Глава 5. Боль

Ощущения несколько приглушились, когда я вернулась в Академию. И я понимала: это правильно, так и должно быть. Нам, светлым, ни к чему цвета, звуки и запахи. Мы — механизмы, а механизмы должны безразлично относиться к окружающей обстановке.

Но теперь я знала — там, за стеной, есть жизнь.

Этим предвкушением жизни я и существовала. Я с затаенным сердцем следила за тем, как растут мои крылья — пусть медленно, но верно. Ожидала того момента, когда я все же смогу взлететь… Я точно знала, куда полечу первым делом.

И прекрасно понимала, в кого я превращаюсь.

Не-светлая. Та, у которой в голове есть что-то кроме забитых Истинными мыслей. Что-то свое, скрываемое от всех за семью замками, под душой, где, свернувшись клубком, спят мои кошки. И где одновременно с крыльями растет ярко-алая роза.

Не черная и не белая. Разве любовь может носить один из этих категоричных цветов?

На последней нашей встрече Фредерик пообещал, что мы обязательно встретимся вновь. Он замечал, что это произойдет не слишком скоро — сейчас у него есть некоторые дела, но он прилетит ко мне, как только сможет. Как только со всем разберется.

Я понимала: дела — это важно, и собиралась ждать его, сколько потребуется. Круг, два, сто — неважно. У нас жизнь долгая. Если не произойдет никаких происшествий — наши учителя называли это происшествиями, — то мы сможем прожить до скончания света.

Но после все равно разлетимся на молекулы.

Так что же, думала я, так сильно переживать о собственном существовании, если когда-то оно все же прервется? Пусть даже перед этим пройдет бесконечность. Оно прервется, прервется обязательно, и что лучше: умереть пустышкой спустя тысячу лет — или ярким цветком, имеющим что-то за душой, благоухающим лишь сезон?

За счастье нужно бороться.

После счастья придется умереть.

Я понимала это, но ничего не делала.

Я сама ломала свою жизнь, и я продолжу ломать ее дальше, потому что я уже сделала свой выбор. Свой очередной выбор.

…Эта мнимая эйфория продлилась недолго: в Академии наступил очередной осмотр на пригодность, так называли его мы сами. Каждый из светлых, что ещё не умеет летать, обязан был появиться на нем. Нам осматривали спины, прогнозируя появление крыльев…

Или замечали те самые крылья.

На прошлом осмотре крылья спрогнозировали — так называли это те самые врачи — у светлой, с которой мы сидели за соседними столами на занятиях. С тех пор она так и не вернулась к нам. Говорят, что первое время нужно внимательно наблюдать за такими светлыми, чтобы крылья сформировались правильно. Это как беременность — из зародыша крыльев вырастают полноценные, взрослые, готовые носить своего обладателя.

Или не вырастают.

И вот, спустя несколько дней после того как крылья начали расти у меня, и наступил этот осмотр. Я чувствовала: не нужно там появляться. Мой секрет раскроют. Меня спросят, почему я скрывала крылья — а мы клялись рассказывать о появлении крыльев, ещё когда вступали в Академию. А дальше последует наказание… Но меня в любом случае заберут под наблюдение.

А меня не должны забрать, ведь так? Он будет ждать меня, я уверена, что, как только меня заберут, прилетит Фредерик. Он очень удивится, если мы не встретимся. Даже больше: он очень расстроится, уж я знаю.

Меня не должны забрать.

В этот день все занятия отменили. Нам приказали — именно приказали, не предоставляя выбора, чтобы после завтрака мы все пришли в залу осмотра, одетые в одинаковые белые рубашки — так врачам будет удобнее провести эти свои исследования. Отсутствие каралось. Но это было лучше, чем неожиданное открытие моей тайны.

Я не пошла и на завтрак. Осталась в своей комнате, легла на кровать и укуталась в одеяло, ожидая самого худшего. На мне было все то же ночное платье, волосы спутались — но я сейчас и не старалась выглядеть ухоженной, я старалась стать незаметной.

Главное, слабо улыбалась я, чтобы меня не пришли наказывать в тот момент, когда прилетит Фредерик.

Я слушала, как все идут на завтрак и как возвращаются — где-то в сознании эхом отдавались их громкие голоса. Я слышала, как они осторожно идут на осмотр, уже маленькими компаниями. Но не слышала, как возвращаются обратно.

И из меня постепенно утекали все силы.

Я оставалась на месте, чувствуя себя донельзя плохо. С каждой секундой — все хуже.

Кружилась голова, горели щеки. Я захотела сесть, чтобы взглянуть на себя в зеркало, но, стоило мне чуть сдвинуться с места, как в глазах помутнело и перехватило дыхание. Ломило все тело, и я сжимала слабые кулаки, чтобы хоть немного избавиться от боли.

Это не походило на обычную земную простуду. Это не походило вообще ни на что.

Я чувствовала, как по щекам бегут горячие слезы, и молила только об одном: чтобы Фредерик не появился сейчас, чтобы он не увидел меня слабой.

Все болезни случаются из-за души. Сначала я заболела душой, и теперь эта болезнь перешла на мое тело. Я убивала сама себя: светлая, что приняла темного. Светлая, что предала этим самым собственные принципы.

Но даже тогда я не собиралась каяться. Я знала, что сделала все правильно. Да и, предложи мне сейчас кто-нибудь вернуться назад, чтобы все исправить — я бы не вернулась и не исправила.

