Часть III 10 страница

Дочки тем временем подрастали. Когда Хандулай садилась прессовать свой войлочный палас, Хорол‑ Эн, Мариян и Абида усаживались рядом с нитками и чинили одежду. Хандулай рассказывала им о том, какие божества живут на вершине Меэра, о том, какие у этих божеств террасные поля и дома, луки и зубочистки.

– Не забыть бы оставить три клубка ниток Гамалкару, – говорила Хандулай, ритмично работая прессом, – а то он вас заберет к себе.

– А какой он из себя? – спрашивала Хорол‑ Эн.

– Без рук, без ног, с кожаным мешком, полным шерсти, – отвечала Хандулай.

– Пускай он Мариян заберет, – хмурилась сердитая Абида.

– Нет, пускай Абиду заберет, – хныкала желтоволосая Мариян.

– Пусть их обеих заберет, – смеялась черноглазая Хорол‑ Эн. – Когда мы сегодня лакомились абрикосовым компотом с толокном, Абида и Мариян с духом отца не делились.

– Мы забыли.

– Как вы могли забыть? – качала головой Хандулай. – Если вы не будете делить еду с духом покойного папы, то он превратится в Голодного Духа и явится к нам в село. Он будет очень сердитый и отомстит нам за то, что мы с ним не делимся.

– Этот дух будет похож на папу?

– Нет, он будет огромным, до самого неба, и черным, как копоть.

Свекор, расслышавший как‑ то рассказы Хандулай, расстроился не на шутку:

– Что за народ эти женщины! Разве им не растолковали наши ученые, что Аллах един?

– Как будто забыл, старый, что сам же резал козла Святому Георгию, – бурчала свекровь. И расписывала Хандулай, как повстречалась ей на дальнем хуторе Унтул эбел.

– Вай‑ вай, – разевала рот золовка, – Унтул эбел! А правда, что она высокая, как дерево, а вместо щек у нее дырки?

– А нос длинный‑ предлинный, а глаз не видно под рыжими волосами? – подхватывала Хандулай.

– Вовсе нет! И на женщину она не похожа, а явилась мне в образе младенца, совершенно голого. Идет этот младенец, а кожа у него жесткая, как кора. Идет и стонет. Услышала я этот стон, а дело было ночью, услышала и говорю: “Беги вверх на гору, вниз по реке, перейди на землю. Дам тебе масло помазать трещины на руках и ногах! ” Шепчу, а сама старые вещи собираю. Собрала штаны изношенные и рубахи старые, рабочие, отнесла за огород, пускай забирает… Ох, ох, бедный мой Суракат!

Однажды летом Хандулай пошла к пещере, в которой даже июльским днем росли ледяные наросты. Только стала она колоть себе лед на хозяйство, как старейшины велели завалить вход большим валуном.

– Да умножатся колосья на вашем поле! – воскликнула Хандулай. – За что же вы меня заперли?

– Называй имя мужчины! Вдовца или зрелого молодца!

– Куда мне замуж? – не поддавалась Хандулай. – У меня уже есть три дочери!

– Называй имя!

– Да зачем же?

– Имя!

И не отпирали, пока Хандулай, вконец продрогнув в морозной пещере, не крикнула:

– Чантилав!

– Чантилав? Разве живет у нас в селе какой‑ нибудь Чантилав? – засомневались старейшины.

– Живет на отшибе чужак Чантилав, чанка{Сословие в Дагестане. Потомки от браков представителей феодальных домов и местных свободных дагестанцев. }. Заговорщик, которого прогнали из соседнего ханства. Есть у него кунаки из тухума Меседил, что в среднем квартале села. Они его здесь и приняли.

Послали мальчиков сообщить Чантилаву о том, что он избран мужем. Так Хандулай снова вышла замуж. Тихо сговорившись с муллой, она переехала в другую часть селения, а дочерей оставила в доме прежнего мужа…»

Шамиль чиркнул рукой по страницам.

«Прослышал заросший волосьями изгнанник Кебед, что отвергнувшая его гордячка снова живет с мужчиной, и замыслил коварный план…»

Потом чиркнул еще раз.

«Дрогнув всем телом, окровавленный Чантилав упал на могучую грудь.

