Келли Китон 11 страница

Я беззвучно рассмеялась. Ах, Ари, ты попалась!

Но дело было не только в моей прихоти, но и во взаимном влечении, вызванном сходством натур. Даже здесь, среди ненормальностей Нового‑ 2, Себастьян оставался особенным, результатом слияния двух совершенно разных семейств.

Я глядела, как вздымается и опадает его грудь. Он даже дышит так, что залюбуешься… Я тихо фыркнула от мысли, которая прежде нипочем бы не пришла на ум Ари Селкирк, а о том, чтобы признаться в ней вслух, раньше не могло быть и речи!

Все еще улыбаясь, я прикрыла глаза. Да‑ а, каких только фокусов не проделывает со мной затейник Новый‑ 2!

Когда я проснулась, кругом было по‑ прежнему темно, но беглый взгляд на окно подсказал мне, что над городом скоро займется рассвет. Я полулежала на диване, приникнув головой к груди Себастьяна, а он во сне обнял меня. Рядом с ним было так тепло и уютно, а от его кожи исходил аромат, сравнимый с запахом кристально чистой воды, какая бывает в горных озерах штата Теннесси, что мои глаза снова сами собой закрылись, словно не слыша внутреннего призыва: «Пора! »

Его рука, лежавшая на моей, пошевелилась, и по моей коже пробежал приятный трепет. Теперь и он проснулся. Вот черт! Себастьян откашлялся, и я поспешно отняла голову от его груди. Он выпрямился, а я зевнула и принялась потягиваться, стараясь не встречаться взглядом с его серыми глазами: мне было немножко совестно, что меня и во сне неудержимо тянуло к нему. Наверху заскрипел пол, значит, Генри тоже встал. Себастьян, щурясь спросонья, вгляделся в циферблат часов. Я улыбнулась. Взъерошенным он показался мне еще симпатичнее.

– Блин, пора идти, – пробормотал Себастьян.

Он убрал с вытянутых ног мое платье, снял их со столика и сгорбился, упершись локтями в колени. Волосы упали ему на глаза. По лестнице вразнобой затопали шаги. Судя по их количеству, Генри спускался не один. Он вошел в гостиную, а за ним гурьбой ввалились Даб, Крэнк и Виолетта.

– Я устал им говорить, что они с нами не идут!

– Уж не знаю, Генри, чего ты там накурился и вообще в каком мире живешь, но лично нам ничьего разрешения не требуется, – насмешливо фыркнул Даб.

Крэнк с Виолеттой покивали. Под мышкой Виолетта держала Паскаля; она успела снова облачиться в привычное черное платьице, а карнавальную маску, по обыкновению, задрала на макушку. Я поднялась и оправила подол.

– Мне надо переодеться.

Предоставив остальным делать выводы, я взбежала наверх и поменяла бальный туалет на ту одежду, что приготовил мне Мишель, когда я гостила у него в Квартале. Закончив приготовления, я еще раз проверила, на месте ли в рюкзаке кинжал τ έ ρ α ς.

Спустившись вприпрыжку обратно в вестибюль, я застала всю компанию в сборе. Себастьян застегивал на сумке «молнию», остальные мялись у дверей с угрюмыми и непреклонными физиономиями.

– Я так понимаю, мы идем все вместе? – спросила я.

– Мы в свободной стране, – Себастьян закинул сумку за плечо, – Если кому‑ то сильно достанется, Благотворительная больница рядом.

Выйдя на Колизеум‑ стрит, все устремились вперед, а я на минутку задержалась и еще раз взглянула на номер 531 по Ферст‑ стрит. В мглистом предрассветном мраке здание являло собой фантастическое зрелище: черная размытая громада, похожая на жутковатого безмолвного великана, стоящего на страже разоренных окрестностей. Я с уважением кивнула ему. Теперь это был мой дом, и я любила его. Я навеки сохраню благодарность Брюсу Кейзи за все, что они сделали для меня, но в Мемфисе я никогда не чувствовала себя своей. Больше всего в жизни мне хотелось бы остаться и прожить жизнь здесь, в ГД, но на свой лад, а не по указке Новема.

