Часть III 7 страница

– Что он там кричит? – проговорил Шамиль.

– А что его слушать? – буркнул Велиханов. – Что они – бедняжки, что их по подвалам затаскали, что им молиться не дают, утюгом калечат, кресты на груди выжигают, бороды щипцами рвут!

Бородатый и вправду кричал что‑ то подобное, но до Шамиля долетали лишь обрывки:

– Алхамдуллиля, хвала Аллаху, кяфиры отступили… Трусливые муртады остались без управляющего центра… свобода имарата Кавказ… все, кто против грязи, несправедливости, стяжательства, все… Аллаху акбар… скоро всем, кто скрывался, не придется скрываться, теперь, иншалла, перестанут преследовать за религию…

Пока он вслушивался, Велиханов со стариками пропали, проглоченные толпой. Шамилю полезли в голову картинки‑ воспоминания. Вот он в детских хлопчатобумажных трусах с отцом и Велихановым на морском берегу разбирает рыбные снасти. Велиханов насаживает червей. Берег пуст и солон, качаются скользкие, привязанные к железному колышку лодки. Велиханов рассказывает непонятный Шамилю анекдот, отец смеется, обнажая серебряные зубы. Шамиль тянется белой ладошкой к банке с червями…

Потом вспомнились велихановские сыновья. Первого назвали Пиком – в честь горы Пик Коммунизма, а второго – Мигом, то ли по созвучию с первым, то ли в честь истребителя, то ли в память о сладостном миге, когда крейсер «Аврора» произвел исторический холостой залп. Миг Велиханов потом служил на торпедостроительном заводе в Каспийске, участвовал в секретных разработках подводного оружия, а в последние годы, по сведениям Шамиля, трудился по специальности в Петербурге. Пик, мягкий и добросердечный, всю жизнь проработал на Дербентском коньячном комбинате, так и оставшись холостяком.

Отвлекшись от воспоминаний, Шамиль мутным взглядом погулял по колышущимся головам и споткнулся о двух своих двоюродных братьев. Они обрадовались встрече, стали без умолку говорить и расспрашивать, а Шамиль – вместе с ними. Все трое были взволнованы, готовы к чему‑ то, а к чему – сами не могли понять. Наконец, после получаса беспорядочного, почти горячечного разговора Шамиль предложил зайти к тете Ашуре, жившей неподалеку от площади. Почему‑ то казалось, что там, в одноэтажном домике за деревянными воротами, все разрешится, станет яснее и светлее.

Во дворике тети Ашуры, как обычно, кипела жизнь. Толстенький Хабибула прилаживал что‑ то к молочному сепаратору, сыновья тети Ашуры, уже семейные, возились в сарае, подбрасывали в воздух младенцев, которых здесь всегда было немало, и развлекали женщин разговорами.

Шамилю и братьям наливали харчо, демонстрировали им новые, только что вставленные входные двери, долго спорили о том, что делать со старыми. Кто‑ то предлагал отполировать, покрасить и использовать при ремонте пристройки, сама тетя Ашура склонялась к тому, чтобы оставить пока в сарае, а потом отдать кому‑ то из кутанских родственников, к примеру, тому же Хабибуле, а младший сын тети Ашуры, упрямый и деятельный, настаивал на том, что двери нужно просто выкинуть.

Кто‑ то спросил Шамиля насчет его матери. Узнав, что та уехала в село, прямая и резкая тетя Ашура уткнула руки в бока и фыркнула: мол, как же это так, сын в таком состоянии, а Патя как ни в чем не бывало рванула в горы. Дескать, вместо того чтобы бежать прочь, хорошо бы задать Мадининым родичам жару. Дескать, эти люди из закировской ветви рода всегда отчебучат что‑ нибудь эдакое.

Оказалось, не все присутствующие еще знают о том, что Мадина подалась в практикующие мусульманки и тайно вышла замуж. Начали возмущаться. Сын тети Ашуры выдал, что муж Мадины – их дальний родственник из тухума Хурисазул, названный Оцоком в честь какого‑ то дальнего предка. Недавно Оцок сменил имя на исламское и стал Аль‑ Джаббаром, что означает «исправляющий силой».

