АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА 2 страница

Чего на самом деле боюсь – так это снисходительной брезгливой жалости. Поэтому и дерусь всегда до конца. А чего драться-то бояться?! Физической боли? Вот уж ерунда полнейшая! Физическая боль – это физическое ощущение. Оно помогает тянуть ниточку сознания, с которой порой очень сложно бывает. Хотя и тут, может быть, я в чём-то не совсем себя понимаю. Несомненно одно – я дерусь и с поля боя никогда не бежал и не убегу.

***

Моего прадеда тоже зовут Максим Матвеевич. И его прадеда так звали. Вообще в нашем роду старшего сына называют по очереди Михаилом, Матвеем, Максимом. А не старшего – того без очереди, но из этого же списка. Дочерей же – тоже на букву «М». Да, уж тут простору побольше… Марии, Марины, Маргариты, Майи и Марты – это на сегодняшний день. В начале двадцатого века была, говорят, Матрёна. Мою сестрёнку Майю все, даже родители, Мишкой зовут. Майка, Майк, Мишка – цепочка достаточно простая. Да и характер вполне мальчишеский – в тринадцать лет если девчонка не кривляется – уже за это одно уважать её можно. Хотя вообще-то не она одна такая – вон та же Надька тоже. Да только Надька женственная. Да у Мишки всё это впереди ещё.

Но я же – про прадеда моего прадеда. То есть про свою позапрошлую жизнь. Про «геройскую гибель «Варяга»»… Хотя… А что я могу, что имею право сказать про это?! Это всё там и осталось – в позапрошлой жизни. А я живу и радуюсь жизни – этой.

Только вот бабку Ванду я помню – помню очень явственно и отчётливо, словно это пусть не позавчера, а неделю назад было – когда она ещё никакой не бабкой была, а просто Вандой. Она у меня – у прадеда моего прадеда – в начале тридцатых годов двадцатого века угол на Угольной снимала.

Мой прадед (правнук в некоторой степени, только кроме отца этого никто не знает, моё счастье, что отец понимает и верит) до сих пор на Угольной живёт. Старик уже, конечно, но он там единственный поселился в тридцать четвёртом, когда его прадед (я! ) один остался – я так и не понял, что тогда с Вандой случилось. Вроде бы бабка говорит, что так там и жила ещё долго, детей и племянницу растила. А я не помню ничего. Но мой нынешний прадед точно в тридцать четвёртом там поселился, семнадцать лет ему было. Сейчас, стало быть, восемьдесят шесть. Старик, конечно, но держится. И ни к нам, ни к дяде Мише, ни к другому дяде Мише, ни к тёте Маше перебираться не соглашается, отказывается наотрез. Это вот тут только четверо внуков, а есть и в других городах – а всё равно с Угольной своей никуда. Вот мы все и ездим к нему. Хотя мне здесь нравится – всё-таки позапрошлая жизнь хоть и страшная была, но в чём-то и счастливая.

Вот и сейчас… Первые числа сентября – это же форменное лето! Небо синющее, на огороде всякая ерунда торчит вроде кукурузных стеблей – и всё, холодок по утрам, солнце глаза режет, такое оно яркое и холодное, и облака – белые, как пена прибоя. И на огороде вкалывать уже не надо (отец смеётся, что у меня вообще на работу – тяжёлая форма аллергии), можно урвать часик-другой, а может, и третий – и на берег. Новые места искать, не найденные ещё ни в позатой, ни в этой жизни. Такие, чтоб ни пляжа не было, ни портовых каких-то служб – туда не пускают, но если берег вообще не в населённом пункте, откуда вообще взяться этим службам портовым? Пляжам, собственно, тоже. Здорово. Только тут, наверно, не природу надо описывать – про тайгу, причём про куда болеё таёжную тайгу, чем та, что в тридцати шагах от жилья, тома написаны – а настроение. Буйный восторг. Потому что на этом маленьком кусочке моря я один. Он мой! Предоплата, самовывоз – как-то так пошутил в прошлом году Женька. Ну да ладно. Ну не положу я его в карман – и что?! Да всё равно он мой. Пусть и ещё чей-то – мне что до этого, если я с этим своим кусочком моря всё равно один на один…

Не один!.. И это не сон – эта черноволосая женщина, отжимающая чёрные эти свои волосы, пока выходит из воды и не смотрит на меня. Не сон – эта хищная, напоказ, красота. Напоказ – но не всем – всем она просто не станет показываться! – а только мне.

