Часть 2, фрагмент 6

ДЖОН ХОТЕЛ ТУТ ЖЕ РУХНУТЬ НА КРОВАТЬ и провалиться в сон, но так и не смог. Совершенно обессиленный, со взвинченными нервами, он до того перевозбудился, что о сне нечего было и думать.

Он устроился у горящего камина, взял книгу Тома, но читать не смог: слова расплывались перед глазами. Джон отложил роман в сторону. Алкоголь растёкся по его венам, а усталость облепила конечности, словно весенняя грязь: казалось, нет никаких сил даже встать на ноги. И всё же Грей поднялся и медленно побрёл по комнате. Он походя прикасался к вещам, будто надеясь остановить поток мыслей, которые (в отличие от тела) бешено кружились в стремительном водовороте.

Грей распахнул окно: вдруг свежий воздух прочистит мозги? В комнату ворвался запах тёмной, холодной земли, а вместе с ним – леденящее чувство угрозы. Джон быстро захлопнул створку, с трудом нащупал задвижку и защёлкнул её. Некоторое время он стоял, прислонившись головой к холодному стеклу, и глядел на половинку луны, большую и жёлтую, словно сыр.

Снизу доносились хриплые возгласы. Члены консорциума спорили, какое число поставить на коллективном письме, – нынешнее или завтрашнее, – и какой сегодня день: двадцать первое или двадцать второе ноября.

«Ого! Уже ноябрь. С поездкой в Хелуотер я припозднился». Если Грей не участвовал в боевых действиях или ему не мешали иные служебные дела, то обычно в конце октября, пока дороги Озёрного края ещё не размыло осенними дождями, он наносил ежеквартальный визит в поместье Дансени.

Но, конечно, после того, что произошло… Внезапно память перенесла его в конюшню Хелуотера – и Джон ощутил, как во всём теле забурлила кровь, а в ушах зазвенели его собственные непростительные слова.

Поддавшись порыву, он подошёл к секретеру, схватил листок бумаги и открыл чернильницу.

«Уважаемый мистер Фрейзер!

Хочу сообщить вам, что посетить Хелуотер в этом квартале я не смогу, так как задерживаюсь по делам службы.

Ваш покорный слуга…»

Грей, нахмурившись, уставился на бумагу. Письмо заключённому не подписывают: «Ваш покорный слуга», – и неважно, что арестант когда-то был джентльменом. Нужно подобрать что-то более официальное… Но ведь так и принято подписываться у джентльменов. И даже будучи конюхом, Джейми Фрейзер всё равно остаётся…

– Ты спятил? – вслух спросил себя Грей.

«Ты и в самом деле собираешься отправить письмо? Раньше ты такого никогда не делал. В Хелуотере оно вызовет лишь любопытство и привлечёт нежелательное внимание… Да как тебе вообще пришла в голову мысль писать Фрейзеру?! Особенно учитывая, какую чудовищную ошибку ты совершил при последней встрече? »

Грей с силой потёр лоб, схватил листок и скомкал его, потом повернулся, чтобы бросить в огонь, но вместо этого замер с бумажным шариком в руке… Снова сел за стол и медленно разгладил бумагу.

Стоило Грею вывести на листе имя Фрейзера, как он почувствовал незримую связь с шотландцем и понял, что именно отчаянная жажда восстановить утраченное и заставила его взяться за перо. Джон понимал, что не отправит это письмо ни за что на свете. Однако горячее желание вновь сблизиться с этим человеком не отпускало… Джон этого хотел. И отрицать очевидное было бесполезно.

Так почему бы и не написать? Всё равно это будет разговор с самим собой – только на бумаге. А вдруг, записывая свои мысли, он сможет лучше разобраться в себе?