Впрочем, еще не известно, представится ли мне когда‑ нибудь такая возможность. Предстоит разобраться с сущим пустяком: отделаться от назойливой погони за мной вема и греческой богини войны.

– Ари! – окликнул меня Даб.

Напоследок еще разок оглянувшись на дом, я бросилась догонять ребят и, поравнявшись с Себастьяном, спросила:

– Почему ты сказал: «Если кому‑ то сильно достанется»?

– Во время ураганов наводнение захватило и кладбище. Часть его затоплена, и с тех пор ее так и не осушили.

– Правильнее называть его «Болотное кладбище Лафайет», – хохотнул Генри, – Город мертвых. Царство ползучих тварей.

У меня по спине пробежала волна озноба, и я невольно содрогнулась. Чудненько…

– Я же сказал: если кого‑ то и укусят, то больница неподалеку.

Интересно, в какой части кладбища покоятся останки Алисы Кромли?

Вслух я не спросила, так как на самом деле и не хотела узнать. Главное: войти и выйти живой – вот о чем сейчас следовало думать. Нас целая компания, может быть, «ползучие твари» испугаются и расползутся при нашем приближении кто куда?

Меня кто‑ то тронул за руку – это Виолетта пристроилась рядом. Голова Паскаля у нее под мышкой моталась вверх‑ вниз в такт ее семенящим шажкам.

– Хоть бы она лежала в болоте, – с явной надеждой произнесла Виолетта.

Вот как… Может, стоит держаться к ней поближе? Виолетта с Паскалем смогут при случае разогнать змей. И в самом деле, отличная идея, тем более что Виолетта никуда не собиралась от меня отходить.

Кладбище Лафайет № 1 раскинулось в четырех кварталах от Ферст‑ стрит. Близкий рассвет высветлил чернильное небо до блеклого пурпура. В поредевших потемках проступили окрестности, четче обозначились тени в глухих закоулках, ярче засеребрились длинные пряди мха, свисавшие с дубов и кипарисов у высокой кладбищенской ограды. За ней, словно серые призраки, высунувшиеся из рыхлой почвы, проглядывали могильные надгробия. Генри толкнул ворота, и они завизжали так жалобно, что сердце у меня ушло в пятки. Сырой кладбищенский воздух пропах тиной и мокрым камнем, вмиг напомнив мне о плантаторском особняке на берегу Миссисипи. У главного входа обнаружились залежи мусора и палой листвы, кованую надвратную арку густо оплели заросли вьющейся лозы. Поднырнув под них, я ступила на мощеную тропку, щелистую и обильно поросшую мхом и сорной травой.

Тишину нарушал только сухой шелест под нашими ногами, попиравшими эту освященную землю. По обеим сторонам тропинки уходили вдаль бесконечные ряды надгробий, которым резец придал сходство с миниатюрными мраморными и гранитными храмами.

Время и стихия оставили здесь свои отметины. Памятники выцвели, на них появились трещины, вокруг валялись мраморные обломки. Наводнение выворотило из земли множество надгробий и отнесло к ограде, где они нагромоздились друг на друга бесформенной кучей. В ней, посреди листвы и зарослей, проглядывали человеческие останки и остатки погребальной утвари, отданные на волю непогод.

Я шла, глядя в спину Себастьяну, и недоумевала, какая неотложная надобность заставила его однажды посетить подобное место в поисках Алисы Кромли.

В конце длинной аллеи Генри в нерешительности остановился. Себастьян без слов обошел его и свернул в следующий ряд, где могилы теснились друг к другу, расположившись как попало. Уже порядком рассвело, так что можно было разглядеть под ногами всякие мелочи. Я сошла с тропинки, заприметив под одной из мраморных плит расколотый череп. Даб легонько подтолкнул меня к куче надгробий.

