От переводчика 3 страница

{Родители зовут детей домой}

Услышьте, о векконечность! Кроха краснограй! Залесья, о, сторожно! Деликатлес, в складчину!

А кто это там идёт со свечой на шестке? Тот, кто разжигает наш копьеносный факел, месяц. Несите отламковые ветви глиняным хижинам и мир шатрам Скедрским, Неомения! Приближается праздник проставления гущей. Точкоставь. Гиберния! Хором в храме благовесточки басят. Синекдохотворение в стихогоготе. Для всех в Еликобриттстане. И проруха, которую ледименуют Полилицеймейстерша, шустрит со своей улицы. Так быстрей, дитяткам пора до хаты. Младенцыпы, к нам ау детсядь. К нам в аул детсядь, младенцыпушки бежать, волковраг идёт пужать. Побежали со всех ног, и во весь дух, и наутёк, где-бысь горят гекатокомбы!

{Темнеет, таверна открыта}

Уже темнеет (цветотень-тон), весь этот наш фантанимальный мир. Тот блатопруд, где дорожная марь, посещаем волной. Пресвятая водовольница! Мы завёрнуалированы неяснастьями. Человек и лютшие тварищи. От них есть желание заниматься неделанием или ничего такого. Или только до изморосей. Премогну зоомёрзло! Дрр, дров клал ли он? И, пжж, зовите нас пирессой! Хохма. Где же наша высоко честопочтенная приветствуемая супругосновательница? Самая глупая из всего семейства внутри. Хохмать! Умура, а где другой? Он дома, слава берлоге. С Неженкой Рукоместных. Отчеловек! Гончий бежал через лаврберинт. Довстречий! С сироволка не сводят свисающих ушей. Ни пуха, ни руна! И овсабедные звоночки зоввянут задыхаясь. Всем. След Нэша ещё не различим, как камнепот, по холмам, по ярам, горный путь приблудных. И звёздное тело ещё не одето серебристым поясом. В какой вехе нашей Эйре? В давнопозапрошедшей. Прощай, звездлунье! Стращай, безлунность! Отчаль в безднлунку! Олунь! Каквообщег!? Нуегой?! Не мает звёздночка в поле совьем. Покачивающиеся пути-дороженьки паучьих стрекозней замерли с остростинкой. Тишина возвращает свои собранные поля. И тихомирные благодарят. Рос свидания. В Еленерайске, послабленные, успокоенные, сочленённые, освобождённые, пташки, дважды пиликальщицы, тише водоплавок. Птички над й. Левитун? На лету! Речерок истро прошёл. Теперь утихотворение. Пока Лорд О'Пард смотрит рысью. Время наложничества сна придёт, как и вуалирующая нiчь, и вот уж крикорекут осиянье Авроры. Пантермонстр. Креслокати груз ранозавтрием. Покуда левдом без овчин. Эль-Инфант носпоёт в триумбон «Велика Элефанта Магистродонтская», и после коленной молитвы благочестия за бегемонта и мухомота мы освободим его от трудов бивняковки. Салямсалейм! Носоклык рыла не выше, знать, он дошёл до острочерты. Крикикризис. Гоппопосон. Бить по зверью! Никакой подёнщины ищеек и франтирования павлинов, никакого поения верблюдов и бурмотания обезьян. Паж, лучежарьте агня! Ярчики остаются с ярочками. Не без лампы ханукаливания. Куда ругая гонят серну, к новолетию всё вспомню. Юны маки ея, так сияет она, о, любуй, чтобы приветствовать тех арких на береге аметиста; верхнеяркостный сапфиресцирующий синемецкий соблизко и к вестборту ватерфронта всех хукруких. А теперь, когда вырывская братцелисичья сивосказка зайвершилась, нитки радосторгнуты, а узлы таргумалишённы, рыбёшечки в чаше Лиффийеты прекратили извиваться около Юоны и рыбопита, чертвигторианства, галькской неисчислимости и ихтиождения витого курса. А если бы лизоблудник приложил своё слухальце к речь-рыбе, то кроме жарогона и добрыдзиня, что не прекращаются на его холме знания (возвышенус), он не услышал бы хлоп-шлёп даже в Кильляндии. Стоволхв, смотришь ночи? И началось, иначе нет, и нате ночь, ничуть и не. Идёт. Так не пойдёт. В темнопалках ведут вкладчиво лечь. Раззявелла у своего колодца желаний. Скоро подвоеманящие будут гулять навтюромыжку, а потроеохочие будут шагать мушкетёрствуя. Шармдвойка красавушек, дворшайка щукголей. Самый сущий способ тешиться трусцой. Зрянастырная галиматерия вялопоседы. Держитесь! И его дрожачих дражачих вальсцев вихрь. Ночнись! Затем что никакое схождение схожих так не преджаждится. Гесперантно! А если вы держите прут на Устьелиф, путешастальщик, пока джимолость устилает Остров Жаксона, тут не прячется, кроме колоколобалобоя, никакой жезлодарственный привет. Пих. Пох. Пахпох. Грохомолния! Вас одолели колики, а нам не хватает медовухи? Господи ж ты! Божьей правдой, нет! Будь вы мирокраля скуцых или лишь Хрестиен Последний (ваше здоровье, Крис! величество, припадаем! ), ваш мат насмарку, вам лучше с оным, вот двустопузые кружки и трёпкроватные комнаты с опилками, рассеянными при покашливаниераме для одобрениерамы через изложениераму вашей информациярамы, г-н Рыцын, кружкабатчик, бухмистер; его пабонька ему по бедро. Ведь Помянин Лукавва присматривает за всеми ополаскиваниями, и не стоит списывать с миссчетов Кейт, что задаёт тон метлономом, не покладая брусков. Знак «А» и номер «1». Там, где залесский перехватчик просит чарку, а Паримпурим стоит на поводке. Старий будинок на кирходворi. Так что, кто бы ни пришёл на Умин Делятницы, им придётся сладить с кутьёй в совиньете.