– Как же так? – говорили потом на годекане. – Только Чантилав собрал дружину, только прокрался в родной аул, только свергнул с престола единокровного брата, как его подстерег вонючий разбойник и всадил в него нож!

Хандулай, выросшая в вольном обществе, где по каждому поводу собирался сход и никто никому не платил дани, теперь оказалась в чужом ханстве полноправной владычицей. Завистники, старая знать и соратники Чантилава – все точили на нее кинжалы, а тюрки‑ телохранители требовали громадные деньги.

“Если ребенок, которого я ношу под сердцем, окажется мальчиком, тогда у престола будет наследник и я спасена, – думала она во дворце ночами, – а если нет? ”

И тогда Хандулай решилась прибегнуть к помощи заклятого убийцы и отвергнутого возлюбленного Кебеда…»

И снова Шамиль листал рукопись.

«Дважды оставшись вдовой, Хандулай…»

– Да сколько же можно, – усмехнулся Шамиль. – Эта Хандулай – просто Черная Роза.

Будка была совсем близко. Поозиравшись, Шамиль раскрыл рукопись на последней странице и прочел финальный абзац:

«С детства меня учили, что Бога на земле нет. Но теперь я, поживший уже Махмуд, точно могу заявить, что Он есть. И даже скажу, дорогие читатели, куда попадают души после кончины.

Наши души обязательно окажутся на вершине Праздничной горы. И там, на Меэре, будет чистое место, где нет нужды и скудости. Там будет большой аул с кожевенными, оружейными, каменными мастерскими, и дома, словно выросшие из скал, и белые духи, пирующие вместе с людьми, и вечное праздненство. Там будет, надеюсь, и ваш Махмуд, он будет пить молодую бузу и глядеть, как от зелено‑ бело‑ голубых вершин поднимается сизый пар…»

– Расходитесь, расходитесь, хлеба больше нет! – заорал кто‑ то грубым басом.

Очередь заволновалась и рассыпалась.

Оставшись без хлеба, Шамиль угрюмо двинулся в сторону, но тут же в глаза ему бросилось салатовое облако, раздуваемая ветром материя, парящая меж притихших людей, слегка касаясь земли.

– Ася! – воскликнул Шамиль, завидев в этих волнах знакомый носик.

Она улыбнулась и поплыла к нему, как будто по воздуху.

– Что это на тебе? – усмехнулся Шамиль, огладывая Асин тюрбан со странным струящимся парусом и летящую тонкую ткань, свободно окутывающую фигуру.

– Вот, аврат прикрываю.

– Аврат ты, может, и прикрываешь, а внимание, наоборот, привлекаешь.

– Мне уже сделали замечание. Сказали, что внешний хиджаб должен соответствовать внутреннему хиджабу.

Ася виновато огляделась кругом.

– Просто хотелось поднять себе настроение. А то такой кавардак творится, ничего не понятно.

– А почему ты еще не в Грузии? – кольнул ее Шамиль. – Учти, я остаюсь здесь.

– Забудь про то письмо, – испуганно попросила Ася. – Ты же не будешь смеяться надо мной из‑ за письма?

– Любой на моем месте посмеялся бы.

– Но ты же не любой, – возразила Ася с непривычным для нее проворством.

– Где ты такая борзая стала?

– А попробуй поживи в доме без воды и света неделю! А что будет зимой? Надо уже сейчас керосинки доставать.

Последние дни Ася только и делала, что таскалась с бадьями в соседний квартал добывать воду у тамошних, более удачливых жителей. По вечерам люди запирались на все замки, жгли стеариновые свечи и пугались всякого шороха. Женщины обматывались с ног до головы, прячась от ярости уличных стражей морали, а мужчины постарше глядели исподлобья, возились с сорванными ветром коммуникациями и замолкнувшими телевизорами и тихо роптали.

– Представляешь, да, Ася? К Умукусум в квартиру ворвался какой‑ то иорданец и чуть не расстрелял. Руки она закрыла, а юбку надела досюда, чуть ниже колен, бывает же, – тараторила соседка, мать сероглазого верзилы, пропавшего еще зимой, но быстро раскаявшегося и помилованного специальной комиссией. Теперь соседка боялась, что бывшие соратники отомстят беспутному сыну, и поэтому сослала его на дальний кутан.