– Не трать время, – сказал он, правильно вычислив направление моего взгляда, но истолковав его совершенно навыворот, – Тут уже все обчищено.

– То есть как все?

– А так. Все, что было в могилах: кольца, ожерелья, ценные вещицы. Вон в той я нашел громадный рубин.

– Ты что, грабишь могилы?

От Себастьяна я уже слышала, что Даб промышляет гробокопательством, но сама мысль об этом до сих пор вызывала у меня неприятие. Он пожал плечами и пинком отшвырнул с тропинки мраморный обломок.

– Еще бы. Им‑ то теперь вряд ли это понадобится. А откуда, ты думаешь, мы вчера вечером добыли те штучки? Мы сбываем их Спитсу, он сдает их в антикварные лавки, и там их уже раскупают туристы.

Я представила себе приезжих простаков, цепляющих на себя покойницкие украшения, и меня бросило в дрожь. Вспомнила я и об обстановке своей здешней спальни.

– Только не говори мне, что череп в моей комнате настоящий.

Крэнк за его плечом прыснула со смеху, и кончики ее коротеньких косичек, торчащие из‑ под кепки, затряслись.

– Это Юджин Гуд со Святого Людовика № 1.

Я знала, что Святой Людовик № 1 – одно из кладбищ Французского квартала. Не удивительно, что череп так действовал мне на нервы, ведь он был настоящий, человеческий!

Я пригнулась, чтобы пройти под веткой, лежавшей поперек сразу нескольких надгробий. Аллея в самом конце упиралась в железную кладбищенскую ограду. Себастьян обогнул угол одного из склепов и направился дальше вдоль забора. Мягкий лиственный ковер под нашими ногами постепенно превращался в жидкое месиво, почва набухла от влаги, сильнее запахло болотом. Впереди нас, насколько хватало глаз, из черной гнусной жижи выступали могильные камни.

Себастьян свернул в сторону, и я с облегчением перевела дух: по крайней мере, нам не туда! Теперь из‑ под ног неслось громкое «хлюп‑ хлюп‑ хлюп». Но радовалась я преждевременно: при мысли о том, что приходится месить грязь вперемешку с трупами, у меня сразу подвело желудок, и нервы, казалось, вот‑ вот сдадут.

– Здесь, – тихо произнес Себастьян, остановившись перед одной из усыпальниц.

Две ступеньки вели к железной входной двери высотой под два метра. По обеим сторонам от нее высились мраморные урны, заполненные илом и мусором с проросшими пучками травы. Склеп был облеплен лишайником и водорослями. На двери виднелась надпись «Речные ангелы, 1867». Пока я рассматривала ее, под моими ботинками скопилась темная жижица.

Виолетта отпустила Паскаля, и он торопливо зашлепал прочь – наверное, чтобы добыть себе завтрак. Я оглянулась на темную гладь болота, где среди теней тускло отблескивали глаза множества неведомых тварей, и от всей души понадеялась, что это обыкновенные лягушки и аллигаторы.

Генри с Себастьяном толкали массивную железную дверь, открывавшуюся вовнутрь, пока щель не расширилась настолько, что позволила пролезть в усыпальницу. Затем Генри отошел, отряхивая грязь с рук, и заявил:

– На этот раз я останусь тут, а вы все ради прикола сходите!

Себастьян скинул с плеча сумку, расстегнул «молнию» и вынул толстенную, ванильного оттенка свечу.

– Даб!

Мальчик щелкнул пальцами над фитилем, и перед нашими лицами взметнулся язычок пламени. Себастьян посмотрел на меня.

– Готова?

Я напоследок вновь оглянулась на болото. Там теперь светилось гораздо больше глаз – тысячи крохотных мерцающих точек, колеблющихся на водной глади. Они таращились на нас и чего‑ то выжидали. Я прогнала нелепую мысль о том, что обладатели этих горящих глаз пришли по мою душу, и, одолевая дрожь во всем теле, двинулась к усыпальнице.

