Глава XVIII

Поездка в Декейтер. — Необыкновенные приключения

8-го апреля генерал Митчелл приказал мне съездить к Декейтеру — чтобы узнать, что там происходить, а заодно — если получится — уничтожить железнодорожный мост. Я выступил в сторону Шелбивилля, на своем старом и любимом Панче — до зубов вооруженный и снабженный большим количеством скипидара и спичек, чтобы успешно выполнить это задание. «Олд Старри» — как ласково мы называли генерала Митчелла — в пух и прах разнес меня сегодня утром за медлительность, и это был единственный раз, когда я видел его в плохом настроении. Накануне он выделил мне прекрасную лошадь, и я сказал ему, что проверю, годится ли она для такой поездки. И, поскольку, выяснилось, что нет, мне пришлось взять своего старого Панча.

Этот конь, в силу своих заслуг, достоин особого упоминания, и поэтому я расскажу вам о нем. Он был коричневым испанцем, 15-ти хэндов[21] высотой, с черными ногами, гривой и хвостом. Особой красотой он не отличался, тем не менее, был большим и сильным, обладал хорошим и ритмичным шагом, а также скороходностью. Я привел его в Кэмп-Гарли и обучил его всему, что мне требовалось от него для решения моей задачи.

Ночь настигла меня в окрестностях Фейетвилля, в графстве Линкольн, штат Кентукки, я сошел с дороги и заночевал в лесу. Это было в субботу, а утром в воскресенье я поехал в город. Граждане были поражены, увидев одинокого человека в полном мундире янки — синей куртке, синей рубахе и синих штанах — с полной экипировкой янки, и безрассудностью в том числе. Вокруг меня собралась огромная толпа, мне показалось, что люди считают меня сумасшедшим, но потом, провожая меня до отеля и убедившись в моей полной адекватности и разумности, они изменили свое мнение и решили, что я являюсь одним из их специально переодевшихся сограждан. Видя, что с моей стороны будет правильнее всего поддержать эту их веру, я заказал завтрак, затем, побывав на конюшне, проследил за кормлением моего скакуна, после чего отправился в свою комнату. На тротуаре собралось около трехсот человек — они хотели узнать, что означает мое столь странное появление и свежие новости, они с интересом наблюдали за мной. Я чувствовал, что я играю в очень тонкую и опасную для моей шеи игру. Если бы они знали, кто я на самом деле, они бы с радостью повесили меня на ближайшем дереве. Они поинтересовались, как меня зовут — я ответил, а потом моим полком — и я с большой важностью сказал:

— 4-й Огайский кавалерийский.

— Имя вашего полковника? — спросил один из них.

— Полковник Джон Кеннетт, — медленно ответил я.

— А ваш капитан? — спросил другой.

— Капитан О. П. Роби, — ответил я ему.

— Где ваша команда? — спросил тот, кто казался главным из них.

— В Шелбивилле.

— Что ж, — продолжал он, — если ваша команда там, что что вы здесь делаете?

— Ну, как же, сэр, — ответил я, — если вы хотите это знать, я пришел, чтобы потребовать сдачу этого города.

— Так, так, — ответил он. — Прекрасно. Послать одного человека для взятия города.

Им очень понравилась эта шутка.

После этого они очень поумнели, я услышал, как по толпе пронеслось шепотом, что я являюсь одним из людей Моргана. Это утверждение, проходя через толпу, я слышал постоянно. Один джентльмен подошел ко мне и попросил меня передать ему для осмотра мой револьвер, что я и сделал после удаления курка, но в то же время я вытащил другой, поднял его и держал в своей руке до тех пор, пока мне не вернули первый. После недолгого осмотра дрожащая рука вернула его мне — я восстановил курок и спрятал его.

В этот момент меня позвали завтракать, люди последовали за мной и, рассевшись за столами, внимательно следили за всем происходящим. Я уселся рядом с очень приятным внешне человеком, в красивом мундире, украшенном тремя звездами полковника мятежников. Положив мой готовый в применению в любой момент, и с взведенным курком, карабин на колени, я положил свой устрашающего вида нож с одной стороны, а револьверы с другой, после чего с аппетитом принялся за свой завтрак, при этом внимательно наблюдая за полковником. Он раза три глянул на меня, а затем, резко вскочив и выйдя из-за стола, скрылся в толпе — больше я его не видел. Спустя несколько минут я услышал, как стоящие на тротуаре люди громко и со смехом кого-то обсуждают.