Едва только заговорили о бывшем Оцоке и поступке Мадины, тетя Ашура разразилась негодованиями. Она брюзжала, что поведение Мадининых родителей ей непонятно, что они как будто бы потакают и соглашаются с дочерью. Что этот Аль‑ Джаббар давно помогает лесным продуктами и грубо злословит в адрес черовского шейха Гази‑ Аббаса. И что закончит Мадина свои дни, как проклятая змея.

Дочь тети Ашуры, сосавшая карамельку, отставила стакан с чаем и привела в пример своего соседа, чья дочь погибла в прошлом году при спецоперации:

– Он с ней разговаривал по телефону, когда дочь сидела там, в окруженном доме. Он ей сказал, что Аллах ее не простит за то, что она, как собака, оставляет своих детей. Просил одуматься, выйти наружу. А она ему в ответ цитаты из Корана читает пачками. Он ей в итоге сказал: мол, тебя по‑ любому сегодня в живых не будет, а я и ворота не открою, и ни один «Алхам»{Сура из Корана. } за тебя не прочту. Так и сделал. Она погибла, а у них молитв не читали, людей не принимали. Как будто и не было дочери.

– Кошма‑ а‑ ар, – затянули вокруг и снова обратились к повседневным делам. Сын тети Ашуры, улыбаясь, выволок из сарая какую‑ то механическую конструкцию и стал начищать ее машинным маслом. Дочери заспорили о сортах абрикосов и где, в каком районе они раньше созревают, какие выведены в одном селении, а какие – в другом.

Шамиль вышел со двора тети Ашуры повеселевший. Решил дойти до дома пешком. Шел непривычно скорым шагом, раздумывая о том, что вот‑ вот вернется из Москвы его друг Арип. Поезда теперь ходили с перебоями, но Арип обычно ездил на автобусе. Шамиль решил добраться до дома, принять холодный душ и отправиться на тренировку. Потом с приятелями куда‑ нибудь в кафе…

– Салам алейкум! – донеслось до него с обочины.

К нему подошел, покачиваясь, заросший человек лет пятидесяти. Впрочем, распознать его возраст было практически невозможно.

– Ваалейкум салам, – ответил Шамиль, ухмыльнувшись.

– Два рубля не будет, брат? – спросил прохожий, с трудом ворочая языком.

– На опохмелку?

– На строительство светлого, доброго, вечного, – медленно выговорил прохожий.

Шамиль выгреб звенящую мелочь и швырнул в грязную мозолистую ладонь.

– Баркала{Спасибо (авар. ). }, – промямлил тот. – Меня Виталик зовут. А в Кремле сидят…

Виталик выругался.

Шамиль шутливо махнул ему задранным в приветствии кулаком и поспешил дальше.

В подъезде, пахнущем хлоркой и мокрыми тряпками, встретил Камиллу. Она улыбчиво взглянула ему в глаза, приглаживая укладку.

– Что, какие новости, Камилла? – спросил Шамиль, незаметно оглядывая ее высокую грудь.

– Да вот, на свадьбе у Ханмагомедовых была, – горделиво доложила Камилла. – Блюда меняли каждые полчаса.

– Слушай, – встрепенулся Шамиль, – говорят, там наши хакимы были. Куда они потом подевались?

Камилла пожала плечами.

– Наверное, поехали к кому‑ нибудь на дачу на берег моря и там сидят.

– А что так резко?

– Откуда я знаю. Какой‑ то Халилбек их вроде увел.

«Халилбек, Халилбек… – подумал Шамиль. – Что‑ то очень знакомое…»

Камилла замерла у двери в свою квартиру, но не спешила прощаться.

– Шамиль, ты говорил, у тебя машина скоро будет.

– Собирался купить. Что, хочешь проехаться? Камилла засмеялась:

– Подвез бы нас с подружкой на море.