Каждое появление, которых уже было много и много – всё же неожиданное, непохожее на другие, в чём-то даже нежданное. Вот думаешь: сейчас точно не может быть чуда – а чудо случается…

В позапрошлой жизни меня звали так же, как и сейчас: Максим Матвеевич. Но в прошлой, в прошлой-то! Действительно ведь Вадим. И ведь действительно человек знает, что он человек. И дерево, если разобраться, знает, что оно дерево. Потому что оно действительно дерево, а не кошка. И человек знает, чувствует, ощущает, как его зовут. Ощущает своё настоящее, истинное имя. И истинная мать посмотрит на ребёнка и поймёт, Иван это или Фёдор, Анна или Тамара. И со мной всё правильно. Бывает же у человека в этой огромной жизни много ролей, много ипостасей и назначений. И я знаю: как ни смешно это по-русски, но я – Максим Чарльз Вадим. А она – моя Татьяна. Моя и только моя.

Мокрые волосы раскиданы по песку, а божественное её тело – есть ли в мире кожа глаже, чем у ведьмы, которая может придумать себе любую – теперь снова, как на залитом водой диване – на песке, залитом водой, становится – навсегда! – достоянием моего четырнадцатилетнего тела. И в этот миг верится мне, что и четырнадцатилетнее оно – навсегда…

***

А после этого её появления осталась кроваво-красная футболка. Типа подарка её мне. Женские штучки – она её на меня после всего натянула – и говорила, что я у неё самый красивый. Я смеялся. Ну, действительно, обычная подростковая внешность с обычными подростковыми дефектами – не лучше и не хуже остальных. Но она что-то говорила о том, что без дефектов – скучно, что её привлекают именно мои какие-то маленькие неправильности. Впрочем, футболку носить я ей обещал не из вежливости, а просто потому, что она мне понравилась. Как и другой её подарок – тоже просто эксклюзивно для меня – ремень с пряжкой в виде рогатого черепа.

Третий подарок обнаружил я уже дома – странным образом в куче дисков оказался тот, которого раньше не было. На нём был записан любимый альбом отца, которого я до сих пор – просто не удалось отцу диск достать, хотя он и очень хотел – не слышал. «La vie immediate»* Александра Градского. С первого прослушивания я заметил про себя, что мощнейший голос Градского специально сделан им таким мерзеньким. А со второго…

Со второго раза я понял, что теперь эта музыка – не только отцова, но и моя – навсегда. Я просто теперь жить буду чуть иначе: раньше без неё жил, а теперь – с ней. Чуть иначе стало уже в ту ночь, когда появилась Татьяна. А вот теперь – ещё.

«Прощай, печаль. И здравствуй, печаль.

Ты вписана в линии потолка,

ты вписана в глаза, которые я люблю.

Ты отнюдь не беда,

ибо самые жалкие в мире уста отмечаешь улыбкой.

Любовь податливых тел. Неотвратимость любви.

--------------------

* «Сама жизнь» (фр. )

Ласка твоя возникает внезапно чудищем бестелесным,

головой удручённой – прекрасная ликом печаль.

Здравствуй, печаль! »

Эти гениальные стихи Поля Элюара стоят эпиграфом к очень для женщины неплохому роману Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть! ». Только не в гениальном переводе Мориса Ваксмахера, как

у Градского, а в другом – слабом и анемичном – Павла Борисова. Это всё переводчик романа начудил.