Затем, утолив свой голод — впервые с тех пор, как я покинул лагерь, — я снова вышел к людям, позвал мэра, чтобы сообщить ему о своем требовании сдать город. Зеваки расхохотались и отправили кого-то за мэром, так как в тот момент его там не было. Затем посыпался целый дождь шуток о наших канонерках, они утверждали, что без них янки вообще сражаться не умеют. Я же отвечал им, что генерал Митчелл с большим успехом протащил свои канонерки по земле и очень эффективно использовал их у Боулинг-Грин. Один из мужчин сказал:

— Если ты покажешь нам один из фокусов янки, тогда мы тебе поверим.

— Джентльмены, — сказал я, — я сделаю все возможное, чтобы перед моим уходом вы в этом убедились.

— Куда вы идете? — спросил один.

— Дальше и дальше, — ответил я.

— Послушайте, же, — настаивал другой, — вы же наверняка знаете, где сейчас капитан.

— Какой капитан? — поинтересовался я.

— Как какой? Капитан Морган, конечно.

— Джентльмены, — медленно и четко сказал я, — вы обратились не по адресу. Я принадлежу к 4-му Огайскому кавалерийскому.

В ответ на мое нелепое утверждение они расхохотались.

Потом привели мою лошадь, и, поскольку, все присутствующие были в хорошем настроении, я счел, что сейчас самое время уйти, поэтому я вскочил в седло и галопом помчался в Хантсвилл. Один из людей прокричал мне:

— Постой, ты же еще не показал нам фокус янки!

— Ничего, успеется, — сказал я, повернувшись в седле, чтобы видеть их, — я еще пока здесь, и времени навалом.

Примерно в пяти милях от Фейетвилля есть одно очень известное нагорье — Уэллс-Хилл, а на его вершине — перекресток — налево дорога ведет прямо на юг в Хантсвилл, а направо — в Афины и Декейтер. Я уже почти собрался ехать именно по ней, как осмотрев еще одну дорогу — Мередиан-Роуд, я обнаружил на ней медленно ползущий в гору обоз. Я наблюдал за ним, пока не убедился, что он не охраняется, а потом, подъехав к первой повозке, я заставил ее отойти к ограде и остановиться, а затем следующие две — и так близко друг к другу, что получился такой затор, что никто уже больше проехать по дороге не мог. Затем я подскочил к повозке начальника обоза — он шел на некотором расстоянии от его хвоста, и тоже заставил его и его возчиков отогнать его повозку к ограде, а потом еще полностью освободить от мулов все повозки. В них везли кукурузу и другими видами фуража, так что, снаружи ничего не было видно, хотя возчики сообщили мне, что в этих повозках полно бекона.

После того, как я удовлетворил свое любопытство, я достал целую связку спичек и поджег фураж каждой из этих старомодных и вычурных повозок «конестога»[22], каждая из которых была загружена 4000-ми фунтами бекона.

Оружие обозных лежало в повозках, и ни у кого из них не было ничего, кроме их главного, у которого под пальто скрывалось нечто похожее на револьвер, и, поскольку у него имелся пояс, вполне вероятно, что так оно и было. У некоторых из возчиков тоже были револьверы, так, как я видел три или четыре, но я был готов выстрелить прежде, чем они смогли бы оправиться от удивления, ведь противостоять им было бы большой глупостью, так как я, несомненно был бы убит первым из них, кто успел навести на меня дуло. Я не пытался захватить их спрятанное оружие, так как не хотел ни на секунду терять свое преимущественное положение над ними. В фургонах сгорел весь их арсенал — двуствольный дробовик и еще два довольно старых ружья.

Когда вспыхнуло пламя, на сцене появилось несколько других людей, но вместе с начальником обоза и возчиками я и их тоже отогнал к ограде. Как только повозки начали рассыпаться, и я убедился, что ничего спасти нельзя, я приказал возчикам оседлать мулов, а начальника обоза — его лошадь, я выгнал их на Фейеттвилльскую дорогу, а потом объявил им, что сейчас я буду считать до ста, и что если к тому времени они не исчезнут с глаз моих, я пристрелю любого, кто окажется в пределах досягаемости моего оружия. Затем я начал считать — «один», «два», «три», etc., — очень четко и медленно, а они, тем временем, отчаянно пришпоривая лошадей, мчались вперед, и очень скоро, уже будучи далеко от меня, неслись по холмам в Фейетвилль, чтобы рассказать его жителям, как пошутил с ними янки.