– А Султанов, который в том красном особняке жил, односельчанин мэра… Не успел, оказывается, убежать. Усы себе наклеил, переоделся, дом бросил, зеленую повязку через грудь повязал и спрятался на рыбо‑ консервном заводе. Его там поймали и, это, усы подожгли. Он со страху их сразу отклеивать стал и попался…

Подобных анекдотов бродило по городу множество. Люди то и дело передавали друг другу истории про схоронившихся, но найденных и наказанных военнослужащих, полицейских, аппаратных чиновников, судей, проституток и взяточников.

В конце концов Ася с братом перебрались к родственникам в густозаселенный маленький чистенький домик, где еще действовало электричество. Они включали единственный работавший канал, слушали посулы седого амира в военной форме и тихо обсуждали видеокадры, на которых ликующие люди в Дагестане и соседних республиках прославляют наступающий имарат и забрасывают булыжниками покинутые здания полицейских отделений и госинспекций.

Шамиль провожал Асю к этому домику по обезлюдевшим улицам, расписанным торжествующими призывами и прямыми угрозами в адрес неверных.

– Приходи в четверг, Шамиль, – говорила Ася. – Одному сейчас ехать опасно. Во многих районах неспокойно, на трассах стоят посты. Мы соберемся большой компанией, будет двадцать автомобилей. Поедем в Эбех. Там наши родители. А потом можно и в Чер заглянуть, это же совсем близко. Будем думать, решать. Народ это все так не спустит…

– И на той стороне тоже народ, – ответил Шамиль.

– Да, и Мадина, и еще много наших… Ты извини, что я так прямо говорю, но я знаю, почему ты здесь остался и с мамой не поехал.

– Дела были. Дядю Алихана искал.

– Да нету дяди Алихана! Убили его, наверное! – воскликнула Ася так громко, что стоявшая под деревом фигура с автоматом вышла из своего прибежища и медленно последовала за ними.

– Подожди, что ты тут хочешь сказать? – хмурился Шамиль.

– Что ты хочешь убить Оцока, мужа Мадины. И все от тебя этого ждут. То есть я не то хотела сказать, конечно, – запнулась Ася. – Не то, что ждут, но все знают, что ты так сделаешь.

– Кто все?

– Вчера у дяди Эльдара обсуждали, я слышала.

На проезжей части едко дымились кучи мусора. Зияли битыми витринами разгромленные магазины, а вместо процветавшего еще недавно кафе темнела вывеска «Клуб повышения квалификации истинных мусульман».

– Почему я должен так сделать?

– Ну как? – Асины глаза округлились, как почки. – Отомстить за оскорбление… Нет, я против убийства, но я думала, что ты просто ждешь случая. Ты, говорят, выяснял, где Мадина теперь живет.

– Что за… – Шамиль поперхнулся. – Чанда какая‑ то! Зачем…

Они стояли у аккуратно побеленных ворот, за которыми уже искали пропавшую Асю, и бормотали:

– Вах, вах, куда она одна побежала?!

– Извини, пожалуйста, я зачем‑ то хапур‑ чапур какой‑ то наплела, – заговорила Ася почти шепотом. – Заходи со мной и возьми одну буханку себе!

Она вытащила хлеб и сунула его Шамилю в руки. Пальцы ее были холодны, несмотря на жаркий и влажный воздух.

– Что? Зачем вдвоем? Что за касания? – раздался рядом грубый и даже немного сварливый голос.

Они обернулись и увидели фигуру с автоматом.

– Потому что она моя жена, – резко ответил Шамиль со жгучим раздражением.

Ася взглянула на него удивленно, махнула рукой и скрылась в воротах. Секунду придиравшийся смотрел на Шамиля без всяких слов, но потом буркнул: «Смотри у меня, проверим» – и показал спину.

Шамиль не пошел за Асей, а побрел дальше, вниз по раскуроченной улице.

«Они все ждут… ну да… ну нет», – думал он бессвязно.

Потом остановился посреди дороги и произнес про себя:

– Да пошла она, стерва. Буду я еще из‑ за таких руки марать! Тоже мне, иманистая!

Он поймал себя на том, что думает о Мадине с остывающим отвращением, почти равнодушием, и тут же вспомнил, что только что назвал Асю своей женой.