В подъезде послышались шаги. Кто‑ то поднимался наверх. Камилла беспокойно заглянула в пролет и, убедившись, что это не мать, сразу успокоилась.

– Ну так что? – она игриво застучала правым носком по цементному полу.

– Нет проблем, – ответил Шамиль, расплываясь в улыбке. – На чай не пригласишь?

– Вот нахал. Сначала на море повези, а потом угощаться будешь! – притворно возмутилась Камилла.

Шаги на лестнице смолкли, но через мгновение что‑ то зашуршало и кто‑ то снова стал приближаться.

Шамиль, уже подкравшийся к Камилле, тоже заглянул в пролет и с удивлением обнаружил внизу Асю.

– Ася, ты к кому? – крикнул он сверху.

Она начала поспешно подниматься. Остановилась перед ним и Камиллой, протянула синий полиэтиленовый пакет:

– Вот, твоя мама у нас забыла, там и твои вещи тоже.

– Какие вещи? – хмыкнул Шамиль, заглядывая в пакет.

– Дома посмотришь, – ответила Ася, уже сбегая к выходу и не оглядываясь.

– Что за девушка? – вкрадчиво поинтересовалась Камилла. Зрачки ее светились высокомерным любопытством.

– Родственница одна, – отмахнулся Шамиль и хотел было шутливо дернуть Камиллу за надушенные пряди, но та отвернулась, легко открыла обитую дерматином дверь и, улыбаясь изо всех сил, помахала ему ручкой.

– Трубка не ловит, я тебе потом в дверь позвоню, – сказал Шамиль, представляя, какая на ощупь у нее кожа.

Дома в пакете среди пестрых, красиво завернутых тканей нашел сложенные пополам большие листы бумаги. На листах неровным почерком было написано: «Шамилю от Аси. Тайно».

В Шамиле разом заговорили любопытство и брезгливость. «Неужели любовное? » – подумал он. Неприятно было, что Ася приходилась ему родственницей. Это мешало в полной мере воспользоваться ситуацией.

Немного походив по квартире и пооткрывав кухонные шкафы, он вернулся к письму и прочитал его не отрываясь:

«Шамилю от Аси. Тайно.

Я считаю, что мы должны срочно бежать в Грузию. Если на севере появился Вал, если воинские части расформированы, то и пограничные силы на юге тоже ослабли. Можно доехать до Кидеро, у брата там знакомые, а оттуда – с местными проводниками через хребет. И поверь, со мной будет гораздо интереснее, чем с Мадиной.

Ты, наверное, спросишь: “А почему в Грузию? ” А я отвечу: “Потому что если Россия от нас закрылась, то там нас точно не ждут”. А здесь будет хуже и хуже, хотя брат говорит, что нужно брать ситуацию в свои руки, объединяться с чеченцами, адыгами, возрождать заводы… Ха‑ ха».

Дойдя до этого «ха‑ ха», Шамиль неожиданно заулыбался. Потом отбросил письмо, пошел на кухню к холодильнику, вытащил оттуда бутыль газировки со льдом, выпил залпом прямо из горла, проливая на пол. Потом вытер губы руками и, тут же забыв об Асе, стал собираться на тренировку.

Не успел Шамиль сделать и пяти шагов, как его окликнул молодой человек, загорелый, с тонкими, как у женщины, скулами и светло‑ русой копной волос. Это был Арип. Они обнялись, похлопали друг друга по спинам. Арип хмыкнул:

– Ну, попали, братишка. Вчера доехал еле как, связь барахлит, родители тоже волнуются. В автобусе душно, жарко, вонь! На границе, там, где Вал теперь, держали нас два часа…

– Что там вообще? – наседал Шамиль, сгорая от любопытства.

– Стекло грязное, я особо не разглядел. Из автобуса не выпускали. Что‑ то вроде холмов. Вышки стоят, колючая проволока. Автобус переполнен. Рядом со мной один инженер лежал, хотел, говорит, на самолете, а рейсов нет. Сейчас, говорит, дураки радоваться начнут, что чурок отделили. Не понимают, говорит, что сами от себя прячутся.

