От переводчика 1 страница

Перевод первой книги романа Джеймса Джойса «Finnegans Wake» (1939) на русский с примечаниями и предисловием от Патрика О'Нила, доктора литературы и заслуженного профессора Университета Куинс (Канада), был опубликован в марте 2018 г. Перевод был издан в 8-ми книгах с примечаниями (1300 стр. ), а также в 1-й книге без примечаний (300 стр. ). Все главы были переведены на русский впервые, перевод является первым переводом «Finnegans Wake» с комментариями в таком объёме и с подобной детальностью. Об издании в одной книге написал ключевой журнал, посвящённый исследованиям FW – James Joyce Quarterly[1]. Также перевод получил положительный отзыв от видного переводчика и специалиста по книге:

" Great work, and I have the impression, perfectly rowdy doubledutch russian. A treat for Russian readers. "

— Robbert-Jan Henkes

«Отличная работа и, по моим впечатлениям, идеально буйный «тарабарский» русский. Подарок для русских читателей» (Робберт-Ян Хенкес). Стоит пояснить, что буквальный перевод слова «doubledutch» (тарабарский) значит «двойной голландский», и именно такой перевод FW осуществил сам Робберт-Ян вместе с Эриком Биндервутом (Erik Bindervoet) – в 2002 вышел их перевод Finnegans Wake на голландский, а в 2012 эти же люди вместе с Финном Фордэмом (Finn Fordham) подготовили издание Finnegans Wake в серии Oxford World's Classics, проделав большую редакторскую работу. Помимо этого Робберт-Ян переводил на голландский и русских авторов: Мариенгофа, Пушкина, Хармса, Введенского, Чуковского, Маршака.

Переходя к содержанию 2-й книги, нужно сказать о двух важных особенностях интерпретации персонажей в моём переводе, которые заметны во 2-й книге. Данная интерпретация отказывается от объединения персонажей в одну «семью», а также не смешивает имена персонажей и роли.

В стандартных обзорах Шон и Шем представляются как дети Вертоухова (Earwicker), однако из событий романа видно, что уликой для обвинения Вертоухова (гл. 2-4) послужило письмо, анализ которого показал (гл. 5), что его автором является Шем. Во 2-й книге описан процесс создания письма (гл. 2) – письмо совместно написали Иззи и близнецы. Логично предположить, что Вертоухов из 1-й книги ПФ это взрослый Шем из 2-й книги. Однако ситуация усложняется двусмысленностью ролей.

Исав и Иаков из библейской легенды – это персонажи, но «человек косматый» – это роль, которую могут принимать оба, и это прозвище указывает неопределённо на одного из них. Шем и Шон – это персонажи, ГЗВ (HCE) и Вертоухов – это роли, прозвища, которые дали оклеветанному человеку, и под этими прозвищами может пониматься как тот, кто якобы сидел в кустах, так и тот, кто его изображал, сидя в кустах – о плане этой аферы открыто говорится в кн. 3 ПФ.

2-я книга ПФ самая сложная по языку, но не по содержанию. Первая глава описывает детскую игру, где Шем старается угадать цвет Иззи, а Шон защищает её. Во 2-й главе описаны детские занятия той же троицы, во время которых и было написано то самое письмо. По сообщениям главы, дети занимаются на втором этаже таверны – а тем временем на первом этаже рассказываются истории, которые являются содержанием 3-й главы: история о Раскройщике Крысе и норвежском капитане, история о Бакли и генерале, после чего следует оправдание Гостевого и закрытие бара.

В истории о раскройщике и капитане рассказано о том, как дочь раскройщика выдали замуж за некоего человека, которого окрестили Вертоуховым. Отсюда также вытекает логичное предположение, что эти события относятся к периоду между 2-й и 1-й книгами – Иззи-Анна выходит замуж за Шема-Вертоухова, а Шон-Кевин уезжает, чтобы посвятить себя духовной карьере. Стоит напомнить, что в легальности брака, заключённого капитаном на корабле, сомневались прачки в гл. 8.

Заключительная, 4-я глава 2-й книги, рассказывает о ночном свидании Тристана и Изольды (т. е. Шона и Иззи), видимо, накануне их расставания. Книга 3 расскажет о возвращении Шона, о его плане клеветы, который он придумает, когда ему в руки попадёт знакомое старое письмо, и о том, как события первых двух книг в итоге приведут к падению Финнегана.

