

– Сначала наследный принц! – приказал Рамзес, и Енама с его уставшей, немного испуганной Сат‑ Хатор проводили в спальню первыми.

– Будьте плодородными, как Нил в Ахете! – пожелал царь юной паре и, смеясь, повел группу дальше.

Рамзес проводил еще две пары до их брачных покоев, затем у него возникло сильное желание посетить собственный гарем.

– Я должен еще поработать, – ухмыляясь, простился он с друзьями и, шатаясь и напевая, зашагал к Дому женщин. Собственно говоря, он бы охотно пошел к Нефертари, но она не терпела, когда он приходил в ее постель пьяным. Однажды он сделал это и должен был целый день выносить ее молчаливое неодобрение.

– Нет, моя Прекраснейшая, – пробормотал он себе под нос, – твой пьяный супруг оставит тебя сегодня ночью в покое…

Когда прибежали стражи гарема и бросились ниц перед Благим Богом, Рамзес сказал:

– Приведите новеньких и еще парочку музыкантш. Они должны танцевать, и я сделаю свой выбор.

Над проснувшимся гаремом пронесся вихрь: Благой Бог появился в своем блеске! Причесывайтесь, красьтесь, натирайтесь и будьте готовы!

Два часа спустя после восхода солнца маленькая ладья подплыла к причалу у обоих храмов. Такка только что проснулась и грела одеревеневшие во время ночной прохлады руки и ноги в лучах утреннего солнца.

– Мы выгрузим овощи и фрукты и возьмем двух гребцов, – сказал кормчий Такке. – Если есть желание, можешь осмотреть оба храма.

То, что стареющие мужчины склонны к тому, чтобы обдуривать молодых девушек, Такка давно знала, а поскольку вокруг виднелись одни скалы, она спросила:

– Ты хочешь меня провести? Где здесь могут находиться эти храмы?

Кормчий рассмеялся:

– На этот раз я говорю серьезно. Тебе нужно пройти только пару шагов вон до той скалы, и прямо за ней ты найдешь Большой храм.

Такка недоверчиво рассмеялась, но спрыгнула на берег, чтобы немного разогреться. Она зашла за скалу, и у нее перехватило дыхание: нежные лучи утреннего Ра освещали громадные головы четырех колоссов, которые до шеи были закрыты помостами.

У южной головы располагался помост из бамбука, и там, наверху, стоял крошечный человек, стучавший по губам великана. Такка расслышала звонкие мелодичные звуки. Клинк! Клинк! Клинк! И она спросила себя, что может сделать этот человечек с этой каменной массой. Это было все равно что царапать иголкой по стене крепости.

Проходивший мимо ремесленник крикнул Такке:

– Здесь еще нечего смотреть, пройди пару шагов дальше, и ты найдешь уже готовый храм!

Но она все не могла оторвать взгляда от четырех громадных голов. Тот, который стоял на помосте, уже почти доделал лицо, нос и глаза, а подбородок и рот прикрывали помост и тело скульптора.

Как раз в тот момент, когда Такка с любопытством хотела повернуться к входу, позади нее раздался легкий звон. Она обернулась и увидела металлический предмет в руку длиной, лежавший в песке. Мужчина сверху что‑ то крикнул, Такка не поняла что, однако быстро подняла предмет, увидела узкую веревочную лестницу, спускавшуюся с помоста и начала карабкаться по ней вверх.

Юная, быстроногая, она быстро добралась до самого верха. На нее вопрошающе и удивленно взглянуло покрытое желтой пылью лицо. Взгляд Такки тотчас оказался прикован к большим серым глазам. Она не знала, что сказать, поэтому молча протянула мастеру инструмент.

– Резец выпал у меня из руки. Я благодарю тебя, девушка, ты взобралась сюда быстро, как газель.

Такка не обратила особого внимания на слова мужчины, однако его немного хриплый дружелюбный голос понравился ей, и ей захотелось, чтобы он еще немного поговорил с ней.