– А в Москве что?

– Умные люди боятся, Шамиль, а глупые празднуют. Думают, что все проблемы решили, что дотации сэкономили. А я что, видел, что ли, здесь эти дотации? У меня в селе люди канализацию, спортивную площадку – все своим трудом сделали за свой счет. От государства ни копейки не получили, только проблемы…

Они вышли на пыльный перекресток. Ветер плеснул им в лица песком, закружил смерчем полиэтиленовые пакеты и унывно задул в щели жилых корпусов. А потом на углу заскрежетали тормоза полицейской «десятки», из салона поспешно выскочили несколько мужчин в полурасстегнутых форменных рубашках и, на ходу срывая с себя фуражки, помчались в дебри окрестных частных домов. Автомобиль остался на обочине с сиротливо распахнутыми дверцами. Шамиль и Арип молча двинулись дальше, в сторону центра.

Улицы были непривычно пусты, только на другой стороне дороги пробежал измазанный мороженым ребенок. Арип, умевший перемножать в уме трехзначные цифры, Арип, чемпион в метании камня, Арип, знавший наизусть все советские киноафоризмы, теперь казался подавленным и унылым.

– Что, пойдем в этом году в поход? – задал Шамиль неуместный вопрос, просто чтобы сменить тему.

– Куда? – переспросил Арип равнодушно.

– Мы же с тобой собирались, помнишь? Еще перед тем, как ты на свой мехмат поехал? Поездим по районам, в заброшенных селах полазим, может, и сами по Андийке сплавимся. Или ты в Москве от всего отвык? Помнишь, как мы тогда на склоне заснули?

– На каком склоне?

– Не помнишь? Нам еще селение одно приснилось. Причем обоим одновременно. Нас мужчина один странный хинкалом кормил.

– Не помню я ничего…

Они дошли до маленькой мечети, незаметной под ивами. Во дворике вокруг фонтанчика, где совершалось омовение, толпились люди в тюбетейках.

– Странно, немолитвенное время, – заметил Шамиль.

– Ле, посмотрим, что там, – предложил Арип.

– Честно говоря, на тренировку собирался. Может, у них там свои движения.

Один из людей во дворе заметил их колебания и, приблизившись, стал приглашать внутрь.

Шамиль сопротивлялся, Арип настаивал, и в конце концов они получили головные уборы, разулись и зашли в небольшое, устланное коврами помещение, разделенное и как бы расширенное маленькими куполами и разукрашенными столбиками. На коврах рядом с михрабом сидели два негромко споривших человека: один в полном богослужебном одеянии, в рубахе с высоким воротником и в чем‑ то вроде чалмы, второй в обычной рубашке в клеточку, с остриженной полукругом черной бородой. Между ними лежали раскрытые исписанные вязью и кириллицей книги.

На коврах расположились слушатели, кто‑ то сидел по‑ турецки, а кто‑ то улегся на пол. Шамиль с Арипом устроились сзади, поближе к выходу.

– Хадис пророка, салаллаху алайхи вассалам, переданный имамом Муслимом, гласит, что человека от куфра отделяет намаз. Тот, кто не совершает намаз, хотя считает себя мусульманином, вероотступник, – говорил бородатый.

– Подожди, подожди, дай я отвечу, – мягко перебил его тот, что в чалме. – Тот, кто не выполняет намаз, близок к отречению от веры. Близок, и не более. По словам пророка, салаллаху алайхи вассалам, переданным имамом Ахмадом ибн Ханбалем, тот, кто не совершает намаз пять раз в день, если его простит Аллах, не войдет в рай с первыми. А если Аллах не простит его, то сначала будет наказан в аду и только потом попадет в рай. А настоящих неверующих Аллах не простит никогда, согласно аяту тридцать четыре из суры «Мухаммад». Отсюда можно заключить, что не совершающие намаз не являются неверующими, а только близки к вероотступничеству.

– Имам Ахмад говорил абсолютно другое!

– Это было раннее мнение, от которого он позже отказался. Кто признает необходимость, но не молится, – грешник, и только тот, кто отрицает необходимость, – неверующий.