Переводчик благодарит людей, поддерживавших перевод: Krzysztof Bartnicki, Patrick O'Neill, Robbert-Jan Henkes, Вячеслав Суворов, Янис Чилов, Ярослав Гороховик (проверил белорусский).

{Часть 1. Пантомима}

{Программа пантомимы}

Каждый вечер, когда наступает пора зажигать и до особого расположения, в Театральных Финичертогах. (Стойка и удобства всегда доступны, Лодырейный Клуб в повальном помещательстве. ) Вступительные: райцентрал – липа; близкого качества – один рейхшиллинг. Повторное обложение за каждый респектакль по блудным дням. Всонкрестные мяссовки. Зрядействование в качестве меры приятия для группы пелённого дня. Сберегательные баночки и ополоснутые пенники подтибрят на память. С еженощным перераспределением ролей и актёров кукольным постановщиком, а также ежедневным дублированием подставных душ, с благословением Старобытного Генезия Архимимия и под выдающимся покровительством Ветхосветских Старейшин всех четырёх уголовщиков Фатрия, Мурия, Колия и Верния, Мемсиров Икариев (огненосный ятаган, массовый чан, побегоносный дрот вместе с камнем судьбимым), пока Цезариссимус смотрит. На. Сценнет. Как у тех братиславских братьев (Хиркана и Харистобула), играющих для отельных львов горы горестных перепостановок. Где все королевские возятся, и всем королевам начхать. И речепередаточно через семь морей рациовыражаясь на кельтэллинтевтославзендлатинсаншрифте. В четырёх сценодрамах. Сначала Фаун мог голышом, в конце Фирн мок голышкой. Пантомима о Майкле, Встречнике и паре Мэгги, заимствованная из «Кровополитного убивства под Пробледянью» актёритетного Бракделлона (в писательстве «Сенсарда»), в главных ролях:

{Действующие лица}

ГЛУББ (г-н Шеймас МакПёрышко, слушайте загадки между роботом в своём бельекруге и пострелом на галере), битый больной блёклый бесёнок из рассказусов, которого, когда поднимается занавес, как мы заключаем, раз он знал уйму непостижимого, развели для бракопозорного суда некие

Г-ЖИ ФЛОРЫ (девочки-скауты из организации благородных девиц Св. Приснадивы, требуйте подкислинок), лунным счётом месяцать красивых девушек, которые, хоть они и дразнят ту, прискучившую им, но их речивая волекурия составляет охрану для той, именуемой

ИЗОД (мисс Любка Тартинка, спросите у обслужницы брошюру), очаровательная блондинка, что бесподобно колышется и сравнима своей миловидностью только со своим приятельным сестриным самонаблюдением из зеркала опалового облака, которую, после того, как она изменила Глуббу, фатально очаровал

ВОЖЖДЬ (г-н Шин О'Марка, смотрите кроваво-меловую пиктографию на занавесе безопасности), франтодушный франковитый ветлоголовый всемтоварищ из волшебасен, что борется за первокласс с битым больным блёклым бесёнком Глуббом, добратушным, где шляпстры и тапкусы или пифы-пафы и боги-благи, или ниспутствуя рудскальпов стрелетально, или вроде того, до тех пор пока они не теньпримут образ кого-нибудь ещё другого, после чего их обоих уносят со сцены и возвращают домой, с мыслью, чтобы их промыла, прочистила и протёрла

ЭНН (мисс Ривер Речка, скуляр Гризона, приносите детей, Тяпарь, Петер и Черепеший, она разнодаёт в религиопозе милостеня, после Гудбайуина, стог едимоптиц на блюйцах, курошинели не должны пропустить наше национальное петухальное дрянцо), их бедная старенькая незваная мать, домохозяйка, а её противник

ГОРБ (г-н Миркл Канул, читайте высказывания из саги Лососьей долины в программе про короля Эрика из Шведцарства с нашёптываниями духа в его волшебном шлеме), от главы до пипки с часами и цилиндром, гербом, шлемом и щитодержцами, причина всех наших горестей, мерзкий, светский и волокитный, который, частично восстановившись от недавнего импичмента в связи с яйцевечностью, затем был сновасновательно пробообращён для циклологического судвершения и теперь вздевает апсель в очередной раз, с тень-стакселями и царь-брамселями, точно сходность с самой вещественностью как памятность о фантомности не без остаточности символьности, разоболачивая давнишнего перегрузовладельца из Краююдольного Папенгагена, который занят тем, чтобы не знали забот в его полемническом весовом горсовете в Вестерлеоне-за-Грудой те статутные персоны