Дыши глубже. Сначала глубокий вдох. Потом глубокий выдох.

Вслед за Себастьяном я поднялась по растрескавшимся мраморным ступенькам. Он уже вошел внутрь, и рыжеватое пламя свечи указывало мне путь.

Я без труда боком пролезла внутрь.

В склепе, сыром и затхлом, дышалось с трудом. Около двух с половиной метров в длину и двух метров в высоту. Увенчанный остроконечным сводом, склеп свободно мог вместить стоя четверых, а то и пятерых.

Вдоль каждой стены тянулись две длинные полки, уставленные погребальными урнами и ящиками. Они же заполняли и все пространство на полу под полками.

– Раньше гробницы использовались по многу раз. Вот почему в каждой из них столько захоронений. В старину существовал обычай вынимать из гроба останки умершего последним родственника, перекладывать их в один из ящиков, а на освободившееся место приносить другой гроб с новым покойником. Как только он там сгнивал или еще кто‑ нибудь в семействе отправлялся на тот свет, все повторялось заново. Развлечение для мертвецов, вроде «музыкальных стульев».

– Очень мило.

Я осмотрелась в тесной гробнице. Более древние ящики уже растрескались, прогнили, и из них кое‑ где высовывались кости. Несмотря на тяжкое сердцебиение, я изо всех сил старалась не слишком глубоко вдыхать запах тлена.

– Кто же из них Алиса?

Себастьян направился к дальней стене, вдоль которой расположилась длинная мраморная скамья. На поверку она оказалась каменным саркофагом. Над ним в мраморной стене была выдолблена ниша, в ней ютился старый заплесневелый огарок свечи.

– Ты же говорил, что кости перекладывали в ящики…

– Все, кроме этих. Помнишь, кучер рассказывал легенду… про двух утопших в реке? Выдумки, и только. – Себастьян поставил свечу на полочку ниши и опустился перед саркофагом на корточки, – Помоги‑ ка сдвинуть.

Себастьян занял место у одного из углов, я присела у другого, взявшись за шероховатую мраморную крышку.

– Какова же подлинная история?

– Алису Кромли убил ее любовник – из ревности. Никто в точности не знает, как это случилось, но ни в какой реке она не тонула. Лежа на смертном одре, она подробно рассказала ему, что надо проделать с ее телом. Пересказала какой‑ то обряд вуду. Он сделал все, как она просила. То ли побоялся проклятия, то ли, как поговаривали, действительно любил ее. Взялись?

Я кивнула, понимая, что надо вдохнуть поглубже, иначе сердцу и легким не поздоровится. Я сжала зубы и через силу набрала в грудь воздуха, решив, что лучше сделать это сейчас, чем когда крышка отойдет в сторону и гробницу заполнит запах… Алисы Кромли. Слегка сдвинув тяжеленую мраморную плиту к углу, мы, оба уже покрывшись испариной, поднажали с другой стороны, пока гроб не приоткрылся почти наполовину. Себастьян, сидя на полу, перевел дух; корни его волос взмокли от напряжения.

– Думаю, хватит.

Он утер рукавом лоб, поднялся и взял с полочки свечу, затем нахмурился и заглянул внутрь саркофага. Я, стоя на коленях, последовала его примеру: через край окинула взором последний приют нечестивой Алисы Кромли. Увиденное так поразило меня, что я беспомощно всплеснула руками, ища опоры, и чуть не повалилась назад, но успела ухватиться за выщербленный бортик. В гробу лежала совершенно не тронутая тлением необыкновенно красивая креолка.

Алиса Кромли.

Ее платье давно превратилось в гниющие лохмотья, но кожа и волосы поражали свежестью, точно покойницу положили сюда лишь несколько часов назад.

– Это невозможно, – потрясенно прошептала я.

Услышав за спиной насмешливое фырканье, я отвернулась от нагонявшего жуть зрелища и увидела, что Себастьян скалит зубы.