– Да ты и правда спятил, – пробормотал Грей, но взял перо и, решительно зачеркнув прощальную фразу, продолжил:

«Дела эти касаются событий, произошедших в июне в Германии. В связи с этим меня вызывали на заседание Комиссии, которая расследует взрыв пушки…»

Перо неутомимо скользило по бумаге. Лорд Джон подробно излагал всё, что случилось, лишь изредка прерываясь, чтобы обдумать очередное предложение. В какой-то момент он обнаружил, что монотонное занятие действительно упорядочивает его хаотично скачущие мысли.

Он рассказал о следственной комиссии, о Mарчмонте, Твелвтризе и Освальде, об Эдгаре и его консорциуме, не забыл упомянуть о Джонсе и Гормли и подробно описал всё, что осталось от «Тома Пилчарда»…

Джон строчил всё быстрее, и небрежно нацарапанные буквы уже едва можно было разобрать… Да и мысли вновь начали разбегаться. И если сначала Джон спокойно и вдумчиво анализировал ситуацию, то чем дальше, тем бессвязнее становилось письмо.

Грей отшвырнул перо и опять зашагал по комнате. Остановившись перед зеркалом, он посмотрел на своё отражение, отвёл взгляд… и снова обернулся к зеркалу.

Застыв на месте, Грей всматривался в посеребрённую гладь. Ему померещилось, будто его собственные черты сливаются с изуродованным лицом Маркуса Фэншоу. Желудок скрутило, и Джон прижал ко рту ладонь, чтобы сдержать рвоту. Как только он пошевелился, иллюзия рассеялась, но от пяток до макушки Джона окатило волной ужаса.

Тщетно пытаясь нащупать на боку невидимую шпагу, он резко развернулся.

– Господи Иисусе, – тихо произнёс Джон.

Ему привиделось, что в зеркале отражается кто-то ещё… Грей был просто уверен, что позади него – призрак Филипа Листера…

Дрожа от ужаса, Грей закрыл глаза, потом открыл их, страшась того, что увидит. Но в комнате никого не было. Тишину нарушали лишь шипение огня и доносящиеся снизу взрывы хохота.

Джону вдруг захотелось одеться и спуститься вниз: даже компания Эдгара и его партнёров казалась желанной. Но ослабевшие ноги подкосились, и Грей упал на стул возле стола. Он стиснул голову руками, чтобы не потерять сознание.

Казалось, прошла целая вечность, а Джон всё сидел с закрытыми глазами, глубоко и размеренно дыша и стараясь ни о чём не думать. А когда решился открыть их, то увидел перед собой незаконченное письмо – листы, испещрённые неразборчивыми строчками.

Трясущейся рукой Грей взялся за перо. Он понятия не имел, о чём собирается писать. Роняя кляксы и царапая бумагу, он упорно и бездумно покрывал страницы буквами: им двигало единственное желание – найти спасение в словах. Чуть позже он обнаружил, что рассказывает о визите к мистеру Листеру и о его отношении к военной профессии.

«Война – жестокое, безжалостное ремесло, – писал Джон, – и пусть меня нельзя назвать героем, но, Бог свидетель, толк в этом ремесле я знаю. Думаю, вы меня поймёте, потому что вы из того же теста».

Грей так крепко сжимал перо, что на пальцах остались вмятины. Джон на миг отложил его в сторону, растёр руку и тут же снова принялся писать, теперь уже медленней.

«Не оставь меня, Господи, не отступи от меня, потому что мне страшно».

Страшно? Отчего?

«Какой-то придурок запаниковал…»

«Я боюсь всего на свете. Боюсь, что, не ведая того, совершил нечто ужасное… Боюсь того, что ещё могу натворить... Боюсь умереть, или остаться калекой, или обнаружить собственную несостоятельность… Но любой солдат этого страшится и всё равно сражается. Сражался и я, и…»

Грей хотел продолжить, что твёрдо намерен воевать и впредь. Но вместо этого из-под пера, словно сами собой, вылетали совершенно другие слова – рука едва поспевала за мыслями. И Джону ничего не оставалось, как только их записывать.