Но не в этом дело. Просто странно: оригинал стихов на французском языке, а музыка написана к русскому переводу. А для французов, получается, музыка и текст существуют порознь?! Если, конечно, кто-то из них на себе испытал это злое мощное колдовство…

По стилю музыки это к готике никак не относится. А вот по духу… Вот люблю я эти игры со смертью и печалью, игры в смерть и печаль. Хотя бы по форме – просто красиво это. А про музыку… Много что мне нравится – от готики до полнейшего стёба. От «Trä nenvoll» до «Hemorrhage». А про иноё и не знаешь, готика это

или нет. Вот про «Trä nenvoll» говорят: готика, а на самом деле –

просто уже классика. Особенно если с Новосибирским филармоническим симфоническим оркестром.

Но ещё раз говорю: готика для меня не идеология, а эстетика.

***

Ничего кроме отвращения от этого эпизода в душе не осталось. Ни страха, ни желания стать осторожнее, ни…

Только отвращение. Ну, может, стыд немного. Впрочем, нет. Нечего мне стыдиться. Я не струсил, не сдался, значит, всё как было и будет, куда от этого денешься…

А, ну да, ещё синяк под глазом. Стыдно? Да нет же!

Антон кулаками махал меньше других. Аркан вообще только стоял и смотрел. Особенно усердствовали братья Рогозины – близнецы Игорь и Женька. Ну, это всегда. Да Вадик Вишняков. Да ещё кто-то, кого я вообще в первый раз видел. И, надеюсь, в последний. (Мой приятель Женька сказал ещё в прошлом году, что братья и Вишняков замечательные имена поганят – Женька в этом тоже кое-что понимает, знает, что Игорь и Вадим – самые энергетически сильные имена. Тут достаточно на нашего литератора посмотреть – на Вадима Игоревича. Именно ещё поэтому я сам в этой жизни, в этом слое сознания не могу быть Вадимом. Потому что уж быть Вадимом – так настоящим, не таким, как Вишняков. А двух настоящих для такого тесного круга общения многовато будет. А насчёт Женьки Женьке просто за себя обидно, что его тёзка – такой паразит. )

Не отступятся. Просто за то, что не такой, как они. Что по понятиям не живу, жить не собираюсь и не стану никогда.

Просто эпизод… Один из многих.

Очки поправил и дальше пошёл.

Не о чем тут думать. И вспоминать не о чем.

***

Я шёл домой. Всё было вполне нормально.

И вдруг голова резко закружилась.

Может, я и упал бы, настолько силы оставили, настолько действительно сильно голова закружилась, но меня – прямо здесь, в городе, на улице, в паре шагов от дома – подхватили руки Татьяны.

Я положил голову ей на плечо – просто нежность, просто приятно, просто мы вместе. Вот минутку постоим так – и пойдём ко мне. И дома нет никого – все опять к прадеду на Угольную уехали, пока погода позволяет. Мишке разрешают школу прогуливать, мне почему-то нет.

Мы поднялись в квартиру. Казалось, сейчас будет буйный и нежный секс.

Он случился, только не сразу. А сначала просто у меня кровь из носа хлынула. Да что же это?! Ну не сотрясение же?! Даже голова почти не болит. Подумаешь, синяк под глазом – не первый же и не последний! Всё же нормально!

И тут Татьяна меня просто поразила. Да, она и в предыдущие разы была – сама нежность, но сейчас – в миллион раз большая доза этой нежности. И – она заливала меня слезами. Просто топила в слезах. Ну чего, казалось бы, плакать?! Ну не умирал же я! Но ей, похоже, хотелось думать, что умирал.

Или – что совсем не в дугу! – чтобы на самом деле умирал?!

Она мне кровь вытирала, я ей слёзы. А она плакала – и смеялась. Она была счастлива. Именно потому, что мне больно, её больное счастье было таким острым. Да ладно, мне тоже здорово было, но… Словно игрушкой я себя почувствовал в её нежнейших руках…

И мне уже казалось, что всё это кровотечение, hemorrhage, Татьяна подстроила, чтобы, как Анна писала, «бинтовать раны и вытирать слёзы». Да-да, «die Wunden verbinden und die Trä nen abwischen». И даже такая крамольная мысль закралась, что драку в некотором роде тоже она спровоцировала. Хотя, конечно, Антон и вся Арканова компания кулаками помахать всегда сами рады. Но если уж до конца честно – она этого просто хотела. Поиграть в милосердие со мной, словно с куклой.