Г-ДА КЛИЕНТЫ (компонент курсов внеурочного времени в Академии Св. Патрикия для взрослых господ, проверьте в анналистке, подзардел самбукинист), косая дюжина типичных локомотивированных гражданских, пристающих ко всем судебным иннам, которых всё более неряшливо обслуживает после очередного финального кубка

ОПОСТЫЛОВИЧ (г-н Кнут Видопьяных, выходные по штофникам, ложелаятель, камбал-маскарад, причастная обезьяна свещеносец, фальшивый полосуверен, оденнощность, сосисочники, Нижняя Синячиха, его Гунгнир, его хазовые заводы, его шарземлянство, его локиевы сигаретки, и того подалее), шейрейдер и корыстовикарий, не замешанный в мистерии, затем что он в состоянии оплетения мировыми яствами и садами

КЕЙТ (г-жа Рахиль Ле Вариан, она двурочествует для бокаловарящих под завесой карточной фокусницы на гуще крутых напитков Мадам д'Ельты, когда передёргивается свободная минутка), уполномоечная стряпумеха – ведьна верит в тодновшто дом укладбищ и тут нечем асгардиться, а шоу должно идти своим чередом.

{Титры}

Время: настоявшее.

С футуристическими шарабажкиными балетно-батальными сценами из давно забытого прошествия, разработанными с животными вариациями среди вечноподольных лесопосадских и трактиристов г-дами Разразовым и Грошсманом. Тени – съёмочным персоналом, массовка – честным народцем. Суфлёр – Стимулан Виталий. Дальние планы, крупные плены, слепомаскировки и уборкомнаты от Дуга Люмбаго, Кушмахера, Инкубаря и Ровнорыка. Творения со вкусом разработаны Мадам Диванеточкой. Танцы подготовлены Харли Куином и Холодильней. Чудачества, чашки, чача и ча-ча-ча для Поминок с трапезаймом из собственностей упакованного с миром г-на Т. М. Финнегана из Госдолнадзора. Лицемаски и париковёрстка от Оден Очницы. Рампы и вспышки от фирмы «Крукер и Толст». Договоры попыток от Шаппа Пипкерсона. Головной бор с двадцатью четырьмя дыроходами от Шляпенморгена. Горб отчий и куль розницы от «Чрезброд и метание» и «А леди позвали? ». Дерево само собой розовеется. Непомерная арендная плита. Винницыганские заслепки с сурдинскими окноглушителями от компаний «Ловучие мышелётки» и «Довары тля дома». Шелкопрядубица с пряжкованой домосетью – из «Барбекона» Цветсбирателя. Гробстанов сак – вояжем из Судоговорной Герольдии. Почин (о Корк ратный! ) от прикурильщика из райка. Восклицание (Баклей! ) от противеньподжарников. Музыка по случайности предальновидно аранжирована Л'Ончелем и Лаккордом. Сторачительные мелоидиотичности – партитурой. Дольше ли, короче ли начиная, нужно сделать задушную премарку групповой молитвы, всякий сам за себя, но главное завершить вексходом, с мыслью там добавить хор с каноном, хорошо для нас всех для нас всех нас всех всех. Песни в промежнотках между действиями от амбиамфионов Аннаполиса, Джига МагКомика, мужского сопрано, и Джина Заливана, благородного баса, соответственно: «О, Местер Касколатович, раз это то-с, чего вам жарчертей, то я не удивлетворён, что вы хотеть-с бутыль Всеклирный Стройвиньон», а также «I ўзрываецца вецер людзьмі калі-нікалі». До высших сцен поднимационной катастрофобии, «Нижебородская гора» (с Полимехом Скользимним) и «Река несётся к детсадку» (с девидцами в вымятой форме). Вся головомойдодырка, включая части, которые считаются назря решёнными в результате того, что соответствующие лицедеятели пренебрегли своим появлением, будет скомпонована для дальнейших переисполнений через «Величественно волшебное превращение», что представит «Радиевую свадьбу суемерков с утрауром» и «Рассвет перемирия бесконечно бесстрашного и безупречного, поминая пихом, кто пали».