– Шамиль! Ле, с папкой! – раздался чей‑ то окрик.

В невысоком юноше, одетом в странную, вылинявшую футболку с полумесяцем и в свободные шаровары, он не сразу узнал молоденького приятеля, которого видел в последний раз в «Падишахе». Они поздоровались.

– Арсенчик, че ты, как ты?

– По‑ любому от души, не очкую. Такие пробитые стали все, отвечаю. Пахан квартиру продал, уехал, меня с собой тоже брал…

Шамиль недоверчиво посмотрел на его полумесяц и неопределенно кивнул.

– А ты что не поехал?

Арсен осклабился:

– Ты что, думаешь, я с этими, с лесными кентуюсь? Не‑ е‑ ет, меня друг в Чиркей зовет, завтра утром еду. Матушка вся на кисляках, меня не пускала, а я поеду, по‑ любому поеду. Там уже бункер есть, окопы строят, такие силы стягивают, отвечаю.

– Против кого?

– Против этих, муджахидов, же есть. Вокруг шейха вся движуха.

– Ты же раньше вроде к шейхам не ездил, – улыбнулся Шамиль.

– Ле, брат, а как еще бороться? Шейх – это сила! Он этих вахабистов выстегнет! Ты давай поезжай с нами. Там всем, говорят, гранаты выдают, пистики. Еще с девяносто девятого{Год вторжения чеченских боевиков в Дагестан. } у людей остались.

– Я уже с родственниками договорился в селуху ехать. Там у нас свой шейх есть, если его еще не задавили.

– Ай саул, брат!

– Слушай, а Нариман где?

Арсен нахмурился.

– Рашик сказал, убили его. И его, и предков его, и сеструху. Весь дом подожгли.

– Бородатые?

– А кто еще? У него же пахан в налоговой работал. Драл там со всех от души. Ты же сам знаешь, какие у него были расценки.

Арсен сплюнул под ноги, не слушая бормочущих сетований Шамиля.

– Ладно, давай, брат! Не обессудь, ждут меня.

– Давай, ха, удачи тебе! Не суетись особо. Надеюсь, увидимся, – напутствовал Шамиль, похлопывая его по плечам.

– Давай, саул тебе! И газету эту возьми тоже, она мне не нужна. Имаратская.

Шамиль зажал хлеб и папку с романом Махмуда Тагировича под мышкой и взял в ладонь листовку, изукрашенную арабской вязью и черным флагом с белой саблей и шахадой.

Перейдя железнодорожные пути прямо по шпалам, он сбежал по занесенным песком ступеням и спрыгнул на непривычно пустынный, просторный вечерний пляж. Разувшись, Шамиль вдохнул всей грудью и потопал по теплому песку вдоль грохочущего и неспокойного моря, мимо сиротливо торчащей вышки матроса‑ спасателя.

Вещи стесняли его движения. Он переложил их под другую руку и на ходу раскрыл газетку. Ветер не давал ему развернуть ее как следует, но Шамиль не сдавался. Около будки, где лишь месяц назад продавали сахарную вату, дежурил какой‑ то амбал, обвешанный патронами. Он внимательно следил за Шамилем, но не двигался с места.

Волны захлебывались в собственной пене, давились обломанными ракушками, шипели, растворяясь в колыхающемся песке. Шамиль теребил листок Имарата, где на первой странице обведенное рамочкой из обнаженных клинков сияло обращение амира.

«Хвала Аллаху, Господу Миров, Который создал нас мусульманами и облагодетельствовал Джихадом, дав нам возможность достичь Рая. Я восхваляю Аллаха за те события, которые происходят у нас сегодня.

В исламском мире появилось еще одно независимое государство, которое свергло погрязшего в пороке русского тагута{Здесь – преступный правитель, изменяющий законы Аллаха. }, которое скоро преодолеет смуту и будет руководствоваться лишь законом шариата!

Путь к Имарату был долог, сложен и кровав. Я помню, как начинались переговоры с теми, кого уже нет с нами и кто, иншаллах, стал шахидом. Это было тяжелое время, когда к нам под знамена шли те, кто только прикрывался буквой Ислама, а на самом деле ратовал за независимость Ичкерии, мстил за убитого брата или просто хотел заработать.