– И это после всего, что с тобой случилось? – поинтересовался он, вскинув одну бровь, – После всего, что ты видела? Вампиры. Богиня. Гарпия.

– Ага, и все они, в общем и поодиночке, не могут быть правдой. Как и эта Алиса Кромли.

Веселье Себастьяна в здешней обстановке показалось мне слегка неуместным.

– Только не в Новом‑ два. Тут нет ничего невозможного.

– А как насчет победы над греческой богиней?

– Надо поторопиться, пока солнце не взошло.

Себастьян расстегнул сумку и извлек из нее садовые ножницы.

– Боже мой…

Мой желудок снова подвело, и к горлу подступила дурнота.

– Я так понял, самая почетная обязанность достается мне…

Видимо, он ничего другого и не предполагал, потому что, не дожидаясь ответа, повернулся к гробу, нагнулся и приподнял босую ногу Алисы. Я заметила, что на ней не хватает одного пальца.

О черт, черт, черт!

Вздрогнув, я отвернулась, но треск кости под ножницами оглушительно отдался в стенах гробницы. Мне казалось, что с минуты на минуту пробудятся рассерженные мертвецы, озлобленные на нас за то, что мы оскверняем их товарку, и я едва удержалась, чтобы не удрать оттуда со всех ног.

– Быстрее, – шепнул Себастьян, усаживаясь на пол спиной к саркофагу.

Он вынул из сумки ступку и пестик, ободрал с отрезанного пальца плоть, просушил косточку, бросил ее в чашку и принялся толочь, то и дело поглядывая на меня. Я стояла перед ним неподвижно, словно окаменев.

– Ты хочешь узнать или нет?

Я мучительно сглотнула, стараясь не поддаваться панике, но руки и ноги все равно дрожали от страха и слабости. Внутренний голос истошно вопил: «Беги же! Беги, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого кошмара, из этого мрачного склепа. Беги и не оглядывайся, и никогда больше не вспоминай! » Но вместо этого я, с трудом согнув колени, опустилась на пол рядом с Себастьяном и принялась смотреть, как он перетирает в ступке малюсенькую косточку.

В глубине души я уже понимала, что содержимое ступки так или иначе перекочует в мой организм, но думать об этом мне пока не хотелось. Я просто наблюдала и не задавалась лишними вопросами.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем Себастьян постучал пестиком о край чашки. На ее дно осыпался со стенок мельчайший костяной порошок.

– Подставь руку.

Я потянула носом воздух, но осталась неподвижна. Нет, на это я не способна. Я заглянула в бездонные серые глаза Себастьяна, но они оставались непроницаемыми. Его подбородок дрогнул – едва заметно, но от меня ничего не ускользало. А потом он сам взял мою руку и опрокинул содержимое чашки мне в ладонь.

– Мне тоже было страшновато, – спокойно признался Себастьян, – Но если понадобится, я смогу повторить. Это же просто кость, или пыль, совершенно безвкусная. Толченый булыжник. Вдохни.

Толченый булыжник, – повторила я.

Толченый булыжник. С этим‑ то я как‑ нибудь справлюсь. Я же сильная, справлюсь с чем угодно. Вот именно, с чем угодно…

Я сосредоточила все внимание на крохотной кучке порошка в руке – всего‑ то с четверть горсти. Толченый булыжник… Приблизив его к лицу и услышав, как под ребрами неистово колотится сердце, я наконец поднесла ладонь к самому носу и вдохнула.

Пыль устремилась по носовым проходам и осела в гортани – твердые крупинки вкуса… камня, действительно, как уверял Себастьян, и слишком сухие для моего пересохшего горла. Они слиплись в один комок, и я не могла их проглотить. Внутренности болезненно сжались в приступе тошноты. Меня и вправду едва не вырвало, но неожиданно перед глазами поплыло, и во всем теле я ощутила странное покалывание, словно под кожей струится слабый электроток.

Гробница накренилась, заваливаясь набок, будто карнавальный потешный домик.