Я повернул в сторону Декейтера, но в то же время, спрашивал о дороге в Афины, словно и вправду собирался именно туда. Вновь проезжая вдоль вереницы пылающих фургонов, я сказал зевакам, что, если они не исчезнут, я всех их перестреляю, после чего, словно стайка испуганных скворцов, они разбежались кто куда.

Примерно в десяти милях дальше по дороге, я услышал глубокий и зычный голос распекавшего свою грешную паству проповедника. Очевидно, он очень верил в то, что нечестивых постигнет страшное и бесконечно долгое наказание, судя по тому, как он красочно и подробно расписывал своим слушателям, какой ужас ждет несчастного грешника в аду, сравнивая его положение с положением богача, который, как он утверждал, тоже грешил на земле и, в конце концов, попал в ад, где он ощутил сильное желание посетить Авраама в его новой обители, добавив, что желание несчастного богача не может быть реализовано по какой-то географической причине — что-то топографическое, — полагаю, пропасть поперек пути. Его красноречие достигло апогея, и он, вероятно, пошел бы еще дальше, и слушатели его почти задыхались от охватившего их внимания, когда мне подумалось, что в церкви могут быть и солдаты, так что мне стоит прежде всего позаботиться о них — в противном случае, они могут причинить мне немало неприятностей. Подъехав к церкви, я заставил лошадь лишь на полкорпуса войти в нее, чтобы иметь возможность видеть всех, кто там находился. Грохот подков, стукнувших о церковный пол, потряс храм, люди были поражены, увидев такого дерзкого и вооруженного солдата, осмелившегося на коне въехать в дом Божий. Я спросил у проповедника, есть ли здесь конфедераты. Священник стоял с поднятой рукой, поскольку он собирался жестом подчеркнуть какой-то момент из вышесказанного — истинное воплощение самой искренности, и выглядел он так, словно абсолютно верил каждому своему сказанному слову. Но как только он увидел меня, его рука упала, он казался очень испуганным, как будто тот самый дьявол, которого он так живо описал, самолично предстал перед ним. Он еле держался на ногах от страха и, опершись на тяжелую и массивную кафедру, мельком взглянул на заднюю дверь, а затем пробормотал: «Нет, нет, я уверен в этом, сэр». Но я видел нескольких мятежников, как раз там, куда глянул проповедник. Я моментально выехал наружу и подскакал к углу сложенного из бревен храма, как раз вовремя, чтобы заметить как в кустарнике, росшем по ту сторону здания, скрылись четыре человека. Стрелять по ним не имело смысла, и, не желая без веской военной необходимости нарушать ход богослужения, я продолжил свой путь, страстно желая, чтобы священник помолился за Президента Соединенных Штатов. В прессе мятежников сообщалось об этом инциденте, но их ложь состояла в том, что они утверждали, будто я пытался заставить проповедника выпить виски, ведь у меня не было ни капли, и я даже самого себя никак благословить не мог.

Вскоре я повстречался с двумя солдатами — они неторопливо ехали на службу в церковь. Я остановил их, потребовал назвать свои имена, названия полков и рот, и сообщил им, что теперь они военнопленные, и что я солдат федеральной армии, но поскольку до расположений наших войск слишком далеко, мне не остается ничего другого, кроме как — увы! — расстрелять их. Они умоляли меня о пощаде и честью клялись, что если я не убью их, они беспрекословно пойдут со мной. В течение нескольких минут я притворялся, что очень глубоко размышляю над создавшимся положением, а потом сказал им, что если они дадут присягу верности Соединенным Штатам, я отпущу их, и они с радостью согласились с этим.

Я поднял правую руку и снял кепи, они, подражая мне, тоже обнажили головы и подняли руки, и так же торжественно, как это бывает на церемонии в корт-хаусе, ждали, когда я начну произносить слова «присяги». Тем не менее, моя шутка зашла слишком далеко, и я не желал быть обвиненным в богохульстве, требуя от них того, на что я не имел никакого права. Я сказал им, что я поверю их честному слову, а кроме того, их обещанию никоим образом не пытаться преследовать меня, или кому-либо сообщать о том, где они видели меня, а потом я сказал им: «Идите с миром».