{Отец зовёт детей}

Но чу! В нашей тридцатиминутной войне утишье. На повалах Гори без перемен. Между звездофортом и густолесным медным замком с агоньцами бараньих свеч. Тихота, горн! Гог ты мог! Бог Однобог? Главасемьи зовёт вызывающе. Из Бурга Братьденьгторрга. То, что доктур асписал. Под грозовотучным париком. Блуждающие моргнии полыхают от пальца. Чес-слово, вот ей-боже, а он ещё будет чесать язык за зубами, чтобы задать трёпку и гонку в могилу! Анзабгхотша тычет в свой перегонный куб, чтофу соусмотреть, говяж ли пуп, и послышать всё, о чём поведают пузыри: грядущий муж, будущая женщина, еда, что надо собрать, что он сделает с пятнадцатью годами, кольцо у неё во рту, этом стражнике радости, крошки-звёзды звездокрошкой. Тронклятие для оного, злоусник для оной и женочерпальные ложки для взорвлеченца. Затем что ядин и двоимые совсем не то что тры. Итак, они подошли к финалу, ведь он дал слово. И перед панной Леоной стоит выбор всех её жизней между Джозефином и Марио-Луизом, для кого надеть лилию Богемий, Флорестана, Тадеуша, Хардресса или Майлса. И веди растленников в плен их. Готовность! Как Финн к фазанкам в тень. А теперь – к белому поколению! Избелальда!

{Подготовка к борьбе братьев}

Универсидвери открыты для них. Бой боя бойче, убойно, молоток! Дети останутся лютьми. Как громится. И вот, аты-баты, шито-круто, марширантки шли попутно. Вверхподковный магниат тянет в своё поле, и копилки меняют курс! Институтки из Сорренто, эти хорошознайки всезнают свою Улицу Вико. Отряжен отряд, кто брались на брань, у тех старых оранжегор, в Ущелье Долли. Ведь они не наравне, эти близнецы, брадпряжные, от самой пыталии при Лобтерлоо, когда Адам был Ловтрус и чёрт побрал наших отстающих, отдарив её своей айнанасабелькой, и не будут настроены на борьбу без правил и без конца, и тот преступник противопостат, и этот дружка добродей, Тесав и Инаков, Имь или Ян, хотя счастливые вины не наблюдают и вред стоит того, чтоб лечить, но Брюн не франтузник у Годрожданны. Догонялы и состязайки, все они для разных тенцон. Мягкая жесточь. Ведь она должна выйти. Должна, но с кем? Взордлявас. Вздордлявас. Вздёргдлявас. Два. Иначе есть опасность. Одиночества.