Я ощутила, как одной стороной лица крепко прикладываюсь об пол; впрочем, нет – о ладонь Себастьяна. Его рука смягчила мое падение, а потом тихо выскользнула из‑ под моей щеки. Мой неподвижный взгляд был устремлен на длинный язычок пламени поставленной на пол свечки, которая освещала колени Себастьяна, а чуть поодаль смутно выступали из мрака погребальные ящики. Мной овладело полное оцепенение, похожее на паралич, но сознание продолжало свое медленное, безостановочное вращение, напоминавшее езду на карусели. Веки становились все тяжелее, норовя сомкнуться, пока зрение окончательно не померкло, уступив место ослепительному свету.

Яркие вспышки.

Цветные пятна. Буйство красок. Сияющая белизна и трепетная голубизна.

Блики солнечных лучей на мерцающей морской глади, на гладком мраморе.

Обрывки чьих‑ то голосов.

Мимолетный образ греческого храма, белеющего среди утесов на морском берегу. До чего же прекрасное место. Какая красота.

Посреди безупречных колонн, будто флаг, развеваются на ветру светлые волосы.

В моей груди все сжимается, так как осознание происходящего подстегивает постепенно охватывающий меня ужас. Мне кажется, что все увиденное творится именно со мной. Это меня, а не ту светловолосую женщину крепко удерживает за руку чья‑ то могучая длань. Испуганная жрица вырывается и стремглав бросается под спасительные своды храма, но теряет равновесие и падает на твердый мозаичный пол. В смятении она не успевает почувствовать неизбежную боль от удара и, даже сидя, продолжает пятиться, в отчаянии глядя на нависший над ней огромный силуэт.

Она уже поняла: он вожделеет ее и никакого спасения от него нет. Вот он протягивает к ней руку и неторопливо задирает подол ее туники до самых бедер. Она не может противиться ему, она перед ним совершенно бессильна, а этот некто, нависший над ней, бормочет ей на непонятном языке слова утешения. Он, очевидно, облечен властью такого свойства, что женщина т решается даже поднять на него глаза. Вероятно, лицезреть его означает верную смерть.

Мои кулаки сами собой сжимаются, а тело цепенеет и немеет.

В самой глубине моего существа медленно зарождается яростный вопль, порожденный гневом, несправедливостью и страхом. Он рвется прочь из горла, и в нем звенят и безысходность, и отрицание.

Из крохотного темного закутка, где обитает, мое собственное сознание, я постигаю, что случилось со жрицей. Однако я отказываюсь принимать в себя ее переживания, и, несмотря на могущество ясновидящих останков Алисы Кромли, неимоверным усилием воли заслоняюсь от них. Я оберегаю свой рассудок от видений изнасилования, той несчастной, вспышками проносящихся в моем мозгу.

И вот все кончено.

Жрица остается лежать на цветных плитах пола, по которому разметались ее серебристого оттенка волосы. Скорченное тело женщины сотрясают рыдания, а ее белоснежная туника спереди по подолу запятнана кровью.

Мой гнев крепнет, распаленный столь мучительным зрелищем в моем воображении. Горло перехватывает, и я чувствую, что мои глаза и щеки мокры от слез.

Новая, вспышка – и передо мной уже другая картина.

Я слышу голос – слишком знакомый. От него по спине бегут мурашки.

Афина.

Ее голос я знаю, но не язык. На этом языке говорил с жертвой насильник. Та же чужестранная речь, но на этот раз не прикрытая лживым успокоением. Образы так и мелькают в моем сознании. Слова Афины справедливы, но они изобличают ее жестокость. Неверие исподволь просачивается в меня, номере того как я проникаюсь чувствами потрясенной женщины, которую повергают в ужас слова богини, а в глубине души зреет дурное предчувствие. Богиняобвиняет ее в бесчестии, в осквернении храма Афины, этого святого места.

Глубоко уязвленная ее упреками, смятенная, убитая горем жрица бросается к ногам богини, которую привыкла любить и почитать с раннего детства и которая теперь отвергла ее.