Он сделал приглашающий жест рукой и сказал:

– Хочешь подойти и посмотреть мою работу? Ты легкая, как перышко, мой помост выдержит.

Он протянул ей руку. Такка помедлила одно мгновение, затем схватила ее и позволила втащить себя на узкую качавшуюся платформу.

– Помост немного шатается, но выдержит, – успокоил ее мастер и спросил: – Ты не немая? Откуда ты? Ты работаешь здесь?

Такка покачала головой:

– Я была служанкой одной высокопоставленной дамы в крепости Кумма. Она умерла. Многие умерли, но ее муж, начальник гарнизона, успел дать мне пропуск, поэтому я здесь. Внизу меня ждет ладья.

Мужчина слегка вытер лицо и дружелюбно улыбнулся ей. Такка робко улыбнулась в ответ. Он, кажется, не все понял.

– Какой пропуск дал тебе начальник гарнизона, и почему ладья ждет тебя?

Такка поверила этому высокому стройному мужчине, очень похожему на чужеземца. Она достала из мешочка, который носила на поясе, кусочек папируса и протянула ему.

– Итак, ты принадлежишь нашему фараону, да будет он жив, здрав и могуч, и должна теперь найти себе новую работу. Что ты намереваешься сделать, маленькая Такка? Куда ты хочешь?

– Я должна, как сказал начальник гарнизона, поискать себе место в Суенете. Там есть остров Джеб, на нем большой военный гарнизон, и в нем всегда кто‑ либо требуется. Это мне сказал мой прежний хозяин, а пару дней спустя он умер. Там многие умерли.

– Твои родители уже были рабами, или твой отец продал тебя?

Такка гневно покачала головой:

– Он никогда бы этого не сделал! Он поссорился с египтянами, и его вместе с сыновьями осудили на каторжные работы на золотых приисках. Женщины и девушки должны были стать рабынями у египтян. Меня разлучили с мамой и сестрами, я не знаю, где они и живы ли еще. Меня отослали в крепость Кумма, а там многие умерли от странного поветрия.

Такка рассказывала историю гибели своей семьи так спокойно, как будто речь шла о чужих людях. Она принимала свою судьбу такой, какой она была, потому что знала, что не в ее власти что‑ либо изменить. Теперь она отвечала только за саму себя, и, стоя в самом низу социальной лестницы, пыталась, насколько это возможно для двенадцатилетней рабыни, подняться хоть чуть‑ чуть повыше.

Такка почувствовала, что этот мужчина что‑ то должен сказать и что он благоволит ей. Он не был похож на тех, которые затаскивают беспомощных девушек в грязные углы и насилуют их. Этот человек направлял всю свою силу на камень, и то, что он делал, казалось Такке волшебством. Почему рот не кривой? Почему глаза громадной головы находятся на одной линии, а нос прямой, как бамбуковая палка? Такка не осмеливалась спросить об этом, да она едва ли могла найти подходящие слова.

– Моя работа, кажется, понравилась тебе?

Она молча кивнула.

– Я не знала, что… человек может вообще делать подобное.

Мужчина усмехнулся и осторожно поднялся с маленькой скамейки, на которой лежал его инструмент. Такка только сейчас вполне оценила, какой этот мужчина высокий.

– Немногие могут такое, это верно, а те, которые могут, должны экономно расходовать время на отдых. Мы мило поболтали, маленькая нубийка, но сейчас я возвращаюсь к своей работе, а ты идешь на свою ладью.

Такка посмотрела прямо в серые глаза, не отрываясь. Она теперь осознанно разыгрывала маленькую беспомощную девочку и улыбнулась с легкой печалью:

– А не могла бы я остаться здесь? Тут бы я также находилась на службе фараона и не должна была бы отправляться в большой город, которого я боюсь. Я могу стирать, готовить, шить, ухаживать за садом…

– Этого довольно! – прервал ее высокий мужчина, но лицо его оставалось дружелюбным и вселяло в Такку надежду. – Хорошо, пойди в управление строительством и скажи, что Пиай послал тебя, он хотел бы, чтобы тебе дали работу. Запомни мое имя – Пиай.