А что… Красивая игра получилась-то…

***

Школьная информатика – это просто, легко, иногда глупо – до смешного. И хорошо тем, что всё делается очень быстро – за один, чаще всего, урок. А потом можно пойти погулять, отдохнуть. Тем более на улице такая благодать. Можно даже сказать – благость. Покой и умиротворение. И это иногда тоже неплохо. Даже для таких мятежных сатанюг, как я.

Я зашёл за угол, на одно из запасных школьных крылечек – хотелось покурить в одиночестве. Я сунул руку в карман – и вытащил пустую пачку сигарет. А, чёрт! Впрочем, сейчас стрельну, вон на крылечке какой-то парнишка на корточках сидит.

Я подошёл совсем близко, а он меня так и не заметил. Вот это прострация! Я помахал ладонью у него перед лицом, и парнишка вернулся к действительности.

-Эй, не спи, - сказал я. – Сигаретой поделишься?

Пацанёнок поднял на меня глаза, торопливо встал, вытащил сигареты и протянул мне пачку. Я, однако, на пачку не посмотрел. Посмотрел в знакомые с запредельностью глаза – мне ли не замечать таких очевидных вещей?! – человека, которого, это тоже очевидно – то есть имеющий очи да узрит – кто-то очень сильно любит. А ещё посмотрел я на синяк под глазом у мальчишки:

-С Антохой схлестнулся?

Тот кивнул. Я поправил очки и взял наконец сигарету. Мальчишка щёлкнул зажигалкой:

-Сейчас окажется, что ты и есть тот Макс, который…

-И есть тот Макс, который… - кивнул я. – А ты Глеб или Пьеро? Свои своих знать должны. Хотя бы чтобы воевать на одной стороне баррикад.

-Я – Глеб, - вздохнул, значит, Глеб. – Вот только ни воевать, ни говорить об этом мне не хочется…

-Кто-то нас спрашивает, - философски, в душе хихикая над своей серьёзностью, заметил я, - когда морду набить пытается, хотим мы драться или нет… Через не хочу приходится, не сдаваться же… Пьеро ваш, говорят, пожёстче будет. Да и Ева. Это вы с Олесем блаженненькие. Впрочем, - я с большим удовольствием затянулся, - мне драться тоже совсем не хотелось. Для меня готика не мировоззрением была, а всего лишь эстетикой. Но когда твоё право на свою эстетику начинают оспаривать, поневоле приходится делать её мировоззрением и соответственно отстаивать.

Звякнул звонок.

-У тебя что сейчас? – спросил я.

-Физра, - отмахнулся Глеб, - можно не торопиться. – А у тебя?

-Информатики второй урок, - махнул я рукой. – Да я уже всё сделал и сдал. Прогуляем?

-Брату потом за меня настучат, - вздохнул Глеб. – В курсе, что литератор Вадим Игоревич мой брат?

-Наслышан, - кивнул я. – Про вас и про вашу предводительницу весь, почитай, Чуркин шушукается. – О личном своём знакомстве с этой предводительницей я пока почему-то умолчал. – Дай ещё сигарету, а? Может, прогуляем всё-таки? Подумаешь, физра… Не убьют, поди, братца – он ведь тоже, по-моему, излишней кротостью и беззубостью не страдает?

-Ладно, давай прогуляем, - согласился Глеб, вытаскивая ещё две сигареты. – Только идти никуда не охота, давай тут посидим? Погреемся, ага? Так хорошо, спокойно. А тебе надо с нами держаться, нормальные люди вообще должны быть вместе.

-Я и говорю, - весело и довольно сказал я – почему-то было мне рядом с этим Глебом на редкость хорошо – тепло и даже спокойно, - надо быть по одну сторону баррикад. Тем более вы все какие-то очень уж серьёзные. Со мной веселее будет: я распиздяй, меня за это большинство учителей и не любит. Зато я весёлый и люблю самозабвенно дурака свалять, – я сел на ступеньку лестницы, повозил бычком по перилам, словно узор какой выводя, на самом же деле – просто так. – Чего ты такой серьёзный, подумаешь, в глаз дали. Поди ведь не в первый раз?