Я вижу происходящее глазами той обреченной: только ступни Афины и подол ее туники. Смертным воспрещается лицезреть божественные черты.

Вот когда зарождается проклятие. Слова, злобно изрыгаемые Афиной, по‑ прежнему мне непонятны, но ошибиться невозможно. Воздух вокруг потрескивает от пронизавшей его первозданной энергии, которая обволакивает женщину, треплет ее тунику, вздымает длинные пряди… Впредь и волосы, и глаза, и вся ее красота станут приметами ее падения; отныне мстительная, вздорная и ревнивая богиня обратит неправедный гнев на свою ни в чем не повинную, безмятежную служительницу.

Сначала обесчестили, а теперь и прокляли.

Женщина вдыхает воздух, зараженный могуществом слов Афины, и вскрикивает. Его живые вибрации проникают сквозь ее кожу, в плоть и кости, уродливо трансформируя их и пропитывая ядом. Гортанный первобытный крик едва не разрывает женщине горло, и мое дыхание пресекается. Я ощущаю ту же жгучую боль, хотя понимаю, что ко мне она не имеет отношения. Жрица хватается за живот и, пригнувшись к мозаичному полу, извергает на него содержимое своего желудка. Боль затемняет ей зрение: она ничего более не видит, только чувствует жжение под волосами. Кожа на ее голове рвется и растрескивается. Несчастная нащупывает там огромные волдыри, и вдруг что‑ то начитает, немилосердно жалить ее в пальцы. Она ощущает непонятные укусы – снова и снова, пока видение не заволакивается спасительной тьмой.

«Дыши», – приказываю я себе. В грудной клетке затравленно бьется сердце. Его неистовые удары отдаются во мне боем ритуального барабана.

Очередная вспышка переносит меня от беломраморного храма в какую‑ то мрачную пещеру, где мерцание свечей отбрасывает тени на темные стены. В гулкой пустоте слышны охи и крики той самой жрицы. Очевидно, она сильно страдает…

А потом тьму оглашает крик новорожденного. Молодая мать, еще не отошедшая от родовых мук, невзирая на тяжкое сердцебиение и слабость во всем теле, преисполнена решимости спасти ребенка. Надо уйти от него. Совсем уйти. Она льет горючие слезы, сердце ее разрывается с каждым мгновением все больше, и каждый миг для нее – лишь новый шаг к мысли о том, чтобы покинуть свое дитя.

Другого пути нет.

Она скрывалась много месяцев, и скоро они разыщут ее. А когда это случится, они не пощадят младенца, рожденного от смертной женщины и бога.

Вот она кладет младенца на порог сельского домика, и я слышу собственный стон. Он достигает моих ушей даже сквозь дурман видений.

А потом женщина убегает прочь. Ее сердце вот‑ вот выскочит из груди, ноги совсем ослабели, и по ним стекает из лона теплая сукровица, но слезы по щекам струятся еще обильней. Она обречена. Спасение ребенка подточило ее силы несравнимо больше, нежели угрозы Афины или поступок того бога.

Она возвращается в пещеру, в крохотный закуток, где ее дитя, ее дочурка впервые увидела свет, и ногтями расцарапывает землю, чтобы зарыть послед и скрыть все улики рождения ребенка. Затем она ложится в засаде, словно дикий зверь, поджидающий охотника. Больше она не станет прятаться, она не намерена ни убегать, ни вступать в схватку.

На этот раз она позволит отсечь себе голову, ведь именно этого жаждут ее преследователи. Она слишком устала и исстрадалась, чтобы бороться дальше.

Неизвестно, сколько дней и ночей пришлось ей пролежать на холодных камнях пещеры, но, почуяв присутствие чужака, она вмиг очнулась и насторожилась. Ее бьет дрожь, и она чувствует, что чудовище, заключенное в ней, уже проснулось. Женщина нащупывает рядом огарок свечи и кремень и зажигает фитиль. На стенах пещеры пляшут и корчатся тени, указывая женщине на воина, облеченного в доспехи. Он подкрадывается все ближе, одной рукой сжимая эфес короткого меча, а другой вздымая круглый щит и загораживаясь им от света свечи.