Такка благодарно улыбнулась ему:

– Твое имя уже в моем сердце, мастер Пиай. Ты будешь доволен моей работой!

Пиай указал на голову колосса:

– Это он должен быть нами доволен, Такка, потому что мы оба находимся на службе Богоподобного Рамзеса. И, поскольку это так, мы попытаемся приложить все наши усилия.

Пиай взялся за резец и приложил его к губам его величества. А Такка ловко, как кошка, спустилась вниз и побежала к ладье.

– Не торопись, время еще терпит! – крикнул ей кормчий.

– Я не еду дальше, я остаюсь здесь, – сказала Такка гордо, как будто одержала победу.

С тех пор как Пиай получил письмо Мерит, он чувствовал себя здесь как в тюрьме. Хотя он знал теперь, что означает каторжная работа, и благодарил богов за то, что может находиться здесь, это письмо смутило его душу, и никогда еще он так горько не ощущал свою беспомощность и неспособность что‑ либо изменить, как сейчас. Он ничего не мог, кроме как ежедневно заново начинать свой изматывающий дневной труд, и иногда он желал, чтобы Ра отправился в свою ночную поездку на несколько часов позже, потому что тяжелая работа казалась ему единственным средством против мучивших его мыслей. Пиай уже давно знал письмо наизусть и что только ни делал, чтобы найти двойной смысл, но ничего не находил: не в манере Мерит было что‑ либо скрывать или приукрашивать.

Пиай каждый день брал письмо и читал заново – один раз медленно, потом снова быстро, как будто из‑ за этого оно получало новый смысл. Мерит писала:

Мой любимый, мы только что прибыли в Пер‑ Рамзес. Я уговорила Енама устроить нашу переписку через его службу. В будущем печать наследного принца будет стоять на каждом моем послании. Ты должен делать следующее: составляй ничего не значащие доклады о работе в храмах и направляй их в управление двором Енама. К докладу ты приложи запечатанное послание с надписью: «Не для наследного принца, лично! » Чиновник передаст его Енаму нераспечатанным. Таким образом до меня дойдет то, что хочет сказать мне мой любимый.

Теперь послушай, что между тем случилось с твоей женой. Еще в Фивах его величество счел нужным выдать меня замуж за принца Сети. Этого придурка, который годится быть только воякой и никем больше, мой отец с недавних пор ценит, хотя он и вышел из самого мрачного угла гарема. Я должна была стать его женой, и я сделала это ради тебя, любимый. Однако это ничего не изменило в союзе, который связывает наши с тобой сердца, и никто не может отнять у нас то, что принадлежит только нам обоим, – ребенка, которого я рожу в ближайшие десять дней, да смилуется надо мной богиня Тёрис. Это часть тебя, любимый, залог, который каждый час будет напоминать мне о тебе. В моих снах ты часто рядом со мной, я смотрю в твои серые глаза, глажу твою спину, а когда просыпаюсь, оказывается, я обнимаю подушку. Можно было бы смеяться, но мне больше хочется плакать из‑ за того, что это не происходит в действительности. Ты хорошо знаешь свою гордую майт‑ шерит. Мое следующее письмо сообщит тебе уже о нашем ребенке, который сейчас толкается в моем животе. Я хотела бы, чтобы ты мог приложить свое ухо к моему животу, потому что то, что там двигается и хочет выйти на свет, принадлежит тебе, как и мне. Клянусь тебе именем Баст, богини любящих, однажды ты будешь держать в руках своего ребенка, а я буду снова в твоих объятиях. Не будем думать о том, как далеко еще этот день, но, вероятно, он все‑ таки ближе, чем мы думаем.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