Потом я встретил пожилого человека — верхом на лошади и одетого в домотканую, орехово-серого цвета рубашку. Высокий, стройный и суровый — классический образец плантатора-сецессиониста. Я остановил его и спросил, как добраться до Камарго, он указал на дорогу, которую сам только что покинул, и сказал мне, что я должен следовать этим путем. Я сообщил ему, что я офицер-конфедерат, и что у меня есть приказ генерала Борегара собрать всех, каких я встречу на своем пути, солдат, и немедленно привести их в Коринф — мы готовились к великой битве с нашим «мерзким врагом» янки, и что крайне необходимо, чтобы каждый из них обязательно стоял на своем месте в наших шеренгах.

— Вы должны, — сказал я, — оказать мне любезность и сослужить вашей стране хорошую службу, назвав мне имена всех тех солдат, которые сейчас, без всякого разрешения, прохлаждаются в своих домах.

— Разумеется, сэр, — ответил он. — Я сделаю это с большим удовольствием, и если бы у меня было время, — добавил он, — я бы поехал с вами и помог бы вам собрать их.

Я вытащил свою записную книжку и записал все названные им имена — с указанием полков и рот, в которых они служили, а также их домашние адреса, а затем попросил его указать мне имена хотя бы некоторых уважаемых граждан, которые смогут оказать мне необходимую поддержку. Он продиктовал мне имена еще полудюжины человек, которые, по его словам, не только помогут мне, но и снабдят именами и других нарушителей военного устава и присяги.

Теперь он тоже захотел задать мне несколько вопросов, но перед этим заявил мне о том, что он является главным судьей графства Линкольн, а сейчас направляется в Фейетвилль, чтобы в понедельник утром участвовать в судебном заседании.

— И много у вас дел, с которыми надо разобраться? — спросил я.

— Да, порядочно, — ответил он.

— И каков их характер — в общем?

— В основном, политические, — сказал он.

Сперва я никак не мог понять, что означают его слова — обвиняемые были юнионистами, которые, будучи верными своим принципам, отказались подчиниться сепаратистам и предпочли скорее быть гонимыми, но не утратившими честь. Затем я решил немного пошутить над стариком, и таким образом, хоть как-нибудь, но помочь несчастным лоялистам. Просто так, хладнокровно, убивать я его не хотел, просто решил для острастки немного напугать его. Указывая туда, где горели груженые беконом повозки и на поднимающийся над ними столб густого дыма, я резко произнес:

— Гляньте-ка туда, старина.

— Боже, всемогущий, что это? — удивленно воскликнул он.

— Это, сэр, — ответил я, — означает, что я — солдат Соединенных Штатов, и я только что сжег там обоз мятежников, а теперь я намерен избавиться еще и от главного судьи графства Линкольн.

Сказав это, я тотчас щелкнул курком своего револьвера.

— Господи, Боже, не убивайте меня, сэр! — жалобно простонал он. — Не убивайте меня!

— Послушай, старик, — жестко сказал я, — как ты считаешь, если я позволю тебе жить, ты хоть раз побеспокоишь живущих в этом графстве юнионистов?

— О, нет, нет, никогда, никогда!

— И не будешь их судить? — спросил я.

— Нет, нет, правда, я не буду, — торжественно сказал он. — Я лишь хотел соблюсти закон… — снова заныл он, но я прервал его:

— Не говори мне о законах, ты, старый негодяй, или я сейчас же пристрелю тебя.

— А теперь слушай меня, — продолжал я, — я дам тебе шанс сохранить свою жизнь. Вот дорога, и она прямая. Я буду считать до ста пятидесяти, и если за это время ты не исчезнешь, я убью тебя, это уж как пить дать, будь уверен.

Я закончил свою речь и приступил к счету, и вскоре, умчавшись как стрела, он исчез в поднятом копытами его лошади густом облаке пыли.

Вернувшись на Афинскую дорогу, я быстро поскакал по ней, миновал несколько домов, а затем, достигнув обрамленной деревьями небольшой и мелкой речушки, потом повернул, и таким образом, то место, где я сошел с дороги, найти я уже не мог. Я шел по дороге до самой темноты и встретился с одним пожилым человеком, который совсем недавно был на Афинской дороге и который сообщил мне, что видел двенадцать конников из Теннессийского волонтерского кавалерийского, и еще пятнадцать местных жителей, искавших человека, «который беспокоил людей штата». Он сказал, что я точно соответствую описанию, и что он абсолютно уверен, что я и есть тот самый человек.