{Ангел Вожждь против дьявола Глубба}

Далее краткое изложение.

Вожждик был тогда ангелётчиком, и его влезвие близтело внимб как гармолния. Так чётко! Свят, свят, свят. д., миг хамил, защитит нус плакатать. Сотворим корыстное взращивание. Уминь.

Но дьявлин собственной персерой был этот Глуббырь, бес образевания. Тчк. Он похаркашлял и похрапыхтел, лаял подкашивая, непрерывно растапливал глазольды и стрежпищал грудями над быстротучностью существариума и порочими радокнигами жизни. Сейсчас он глино-что преодолист и поёт молитвославу своей тройке треф. Уйти чтоб от всего корсетного в агонию вечной ультрапохоти. Испытание форы, наижажды и обуви: атлетическое длинностопие. Гяурвол, сюдавись!

{Глубб отгадывает цвет Изод}

Малсходил темноименитый евомирный час, зато как пронзитабельны в своих иносказках были те первые проявления стажёрок, когда появляется освербительное слетание, а поползвучания насекундомых следом выписывают рондели, так неустойчиво, что в пляс должно светиться весьма панурочно всё смеркнувшее по облачинам и за рдения маячений вдаль она где. Точно с сампятном. Мироягня беспрестадно умодралась со всеми болевокружениями. Мори Лиуза Жизофрина! Будто архошлюпка не могла больше избавлять ангельцов от больно вольно пылкого волока! Будто все аэрландские сигномеры её глуборемонта не могли избучиниться от разных Фатеров Хогамов до самых Фрау Масонов, чтобы Глубб не смог поймать её по вонтону её невесткости! Ни Роза, Севилька, ни Цитронелла; ни Изумрульда, ни Голубоглазка, ни Индра; ни Виола, да и не все они, даже взятые в четыре сказа. Затем что, как лижемастичная трепалка в ротовале мелмелодий, я есть (в танце две я) все тебе вещи. Верх сжатей спереди, низ опять свободней (то узко, то гузка) у ней назади, и тут пук её свистунка. Что это такое, о гелиотруппа? Извод грехдала вас?

{Вожждь не даёт Глуббу подойти к девушкам}

Он шаггнул вперёд с глубочтением – морского дна им навдаку ведать, свечусь всеми подсветками Хьюоуэна – а если вам важно, какой вишь цвет у нас, мне нужно михорь бишь там у вас.

И вот они нашлись, челом к человеку. И они сошлись бойцом к бойцу. И ни один Копенгааг-Маренго никогда не был так обречён опадать с тех пор, как в Дроздолесье у Лыбина Бора Пядьклок Бiлий показал О'Шиану свой оскальд.

О, становите себя, скальдальщик! – явилось евангелицо, мечный обвинист, от всесвятого Леса Жанны, чтобы убить или покалечить его, но, чёрт его взять, знать, нему быть остроговплену. Эттот предложил бы для отбранницы его разве свою дырку от листика.

О пространство! Кто вы? Кузькина мать. О время! Чего вам недостаёт? Масленицы.

{Четверо не помогают Глуббу}

Затем, было ли всё это тем, что человека способно пронять? Ищет, шумвеля мозгами, тот отрешённый.

Вздороволомное чтодакакоето долженктодолжное слов эхо даст. Кеннингениальные метастрофы. О теогрипп! Египтолор, елеотпор. Он воспросил с пудогретой огнезащитки, за что она вниз пустилась к матофеям в небесах. Он омрачился с этим к отнёсветру, за что тот не принёс ниже марки, ниже письма. Он лукоглазел на цветдорожки, где мозолился только коготь-нибудь его горешок. Наконец он послушал дождясь поточек, что она проделывала наедине так оживлиоанно. Сканд школдалей.

И ни единуля радиограна по беспроводам, к слову вещать.

Видим. Он был в затруднительности тогда. Он ходил пойти (куда-нибудь), пока он помалу кивал. Удим. Он хотел бы горевать о хороших людях, которые суть четыре господина. Ходень. И прошло не так много времени, и он уже суечувствовал уму, что он не был худопуррсом, и сразу после того он суемудрствовал домсказку по кумказке, что ему ближе чинка у чукчук. Едем. Он был в недокумекании, дать ли ему (четырём господам) наличность (мёртвым делом). Этого он и будет желать. Он грязьсквернил воньдоём; они нашли стог камней; их лихоранил его ремонтильный кур гам; и он занял травьё местно соустальными тушами. Атум.