{Часть 4. Глубб и Иззи}

{Шем-Глубб хочет домой}

Чтобы перепостзнакомить с Еремеем, этим холсторезом с гнедцой, текущие разглаголы, что не токпускают сомлений, будут изрекать о том, как – как и было взаимообразно предсказано о нём одним секундоедом для его аротворца, оба не вялые поседы и сказрубские лицари, у которых колы промеж колёс и соцепки промеж спиц, прогуливаясь от Дровязья до Камнеглинки и обратно – о том, как, выбывая человеком разумысла (так-с) и перерывисто выбивая челом двери безумыслей (тек-с), его неправая полувина настроилась за быть полноправие его младопорядочности, ведь каталожный трижды номер управлял подсознанием его оккупированной личности. Он перекашивает лицом, подаётся в крохтати и посылает все мироходенья в царство огней. Барто он его стать не знает. Ишь, чужой ломоть даже с совершенным незнакомцем.

Трр, вам конец!

Прр, я младец!

В смыслегко, чай вы питьжелаете огонь-чаш, мио мавро херрсиньоро?

Пренесчайно. Пренесчайно.

Код его знает. Всему-нибудь вконец. Безместница.

{Глубб и Изод}

Он плакал поствременем. С таким раззудием, казалось, он любит расчудачку свою как купишку. Ревмяревущую безмерно тебя он видит пред собой. Очернённая от загривка до коленной чашки, хотя боенежная выше её поднизок. Блажен Святополн, божащийся святой, зрелище очеломательно, чтобы глазсыщик возросс как токсид меркурита! И как же его отягчаивают ржавочки железа! Аже они пустоносили лёжнагое снимательство на тебя, как незначительна становится сокровенная рана? В солёдная вода он мыть как всяк тоннварищ ушибленное доляегошнее место. Он не хотеть всемкроменегошние милашки смотреть ушибленное доляегошнее место. Тогда. Это повредит-с тому, что с гнедцой, в том его где, откуда он потерял-с своё «однажды для каждого», даже если тональность становится всеболее мужчинской, как дердеревы в тартарары. Незапятнанность, дайте только выпить по воротник, и все простоюбки должны сменить её туничность. Так бился он с начала до конца, отклятый и посредний, контраборец по-жизненному. Поднимите бессветное, и привет споднее! Разделите дебелое, и аз уважу небосень! Он знает, раз он видел это чёрным по белому через свой оптический тромбон, наведённый на джинку и всё такое прочее, что оно равно сильной звукотени. Милодамские красочности испытывают колкости: анисовка, бахусанка, ваниль, глициния, домоквасы, елей, ёлка, железняк, заза, иссеребрянка, йод, копчушка, лютик, мимоза, небо, одуван, пожалуйда, рентген, саго, танжерин, умбра, филомела, хакицвет, чаероза, шустрица, эскимо, ююба. А что рядом со всеми ними? Яркашинка.

{7 подсказок её цвета}

Если вы привечали её раздевичество, убедитесь, что вы найдёте ей дарполнение, или, при первой возможности, клянусь Ангусом Дагдсоном и всеми его изголовушками, она уколит вас в самое ретивое место своим неуёмным огледальним взглядом. Живей смотри, она сигналит из скопления астр. Тропись назад, вольностон, лом-метр трудлины! Восстань, Страна-под-Водами! Щёлкни азыком себе в антресоль, чётко урони челюсть, тамбубни, пока дыхание не пройдёт, пойкажи пайцелуй и всё получится. Вы поняли меня, Аллеекосильщик?