— Вам бы лучше спрятаться где-то до наступления темноты, — так посоветовал он мне, — поскольку, везде, где они побывали, люди уже настороже.

Я понял, что он человек Союза, поэтому я сказал ему, что, если я буду продолжать ездить, они будут лучше видеть и слышать меня, и, возможно, это даст им шанс напасть на меня. Затем я сказал ему, что мне нужно такое укромное место, где я мог бы оставить своего коня, и где бы за ним кто-нибудь присматривал, пока я не вернусь за ним, после чего он рассказал мне об одном верном юнионисте, который живет в лесу, откуда очень далеко до любой дороги, и посоветовал мне оставить мою лошадь у него — он объяснил мне как добраться туда, что мне и удалось вполне благополучно сделать.

Оставив у этого человека свою лошадь, я пешком, через лес, пошел к Декейтеру — направление я определял по солнцу. Ночь настигла меня в лесу, недалеко от городка Мэдисон, расположенного у железной дороги между Хантсвиллем и Декейтером. Я пытался идти ночью, но тут разразился страшный ливень, да и темно было так, что я не мог понять, куда идти. Окончательно вымотавшись, я крепко заснул — моей кроватью была голая земля, а одеялом — резиновая тальма[23].

Я проснулся очень рано и обнаружил, что лежу в небольшой ложбинке — постепенно наполняя ее, дождевая вода окружила меня со всех сторон, пока я не оказался на 4-х дюймовой глубине. Я промерз, насквозь промок, а есть хотел, как голодный волк. Затем, придерживаясь железнодорожной колеи, я прошел через Мэдисон как раз тогда, когда его улицы начали наполняться людьми, я видел, как в такой ранний час четверо или пятеро солдат-мятежников шли за своей утренней выпивкой в местный салун. Я понял, что безопаснее всего двигаться вдоль железной дороги, поскольку рядом с ней никто не жил, и так я шел до тех пор, пока не добрался до Мурсвилля, где я остановился в доме одного человека позавтракать, а точнее — поужинать, поскольку уже было около десяти часов. Он принял меня за переодетого мятежника, которого прислали, чтобы проверить твердость его убеждений. Он назвался Портером Биббом, а я — Гейбом Фитцхью. Я пытался разговорить его, а он — меня. Мы потратили около двух часов, мороча головы и пытаясь понять взгляды друг друга, но, оба потерпели крах, и в тот момент, когда мы оплакивали погибшего у Шайло А. Сиднея Джонсона, к нам пришел сержант квартирмейстера, который, как я выяснил, принадлежал к возглавляемому Янгом 2-му Теннессийскому кавалерийскому, и что он охранял тот самый мост, который мне следовало осмотреть. Я вступил с ним в разговор и сказал ему, что 8-й Техасский — рейнджеры Уортона — это мой полк. Они ни в чем не подозревали меня, и я уверен, что они никогда прежде не видели ни одного янки.

Моим первым делом было добиться их доверия — а потом — склонить их к разговору о мосте. У меня все получилось — они абсолютно не подозревали, кем я был на самом деле. Они подробно рассказали мне об этом мосте, его укреплениях и о том, каким образом их соорудили из тюков хлопка, и кроме того, сержант рассказал мне, как их испытали на прочность.

— Мы взяли шестифунтовую пушку, — так рассказывал он, — поставили ее в трехстах ярдах от укрепления, зарядили ее большим количеством пороха и цельным ядром, а затем установив дуло на высоте человеческой груди, выстрелили. Ядро пробило первую стену, пошло вниз, чиркнуло по земле, потом взмыло вверх, на мелкие клочья разорвало самый верхний тюк, затем снова пошло вниз, ударилось о воду в самой середине реки, взлетело вверх и врезалось в стоявший на противоположном берегу реки дом — насквозь прошило его и закончило свой путь на земле рядом с ним.

— Почему же офицеры не сделали это укрепление попрочнее? — спросил я.

— Ну, — сказал он, — меня это тоже заинтересовало, но полковник заявил, что оно не предназначено ни для того, чтобы держать осаду, ни для того, чтобы отразить артиллерию, а лишь как заслон от кавалерии янки, и что 4-й Огайский рыскает повсюду, и никто не знает, когда он здесь появится. Но пусть они только сунутся, мы готовы к встрече с ними.