– Хорошо. Я вам такой вопрос задам. Почему вы, суфисты, говорите, что шевеление пальцем при чтении ташшахуда – признак ваххабизма?

– Потому что шевеление пальцем – это просто показуха.

– Это мнение поздних ханафитов{Последователи одной из религиозно‑ правовых школ ислама, ученики богослова Абу Ханифы (араб. ). }, которые пошли наперекор даже своему мазхабу{Школа шариатского права в исламе (араб. ). }, а посланник Аллаха сказал: «Поистине указательный палец в молитве действует на шайтана сильнее, чем железо». Некоторые считают, что можно им шевелить. Другие говорят, что нельзя шевелить. Оба эти мнения правильны, иншалла!

– В хадисах имама Муслима упоминается слово «ишара», что означает «указывать, подавать знак», но не «шевелить».

– Слово «ишар» имеет еще и значение «шевелить, двигать»…

Послышался гул голосов. Бородатый продолжил:

– Вот вы защищаете тех, кто не делает намаз, а придираетесь к простому шевелению пальцем! Разве вы не знаете, что первое, к чему призывал пророк, салаллаху алайхи вассалам, это – таухид, единобожие, второе – это намаз, третье – это пост, потом – хадж, и так далее? Вы тех, кто не делает намаз, оправдываете, а тех, кто против нововведений типа мавлида{Праздник по случаю дня рождения пророка. В Дагестане – также любое важное событие в жизни верующих. }, обвиняете в нелюбви к пророку, салаллаху алайхи вассалам, то есть делаете им такфир{Отлучение от ислама (араб. ). }. Как же так?

– Мавлид – больная тема у нас в Дагестане. И мы искренне не понимаем тех, кто настолько не любит пророка, что не радуется в день его рождения, кто не возносит хвалы Аллаху во время любого радостного события в своей жизни!

– Никто из вас не может привести довода в защиту мавлида, кроме того что это хорошо и радостно и наполнено якобы любовью к пророку, салаллаху алайхи вассалам. Но если это так хорошо, почему же в его времена никто не читал мавлид, и во времена его сподвижников, и во времена известных имамов‑ ученых? Мы не можем быть в шариатских знаниях выше, чем поколение Пророка, салаллаху алайхи вассалам, а мавлид появился аж через двести лет после смерти имама Шафии. Первый мавлид сделали фатимиды{Династия арабских халифов (909–1171), возводившая свое происхождение к Фатиме, дочери Мухаммеда. }, которые, по словам Хафиза ибн Касира, да смилуется над ним Аллах, вступали в сговор с крестоносцами, брали у них деньги и были известны своей мерзостью! Так что это опасное нововведение!

– Вы как угодно хотите оправдать свою нелюбовь к пророку, салаллаху алайхи вассалам, – отбивался тот, что в чалме. – Вы даже считаете, что родители его в аду, что родственники его обычные люди. Если бы вы любили пророка, салаллаху алайхи вассалам, то ходили бы на зиярат{Хождение к святым местам или обозначение этих святых мест (араб. ). }.

– Зиярат и поклонение могилам – это многобожие, а первое и самое главное, что нам завещал пророк, салаллаху алайхи вассалам, – это таухид, единобожие. Вы же напрямую распространяете опасное идолопоклонство, возвеличиваете своих шейхов. Я даже не буду сейчас затрагивать целование рук!

– По достоверным хадисам Пророка, салаллаху алайхи вассалам, по примерам праведных сподвижников целование рук у ученых и родителей дозволено шариатом. Ибн Абидин сказал, что нет запрета целования рук алимов и благочестивых людей для получения бараката. Это сунна{Путь, дорога (араб. ). Высказывания и действия пророка Мухаммада. }. Абу Дауд приводит слова Умм Абана, который утверждал, что люди из делегации Абдулькайса целовали пророку, салаллаху алайхи вассалам, руку и ногу…

Шамиль повертел головой. Сзади него уже сидели и слушали новые люди.