Мой верх это то, что перевернуло Фаэтона, мою середину я не закрою ни на иоту, мой низ иноплясательней вальсохвостки, а моё целое это цветок, что зорьжигает день, и слонцедостоин ваших полоумий ниц. Где есть халтура, с хозяйского конца, пусть холоп хлопочет, а холуя хлыщут. Ведь я вижу ваше вооружение насквозь. Тут не блата гулкуликов. Над его глазами тени от проб. Если мой учитель тут отрывается, хоть шелкопрячь, я обмирабельна, боюсь приглядов, знаете ли. Зато когда он мотыляет назад, разве я не адмирабельна? Потяни поясук, чтобы увидеть, как мы спим. Писк! Поиск! Проискунчик! Не хотите ли тот кусок языка влегкуску или этого лакомку Востурции, чуть чар дочка? У моего жироглота едвадцать морскакунных сил, хотя он столько же понимает в том, как замужить женщину, сколько Братень Дальтон в сочетании тканей. Пожмите руки через чащёлочку! Вод так истокрека! А другая у меня высокоротная. Этот миросруб лобзателей полон терзателей, что преклоняются вуалегантно ко стогнам рая. И кто-то идёт, я чувствую ин-факто. Но кстати я могу раскрыть сетьклеть для зорких и для тебя, где стар Деканн всё трепытался влезть в дела. Когда потом вы решите удалиться, чтобы стать нечестивым, это вполне изящный способ. Подлески чреваты заботами для кустолазов. И раз тута надо вербожиться ясенно, зарубите это себе на носу. Это мой господин Долины-двух-Морей бенедиктословил мой распах в тот раз в Долгой Гребле, доминируя над подходами к моему нутреннему наивнутру. Посмотрите, какие они братпутные! Плати шонду иксов у Бланш де Бланш, там где Тыльская Улица №3 и Поворот на Себяже №2. Гюргенчай это моя погонялка, Еликий стал мне Оком, Разумник меня расцифрует, а Семь Сестёр со мной на равной тропе. Виселка, Вран, и вы будете-с выбирать их по расцветке их пышных цветуз. Вы можете заливаться краской как тот рак, но я причешу петушка даже без гребешка. Если тот, что мне всё куклонялся, на живульку в сон мой проникал. Зато если это увидеть тыльным числом, он был бы многохлопотным зеленоглазым лобстером. Он мой первый маркгляд с самого Валентина. Час достойных словец.

Глядьба!

В доме дыханий лежит то слово, во всей чистоте.

Его стены рубиновы, а огранворота из славной костки. Крыша его из массировной яшмы, а навес из финикрасных покровов поднимается и покойно опускается к нему. Виноградная гроздь лёгкостей висит там подпутно, и весь дом наполнен дыханиями её чистоты, чистоты ладостности, и чистоты молока с ревенем, и чистоты жареного мяса с перлукомутрами, и чистоты обещания с согласиями и огласками. Там лежит её слово, о сплетатель! Высота выспренней будит азвеличивать его, а низость низгирей будет уничижать его. Оно перераскатывается на тегмене и отпросболивается от померия. Окно, ограда, зубец, рука, око, знак, голова, и не сводите другое ваше пророко с её пора-б-нам-займ. Вот у вас и получится, старый Шэм, в точку, как за сядьбукой! И Солнечник, мой гусачок, он придёт, чтобы стать её леандругом. Она не престаёт его ведь обожать. Не обежать. Вперижди пар извоза! Дай месть их смерть бой!

{Девочки смеются над Глуббом}

Будто бубны бубенцы их, а они поднимают сцепленные руки, делают несколько шагов и удаляются обёртно. Раз притопнув, два прихлопнув, руки в боки, поклон ниц.

Неподобие.

Кагалопоют:

– С утра майвставши с изголовья, мне сразу шепчут зеркала, что с вашей лишь живу любовью. Едва. Едва.

Все указывают в ту шем область, шон и другие.

– Меня зовут Миша Миша, но называйте меня Фон Фоньер. Я имею в виду Немрастушка. Это была она, мальчик прочим, что была вверх по лиственнице. Диво! Дева!

Припадание.

Кагалахаха.

Они делают вид, что допомогают, хотя просто уста лились на него зля того, чтобы заставить его главарить. А крикеткой тело не таможить, Салли Нямс. Ни на совсем самую малость. Двадцать девять цветуний встреть видного единёшеньку. Ей об этом подруга нахвастать принесла. Они одного пола ягодки, вот почему. И чтобы отпраздновать этот случай:

– Вы хочаце ружовую стужачку?

Он притворяет себя, что нагрузился лентпочками вокруг тупоголохвостья.

– Вы не Черноручка, что засел на трубном ходе?

Он прикид делает всяк, что частит их дымовходы.

– Вы желаете жидоздравствовать, фрой Шляйн?

Он преправляется, что режет что-то нождевицами и что срывает им цветштучки стыдовольствия и выплёвывает ягодки им в чашеличики.