Он был настолько откровенен, что даже нарисовал все эти укрепления на полу. Потом в комнату вошел капитан, который, я полагаю, был родственником Бибба. Он был очень любознателен и хотел узнать обо мне абсолютно все, добавив, что он надеется, что я не обижусь на него, поскольку эти «времена сейчас такие».

— Никоим образом, сэр, — таков был мой ответ, — ведь честному человеку нечего бояться, не так ли?

— Я не ошибаюсь, это мундир янки? — спросил он.

— Да.

— И почему вы его носите? — продолжал он.

— Потому, — отвечал я, — что там, где я был, другой носить было бы небезопасно.

— Где это? — полюбопытствовал он.

— У Шелбивилля.

— Как же вы попали сюда? И почему вы не своей командой? — был его следующий вопрос.

— При отступлении от Нэшвилла, я остался в одном доме, — спокойно сказал я, — Я не мог идти со всеми.

— Чей это был дом? — продолжал он.

— Человека по имени Батлер.

— Где же ваша лошадь? — полюбопытствовал он.

— Отдал товарищу, — сказал я, — потому что я боялся, что больше никогда не смогу ездить верхом.

— А куда сейчас идете?

— В свой полк.

— Какой полк?

— Рейнджеры Уортона.

— Как зовут вашего капитана? — поинтересовался он.

— Капитан Кук, — ответил я.

— А где вы жили в Техасе?

— В Вако, на Бразос-Ривер.

— Вот как! Я бывал там, а вы знаете доктора Тинсли?

— Да, сэр, — сказал я. — Он председатель комитета по бдительности графства Мак — Леннан.

Затем он задал мне кучу вопросов о графстве и его жителях и, наконец, полностью убедился в том, что со мной все в порядке, и что я хороший солдат. Затем он ушел, а спустя несколько минут за ним последовали закончившие свои дела капрал и сержант. Бибб сказал мне, что обед уже ждет нас, и ему все время казалось, что эти люди никогда не уйдут.

— И, тем не менее, — сказал он, — я бы никогда не пригласил их за стол, даже если бы они пробыли тут до утра.

Не сомневайтесь, читатель, я воздал должное этой сытной и обильной трапезе, ведь я не ел с тех пор, как покинул Фейетвилль в воскресенье утром, а сейчас был понедельник. После обеда я отправился в Декейтер, все еще следуя вдоль железной дороги. От встречавшихся по дороге домов — чтобы не быть замеченным — я держался как можно дальше, а когда появлялся поезд, я останавливался и ждал до тех пор, пока он не проедет, чтобы у его пассажиров не было никакой возможности ни остановить поезд, ни выстрелить в меня, ни сделать что-либо еще иное. Недалеко от первого железнодорожного моста, у болот возле станции И., я нашел лагерь 2-го Теннессийского. Я спокойно вошел в него и спросил полковника Янга, но мне сказали, что он сейчас за рекой, у Декейтера.

— Вы хотите его увидеть, сэр? — спросил майор.

— Да, сэр, — ответил я, — но я могу прийти снова, когда, как вы думаете, он вернется?

— Сегодня вечером, около десяти часов, — ответил майор.

— Тогда я зайду завтра утром, — сказал я, и уже собрался уходить.

В этот момент майор вдруг страшно разволновался, видимо, усомнившись во мне, но я сказал ему, что я собираюсь вернуться в свой, расквартированный в Коринфе, полк. Эти слова успокоили его, и он вошел в свою палатку, но внезапно, какой-то солдат крикнул мне:

— Эй, ты, почему ты в форме янки?

— Потому что я всегда люблю носить лучшее, что я могу достать, — ответил я и пошел дальше.

Остановить меня никто не пытался, но некоторые задавали мне вопросы. Уже на выходе из лагеря, кто-то окликнул меня и пожелал узнать, куда я иду. Я сказал ему на стоявший вдалеке дом и сказал, что я намерен переночевать там.

— Тебе лучше остаться с нами, — сказал он. — С нами тебе будет куда веселей.

— Нет, спасибо, — ответил я. — В последнее время я плохо себя чувствую, и когда есть возможность, всегда предпочитаю спать в доме.

— Что ж, тут вы, конечно, правы, сэр, — ответил он. — Если б мог, и сам поступил точно так же.