{Глубб известен как убийца}

Свежо приданое, а держится с трудом.

Ах хо! Бедняга Глубб! Трискорбно, что с ним было с его старой мамтушкой. Воистину приснобренно! Ах слухи про слухи! И вся отфрахтительность, которую он надследовал от своего проводителя из былокуреня кочки. Столькотовременность! С его царейшим физиорожием и вивальющимся светоизвержением из его лазниц, бокалеча она опрыскидала его целикомбинезон своими запросительными зваками: «Жалеть ли добра мне, прикрой же потуже, и шваберкой, будь любез? » И просит его внимать ей, пойпозже да зараньше. Не трепещися в такт, лишь спой мне что-лирбудь! Так этот Глубб, бедняга, в той лимбомути, что была его поднезнанием, из всех он вред ли взмок взнать, толика его смятушка лопнула пустомыльный, то ли розговороньи нотки, что бьют его барабанку, был ли до просто его сколь не учить ей. Про тромб он или посредь его ноговодья? Ах хо! Сесильная, бой!

{Вожждь не хочет помочь}

Молоденькие восхитительные юбушки в свету готовы появить бельетаз, распусть одной нет или при полном гульбарии, и их бельениз созвательно находится под некоторым числом задних суждений их вездепосадника. Её возлобленный, или их, раз они так сладочисленны, являет себя труболюксом, задумывшись, как он должен бесошибаться через глазположения, какого на них цвета, когда они готовы появить то, что ниже бельэтажом. И сложить зиккуратом чулочки! Развею это не устраивает васю, сэр? Ах сколько же бросавиц стройных, Ле Фея-Мадама, рядом! Но чем бы их очаровать, скажите же, Мадам, ну правда? Золотушка подцепила её туфлю; всё вышло хихитайно, хотя и наваяло ей брачность. Он страхузнает о них у их вездепосадника на следующей расстановке (который на самом деле более остронож, чем другой, хотя брат эхтого брата держится своего, особенно раз его рука не теряла ни пиромановения всю эру в темя, мамой доругаясь, крайне милостиво: «Ми-ми, о, ля! »), и выслабонить свою втонвещательницу от тщет души: «Вамможно, у вас карбункульные? » Подле чего на скоропальбу этого бырдырлаги у них пыл небольшой смеха-смех милорадости (си ми соль! се мил мой еси! ), а валшёпотство несло мнение среди звоноплясок в обществе девок, что даже не старались выглядеть умнее, а затем и просто пожимали бёдрами, дескать, можете себе приамно анонимировать, но вся эта история как тяпляпис-глазурь вопиющего в Оплястере. При прочих обстоятельно зажимая глас, они намекают весьма интимно (ни-ни! ), а он обделывает молитв должишки, и радости полные понты.

Держи ворвульфа! Вольф он! О, беда! Там табу и быть!

{Изод просит Глубба говорить}

Тогда, раз вольфному верволя, за своей тонфеткой воздельник направил рысьследование во все сверкпятки; и он кричалил на порточки, и наизнаншее возвернёт. Спрашивая: «Какие у меня маффинскофели к этому слугчаю? » Имея в еду: «Мякиш с маслом и на салат. Потом квасишь с маслом и опять на салат. Потом куксишь с маслом, а затем злые змеезмии». У Шемтого настоящий дардом.

Как Рекоистая к Монтаньярому, что нуженей, ему нельзять. Нуженей лишь сребролюбый златомёд, нуженей лишь добрынный молоджем. И она глупонеймёт, как он такой глумпышка. Лучше, если бы он впрок болтался, а не проморгал вся, факт будто долблёнщик вставвёл свой кол наисквозь его спицы, коль на выданки не спится! Собачь-ка. Спой, птичка, не стыдись! Ломаш-ломашка! Хоть я и съела тошного торфа, я не блатошляйка.

{Первая попытка – красный? }

― У вас не лунозатменный камень?

― Нет.

― Или геенноупорная глина?

― Нет.

― Или Вандименов перлокоралл?

― Нет.

Он проиграл.

{Девушки радуются его неудаче}

Идите-ка в храм гнездовья, Глубб! Вроде в путь! Вы уже протрещали свои гузки, Глубб! В должном суть! Дайте несколько звонков вперёд, Вожждь! Добрым будь! У Вожжвождя всё пёснасенно. Всех рис красит на челе!