Тени на стене сближаются.

Женщина, заслышав знакомое шипение – самый ненавистный для нее звук, – склоняет голову. Скоро, совсем скоро шипение утихнет.

Воин взмахивает мечом.

Резкая боль в затылке исторгает у женщины тихий вскрик. А потом наступает облегчение. Наконец‑ то она свободна – от своего проклятия, от чудища, поселившегося внутри ее. Она приветствует смерть, обнадеженная воспоминанием о дочурке, которую лишь недавно баюкала у своей груди.

– Ари!

Я лежала на каменном полу, мотая головой из стороны в сторону и стукаясь затылком о твердые плиты. Кто‑ то сильно потряс меня за плечи.

– Ари, черт побери, дыши давай!

Судя по голосу, это Себастьян. «Дыши…» Зачем? Мне и так прекрасно. И вообще все прекрасно… Так сладко спится… Я снова поуютнее устроилась в цепенящей тьме, где было так тепло дремать.

Вдруг кто‑ то бухнул кулаком мне прямо в грудь.

Вот черт!

Я разом распахнула глаза и села, разинув рот и ничего не видя перед собой. Легкие жгло, словно огнем, а сердце заходилось от жестокой боли. Задыхаясь, я хватала ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Постепенно ко мне вернулось зрение, а вместе с ним и осознание того, что надо побыстрее вдохнуть, набрать в грудь побольше воздуха.

Господи Иисусе, дышать, только бы дышать!

Мозг наконец выслал легким нужный сигнал. Я откинулась назад и сделала отчаянно долгий вдох. Сердце тут же принялось качать кровь по жилам с такой силой, что пришлось снова и снова глотать воздух, чтобы его насытить. Себастьян, отстранившись, с облегчением утер ладонью пот со лба и взял меня за руку. Помолчав и не сводя с меня глаз, он признался:

– Ты совсем перестала дышать. Застыла и не издавала ни звука. Все это время. Даже не моргнула ни разу!

Меня затрясло в конвульсиях. Я сглотнула набежавшие слезы и недоверчиво переспросила:

– Неужели?

Я очень даже отчетливо помнила, как в забытьи кричала, стонала и плакала. А еще лучше я запомнила свое прошлое. То есть не мое, а моей прародительницы. Дикая, душераздирающая история. В моей груди разрасталось мучительное отчаяние, такое же, как у той жрицы. Я поникла головой и спрятала лицо в ладонях.

– Ты все видела…

Я поглядела на Себастьяна, и мои руки безвольно упали на колени.

– Да, – еле слышно прохрипела я, – Все видела…

Он промолчал, и я тоже не знала, что к этому добавить.

– Ты не против, если мы выберемся отсюда?

Он пристально посмотрел на меня, и в его глазах на краткий миг промелькнули беспокойство и страх за меня. Впрочем, они тут же исчезли. Себастьян кивнул и принялся убирать ритуальные принадлежности в сумку.

Надвинув тяжелую крышку на саркофаг с трупом Алисы Кромли, опровергающим все законы природы, мы наконец‑ то вылезли из склепа. Небо на востоке прорезали полосы золота и пурпура, явив глазу сокрушенное жутковатое кладбищенское великолепие. Высокая железная ограда вздымалась наподобие боевых копий – страж устоявших в схватке со стихией надгробий, поверженных склепов и поросших мхом человеческих останков.

Осторожно переступая онемевшими, дрожащими ногами, я спустилась по растрескавшимся ступеням и уперлась взглядом в спины друзей. Странно, я и не думала, что они отвернутся. Мне казалось, они будут поджидать меня, сгорая от нетерпения все поскорей разузнать.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 101112 13 14 Следующая ⇒