Я сказал хозяйке этого дома, что я заболел, и хотел бы немного полежать, и она позволила мне прилечь на стоявшую у очага кровать, я поспал немного, но когда в комнату вошли двое, сразу проснулся. Абсолютно не шевелясь, я незаметно рассматривал их, так как они еще меня не видели — будучи полностью накрытым одеялом, я притворялся, что крепко сплю. Они спрашивали обо мне и говорили, что они хотят побеседовать со мной. Женщина им указала на меня и ответила им, что я и есть тот солдат, который только что остановился у нее, и спросила, тот ли я человек, которого они ищут.

Они сказали, что, думают, что да, а потом спросили у нее: «Как я представился? », и она в общих чертах пересказала им ту историю, которую я поведал ей ранее. Один из них хотел немедленно разбудить меня, но другой сказал, что, пока они согреются, мне можно позволить немного поспать. Первый же, однако, не смог удержаться — он подошел, грубо потряс меня и сказал:

— Вставай, солдат, мы хотим поговорить с тобой.

В конце концов, я проснулся, и, не пытаясь встать, весьма недовольным от их вторжения тоном, спросил их, чего им надо. Они начали расспрашивать меня о том, кто я, куда направляюсь, из какого я полка, и так далее, на все эти вопросы я ответил быстро и осторожно. Немного помолчав, один подмигнул другому, а тот кивнул в ответ. Затем обращаясь ко мне, он сказал:

— Что ж, приятель, мы хотим, чтобы ты вместе с нами пошел в лагерь.

— Я уже был в вашем лагере, — сказал я, — и пришел сюда, чтобы переночевать здесь.

— И все-таки, — сказал он, — мы хотим, чтобы ты пошел с нами.

— Сегодня я туда не собираюсь, — ответил я.

— Нет, — продолжал он, — я думаю, тебе все же придется пойти.

Револьверов в их руках не было, и, не дав им времени на то, чтобы взять их, я — под одеялом — схватил свои, а затем, готовый стрелять, спрыгнул с кровати.

— А сейчас, — сказал я, — вон из этого дома и побыстрее, или я застрелю вас.

Они сразу же начали извиняться за свое поведение, но я прервал их:

— Я думал, вы джентльмены, — гневно сказал я, — а вы так своей возмутительной наглостью оскорбили меня, и поэтому я хочу, чтобы вы ушли. Я никому не позволяю вмешиваться в свои дела.

Они видели, что без риска получить пулю, они не смогут воспользоваться своим оружием, и поэтому им пришлось покинуть дом. Хорошо понимая, что они отправятся в лагерь и приведут сюда еще больше людей, я поразмышлял о том, как мне дальше действовать. Ясно было только одно — я не мог сейчас идти к мосту, поскольку он очень хорошо охранялся, поэтому, когда подали ужин и я сел за стол, я убедил людей, что ничуть не расстроен случившимся — все это время я думал, как бы снова ущучить мятежников. Я тщательно подсчитал, сколько нужно им времени, чтобы добраться до лагеря, собрать людей и вернуться обратно. После ужина, на мгновение задержавшись в дверях, я сказал хозяйке, что, мне, наверное, стоит съездить в лагерь и повидаться с этими парнями, ведь я не знал, все ли с ними в порядке, и что они без сомнения могли подумать, что я весьма подозрительная личность. Хозяйка одобрила мой план, а потом я отправился в путь — вышел к широкому пшеничному полю, а потом пошел в обход его, чтобы по найденной тропинке преодолеть болото, выйти к реке, там раздобыть лодку, а потом, двигаясь вниз по течению, проплыть под мостом.

Но план мой рухнул, и, зная, что у меня не было ни секунды лишнего времени, я решил вернуться и найти своих. Я держал свой курс по звездам и шел таким образом до глубокой ночи, когда услышал за своей спиной громкий собачий лай. Я остановился и прислушался к нему — лай снова повторился, потом еще несколько раз, а затем вдруг он усилился — собак стало намного больше. Постояв и послушав, я понял, что они идут за мной. Как раз рядом со мной находилась довольно густая роща — я со всех ног понесся к ней, но вдруг, уже в нескольких шагах от нее, я, к своей великой радости, обнаружил, что я по грудь погрузился в довольно-таки глубокую речушку.

Теперь я точно знал, чтобы сумею замести свой след — выйдя на противоположный берег, попал в не очень глубокое, но очень мрачное и значительное своими размерами болото. Около часа я шел, ориентируясь только по звездам, но вскоре небо затянуло тучами, и стало так темно, что я уже вообще ничего не видел.