Здездаздорово! Сказано.

{Вызывание демонов}

А теперь будите тихо, паршивчики! Це же е здесь, малки птушки! Вырослые, знай ткнитесь! Прелюдобеи, оставайтесь квадраньше! Вы хлопали в баклуши целый день. Когда возмнёте тятюшкиных шляп, тогда вам сразу нужен часу шмат. А зараз дело наперетаксяк.

Пока палящий свет не двинется потанцевать. Гламур мордрезал щёк, и впредь отныне Кадавр не встанет вскачь. Макет не станет вскачь.

В лёгких лэ ладится, ложеманн лиходеет легко. Лолололо, либермуж, вы любили лишать себя Ледоливной. Летите вашей правой к вашему Литер Лорду. Ложитесь вышей левой к вашей либерал-любке. Лалалала, лихоманн, ваша лесенка лепа и без лишних лишений.

Рогатина орехового дерева над полем при зове вербеновых овечек одой. Если ссечёте перекрест, когда шагаетесь вокрест, то я блажен, зато ему от вас страшенный прут. Отойди за меня, свободы от злых запахов! Разверзся смрад пред нами.

Добралион их флауроста ждут Нанебиус и Крессел. Дважды он ходил на поиски её, втройне она теперь ему. И мы узнаем, сто почём и что в посев. И их леди пределов, воздымая юбки влёт, выступила в путь. И за ней шла труппа хей лия. И, как по-вашему, во что же гордость обручили? В волкотажную брилльянтайную робашку. Воздушенной её лишь вслед. И фавнов флёры все враспах раскроют самих себя, чтоб обонять цветкову школу.

Ведомая Ветлоносцем, в четыре прыжка празднующих (ах беды, вас гущи), как некоротворённый подпортчик скосонов, днём с огнём не цветыскать! Обилье в тысячах таща на пегой масти, ждать дубль за лихопарых асов? Нiч за шо на свете? И аки ноштью? Отдела! Отэтдела! Готклятие, поднимайтесь уже! Ждите правосударей в вашем имплювии. Гунна! Гунна!

Он-с таит тише лунян, в своём естестве, автамнезически забвенный даже в своей данности (то ли сокмокашка графитская, там и самусник певческий), с намерением разуздать меру с мыслью быть мудрым. Он думу мнёт от света, апофоточуждый, и вычуивает любовь от её тепла. Он жмуритвзгляд. Возмущаются больше там, где вымещается любовь. Ведь все они были земномирянами, время растворяется в состояние, не вызывающий жалости возраст принимается в ангельский сонм. Хотя, пока ему стоится, спой угодно может обрушиться на него, от ворожейного гимна до вакхшебной ломоточки, имея изголодавшегося дьявола, юную зачинательницу и (на вечное соединение) позволение полнокомборезона при взаимолюбствии с нательным. Если он полнится на восток, он взвидит зюйд вещей, а если он клинится на север, он заканчивает на задопаде. И что же удивительного в той прамудрости Мракурия в тени? Пятна на его подолугловатостях это его мысли дурных дел, клеймаркирующие, что у него безумная имогенациjа. Сними те с них! Иди те прочь! Затем длинногполость являет худобу. Аз дам тримс! Напрасно они отваживались обратить тя стать её по твоеслову. Вот прорыв, как же они обхаживались! Дёр урыв, как они милы и вишеньебелы!

Что касается оной, то могла растрясти его. Иди от, не более. Всё равно он был очень дважды не плохим учителем в его вольтижёровском кресле-училке, и она становилась восковой в его руках. Открывая наудачу и пробегая пальцами по самым привлеканительным сластницам в медлиннотной дантосдобрительной книге тёмных. Посмотрите на этот отрывок про Галереотто! Я знаю, это тяжело, но когда вы такой неудюжий, я обмираю. Обратитесь теперь к этой дранице про Смахивельветти! Окоптеть ино сласть, он точно должен это заметить! Именно так было в мониторологе, уже когда Главстаршина Адам стал Евовым сердцевредцем, трансобщественно и общетрадиционно, с мужским умыслом у него на уме, покамест её класс восплывался небеснолазно, пусть его передыхватят, а письмена блоукируют! У меня лицо неженки. Что-то провоцирующий род. Ваше наединственное число.