Теперь наступает новое время. Мы очистим свои ряды от случайных воинов без акиды{Исламское вероубеждение. }. Нам не нужны молодые романтики или те, кто просто хочет показать свое мужество. Нам необходимы только верные слуги Аллаха, готовые к смерти каждую минуту. Муджахиды, любящие посланника и Рай.

Алхамдулиллях, сегодня мы видим, как сплачивается наша умма, как мунафики и кяфиры получают свою крысиную кару. Но это не значит, что можно бросать оружие или нежиться в конфискованных воровских дворцах! Газават будет продолжаться до тех пор, пока существует внешняя и внутренняя угроза.

Забудьте про сыновние или родственные чувства. Если ваш брат, друг, близкий не верует в Аллаха так, как следует, если он потакает своему нафсу{В исламе – животное, страстное в человеке, толкающее его к плохому. } и отказывается принимать ваши наставления, ничто не может остановить вас на пути…»

Шамиль отложил газету из‑ за стремительно наступающей темноты и прислушался к ропоту прибоя. Что‑ то сизое и гигантское неповоротливо устремлялось к берегу и с шумом падало ниц, просачиваясь в песок. Море ворочалось в нескольких шагах, глотая последний краешек пунцового солнца. Шамиль вспомнил зеленую мантию Аси и улыбнулся. «Вабабай, Шамиль, втюрился, что ли? » – подумал он про себя, отгоняя мысли об Асе. Потом, не удержавшись, приблизил к носу ароматную румяную корочку пшеничной буханки и вонзился в нее зубами.

– Салам тебе, Шамиль! – произнес вдруг чей‑ то голос.

Шамиль вздрогнул, обернулся и увидел какую‑ то тень под громоздившимися друг на друга валунами. Человек сидел буквально в двух шагах позади Шамиля.

– Что, молодой человек, после заката один сидите? Опасно.

– Ваалейкум салам, – вполголоса пробормотал Шамиль, вставая и протягивая мужчине руку.

«Я, наверное, вслух сам себя назвал», – промелькнуло у него в голове.

Шамилю стало неловко, что держит надкусанную буханку, и он снова устроился на песке полубоком к незнакомцу. Тот, благодушно ухмыльнувшись, вытащил из кармана свернутый полиэтиленовый пакет и произнес:

– Давай, клади сюда свои вещи, что в руках их носишь? Сейчас время такое…

Шамиль с благодарностью принял пакет и запихнул туда папку с тесемками, хлеб и, поколебавшись, недочитанную газету. Между тем незнакомец задрал голову вверх и стал нараспев перечислять вслух показавшиеся в небе созвездия:

– Малая Медведица, Дракон, Геркулес, Ковш, Волопас… Долго в городе сидеть собираешься? Овен, Треугольник, Персей, Кассиопея, Анвар, Юсуп, Керим, Махмуд…

Шамиль слушал его с удивлением.

– Не знаю, как получится, – ответил он наконец.

– Вот дают, а, – мужчина забулькал смехом, – света нет, воды нет… Как на войне! И главное, никогда не знаешь, чем дело кончится. Вот идет человек в гору, думает, что на вершине горы жилое село, а оказывается – развалины. Или еще идет и думает: развалины. А находит обычные голые скалы. Кто‑ то спешит к Пахриману, а попадает к Халилбеку. Кто‑ то хочет жениться и умирает, а кто‑ то умирает и… женится.

Где‑ то вдали хлопнуло несколько выстрелов. Море ухало и кувыркалось.

Часть IV

Более всего огорчало Мадину то, что обещанный благостно‑ праведный мир никак не наступал, а взамен ее еженощно будили выстрелы, крики и пожарные зарева горящих домовладений. Перебив попадавших им под руки банкиров и полицейских, имамов мечетей и преподавателей из расплодившихся теологических университетов, муджахиды взялись за бывших соседей, родственников и одноклассников.