-Не в первый, - улыбнулся Глеб – мой оптимизм, похоже, оказался довольно-таки заразным. – Ты готику слушаешь, да?

-Ага, - кивнул я и поправил опять съехавшие очки.

-А сам играешь?

-Да запросто! Музыкальная школа, тосим-босим. На чём сгожусь, на том с вами играть и готов. У вас Игорь главный?

-Нет у нас никого главного, разве что кроме бабки Ванды, - мотнул головой Глеб. – Игорь просто самый серьёзный.

-О ужас! – я, валяя дурака, картинно закатил глаза. – Вы все до жути серьёзные.

-Вот ещё, - не согласился Глеб.

-Если вы все такие жутко серьёзные, - не унимался я, - то каков же тогда самый серьёзный из вас?!

-Да нормальный, - успокоил Глеб. – Вот мы в воскресенье договорились собраться, приходи. В актовом зале, в двенадцать.

-А пустят? – не поверилось что-то мне.

-А то, - успокоил меня Глеб. – У Вацека всё под контролем. Придёшь? Приходи.

-Ещё как приду, - кивнул я. – Ты не думай, что я ищу друзей против кого-то, ну то есть собственно против Антохи. Союзники тоже, ясно море, не лишние, но общение важнее безопасности. Я и один не сдавался. Хотя у нас класс – сплошной рассадник. Все, считай, под Антохой ходят.

-Я знаю, - улыбнулся Глеб. – Я уже и сам хотел тебя найти. И наши все за были.

-Мелочь, а приятно. Всё-таки, если честно, тылы надёжные тоже очень даже настроение хорошее стимулируют.

-Ладно-ладно, - отмахнулся Глеб. – Будут тылы. Так ты, что ли, в курсе, какова была роль Евы в этой «битве титанов»?

-Ну, в курсе, - неохотно подтвердил я.

-А откуда?

-Ну вот – откуда… - Мне не хотелось ничего раньше времени объяснять. – Просто так получилось, что в курсе. У тебя ведь бывает, что ты что-то знаешь, а откуда знаешь – не знаешь?

-Ох, что-то ты уж слишком хорошо информирован… - вздохнул Глеб. – Не к добру, поди?

-К добру, - рассмеялся я. Со всем своим запредельным, которого в нём было куда как много, возлюбленный Ванды был всё же чересчур наивен. – Тебе не приходило в голову, что если кто-то слишком много знает, то, значит, он и должен много знать?

-А ты что?.. – удивился Глеб. Я прижал палец к губам:

-Ш-ш… Тебе тоже не всё знать надо.

Мы как-то согласно замолчали. Просто хорошо было сидеть на тёплом солнышке, лениться, ничего не делать и даже не говорить. Вот сидеть просто – и всё. Но – чувствовать, что не врозь мы уже, а словно подружиться успели… Молчать вместе…

…-Ой, звонок уже. У вас что сейчас? – встрепенулся я.

-Литература, - вздохнул Глеб. – Если брату уже доложили о моём прогуле, впору гулять дальше и пред ясны очи его не казаться…

-Иди-иди, - усмехнулся я – так комично он расстраивался – и не всерьёз – а всё же почти всерьёз. – В воскресенье приду. Пока.

-Пока, - вздохнул Глеб и немного неловко поднялся с корточек. Ноги у него за целый урок всё же, похоже, затекли. – Ты правда приходи. Обязательно.

***

Мама собирала чемоданы – собиралась в отпуск ехать. Не столько собирала, сколько причитала, что мы тут пропадём без неё. Непонятно даже, почему она нас считает такими беспомощными.

Я не считал, что мы пропадём. Скучать будем – да, как без этого, но проблем каких-то, связанных с обустройством быта, у нас не возникнет, тут ей можно быть спокойной.