Я, тем не менее, шел до тех пор, пока так не вымотался, что отдых стал просто необходимостью — но болото никак не заканчивалось, и вода доходила мне до талии. Я едва не падал от усталости, когда совершенно неожиданно, обнаружил нечто светлое на фоне темной воды этого болота. Старая поговорка о том, что «тонущий хватается и за соломинку» в моем случае была как никогда верна. Я ускорил шаг и обнаружил, что это штабель новых рельсов — он на 5 дюймов возвышался над водой. Я взобрался на него, улегся, и вскоре крепко заснул. Иногда я слышал лай собак, и я так был поражен этим, потому что думал, что, должно быть, прошел десять или двенадцать миль.

На следующее утро я проснулся полумертвым от холода. Я замерз так, что еле смог встать. Я вошел в воду, которая, по этой причине показалась мне довольно теплой, и шел по ней почти полчаса, а потом, уже оказавшись на сухой земле, на задворках какой-то плантации, я глядя на поле, увидел, что как раз в тот момент, негры шли на работу. Я сразу же проскользнул к их бараку, и подойдя к их седовласому патриарху, сообщил ему, что я солдат янки и нуждаюсь в его помощи, а он ответил, что все, что он сможет сделать, будет сделано охотно и быстро. Я сказал ему, что очень хочу есть — он ушел, и вскоре вернулся с лепешкой и очень большим куском ветчины — он отдал их мне, сказав, что он рад возможности сделать что-то для «его людей», при этом добавив:

— Масса, я называю вас «нашими людьми» — «Божьими людьми» — потому что я знаю, что вы хотите освободить бедных черных людей и не хотите, чтобы их сломили, и, мучая их, словно зверей бессловесных, навсегда сделали рабами. Бог позаботится о своих солдатах — такова Его воля — а тех, что убили, он введет в Дом Славы. Хвала Господу за милость его, день освобождения близок, и тогда бедный черный человек скажет, подняв голову: «Я не зверь, я — человек! » Благодарю Тебя, Господь за то, что храбрые северные солдаты сражаются за то, что и мы станем такими же свободными, как и другие люди, и пусть Господь благословит и вас, сын мой, и я надеюсь, вы целым и невредимым вернетесь к своим людям, и ни один волос не падет с вашей головы!

Если бы я и дальше слушал его, я б, наверняка заплакал, так чувственно, и так глубоко искренне говорил этот старик. Но поскольку, мне следовало поторапливаться, на этом месте я прервал его, и в обществе молодого негра, который должен был показать мне путь через еще одно болото, я перепрыгнул через забор и вскоре скрылся в кустах.

При расставании со стариком, он спросил мое имя и полк, и последние слова, которые я слышал от него в тот момент, когда я возобновил свое путешествие, были такие:

— Святой Иаков будет молиться Господу за вас этой ночью, пусть Господь всегда оберегает вас!

Мой гид, похоже, чувствовал себя на болоте, как у себя дома — три мили мы шли по выложенным цепочкой бревнам, оказавшимся здесь словно случайно, а не намеренно, так что потом мы вышли на твердую землю даже не замочив ног. Теперь я пробрался через огромный, простиравшийся на всем пространстве между Афинами и Фейетвиллем лес, до стоявшей у дороги в Хантсвилл мельницы, и в 17-ти милях к северу от этого города, я обнаружил там нашу армию, которая прибыла туда накануне ночью.

Все лошади, что были в этих местах, были захвачены нашими людьми, я бы и сам поступил так, чтобы догнать свою команду. Тем не менее, мне пришлось идти пешком до Меридианвилля, где мне очень посчастливилось — я встретил ехавшего на маленькой повозке негра — очень хорошая лошадь была впряжена в нее, и я сразу же решил взять ее и таким образом наверстать упущенное время.

Я, конечно, прятался, пока он не приблизился ко мне, а после того, как я остановил его, я прыгнул в его повозку и умчался — не только с его лошадью, но и с самим негром, его багажом и его повозкой — все упомянутое поступило на службу Соединенным Штатам.

Я гнал изо всех сил, и прибыл в Хантсвилл как раз в тот момент, когда люди ставили палатки штаба. Я сообщил им, какова ситуация на обоих берегах реки до самой Таскамбии, и что там нет мятежников — лишь 2-й Теннессийский и 1-й Луизианский — оба кавалерийские — полки. Но мне не удалось добраться до моста, и узнать о том, что мятежники уже просмолили его, и что этот сосновый мост в любой момент мог быть легко уничтожен.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