«Братья мусульмане! – читала она в листовках, вываливавшихся из карманов Оцока‑ Альджаббара, – собирайте закят{В исламе – обязательный годовой налог. } со всех, кто должен платить! Если человек отказывается, забирайте силой! Если же он отрицает закят, то берите с него джизью{Подушный ежегодный налог, взимаемый в исламских государствах с взрослых и свободных немусульман мужского пола (за исключением монахов). } и сражайтесь, как с кяфиром! Жгите его имущество! Уничтожайте его поля! Убивайте его во имя Аллаха, и да не дрогнут ваши руки! »

Пока речь шла об отмщении убийцам в погонах, взяточникам и ворам, Мадина яростно поддерживала кровавые призывы, вязала теплые носки и свитера для джихадистов и готова была делиться с уммой последним. Но потом началось нечто невообразимое. Сначала муджахиды прямо на улице за какую‑ то вольную реплику убили дядю, брата ее отца. Мать прибежала к Мадине с проклятиями, швырнула в нее пакет с имаматским пайком, крупы мелко рассыпались по полу.

– Из‑ за тебя, – кричала мать на родном языке, – из‑ за тебя и твоего абрека мы превратились в тухлое мясо! От нас отвернулись все родные! Твой отец потерял брата и даже не может пойти на похороны, потому что семья отреклась от нас всех. Не нужно было тебя поддерживать, тварь! Лучше бы я выгнала тебя на улицу в тот день, когда ты закрылась, да проводила пинками!..

Мадина гневно кусала губы и повторяла:

– Тогда уходи, уходи, уходи!

Мать ушла, но слухи о все новых и новых знакомых и родственниках, погибших от рук муджахидов, не давали Мадине ни спать, ни штудировать Коран и хадисы, ни учить арабский.

– Что происходит, Аль‑ Джаббар? – спрашивала она у мужа. – Кругом грязь, нет воды, света, а они охотятся за ни в чем не повинными людьми.

– Неповинными? – переспрашивал Аль‑ Джаббар. – Эти неповинные люди травили моего брата, загнали его в лес клеветой и доносами, а потом собирались загнать и меня! Эти люди отрицают заповеди Аллаха, Мадина! Они глупы и глухи и не живут по священным законам шариата. Они платили кяфирскому государству за свет, газ и воду, а на эти налоги кяфирское государство уничтожало нас…

Но голос Аль‑ Джаббара звучал неуверенно. На джамаатовских сходках его не принимали всерьез и не подпускали к важной работе.

– Твой муж, – говорили Мадине черные вдовы и салафитские жены, – не убил ни одного муртада! Он не жил в лесу! Помогать продуктами брату‑ муджахиду – это еще не подвиг.

– Но он же живет по исламу, – пыталась оправдываться Мадина.

– Живет по исламу! – фыркали женщины. – Какой молодец нашелся! А наставить других? Недостаточно самому жить праведно, нужно очистить нашу землю от неправедных.

Мадина дулась и гладила свой пока что незаметный живот.

Недовольство жителей имамата нарастало. Цепочки людей с поклажей рвались на юг, на другую сторону Самура, а оттуда им навстречу этапировали колонны новоявленного белокано‑ джарского джамаата, чьи члены мечтали о приобщении к имамату.

Мадине рассказывали, как взрослая женщина в Избербаше убила эмиссара, не дававшего ей сесть за руль. Как некий дербентский винодел со странным именем Пик выследил и уложил из автомата всех, кто был причастен к сожжению коньячного комбината. Как во многих районах шариатские суды были разогнаны местными жителями.

– А все равно, – говорили рассказчицы, – есть много людей, которые за жесткий ислам. А то как раньше было? Туда деньги давай, сюда деньги давай, за вуз деньги давай, за школу деньги давай! Сейчас все будут жить честно…

И все же ропот бродил и внутри распухших от новобранцев джамаатов.

– Тут половина верхушки плевала на ислам, им лишь бы деньги сделать! – шептали молодые муджахиды, сверкая фанатичными глазами.

И вправду, многие из тех, что засели в преображенном здании Правительства, поселились на конфискованных чиновничьих виллах, взяли себе в жены по несколько бывших развратниц и под знаменем таухида промышляли рэкетом и разбоем. На любые возражения со стороны собратьев они отвечали:

– Слышали, к чему призывал наш амир? Избавляться от романтиков и тех, кто пошел в лес за справедливостью. Мы должны бороться не за какую‑ то там справедливость, а за веру Пророка, салаллаху алайхи вассалам!