Я вообще всегда, как только более-менее научился управляться со своим новым, вначале младенчески непослушным, телом, считал себя взрослым – как это я не сам за себя отвечаю?! А Мишка почему такая ответственная?! Вопреки опёке матери или благодаря ей? Только вот ни папа, ни мы – никто из нас без помощи не пропадёт, с любыми бытовыми проблемами справится, или – просто нет нам особого дела до бытовых проблем. Вот могу сам себе, и не только себе, всё постирать, а могу, и не буду об этом переживать, и в нестиранном походить.

А мама всё равно переживает, что нам всем вместе поехать нельзя. Отец на стройке очень занят, приходит поздно, он реставратор, и для нашего города его профессию я, несколько, конечно, идеалистически восторженно, очень важной считаю. Вот у них сейчас что-то и сдают, какой там отпуск. Да и нас с Мишкой от занятий отрывать она вряд ли захочет.

Так что – сборы чемоданов продолжались, а с ними – и охи-ахи, что нельзя ей не ездить.

На самом деле она хочет ехать, но всё равно переживает.

А не ездить действительно нельзя: брат женится. Дядя Вася. Самый из них троих младший. У неё ещё сестра, тётя Галя. Маме тридцать шесть, а той – пятьдесят, но только по ней этого не скажешь. Мама красивая – и не потому что мама, а потому что красивая – а тётя Галя… Вот только холёная, следит за собой фанатически. Может, лицом и не совсем юная, а вот фигура… И очень правильная во всём – во всех, так сказать, жизненных установках. Хотя при этом – добрая и искренняя. С мужем, с дядей Семёном, уже несколько лет как серебряную свадьбу отметили, а сыну девять лет. Дочери – восемь. Хотя, конечно, бывает такая вещь, что бесплодие лечат и вылечивают. Но вообще я не в курсе. Вроде они раньше, мама говорила, и не хотели детей. Не знаю, не моё, пожалуй что, дело. Просто если она меня (Мишку почему-то меньше…) так за недолгие наши встречи завоспитывать успевала всегда, то каково её собственным детям – обычно пожилые родители, а дяде Семёну уже чуть ли не шестьдесят, вообще патологически за детей трясутся.

А дядя Вася – он весёлый. Вообще замечательно с ним. Ему двадцать восемь лет, а он как мальчишка – вот уж точно в чём-то совершенно детская непосредственность…

Я раньше удивлялся, почему дедушка с бабушкой детей с таким промежутком родили. А они объясняли, что Галина, мол, ошибка молодости, по восемнадцать лет было, и чуть не развелись потом, но решили в итоге все проблемы, притёрлись друг к другу, Ирина, мама наша то есть – плод осознанного решения, а к сорока годам уж очень сына захотелось.

И вот теперь женится этот сын. А кроме радости есть ещё и такая проблема: невеста бабушке не понравилась. Дедушка говорит, что главное, чтобы мужу нравилась, но бабушка пока что трагедию делает. Вот мама и едет.

Хотя пока не столько едет, сколько стонет. Почему это я из школы пришёл, а Мишка – ещё нет?!

Но вот и сестра появилась. Невесёлая. Опять, наверно, двойка по географии. Ну вот не любим мы с ней сей предмет! А ещё больше – географичку. А уж тем паче – карты контурные и всякую такую прочую муть делать. Я даже и не знаю толком, какую: не делаю никогда. И отметки соответствующие получаем.

Всё равно мне за заслуги перед школой на олимпиадах по информатике, да и по физике с математикой, и на всяких конференциях, называемых научными, всё остальное с рук сойдёт, двойку за год не поставят, из школы не выгонят. Мишку, я думаю, тоже. Она вполне деятельное участие в написании моих кое-каких серьёзных программ принимала, и начальство это знает.

И мама знает. А принять спокойно не может.

Вот и сейчас: разговоров на битый час, и информации в них никакой, одни эмоции. Истерика натуральная. Мол, как может мать спокойно куда-то ехать, если у дочери проблемы.

Да нет у дочери проблем. Это она сама их создаёт!

Хотя приятно всё-таки, что мама нас так любит и переживает за нас. Видно же, что искренне. Хотя и утомляет. Но обычно папа её как-то утихомиривает.

А вот он и пришёл наконец!