«Я боюсь, что окажусь непригодным. Не смогу не только сражаться, но и командовать». Грей секунду смотрел на написанное и снова осторожно коснулся пером бумаги.

«А вы когда-нибудь испытывали подобный страх? Хотя, глядя на вас, такое трудно себе представить».

Грей словно наяву видел Фрейзера: подобного человека сложно не заметить. Даже когда они вели задушевные и спокойные беседы, чувствовалось, что перед лордом Джоном прирождённый лидер. А когда Грей наблюдал за работой шотландских заключённых, было совершенно очевидно, что они считают Фрейзера своим настоящим вождём: именно к нему они обращались по любому вопросу.

А потом, после истории с клочком тартана, всё усложнилось ещё больше. При этом воспоминании Грея окатило горячей волной гнева и стыда; у него скрутило живот. Он явственно услышал глухой свист девятихвостки и нутром ощутил, как плеть, опустившись на обнажённую плоть, обожгла кожу между плечами.

Лорд Джон непроизвольно закрыл глаза и так сильно сжал пальцами перо, что оно прогнулось и треснуло. Отбросив его, Грей несколько секунд сидел неподвижно и глубоко дышал. Затем он открыл глаза и потянулся за другим пером.

«Простите меня», – написал он. И слова снова полились на бумагу почти без остановки:

«Но почему это я должен просить у вас прощения? Бог свидетель: в том, что произошло, вы виноваты не меньше, чем я. После того, что вы сделали, у меня не было иного выхода…» Впрочем, поступок Фрейзера тоже был продиктован чувством долга, даже если и существовала ещё какая-то причина. Джон вздохнул, зачеркнул последние строки и после слов «Простите меня» поставил точку.

«Мы оба – воины. И вопреки тому, что произошло между нами в прошлом, я верю…»

«…что мы друг друга понимаем». Слова будто сами собой возникли в голове у Грея. «Понимаем…» Но Джон имел в виду не только тяжкое бремя ответственности, которое несёт командир, и даже не те невысказанные страхи обоих – острые, словно металлический осколок, засевший рядом с сердцем Грея.

Ему открылось самое сокровенное. Перед глазами у Джона стояло лицо Фрейзера в тот момент, когда с него на миг слетели все покровы. В глазах шотландца тогда отразился такой неподдельный, глубоко спрятанный ужас, какого Грей не желал бы обнаружить ни в ком, тем более в таком человеке, как Джеймс Фрейзер.

– Я тебя понимаю, – тихо произнёс Джон и удивился, услышав собственный голос. – Как жаль, что всё случилось именно так.

Лорд Джон посмотрел на мятые листы, в беспорядке разбросанные по столу и заляпанные похожими на пауков кляксами, – следами охватившего его смятения и сожаления. Вдруг вспомнилась короткая записка, нацарапанная обгоревшей веточкой: Фрейзер не отказал Грею, когда тот попросил его о помощи. Несмотря на то, что между ними произошло.

Доведётся ли ему ещё увидеть Джейми Фрейзера? Был момент, когда Джон оказался на волосок от смерти, но всё-таки выжил. А теперь их встрече может помешать лишь трусость Грея. Она его погубит.

Затаённое чувство рвалось наружу, и Джону нестерпимо захотелось открыться. Надо быть честным хотя бы с самим с собой. Перо высохло, но Грей не стал макать его в чернила.

«Я люблю вас, – лёгкие быстрые штрихи едва угадывались на бумаге. – Сожалею, но ничего не могу с собой поделать».

Затем Грей встал, сгрёб исписанные листы бумаги и, скомкав, бросил в огонь.

КОГДА ГРЕЙ УТРОМ ПРОСНУЛСЯ, то пожалел, что накануне не умер. От тяжкого похмелья после обильных возлияний все мышцы болели, а голова была как чугунная и нещадно трещала.

Том Бёрд вошёл с подносом и замер, рассматривая бренные останки лорда Джона. Камердинер недовольно покачал головой, но промолчал.