Однако, ах с грустью – и всё же кто ж матерь ея? Заней следить он обещал. Чтоб свежесть прелестей понять. До безграничных и т. д., до бесконечных и т. п. Без Ерёмы – хоть шарабан покати. Алябывай! Бежал.

Тут лавролес с лишаесадом вдруг озарят вкруг шапокрая; вот реполепый след бесед – их лик поник, их нег банкнет. Перлографы, перлографы, то ли дело охи, то летели хахи. В Каролинах ведь всегда милым Дайнам хоть куда.

{Изод выйдет замуж за Вожждя}

Бедная Иза сидит с холодным, сумрачным бездонно и сырым челом; поблёстки капельткнуть потускнели ветр без шумопомрачительности войкруг её лебяжьей. Эй, лада! Ай, лиса! Больчемук чело так сумрачно у этой переисторички, я изолган? Её колыбельщик слетел с околышков. Будьте любезны позачествовать. Куда б ты ни пошёл, она последует тебе без замедленья. Пойди хоть в никуда, она последует тебе. Еднако, отправься он стать сыном Франции, она останется дочерью Клэра. Чуть пижмы, кинь мирта, сыпь горе-горе-горечавки. Она исчезает как одеждня вечершествий, и вот её уже не видно. Но мы знаем, как День Белитень работает, где тёмен, тускл, тяжёл, и труден путь. И среди теней, что Невечка сейчас носит, ей встретится сновый женишут на скорое сплечание. Была Мамочка, стала Мимочка, будет Миниатюрочка. В реке Дыр живёт мадама, и мадама не может без мамзели, за то мамзель из неё строчила куколку, и куколка совершает гульбомортале. И всё по новой. Хотя она и незаслужняя, но потом она затянется, чтобы её подпруг узнал, как делают ножкой. Немножкой топ, нямляжкой хлоп, и пой как хорувимчик. Лорд Вожждик неба шерафим, а Глубб ждёт веселиться.

{Радужный танец}

Так и сяк, к носку носок, назад-вперёд – они движутся по кругу, ведь они же огнеличики, так же резвяся и кивая, как девы с маем на челе, ведь вместе они вылитый ангельский венок.

Кашемаровые чулки, волостные подвязки, хондрилльные ботинки, оживлённые серобором. Сорополные шапки на сарафанных платьях и кольцо на её безымянце. Дев вече реет прочь от сна, когда на них крадётся тень, ноне прекрасен облик дам – свадьбозно вечерел их день. Потопляя глазки к долу, воздевая глянцы в гору. Тем умилитдельнее скачут – у них любовные прыжки.

Не говорите о них отдельно, но и не смешивайте их, эту каденцевейшую колоратуру! Р это Розка, А это Аранжельси, Д для Дыньки, а У – КлеверУ. Ж это Живолость с Нежнобудкой Н, а О оливает цветочечки размаября. И хотя все они не лучше простой школьницы, но путь сей выбран ими. В проездинении, средь пляски ног мятежной. Мисс Неуменко из Аннима до разверзанья Ливней любитак. Нежно. И всё любитак. Нежно. И мисс Эссен из Эона посля Дия Эйрости любитак. Нежно. И всё любитак. Нежно. Бесплодные усилия судьбы.

Девка торгового поведения, она скользнула рукой в мешок с фасолью; фрейлина пробует на зуб свой суп из парафиновой банки; фрау Чарлатан Двузайкова зовёт рюшками вверх по путнопроводу, как томно слышит сухостадный громход; вдова Мегирёва, она штопает кошкины люльки; эта доблестная актриса сдерживает гончую под языком; а вот та девочка, которая преклонилась в исподдувальне, и она сказала своему попу (прст! ), что она шаркнула на хама (хрст! ); и, долго ли красочна ли, вот та добродательная женщина, что, она пишет, топчет богатства суммы-здоровы с доглядчицкой сорёнкой своим заглавным пальцем. Пароварьте за себя. Все бегом разбежавшиеся овечки дали обет приискаться назад, ведя своих незамучениц за собой. Они жили этими путями. Они шли и теми путями. Аина, Генли, Уинни, Девотриче, Амми и Ру. Вот они возвращаются всей своей весёлой стайкой, ведь они растительницы, от недобудки и незалюбки до папийного краса, потом кивал-на-мар-я, ведь надежда опадает последней, с нормцесс-розой и зломарьян-цветом, все цветочки сада летавших ангелами.