А чемоданы уже все уложены, а слова все уже выговорены и выслушаны. И скоро придёт такси, и – в Артём. Все вместе. А до Новосибирска, то есть до аэропорта Толмачёво, уже – одна мама…

***

Бабку Ванду помню ещё по позапрошлой жизни – когда она была ещё просто Вандой и во внучки мне годилась. Да я уже обо всех этих странностях говорил. И семья моя с ней всегда общалась. И я сам – как только ходить и говорить в этой жизни научился. Поэтому Олеся и Еву я знал уже давно. Хотя и не слишком близко. И о недавней «битве титанов знал», но уж лучше не буду о ней, у Ольги лучше получится! Ну и Надьку с Игорем знал, конечно. Чего там, я в неё раньше, если быть честным с самим собой, даже влюблён был. Так, несмертельно. Но просто всякие серьёзные отношения считал ещё тогда обузой, а потом Игорь меня опередил. И я вздохнул почти что с облегчением – хорошо, когда не надо ничего решать и делать. Хотя и немного жаль всё же было. Только вот в августе я у бабки Ванды почти не появлялся, с Фрицем и Пьеро не успел познакомиться, и даже всю эту историю она как-то не очень охотно мне рассказывала – вот и знал я всё с пятого на десятое. Но на репетицию в воскресенье пойти я хотел – и пошёл.

Дверь мне открыла Ева. У неё за плечом маячила Надька – этакая голливудская дива с какой-то невообразимой ёлочной гирляндой на шее. И всё равно очень красивая. И, конечно, Игорь тут. И Олесь. И Денис с Гретой – лучшей Надькиной подружкой. И Глеб – вот улыбается он мне – и почему-то приятно.

Отнеслись ко мне спокойно, без ажиотажа. В принципе – со всеми знаком, кроме того парнишки, который, несомненно, Пьеро. Но и тот, представляясь и пожимая протянутую руку, вёл себя так, словно я показался ему давно знакомым. Впрочем, не зря же, наверно, не стоит умирать от ложной и лишней скромности, многие говорят, что у меня почти гениальная коммуникабельность. Да вот, такой я «скромный», но пословицу «Сам себя не похвалишь – весь день ходишь как оплёванный» я обычно не забываю.

…Глебу надоело впустую перебирать струны, и он попытался петь. Из «DDT»:

-«Время начала рок-н-ролла прошло.

Осталась причёска да светлая грусть.

Не доплыл ко мне Харон, утопил своё весло…»

-Фриц, - спросила Ева, - а как бы ты отнёсся к сценическому имени Харон?

-Ева, ну сколько можно людей доставать?! – поморщился Олесь, которому до этого было, похоже, лень вступать в дебаты. Но Глеб (я знал от бабки Ванды, его зовут ещё Фрицем и Петрушкой) не обиделся.

-Харон? – переспросил он. – Неплохо. Может быть. Хотя вряд ли. Не знаю. Хорошо вообще-то.

-Перевозчик недоделанный, - фыркнула Надька, и Грета дёрнула её за руку:

-Ну ты чего сегодня?!

-А чего? – пожала плечами Надька.

-Агрессивная…

-Да нет вроде.

Ни на что на это Глеб внимания не обратил: он заметил, что мы о чём-то перешёптываемся с Пьеро (сатанист сатаниста, то есть думающий человек думающего человека, всегда найдёт и поймёт) и мы оба при этом на него, на Глеба, поглядываем. Он встал, передал Игорю гитару и подошёл к нам:

-О чём шепчемся?

-Деньги есть? – спросил я.

-Счутка есть, - кивнул Глеб. – А нафига?

-А по пивку, - довольно улыбнулся, хотя и говорил шёпотом, вечно, похоже, всем недовольный Пьеро.

-Где? – не понял Глеб.

-А здесь, - разъяснил я.

-А Игорь как к этому отнесётся?

-Здесь всё неправильно, - сказал Глебу Пьеро, - всё не то. Даже Игорь не тот. (Я, понятно, ничего почти не понял, про Ольгу и Игоря я узнал позже, как-то незаметно, исподволь, но не мне Пьеро это и говорил. ) Да мы что, напиваться, что ли, собираемся? Не скажем мы ничего Игорю, делов-то куча. Пошли?