Руки у Грея, как ни странно, не тряслись. Но на всякий случай он крепко обхватил обеими руками чайную чашку и осторожно поднес её к губам. На подносе он заметил письмо с тёмно-красной сургучной печатью с оттиснутыми инициалами СК. «Саймон Коулз».

Джон выпрямился, чудом не расплескав чай, и непослушными пальцами вскрыл послание. Внутри лежали короткая записка от адвоката и лист бумаги с несколькими рисунками. Под каждым из них Грей увидел пояснения, аккуратно выведенные карандашом, – описание драгоценностей, которые Энн Теккерей взяла с собой, когда тайно сбежала с Филипом Листером.

– Том, – сипло позвал Грей.

– Да, милорд?

– Иди скажи конюху, чтобы седлал лошадей, и уложи вещи. Через час мы уезжаем.

От удивления у Тома глаза полезли на лоб, но он лишь поклонился.

– Очень хорошо, милорд.

Грей надеялся ускользнуть из Блэкторн-Холла незаметно: он набросал записку, в которой любезно поблагодарил за оказанный ему приём и принёс извинения за поспешный отъезд, вызванный неотложными делами. Джон собрался было оставить записку на столе Эдгара, как вдруг услышал позади себя возглас:

– Джон!

Застигнутый врасплох, Грей резко развернулся и с виноватым видом посмотрел на Мод. Она стояла в дверях, на руке – плетёная садовая корзинка с чем-то вроде лука, скорее всего – с луковицами нарциссов или других растений.

– Ах, Мод! Как я рад, что удалось увидеться с тобой перед отъездом! Я уж думал, что придётся уехать, так и не поблагодарив тебя за доброту. Как удачно…

– Ты покидаешь нас, Джон? Так скоро?

Мод была высокой величавой красавицей, под стать Эдгару, но в глазах её, в отличие от мужа, – никакой мечтательности. Грею всегда казалось, что во взгляде невестки было что-то от Медузы Горгоны: он приковывал внимание собеседников, хотя внутреннее чутьё вопило, что надо бежать со всех ног.

– Я… да. Да. Я получил письмо… – Джон помахал запиской Коулза, чтобы подкрепить свои слова. – Я должен…

– А-а, от мистера Коулза! Конечно. Когда дворецкий приносил мне почту, то сказал, что и тебе отнёс письмо.

Невестка смотрела на Грея с такой непривычной нежностью, что у него по спине побежал холодок. Неприятное чувство усилилось, когда Мод вдруг поставила корзинку, придвинулась к Джону и, обхватив ему ладонью затылок, пытливо заглянула в глаза. Её тёплое дыхание коснулось его щеки, и на Грея пахнуло яичницей.

– Мой дорогой, ты уверен, что выдержишь длинную дорогу? Ты достаточно хорошо себя чувствуешь?

– Ну-у-у… да, – ответил Джон. – Уверен, я совершенно здоров.

«Боже милостивый, неужели она меня сейчас поцелует?! »

Слава Богу, целовать его Мод не стала. Пристально всмотревшись в лицо Джона и изучив каждую чёрточку, она отпустила деверя.

– Знаешь, ты должен был нам всё рассказать, – упрекнула она Грея.

В ответ он лишь недоумённо хмыкнул, и Мод кивком указала на стол, где красовалась газетная вырезка, в которой Джона нарекли героем Крефельда, а рядом с ней лежала записка от Саймона Коулза.

– А-а… – протянул он. – Ты об этом. Но ведь это же...

– Ни о чём подобном мы даже не догадывались, – не сводя с Грея глаз, проворковала Мод.

Будь она не столь величавой, восхищение в её взгляде можно было бы принять за благоговейный трепет восторженной простушки.

– Ты сама скромность, Джон! Страшно подумать, сколько ты выстрадал… Судя по осунувшемуся лицу, – немало… И своей семье даже слова не сказал!

День стоял холодный, камин в библиотеке ещё не разожгли, но Грей почувствовал, что его бросило в жар. Он кашлянул.