Многих бывших воинов газавата это обескураживало. Были и такие, что после некоторых колебаний бежали и примыкали ко все усиливающейся накшибандийской оппозиции. А как‑ то утром группа вооруженных молодых людей напала на заседавших в бывшей школе муджахидов и в завязавшейся схватке убила одного из наибов – заместителей главного амира.

Мадина с подругами как раз подходила к медресе, где собирались ее товарки, когда к ним выбежала завернутая в черный никаб Зарият и закричала:

– Наших бьют суфийские многобожники! У автостанции бойня!

– Аль… Аль‑ Джаббар, – задрожала, чуть не плача, Мадина.

– Сабур делай, сестра, твой муж сейчас не там, он у моря. Там, с моря, какие‑ то подплыли и стреляют.

– Как, с моря подплыли? Кто? – недоумевала Мадина, хватая губами воздух.

К ним подбежали остальные мусульманки, замахали руками.

– Это джахили, проклятые джахили из‑ за вина! Они идут не с моря, а со стороны Кизляра!

– Астауперулла, сестра! Из‑ за какого еще вина?

– Наши братья уничтожили кизлярские винохранилища, а джахили взбунтовались. Там, говорят, редкие сорта были.

– Аузубиллях, да спасет нас Аллах от таких неразумных муртадов! – запричитала Зарият.

Мадина развернулась и побежала, сама не зная куда.

Она бежала в сторону моря мимо пыльных людей, измученных страхом и неизвестностью, обгоняя молчаливых, сбившихся в группы девушек, волочивших куда‑ то ведра с водой.

– Мунафички! Хиджабы напялили, чтобы их не убили, а сами в нифаке живут! Заходят в ислам с одной стороны, а выходят с другой, – бормотала она, поглядывая на девушек, лишь бы не думать о муже.

– Стой! Куда бежишь, е! – окликнул ее из‑ за угла вооруженный человек.

– Сражаться! – крикнула на лету Мадина, удивляя ответом робких прохожих.

Она повернула за угол и увидела Шамиля. Он шел большими шагами, и тяжелый рюкзак хлопал его по спине. Мадине вспомнились их детские игры в Эбехе, танец на свадьбе в Каспийске, признание, сватовство и внезапная обуявшая ее ненависть и даже презрение к этому беспутному лицемеру.

– Иди, иди, – шептала она на ходу, – иди со своим рюкзаком. Вышла бы я за тебя, уступила бы шайтанам! Аль‑ Джаббар красивее, сильнее, умнее, лучше, вернее Аллаху…

Она запыхалась и остановилась, чтобы перевести дух, а Шамиль, не оглядываясь, скрылся из виду. Он шел к родственникам, в тот дом, где жила теперь Ася. Они должны были погрузить вещи и немедленно отправиться в свое село большой, защищенной оружием колонной.

– Надо бы достать еще ствол. А то как дурак с травматиком хожу…

Он впервые за много дней чувствовал себя легко и даже радостно. Мысль об Оцоке, гнездившаяся в его голове, исчезла, а вместо нее возникло что‑ то салатовое и нежное.

– Ася, – сказал он тихо сам себе и не успел еще удивиться этому невольно сорвавшемуся с его уст имени, как в небе что‑ то тихо, а потом все более и более оглушительно загудело.

Шамиль успел заметить пронесшуюся по земле и фасадам тень, когда гул превратился в вой и внутри этого тяжелого воя возник еще один, нестерпимо пронзительный и тонкий звук. В ту же секунду за ближайшими домами громыхнул удар, все заволокло горячим дымом, и Шамиль упал на гудящую землю, зажимая пальцами ноющие уши. Прямо из дыма выбегали люди с закупоренными паникой ртами, залитые кровью.

Шамиль сбросил рюкзак и помчался навстречу раненым, туда, откуда валил дым. Добежав, он закашлялся, смутился от вида изуродованной улицы, усыпанной стеклянными осколками и бетонной крошкой. «Где, где? » – повторял он себе, пытаясь найти нужное место, где ждали его родные и Ася. Но дома изменились до неузнаваемости, ощерились скомканными внутренностями. Тут и там попадались полумертвые, еще дергающиеся в агонии люди.