– Когда пойдем? – спросил он шепотом у Арипа.

– Стой, да, еще немного, – ответил Арип, поглощенно внимавший спору. – Может быть, объяснят, что творится…

– Не видишь, они просто цитатами меряются, – начал было Шамиль, но на него шикнули, и он замолк.

– Нужно держаться пути и понимания ас‑ Саляфу‑ с‑ Салих{Праведных предков (араб. ). } и тогда у людей станет больше имана, жизнь станет справедливее, лучше, вы сами это почувствуете, – продолжал клетчатый с бородой. – Главное, что теперь распадается партия иблиса, партия тех, кто служит в госструктурах, тех, кто продает вечную жизнь за пятнадцать тысяч рублей в месяц. Таких мунафиков ждет наказание в могиле, так что пусть вас не опьяняет этот дуниял{От «дунья» – земной мир (араб. ). }…

– Подобными призывами вы сами же устраиваете фитну, смуту в рядах дагестанцев, провоцируете геноцид молодых людей, – прервал его тот, что в чалме.

– Это не мы устраиваем смуту, а суфийские стукачи, пособники кяфиров и врагов ислама. Как будто вы не знаете, кто толкает нашу молодежь на активный джихад! Я не сторонник такой бойни, я за медленные реформы и внедрение истинной религии. Но и лесных можно понять. Если среди полицейских, этих куфрохранителей, оказывается один хороший, иманистый человек, который начинает бороться против взяток, бюрократии, что с ним делают? Увольняют! Он остается без работы и тоже уходит в лес. Даже полиция уходит в лес! Но теперь это, иншалла, прекратится, кяфиры признали свое идеологическое поражение и отгородились от нас в панике…

– Я пошел, – сказал Шамиль Арипу и стал осторожно пробираться к выходу.

Арип вышел вслед за ним.

– Ты что, Шома? – спросил он, снимая тюбетейку и возвращая ее служителю мечети.

– Да заладили одно и то же. Я этих разговоров вот так наслушался. – Шамиль рубанул себя по шее ребром ладони.

– А может, сейчас действительно люди изменятся? Теперь новое государство будет защищать не капитал, а истину, справедливость и мораль.

– Ты в это веришь?

– Ну, по крайней мере, мы избавимся от пропаганды глупости, от бессмысленных сериалов, от боевиков с трупами, от развратных реалити‑ шоу. Это прочистит мозги.

– Арип, чистка мозгов продолжится, только по‑ другому. На море теперь будешь только в длинных штанах купаться, а на свадьбах не будет ни музыки, ни танцев! Ты‑ то хоть глупости не пищи! – разозлился Шамиль.

– Успокойся, да, – удивился Арип. – Я все это в шутку говорю, тебя разыгрываю.

– Такие шутки мне всю печенку съели уже, отвечаю, – выпалил Шамиль и, широко расставив руки, с наслаждением потянулся.

Только Арип и Шамиль двинулись дальше, как за спинами их во дворике под плакучими ивами началась возня и кто‑ то закричал:

– Кто здесь хIайван?

Побежали назад и увидели, как стоящий посреди высыпавших из мечети человек лет сорока в зеленой расшитой тюбетейке напирает на краснощекого небритого детину в дешевой футболке с изображением задранного кверху указательного пальца на груди.

– Ты мне тут про ширк{Многобожие (араб. ). } не выступай, я сам знаю, что такое ширк! – чеканил тот, что в тюбетейке. – Только и умеете, астауперулла, обвинять нас в многобожии! На себя посмотрите, харамщики!

– Продажные кяфиры вы! Язычники! – отрывисто строчил детина под одобрительное улюлюканье приятелей. – Предатели веры! Пляшете, как обезьяны, и скоро будете гореть в аду вместе с муртадами и джахилями! {Грубияны, дикари, невежды, отступники от мусульманской веры (араб. ). } Сколько вы от них рублей получили?