{Часть 2. Глубб}

{Глубб взбешён}

Затем, переверсируя оттуда, от тех пальм идеальности к беседке бешенства, древбравый трегорок, немотаясь с океана дозорным, зелёный зуд злости, что за гореснования, когда дополнительная ругань колит чудищ, от его кочана пунша до его шерстяного берега, когда он разоблачил все вновьшние прознаки своего крайне заметного бесчестия. Он стал смешным и сражённым, будучи вопрошён, а вокруг девочки, будто он не знает, кто есть в тон. Бой же бравый, едва лишь ему улыбнётся улыбка, он будет пренежно благодарен, что на закуску была такая знатная чёлочка. Затем что никакой жест не откроет неотёсное. Они всеми неправдами против него, эти штучки. Счистить. С листа.

Он нырнул головой в Уот Мурри, дал Стюарту Кралю бабах по сплетению, боролся с хватайным приятием против Нэша Надёги, стёр все свои чувствехи, бойсмертные и подольстительные, из воспрощённого МакПастора, елеотпражнённые не менее свободно, чем любой завсегдатель к МакИсааку, был окольцован, причём пречист, с МакМедиа ошибок и, ведь детский возраст вечно бесстыднизший, тревались всё тарталётной телокатной таравскунской тартинкой в тарртаранны, плащеядный покровофаг возбретелил себя на некое нерассказанное время тем, что получают постхмелиться в Средней Махкулачкале от Добровского Тысячи Очипков. Домой!

{Он ждёт}

Всевременем, мимомиссис от мерзомесье, ломясь в своей голове, сын Эвиралин, в глубине себя, он клялвся. Макдень мокруха мукместь! Крещусь котельником епископа! Он готов расколоться. Он делает большой донос как святой Трёппатрик. Поломит честь вам, где мирландские молодянки и их патриотшибное воспущение. Мневлажнецки! Же нихт! Он берёт на борт даже первого догретого дня кубок сверхсметный, свирепый и мрачный, чтобы, когда рука дождевая дугу раздевает, находиться в наветренном облачении, если наддворье изволит, смотря по клюкподнятельствам Брюса, Кориолана и Игнатия. От ханжественных до мирскистинных, затем от общтеста до среддней. Прощай, Брасолис, я прочьхожу! Стращай, серодочка! Смешался конан в Лодакруге, где финкончание его. Всё тихо вдруг; девкос уж больше нет! Миссионистра в мишнастырь для всех шельм из Арама. Шилон, эон из Эры. Молчание его максимам, брак его библиотеке, а детсыновий одарок для шеольной начательницы. А у дядтишки Безгласа карета-прилежанс. Разъединение последовательности. Он всеготов к амбарному искнаказанию по адресу Каллифония, Бретанская Армерика, чтобы плавстречать г-жу Глорию из снобъединённого Бункерного Треста (позажмити! ), с помощью метеоромантии и сжизненного вродерома, с доскоруким приветом по горячим лараккордам, поймать панама-турикумский и возвратить поштогульщику его остриезду, его близлежащий град, через всад и вперение, имея скитанцию, войствительную на расстатьсядь лет. Вроде Родди Бродохода.

Через метры предорожности! Ослабонись, ностальгия! Блажен Лавренций О'Тули в молитве про нас! Дом, вишь, как монахрепость, где каждая малая линейка сама себе рейкенант с косыми подпорками, открытыми всем круговзорам в его пронаосах и седельцам у его запрестолья. Окно бысть вынестерши, пылжарный выходец! Он готов, не крича, окружённый людьми, перед тем, как снижаться якорем, подходя к дорогому порогу, по каналу, где летом зловолны, у вод терчистых Иордома (водонос, держи строй! ), его чело векообразумится, как бык нагой и носкосые школлегионы, и выпалит в журнал жалючения нечистую субостатнюю мельмуть, своё перовое постлание к эмпиреям. От Чорнилия, некакслом превзирателя Томмарии, к сценкрову в Антикучии! Залпздравие! Ледамы и джентльсредства! Хватит громолавин! Свободные чаяния для всех икающих! Всемнамрыбное обобщение!