Жаль было лишь, что я больше не увижу рассвет.

А потом совсем бесшумно распахнулась дверь, и в нее вошли трое. Я приоткрыла застланные слезами глаза, но смогла различить только белые, будто излучающие сияние, силуэты. Они, безликие, приблизились к моей постели, и я уже успела подумать, что это Высшие судьи пришли, чтобы наказать меня за грехи. За предательство.

Это значило бы, что я уже умерла.

Но они не забирали меня в свою обитель, а продолжали стоять рядом и тихо переговариваться. А потом один из них, самый высокий, осторожно снял с меня одеяло и попытался повернуть мое тело на бок.

Я знала, что им нужно. Попыталась защититься — но еле смогла поднять руку. Захотела прокричать, чтобы они оставили меня в покое, но из горла вырвался только слабый хрип.

Я хотела умереть в одиночестве.

Но потом один из силуэтов, тот самый, поднял меня на руки — касания этих рук на моем горячем теле оставляли ледяные ожоги, и понес к выходу из комнаты, шептал на ухо:

— Айла, Айла, Айла…

Он знал имя, что дали мне здесь, но, признаться честно — я ведь и не слишком его скрывала.

А потом над Академией — так рано — потушили свет, и я тоже потухла: со слезами на глазах, со слабо сжатыми кулаками… — я потухла.

***

Мне казалось, что душа моя отдалилась от тела и сейчас свободно парит, летает над Академией, заглядываясь на далекие рассветы. Я чувствовала себя так легко, я не зависела от обстоятельств, забыла очередную свою жизнь — и мне это нравилось.

Я решила, что переродилась, что Всевышние избавили меня от мучений, — но потом я открыла глаза и поняла, что лежу на чем-то мягком, надо мной белый потолок, вокруг меня белые стены. Такие тесные. Очередная клетка.

Не знаю, сколько я пролежала так, чувствуя себя скованной, но потом белая же дверь, по этой причине и не замеченная мной прежде, распахнулась.

Но нет, на этот раз я увидела обычного светлого, если светлые вообще могут быть обычными. Это был мужчина сорока земных лет с белоснежными волосами и пронзительными глазами цвета лазури, с накинутым на плечи широким халатом. Он приблизился ко мне и с улыбкой произнес:

— С пробуждением вас, Айла.

И я узнала это «Айла» — я слышала его прежде, ещё до того, как оказалась здесь.

— Выходит, я не умерла? — уточнила слабо.

— Что же, что же, — светлый качнул головой. — Вы живы и до сих пор с нами.

— Но я смертельно больна?

Он улыбнулся ещё шире и покачал головой:

— Нет, дорогая Айла. Вы относительно здоровы — этой болезнью болеет каждый светлый — и, более того, у вас теперь растут крылья.

Я побледнела, может, даже слившись цветом со стеной. Интересно, светлый принял это за удивление? В любом случае, он продолжил:

— Лихорадка, которую вам пришлось пережить, произошла именно из-за этого. Когда вы лежали в постели, они прорезались через вашу спину.

— Но…

И я замолчала. Я не могла признаться в том, что крылья начали расти у меня прежде.

— Вы что-то хотели спросить, Айла?

— Да, — отозвалась я. — Почему они… И…

— Почему вам пришлось пережить такую боль? — по-своему понял все врач. — Тут все тоже довольно просто: ее переживает каждый, дорогая. Но обычно мы ее смягчаем, потому что берем такого светлого под контроль. Ваш же случай, Айла, можно назвать если не уникальным, то довольно редким: крылья появились совершенно неожиданно — мы не смогли это спрогнозировать, хотя обычно таких промахов не совершаем.

Я отвернулась от светлого и уперлась взглядом в белую стену передо мной.

— Вы не рады, Айла? — прозвучал вопрос.

— Я не верю, — призналась я.

Светлый рассмеялся, приблизился ко мне и сел рядом, осторожно взял меня за ладонь своими холодными руками, и я вновь взглянула на него. Вблизи глаза его казались ещё более волшебными.

Но я предпочитала иную, черную, магию. И другие, горячие руки.

— Можете называть меня Альпином, — представился светлый.

— Зачем мне вас называть? — поинтересовалась я.

— Хотя бы потому, что это было бы нечестно: я знаю ваше имя, Айла, а вы до этого момента не знали моего. К тому же, вместе нам придется провести ещё порядочное количество времени.

— Вы забираете меня к себе? — поняла все я.

— Верно, — Альпин кивнул. — Нам ведь нужно наблюдать, как растут ваши крылья.

— Верно, — эхом повторила я.

Внутри звучало одно-единственное слово: «Напрасно». Все — напрасно. Все мои ухищрения, моя боль и надежда моя.

Напрасно.

Альпин коснулся губами тыльной стороны моего запястья, оставляя на ней ледяную метку, которую уже никто и никогда не сможет стереть. А потом ушел, пообещав мне, что скоро заглянет вновь и тогда же произведет некоторые действия, чтобы больше узнать о моем состоянии.

Кажется, я хотела кивнуть, но не смогла.

Наконец-таки оставшись одна, я слабо улыбнулась — они не узнали, что мои крылья не начали расти прежде, и я не собиралась этого сообщать.

Я ещё некоторое время пролежала без движения, а потом наконец поняла, почему я не почувствовала боли той ночью, когда у меня действительно начали расти крылья.

Любовь — лучшее обезболивающее.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 Следующая ⇒