– Астауперулла, этот заблудший баран мне что‑ то про деньги бекает! Вы сколько от бизнесменов получали? Говори! А кто, кто им флешки подкидывал с угрозами? Кто телефонную вышку взорвать грозится? Кто продавцов терроризирует? Мы, что ли? Ваххабитские ослы! – плюнул человек в тюбетейке.

Тут толпа двинулась, качнулась, детина с приятелями полез к обидчику прямо через чужие головы, Шамиля хлестнуло полами чьего‑ то пиджака, кто‑ то заорал:

– Тормози, ле‑ е‑ е!

Выбежал мулла с призывом остановиться, но его уже не слышали и лупили кулаками, не глядя куда. Несколько выстрелов хлопнуло прямо под ухом у Шамиля, сцепленный клубок слегка разомкнулся, и, выбравшись из связки тел, Шамиль заметил лежащее на обочине круглое тело. Он обернулся к дерущимся и выкрикнул:

– Стойте, да! Вы в человека попали!

Арип бросил оттаскивать какого‑ то свирепого бородача от вертлявого худосочного мужчины с четками и тоже подбежал к лежавшему.

– Полицейские не приедут, по домам прячутся, – уверенно бормотнул мужчина, задиравший вначале детину. Тюбетейку свою он потерял в драке и теперь держался за щеку.

Лежавший раскинул полненькие руки и, закатив бездвижные глаза, бессмысленно улыбался. На пухлом его лице торчала желтая бородавка.

Махмуд Тагирович первым делом отнес дописанную поэму своему знакомому редактору. Правда, главной целью его была не поэма даже, а толстенький манускрипт, отпечатанный на струйном принтере и уложенный в старую папку с белыми завязками. Это был давно начатый роман Махмуда Тагировича о жизни горцев до Октябрьской революции.

Освободившись от романа, автор резво шагал по вывороченным и пустынным улицам и думал о том, как редактор, а затем и все дагестанцы отреагируют на его подарок. Повествование было задумано еще в те годы, когда Махмуд Тагирович исписывал студенческими похождениями фабричные тетради с госценами на картонных обложках. Тогда его потуги прервала тонкая и злоречивая мачеха.

– Ха‑ ха, Махмуд, да не хочешь ли ты стать поэтом, как твой отец? Сейчас не те времена! Пиши не пиши, а машину не получишь. И без тебя много желающих, – пропела она Махмуду, наткнувшись на сумбурные писания.

– Это же не стихи, это же о нашем родном крае, – промямлил Махмуд, соображая, при чем здесь машина.

Но вредное семя было брошено. Махмуд Тагирович отбросил свои труды и, не зная, чем себя занять, снова переключился на водку. А мачеха то и дело шептала зарывшемуся в газеты мужу:

– Твой Махмуд совсем пропадет, он же не знает жизни! Живет на всем готовом, со скуки возомнил себя писателем…

Но Махмуд Тагирович уже забыл о своей задумке прославить родимую землю и все сильней и сильней заражался перестроечной бациллой. Он постепенно утрачивал веру в светлое завтра и аккуратно вырывал из дневников страницы, содержащие прославление партии и наивные лозунги.

Вместо пылкого желания служить человечеству у Махмуда Тагировича возникла новая цель: перестроить страну. Он дотошно конспектировал все главные публицистические статьи из всесоюзных и республиканских газет и журналов. А потом, проведя бессонную ночь над очередными разлинованными страницами, отправлял в редакции письма, полные восклицательных и вопросительных знаков. Он все ждал, когда же зловонный капиталистический душок искоренится из советского быта и гуще зацветут цветы справедливости.

Ранняя женитьба на дочери директора консервного завода и рождение сына вновь возбудили его сочинительский пыл. Он почувствовал себя главой семьи, великим кормчим, и снова взялся за роман. На этот раз это была не простая реконструкция старого досоветского быта, а семейная сага со многими десятками действующих лиц, чьи имена, черты и поступки ускользали от Махмуда Тагировича, как ящерицы. Вводя какого‑ нибудь персонажа, он принимался за весь его род и, сам того не желая, перескакивал на братьев, сестер, кузин и кузенов, а там уж рукой подать до троюродных, четвероюродных и пятиюродных. Все оказывались связаны одной пуповиной, и рукопись пухла месяц от месяца.