Снова раздался гул, что‑ то лопнуло и загремело, но уже с другой стороны. Шамиль оперся об уцелевшую стену частного домика, из которого доносились слабые стоны. Мир перед глазами плыл и тонул в дыме. С большим усилием он оттолкнулся от стены и поплелся дальше, к медленно занимавшемуся пламенем домику. С двух сторон зияли выбитые окна домов с вывороченными крышами. Поблизости слышались сумасшедшие женские вопли.

– Вай алла, вай алла!

Шамилю захотелось примкнуть к этому воплю, но он сдержал себя и последовал дальше, разминаясь и сталкиваясь с суетящимися, спешащими куда‑ то фигурами. Он шел, и шел, и шел, пока не утратил чувство времени и перестал понимать, что происходит.

На углу какой‑ то бесконечной улицы он набрел на рассыпавшуюся антикварную лавку. Из пробитой стены торчали старинные котлы, деревянные лари и попадавшие со стен бронзовые с узорами тарелки.

– Порт бомбят! – кричал какой‑ то мужчина с испачканным золой и кровью лицом. – Доки, хранилища!

С моря доносились ухающие выстрелы. Муджахид, обернутый в черный флаг с изображением белой горизонтальной сабли, взобрался на крышу уцелевшего домика и застрочил из автомата. Потом все куда‑ то двинулись, и Шамиль вместе со всеми. Разбитые улицы изрыгали чертыхающихся людей, раздавался невообразимый грохот. Перескакивая через арматуру и куски самана, неслась куда‑ то собака.

«Где их дом? » – продолжал повторять Шамиль, сам себя уже не понимая.

Бетонная пыль стояла столбом, забиваясь в глаза, в ушах гудело. Впереди, демонстрируя резиновые подошвы, резво бежал человек. Шамиль побежал следом, поскальзываясь ботинками на разметанных по земле целлофановых пакетах. За поворотом показалось еще несколько бегущих, а с крыши послышался чей‑ то осипший крик: «Тохта! Тохта! » Сзади, ломая шифер, двигалось что‑ то тяжелое, но люди бежали дальше, как будто стремясь укрыться от догоняющего их грохота. Шамиль миновал еще один поворот и сразу перестал что‑ либо слышать…

Эпилог

Анвар со смехом поднялся по каменным лестницам и, выскочив на плоскую крышу, уселся рядом с женщинами, чтобы посмотреть на танцы. Перед молодоженами высилась украшенная цветными лентами турья голова, а невеста звенела свадебным серебром, покрывавшим ей лоб, затылок, макушку, шею, виски, грудь, живот и подол.

Ряженый в козлиной маске разливал вино из мехов в подставленные рога и подначивал танцующих шуточками. Меж зурначами и барабанщиками стояла ясноглазая певица с бубном и пела о вечно ледяных вершинах и талой весне, любовном недуге и тоскующих горлицах, неверной возлюбленной и несуществующей смерти.

Плясали Керим и Зумруд, Дибир и Мадина, Махмуд Тагирович и Хандулай, Юсуп и Абида, Оцок и Мариян, Мага и Хорол‑ Эн. Женщины и дети хлопали им с крыш, а молодежь носила угощение – хинкал и горячее мясо – на деревянных подносах.

Шамиль восседал на месте жениха, едва узнавая в спрятанном от смущения лице своей новобрачной Асины черты, а в весельчаках, устраивавших на потеху сельчанам «волчьи игрища», – двоюродных и троюродных братьев.

В растворенных и украшенных спиралями и лучевыми дисками резных ставнях, выходящих на праздничную площадь, мелькали полузнакомые лица и среди них один притягивавший внимание профиль. Это был мужчина лет пятидесяти в подпоясанной серебряным ремешком светлой чухе и с хитрой улыбкой.

«Халилбек! Халилбек! » – позвал вдруг кто‑ то, и профиль исчез.

Мимо пронесся ряженый, осыпая Шамиля и Асю толокном.

– Да будет у вас столько же детей, сколько пылинок в этом толокне! – закричали хором собравшиеся.

– Да будет у вас столько же богатства, сколько ворсинок на этой бурке!

– Да будут ваши лица такими же праздничными, как эта гора!

Танцы и песни становились все веселее, и эхо разносило их до самых ледяных наверший окрестных гор. А небо приблизилось близко‑ близко к башням и вековечным домам, и свет разлился по селу.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 9 1011