{Вражда близнецов}

Вот вотчего ухотромбонисты перемешались среди дуэлей и тут-то Б. Раун встречает Н. Улана, а приз это ты.

Затем послушайте, как кукабарра шуткударит кукишбарда! Мы слышали это постоянно от самых гаммурчаний псаломов. Пока он расправлял свои лапалки. И я тоже. Даже пока я сжимался ф пястях. И он тоже. Даже пока мы билстрой брысью расщеканивали наши надуванчики. Ифытофы.

Давайте разить! Вперёд отбивать! Двойнабратия, бросьте вызов! Бешено долгие охвыси молчилюдских парламентаций, учёно недоучёных, как безжалостных, так и замечательных.

– Так пусть же Святой Гримарий Миленьких Смешков будет вашей глазнавечностью и проспективой!

– Большущение спасыро.

Смена, обратный ход.

– И пусть Святой Иероним на Распутстве Ирода втеснит вас в семейный треугольник, что станет вам всположением!

– Траволикий хваля тыл.

И каждый покривился другому. И поникла твердца его. Эти буйвиталлисты, Метелл и Аметаллик, борцы за её венец, ростподушные спорообращенцы, полностью переменные, бычеглазели тур на тура, суперфетационные (никогда чистильщик ламп не сердился так свирепо на смазывателя петель), пока их древорощенные девочки, королевская забава, если он снизойдёт, при таком замещательстве, лишь чтобы узнать, прорежь двумасс тихофеев, райской милостью, кто артодюкс, а кто неортотроп, сновещий или кознемудрый, ведь, милорождённый и моддлинно медпитанный, преимущественно милые девочки могут напасть на преимущественно плохие времена, если только правомирно избранный не будет рядом (что касается богатств, их у него нет, и на его сердечном горизонте надёжно без надежды), чтобы выделать их важные моменты ещё важнее. Дело в том, что его надо подвести к уложению на месте, без водгородностихии самодельного мира, что вы не можете поверить ни единому слову, что он вписал, ни за ломаную коврижку, но лишь того, кто покорился неестественному убору. Чарли, вы моя дарвинушка! Так пусть воспоют вслед про соглашение человека. Пока они не пойдут кружить, если они пойдут кругообратно, перед раскуской, и все свободны. Наш старт. На спорт. Стал. Стоп. Кто же Флёр? Где же Анж? Или Гёрлянда?

{Третья попытка – лиловый? }

Безверно, разбренчанно висит его высокомерка. Больнее нет красного дьявола в белке его глаза. Топьглодит тот пусть кишкинется! Нежнонагий междунегий жёнотайный шармаменькин свисток! Он не знает, как внук его внука внука внука будет колебаться на перуанском, ведь в гиперпершем жаргоноре «я сделал это» значит «я сделаю так». Он не смеет думать, почему бабушка бабушки его бабушкиной бабушки кашляла что есть руссилы с сяким сучковейным акцентом, ведь в артговоре словян «взгляни на меня» означает «прежде я был иной». Не то чтобы стопография всеречий меняла очертания, пока юношеские пьесы переходят от улицы к улице, с тех пор как время и расы существовали, мудрые муравьи запасали, а попрыгунчики были расточительны, из невещицы не выходило нуворишеньки нового под стародуром Душбогом, здраволожитель и поздноумец. Не то чтобы черпуху лондонского старейшины накладывают полными смешками для аборегионалов пигмейпутии. Его партия должна сказать по долгу чести: «Да помогут мне симафей, саммарк, селука и сиоанн, я прилеплюсь к вам, чёрт отдери, несмотря ни на что, вгрызусь бросьпотом, а в случае, если событие состоится преждевременно, даже если вы должны были отпустить меня ради ещё одного дешёвого детски девчачьего имени, можете меня замарать, за что я, не мудрствуя ядрёно, натяну ворсовские перчатки! » Зато у Фраздолбая неблагодарное словоскальство просто из разряда «приди ко мне в склады лилейны, лабаз прелестен рассвет как, и купите мне немного йода».