Меж тем время было неясное. Одряхлевший отец нервничал и жаловался на пугающую «гласность», мачеха и жена Фарида наперегонки охотились за импортом, единокровный брат, еще подросток, бегал на какие‑ то рок‑ квартирники, где собирались мажоры, интеллектуалы и пьяницы, а в крапинках зеленки сын рыдал и пачкал пеленки.

Наконец настал миг, когда цены были отпущены, улицы наводнены спекулянтами, а счета на всех сберегательных книжках обнулены. Потеряв накопленное за министерские и пенсионные годы богатство, отец Махмуда Тагировича скончался от инсульта. Мачеха собрала все эбонитовые мундштуки, драгоценные дагестанские кинжалы с рукоятками из слоновой кости, кубачинские пистолеты с золотыми насечками, серебряные подносы и сервизы, инкрустированные золотом унцукульские деревянные трости и трубки, табасаранские ворсовые ковры и балхарские глиняные кувшины – словом, все, что приносили ее мужу благодарные подчиненные, – и быстро продала сокровища заезжему американцу. На вырученные деньги купила сыну отдельный дом с большим огородом.

Сын ее, окончив экономический факультет, с головой нырнул в стихию свободного рынка. Он бегал с пучками банкнот и ваучеров, агитировал, хрипел, скупал, продавал, наступал кому‑ то на пятки, уезжал надолго в Москву, скрывался от преследователей в своем огороде и беспорядочно наживался.

Махмуд Тагирович, уже тогда преподававший дагестанскую историю в одном из вузов, ринулся вслед за братом. Он учреждал открытые акционерные общества, записывал туда фиктивно всю свою родню, заключал какие‑ то сделки, громогласно мечтал вслух и неизменно прогорал. Фарида душила его упреками: ведь подумать только, ее муж опять остался ни с чем, а у брата его, говорят, вся кладовая в «зелени».

Да и брат самой Фариды не преминул нанести ей удар. Приватизировал доставшийся от отца консервный завод и стал его главным владельцем, столкнув Фариду в пучину чернейшей зависти.

В общем, мир трещал по швам, чужое богатство день ото дня умножалось, а Махмуд Тагирович, оставаясь во всех своих начинаниях в дураках, только и делал, что копошился со своим романом. А после того как он попробовал учредить дагестанское историко‑ исследовательское общество и не сумел оплатить аренду помещения, неизвестные в масках зимним вечером потрясли его за полноватые плечи, дали багром по темени, засунули в строительную трубу и удалились.

Махмуда Тагировича обнаружили утром, продрогшего до костей, но не потерявшего присутствия духа. Брат его потом отыскал злодеев по своим каналам и отомстил одному ему известным способом. А Фариде пришлось свыкнуться с тем, что после ночной заморозки они с мужем потеряли возможность иметь еще детей.

Несколько раз она порывалась бежать к матери, но ее удерживала всплывавшая в воображении сцена: невестка, закутанная в соболя, презрительно кривит губы и жалеет ее, неудачницу и разведенку. И Фарида осталась.

Роман набирал обороты, но Махмуду Тагировичу никак не удавалась финальная сцена: никак не получалось привести всех многочисленных персонажей к торжественному занавесу. К тому же в доме то и дело вспыхивали скандалы. Учителя сына требовали подарков и денег, а Фарида бесконечно враждовала с мачехой мужа.

– У сына этой змеи пять домов в Первухе{Первая Махачкала – район города. }, Махмуд, – жаловалась она вечерами, – а она живет с нами, даже отцовскую квартиру не хочет тебе оставить!

В конце концов Фарида оказалась сильнее, мачеха была изгнана, но взамен явилась молодая жена сына с несгибаемым характером и предприимчивостью. Она завела торговую точку, где продавала турецкое тряпье, а сын Махмуда Тагировича превратился в посыльного, курьера и помощника. Фарида про себя негодовала:

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