-Ну… Вообще-то мне и с братом ссориться не хочется, - пытался отбиться Глеб.

-А ссориться никто и не собирается, - объяснил я – почему-то очень хотелось мне выпить за знакомство. – Мы мирные люди.

-Ага, - подтвердил Пьеро. – Хотя и с бронепоездом.

-Так идёшь? – поставил я вопрос ребром.

-Иду, - согласился Глеб.

-Торбу возьми, - напомнил Пьеро.

Мы поднялись.

-Вы это куда намылились? – осведомился Игорь.

-Да так, - светски улыбнулся Пьеро, весь облик которого внушал безоговорочное доверие, сочась обманчивой положительностью. – Что-то скучно стало тут сидеть. Пойдём прогуляемся немного. Вернёмся скоро, ждите. Ева, открой.

Ева заворчала недовольно, но открыла.

-Правда что-то как-то скучно, - сказал я, когда вышли на улицу. – А тут такой рай.

-А нас обратно пустят? – спросил Глеб. – С пивом-то?

-Да что за бред?! – отмахнулся Пьеро. – Торбы же взяли. По полторашке на брата – никто и не увидит ничего. Да и стоит ли обратно – сегодня-то? Всё равно скучно, всё равно не начнём сегодня ничего всерьёз делать.

-Стоит, - не согласился Глеб. – Всё равно там хорошо. Дома гитара – это одно, здесь – как будто что-то другое. Ладно, за пивом.

Когда вышли из магазина, кто-то крикнул:

-Глеб!..

…Юлька, сестра Антона Киселёва, подбежала какая-то вся радостная – и тут же словно погасла, заметив меня. Всё же попросила:

-Глебушка, можно тебя на минутку?

Он нехотя отошёл с ней, и тут выяснилось, что сказать-то ей и нечего. А если есть, то все слова и мысли у неё из головы то ли при виде него, как это бывает у влюблённых, то ли при виде меня – она явно чувствовала вину за брата, но – повылетели.

-А тебе что… - глядя на его бандану, выдавила она из себя наконец, - «Trä nenvoll» нравится?

-Нравится, - не излишне любезно подтвердил он. – Это всё, что ты хотела мне сказать?

-Да… - совсем смешалась Юля. – Нет… Не всё. – И словно шагая в холодную воду: - Я всё тебе простила. Я тебя всё равно люблю.

-Весьма польщён, - уже вполне сердито отозвался Глеб. – Только я, по-моему, не просил тебя ничего мне прощать. Ну-ка вспомни, просил я у тебя прощения?

-Нет, - потерянно отозвалась Юля.

-Правильно, нет. – Глеб, ясно видел я, решил быть жёстким, а если получится, то и – жестоким. – И любить меня тоже, как можно догадаться, не просил. Всё?

-Всё, - потерянно подтвердила девочка. – Только любят – не по просьбе.

-Значит, я пошёл, - сообщил он ей и действительно пошёл к нам с Пьеро.

-Чего ей надо? – довольно зло спросил я.

-А, – отмахнулся Глеб, - ничего. Глупости всякие.

-А всё-таки? – не унимался я – не нравилось мне, что устанавливались какие-то связи между нашим кланом и кланом гопоты. А Юлька в Глеба совершенно явственно влюблена, и, похоже, по уши…

-А всё-таки отстань, - попросил Глеб. – Без тебя настроение испортили. Пошли назад.

А в пыльной коморке за актовом залом было весело: никто ничего не делал и делать не собирался, только гитара ходила из рук в руки, но для веселья именно это и требовалось.

-Дайте-ка гитару, - почти сразу попросил Глеб, когда Ева открыла нам дверь. Гитару он получил, но первая пришедшая на память песенка, печальная, хотя и не особо трагическая, а то-то что именно однозначно – печальная, в атмосферу общего оживления не вписалась:

-«Пёс, искалеченный пёс тащится по грязным лужам.

Боже, как же трудно бывает понять,

что ты тоже можешь быть никому не нужен…

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