{Глубб проиграл}

Он очеглядно провалился, причём треистовее пароисподних попыток, ведь она носит ни один из этих трёх. И столь же притчевидно, что есть пробел в балете, чрез который вышло и всё остальное. Ведь, чтобы объяснить, почему остаток есть, был, или не будет, в соответствии с восьмой аксиомой, продолжаться различными – ведь раз неизменно разлучена та жизнелезная диада, потому (это проще пары с грехфрутом) и этот ням-хам не мог никак бы в жизни, – перемещениями вокруг дамочек, ожесточённой приязнью их парней, заканчивая множеством увеселений, гиканий, криков, сверлений шарфов, чепушений бросалок, злачноиспусканий и эхоподражательного смехзвона при генеральном мальцеобводчестве (Мьйама маламаладая старана), нужно поразмазать о неожиданном и гигантизмском появлении, непротивостоятельном как генеральные выборы, в медвежьей шкуре Барнадо насреди эпибраней этих деревенских садокручинников того весьма многострадального лэрда Лукангорья.

{Появляется отец}

Затем, боже прав же, бланш как бланш, бог из всех махинаций свидетель и томовина хлеборобов, через мертвосечение или живосшивание, расщеплённый или пересоставленный, исаако-жакомино-маврмоно-милезский, как дать отчётновесть о нём, о лужеправе?

Разве его осмолчистили не для нравомучения – как о нём некоторые распёсзнали, когда его припёрли к стене дамбы Рури, Тхоат и Клинок, те три крепкие свинопассии, Орион из Оргиастов, Морешал МакМохон, Истодядька, продукт крайностей, поставляющий ежедневности по нашим средствам, как вполне понятно любому, ваш брутейший лойомен с принценнейшим чемпионом в нашем архидьяконстве – или он был под таковым клеймом из-за поклёпа Клио, что хороникёру рыцарства было сумлитильно в стеснённых сведениях, ведь античная линия в повседневность и гуманические звенья в вечность были, есть и продолжатся, чтобы Иоанн, Поликарп и Иреней были очевидночевидцами дай же Падди Пилигрима, пока монахи препродают осень лученикам или вода ливвиобилия течёт посреде тины смертныя от топкомостья Сарры, заторной, до Исаакового, змеясь над затоном, с её нежностным миноломом на его вовнутренний малостон? Как Пьеретта с Бастьеном или Грузный Горбец с Арией Няней, ракорывка, трахтарарах, кувырдак? Как знаешьте, дiвчинамiла? Азы фолио в аква фазе абьяды. Вам иль нам путь во щель рыдалий.

Море мракмирных меморий для духовного уха, неизведанная скала, неуловимая поросль. Одним уборам известно его тысячепервое имя, Злой Гений Виминалий, Финнфинн Фенлистер, сколько же сторонних скитостранцев! Вы славно не понимаете, чисторыщик, это как телевидение открывает долгомерки, словнее когда бы Пытоломай Сотир или Сурданиспал Сногсшибала. Сидя по всем обвинениям, вы вспомните, судя по всем вероятиям, нет; заметь вот старина Джо, Джейн Яванка, старее даже чем Одам Костолло, и мы рецидивно встречаем иго, махайте себе на ум, через циклоаннализм, от места к месту, время от времени, в различных фазах писания, как и в различных позах погребания. Вот же вой со всячинкой! Смерддух! Защищайте Короля! Злоил суровой ротовой атаки, чей глагол мягок, но чьи вежды бывают украдкие, он, чья покровля гусарлыком не вышла, как и её куражка, что свершилась. И, нежно прочим, она краля сельма трепетуний, и труп нужно не забить, что когда его Маго не дремлет, он лучший беррафтон спивака среди всех островходов Скальдканавии. Как может послышаться. Ведь теперь наконец Лёжкобард хочет ходить, тот что более чем человек, принц Чертвощинска широких присестжих, травовладелец, за которого среди нежноцветиков так верно веет волнением. Арто, таково имя у героя, в Капеллозальде, рукавистый палач тенистости наших ответвеяний.

Пришипить бы его! Стой же!

У чорта, сей дни, зол прах!

Почему ты хочешь духвернуть его из его земли, о герольд-нибудь, разве он хлебнул ненастья в пыли веков? До часов его закрытия рукой погнать; набат, что будет клаксонизировать его местопредложение. Если бы того, кто помнил его сетепрядение и чайные полчища, стали бы спрашивать о лебёдке, из-за которой аисты покидали Орляквилею, этот катальщик знать бы не знал; если другого, что присоединился к вере, когда его глубинная бомба подорвала наш бочарочный водослив, стали бы –!