– Кое-что в статье сильно преувеличено…

– Не говори глупостей! Я всё понимаю и даже не сомневаюсь: ты избегаешь хвалебной шумихи лишь из врождённого благородства.

– Я знал, что ты меня поймёшь, – сдался Грей.

Пару секунд они лучезарно улыбались друг другу, потом Джон снова кашлянул и хотел рвануться к двери.

– Джон!

Грей покорно остановился, и Мод взяла его за руку. Невестка была немного выше ростом, и Джону стало не по себе, словно она того и гляди сграбастает его и утащит к себе логово.

– Ты ведь будешь острожен, Джон? – невестка смотрела на него с таким искренним участием, что вопреки всему её слова растрогали Грея.

– Да, дорогая сестра, – он ласково похлопал её по руке. – Буду.

Мод ослабила хватку, и Джону удалось потихоньку высвободиться. Он чуть помешкал и внезапно вспомнил о том, что хотел выяснить у Эдгара.

– Мод… а можно тебя спросить?

– Конечно, Джон. О чём? – Мод уже взялась было за корзинку, но в ожидании вопроса застыла.

– Ты случайно не знаешь, почему Дуглас Фэншоу назвал политика Мортимера Освальда гадюкой?

Мод с достоинством расправила плечи. Между нею и Джоном будто снова повеяло холодом.

– Право, Джон, как можно ничего не знать о подлых происках Освальда во время прошлогодних выборов?!

– Я… э-э… Возможно, я находился за границей, – вежливо ответил Джон, кивком указав на газетную вырезку на столе.

Лицо Мод сразу же изменилось, и она с раскаянием воскликнула:

– Ну, конечно! Прошу прощения, Джон. Разумеется, тебе было не до этого. В двух словах, дело в том, что мистер Освальд ужом вползал в каждый дом в округе со своими мерзкими инсинуациями и распускал злобные сплетни об Эдгаре… Гнуснейшую ложь! Но он очень постарался, чтобы его не поймали на вранье. Гадина этакая!

– Э-э… Что инсинуации – мерзкие, это понятно. И какие же слухи он распускал?

– Освальд постоянно намекал на... коррупцию. – При этом слове Мод жеманно скривила губки. – Давал понять, что Эдгар с партнёрами получили правительственные контракты не просто так... Разумеется, тут нет ни крупицы правды!

– Конечно, нет, – повторил Грей, но Мод уже так распалилась, что от негодования глаза её метали громы и молнии.

– Можно подумать, у Освальда руки чистые! Все знают, что этот человек просто жиреет на взятках! Вот кто у нас змеюка подколодная!

– Да уж, действительно, – поддакнул Грей.

И тут наконец-то всё встало на свои места: теперь Грей понял, откуда ноги растут и почему консорциум «Дивэйн» обвиняется во вредительстве. Совершенно очевидно: Освальд был противником Эдгара на недавних выборах, а лучшего способа устранить любого политического оппонента в будущем и придумать нельзя.

А уж грамотно подтолкнуть Марчмонта и Tвелвтриза к тому, чтобы именно они выдвинули обвинения, и тем самым хитроумно избежать даже видимости личной заинтересованности может только виртуозный интриган. Да, иначе как «гадюкой» такого подлеца не назовёшь.

– Кто даёт ему взятки? – спросил Грей.

Мод растерялась и лишь пролепетала, что о взятках известно всем, но подробностей никто не знает. Судя по всему, Освальд действовал крайне осмотрительно. Что ж, Гарри Кворри, возможно, прольёт больше света на это тёмное дело.

Мысль настолько воодушевила Грея, что ему ещё сильнее захотелось вернуться в Лондон. Джон тепло улыбнулся невестке.

– Спасибо тебе, дорогая Мод, – произнёс Джон. – Ты – настоящее сокровище.

Поднявшись на цыпочки, Джон поцеловал удивлённую невестку в щёку и решительно зашагал к конюшням.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