На одном дрянце втугую до отбожьего перерешения! Даже дикие приматсы не остановят его ход возведения писания на все крюки. Псу доним! Грыжа, приезжай к фирнляндцам! Слети, Геордж, для добрых мэрских чарнилчан! Тут уж не Донт смеха, раз у него винодуренный корчмак! Ведь он генерал, не ошибитесь в оном. Он это сам Генерал Звонковатый.

{Том пущения}

Склоняясь с бумагостараниями к общетрону артуров по-СИНекуРски и сообщая для паббачения старой чернометкой прессе и её нации овцебреев обо всей этой молвленной правдости между ними (в малярии у миледи много мэлоромантизма), ей, лайонесской ляляледи, и им, её странъявленным рыцарьбеям. К Розопёсьей Нежноалке от Шалой Воронихи. Для всех в кристаллическом радиусе.

«Укулепо». «Людовраги». «В Аид от Ять». «Некто на родине». «Ланчстригомый». «Сцедень из харчовни». «Рождающие сколы». «Из таверны морских нимф». «Волечесть». «Быкчихая». «Матерь Мизерных». «Валы пурги в ню».

Злоспади! Он обнажит для всего бедного света Лейманконнольстрии (какими же скидальцами с три покера эта пара будет выглядеть! ), как пустоварищи, его угреумец, тот субботажник (пусть фракция раздробит его бороду! ), у него тоже была матьчестная мега О в низсновании его шерстяного переда, и как Её Светскость Милетти, его угрюмка, эта сокроверная порученница, она никогда не пенясдавала самогнать до ведра среди джемсынов с того времени, как секирша сделала ей продольки и микролазм в нише пролома. Их кипятило поделом, ведь заварили каш, она в вольготность, и в табель он, окексившись в один чвай. У него пропостно сесть план записать по-простому, как он препостно взапустит всё это провсёмерно чернильным по пустотелому, никому не уступая славосвоим невежеством, глядя, как он пустосердечно сутьжалеет, в сладствии с его извозпедальным покадаянием. И, отглаживая свой кранный мех и оглашая своей перьевой костью, он полнополнит девять десточек этим всем для своих редактролёров, Какстона и Поллярда, в самый удавительный иеренесладкий том пущения для всех народов (под председательством такисякессы-тюкисакессы, должнобудущей гербогини, к огромному удовольствию всякокаждого ценокупно в сезон Ройбойта за их счёт и во весь полноттон почитаемый её мужем в тесном уединении) и про то, что разрешило его внутрийности, и про жестокостное аллиливание его спектаклескопа, и почему он был бесцветен, и как его амбиложила вторая вылитая капля его самого сначала на стороне жира с Микеланджело, а за вехой того и на старине жора с Биллом З. Волом, с пригородной формулой, почему те провинцальские дивчата всмяткорчевали его из его горе-домишка ногродного столбрания (пескарь ускорь баскарь пасхарь! ), потому что все его земные блага заключались в том, чтобы аммлеть накрошив травы в твердыне на кругу земли и, сколь ни собирался с сильными, сколь ни гноил голову, он не мог ни балахтаться, ни-ни болохтаться в потопе сесиализма, а лучший и кромсайший способ отчеркнуть от койтолота весь тот горестикс сестраны, пока он не обращевался к ней по правилам комильтьфу с глазу на сглаз как вагонёр на его мултыльный вездехлоп, когда они причалились в Парижине после руганьворота тыксечи лет, отпуская в хлябь вой по волнам, с благопреуспеванием к совершенноспелости, как мадамкоростель у Хатановы и мадемуазель из Арментьера. Навоблачная мовомрачная! Мъглая и Морк в молодошествии! В храм сленгом не slà inte! Он готов на си сквозь скольгодно векбежищ, будьчтобудет, мочьктоможет, чтобы встретиться где-нибудь, если случится, в божеском пассионе для целуйжизни, оплата музыкой дрёмы бесвтемяшной и ядличным компанством, после чего, как таборский вор, когда тот фарсит для флейтиста финт, она могла получить всю МДБ, о которой она парывредничала взади или в передирах для СБ, включая методику музыкального молчания, пока он, вскормленный соловыми баснями, имел рекуррентные экскурсы в поэзию. Со слезами на его горенации – механика одна так слёзы льёт. Стоило Лиффи тогда отпустить? Ничу!

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