Чёртосафат, да тут настоящий страшный суд! Уфпокойте их груфь, сир! Крыло Махайлова, прикрой его! Булльджонский Боссбрут, подвергните его гарантину! Голоторва, осторожней! Рабы добродетели, спасите его Факттотем! Путеведмедь Зги, отпусть его! Костосломовор из Датскрая, будь его Гектором Протектором! Вольдомар с Вазой, разуйте ваши раззенки! И попробуйте поспасибствовать лунолицам, трудящимся ради ордена нашего чертокровного мирраздания! Пока Плиний Младший пишет Плинию Старшему своё клеветумелое очерниливание, что Авл Геллий коверкал у Микмакробия и что Витрувий прикарманил у Кассиодора. Как нас наловчила Луканская Гника в дублинской столице, в допришедшем Валущелии Конунга. Даже если вы покупец в продавнице из лишков, что никогда не теряла лицензию. Или душносторожный отворот от ванночлега с завтраком. И во имя чести Алкоголя бросьте этот «вы знаете, почему я пришёл, я видел, что вы делали» мотив! Пусть Петрушка бурдовыйный, зато его Душка может утереть жене нус.

{Появляется мать}

Ведь постановщик (г-н Жан Баптист Викарюхов) навёл крепкое абуливание на Отца Праздных и, как побочный результат, броскобыстрочно вывел на сцену срезомерную супругу, и та впотброшенная вьюница ворохошиллингового воспитраскройщика, годноходительная гдеточка, весила десять с лишним спудов, тянула на пять с вышним футов и простиралась на тридцать семь инчиков вокруг хороших приятелей, двадцать девять в тительку вокруг обожаемых официмягкостей, тридцать семь такжественно вокруг ответа на что угодно, двадцать три того же вокруг всяких что-ны-разлучателей, четырнадцать вокруг начала счастья и дивоносно девять вокруг того, что ковка сломала.

И раней, чем вы могли попросить милостей божества или помощи в ваших фокусах и постойкиньтекакустах, кура Галлана уже обхватила своих молодок. Вот где им нужны авралюшки. Их кость раздора, плоть для их жал, под прессом как Престиссима, исчезает не моргнув мыслью (и не то что одна курица, неткак ни две курицы даже, затем что каждая блаженная пугливка бегала с квохтаньками да квахтаньками), в то время как, пивчая водица, всем пить-давиться, Сыроварево, Винопой, Выпивачка для потребления в помещении, адвокатёр без как таковых просителей, Мусс мерзок, Пёсс прыгал, Расс рыжее прочих гирляндогорящих галантноцветиками, гонятся за всяким разным с тоном.

Пойдём впрочем. Прочим. Не ревите более бараний рык, эхмнут брёх! И завиральные куренья эти бросьте, неопалимые канделямбры! Шерригульдены да йесинайнки; ваше вольновальношоу несётся со свифтом, держась стерна! Ведь тут святой язык. Чтобы вскорости не преминуть. Ступиться.

Дальше то же. Дайте больше.

{Домашняя работа ждёт}

Ведь теперь они рвутся, то есть, рвут и местометамечутся. Слишком рано пришли букворанцы и сладкоглаголики, прусфуруза и божья книжонка, джем-желе для джутжевалок, французские фразы Фасона из Гранматушки всех Грамматик, и колбасни словаря от Четырёх Мессоретов, Матфатия, Марусия, Лукания, Иокиния, и что произошло с нашими одиннадцатью в тридцати двух, предпоследатируя неоголическую эйре, и «Как в лимб попасть, и где он, а? », и что скажут волны звуковые, зря плещут, может, непокой, и как ехал лесом змеем в реку, и откуда рыволобы доставали мешкорыб, и начто сиворонка непожалуйте ругнаться, и почему Слонбад босседал на своей седловещи как морепешчик, и что такое Док думал в Дойле, не говоря уже определите гидравлику столовой соли и её рейхспробу старой прованции, где главпочтамт это центор, а Д. О. Т. К. это радиенты, и запишете по частотам через тысячи злотысяч ваших самопреломлений валютирование в центах общеизжитий на СКАДе и ЮКАДе.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