«Нам с Джеем пришлось срочно уйти. Ты можешь извиниться за нас перед бабушкой? Надеюсь, она не сильно огорчится». 3 страница

Она закатывает глаза.

— Ну почему я не должна быть разборчива? Почему я должна уступать? Навсегда — это очень долго, Джей.

— Но ты продолжаешь выискивать глупые причины, почему мужчины, с которыми встречаешься, не достаточно хороши.

— Какие, например?

Не займет слишком много времени, чтобы придумать ответ.

— Один парень пишет смски слишком неграмотно. Еще один макает картофель фри в горчицу, вместо кетчупа. Это лишь два примера из многих.

Она прикусывает губу и на самом деле выглядит немного смущенной.

— Если они меня раздражают сразу же, какой смысл тратить на них время?

— Ты не можешь найти парня, который никогда не будет раздражать тебя. Такого человека не существует. Ни для кого.

— Этот совет почти такой же, как: «Чистите зубы, дабы избежать заболеваний полости рта» или «Не втыкайте пальцы в электрическую розетку». — Такая невыносимая и абсолютно ясная очевидность.

— Видишь, вот почему этого не стоит делать, — это ее ответ. — Мне всего лишь двадцать шесть. У меня достаточно времени, чтобы остепениться, если я когда-нибудь даже решу, что хочу этого. Так почему я должна позволить войти в мою жизнь тому, кто не делает меня счастливой? Да и зачем беспокоиться?

Я откидываю голову назад и смотрю на небо, мысленно считая до пяти. Там небольшое облако, похожее на птицу в полете. Птицу с длинным и тонким, как игла, клювом. Колибри?

— Если ты не хочешь быть в отношениях, — Я говорю медленно, с расстановкой, как будто объясняю что-то ребенку, — то не будь. Почему это вообще проблема?

— Потому.

Вот оно. Это весь ее ответ. Я склоняю голову вниз, и таращусь на нее.

— Почему?

Она колеблется так долго, что я начинаю думать, она не пойдет дальше, не будет ничего объяснять. А потом, глядя мне прямо в глаза, говорит:

— Мне нравится секс.

Вот дерьмо. Эти слова идут прямо к моему паху. Реальный мир ускользает, и я наблюдаю за собой в каком-то параллельном измерении. Я могу видеть, что бросаюсь к ней. Потом она лежит на спине в траве, и я на ней. Я хочу войти в нее так сильно, что это причиняет мне боль. Желание ослепляет меня. Кровь отливает от мозга, и устремляется к члену, оставив с головокружением и сбитым дыханием.

Мой пульс разгоняется, и я благодарен, что на мне не обтягивающее трико, как на том парне. Я прочищаю горло. Миа смотрит на меня, глаза большие и немигающие, ее очки по-прежнему на лбу.

Мне нравится секс.

И что, черт подери, я должен на это ответить?

— Так... — Начинаю я, и мой голос срывается. К черту это! Черт с ней!

Попробовав еще раз, я говорю:

— Друзья с привилегиями. Ты этого хочешь?

— Почему бы и нет? — Теперь ее голос звучит более уверенно. В то время, как я здесь получаю эрекцию от ее высказывания из трех простых слов, она психологически подняла себя вверх.

— Бл*дь, да потому что это плохая идея. Вот почему нет. — Я выделяю каждый слог, пытаясь впечатать это в ее мозг. Это не мое мнение. Это факт.

Она машет рукой.

— Мы остаемся теми же. Тусуемся. Делаем все те же вещи. Кроме того, когда хотим потрахаться, мы не ограничиваемся рискованным вариантом переспать с незнакомцем или эмоционально изматывающим вариантом быть в отношениях.

Это толкает меня за грань. Я начинаю смеяться, и сам слышу, как противно это звучит.

Есть приемлемые темы, которые допустимо поднимать, а есть темы, абсолютно табу, даже когда вы поспорили или злы, как черти. Но я произнес это дерьмо. Она меня просто вынудила.

— Факфейс действительно оказал на тебя такое влияние, да? — Спрашиваю я, несмотря на внутренний голос, который умоляет не делать этого. — Я имею в виду, знаю, ты была убита горем, но ведь это было пять лет назад.

Ее лицо вытягивается, темнеет, и она сжимает руки в кулаки. Я чувствую, как она молча наблюдает за мной, с остекленевшими глазами и дрожащим подбородком.

— Мэтт не имеет ничего общего с этим, — наконец говорит она.

— Конечно, не имеет, — глумлюсь я, но решаю остановиться на этом, несмотря на то что мог бы сказать намного больше. Я мог бы припомнить ей о том, как всего несколько месяцев назад мы обсуждали старых знакомых, и в это время, сидя рядом с ней, я наблюдал, как она открыла приложение Facebook, и чье же имя было первым в истории ее недавних поисков? Да!

И это только одно из доказательств из длинного списка, который говорит мне о том, что она все еще привязана к этому мудаку. Она до сих пор думает о нем. Что именно она думает, я не знаю. Она по-прежнему любит его? Она по-прежнему хочет его? Может ли она принять его обратно? Как бы мне хотелось сказать, что она ни за что не согласится. Но я не могу этого сделать.

Эта мысль заставляет меня идти дальше, и я не в силах остановиться.

— Ну, знаешь, что? — огрызаюсь я на нее. — Ответ: да! Хорошо? Да, я думал о сексе с тобой.

Я не должен быть так злиться, пока говорю это. Мысль вроде бы абсурдна.

Я продолжаю:

— Но я ничего с этим не делаю, и не собираюсь. Ты знаешь почему?

Она выдает невеселый смешок, ее голос звучит надтреснуто.

— Нет, но я предполагаю, что скоро узнаю.

— Потому что ты важна для меня, — говорю я, ткнув пальцем в ее сторону. — Я ценю нашу дружбу больше, чем хочу заполучить тебя голой.

Выражение ее лица смягчается, ее ответ тих и серьезен.

— Ты тоже важен для меня, Джей. Ты знаешь это.

Я киваю. У меня такое чувство, будто я проглотил песок.

— Да, но какая нам теперь от этого польза? И куда мы теперь пойдем? Как же нам вернуться к нормальной жизни?

— Я не знаю, — признается она. Уголки ее рта опустились вниз. Она выглядит несчастной, как мне кажется.

Хорошо, достаточно. Я поднимаюсь на ноги и говорю:

— Полагаю, мы еще увидимся!

А потом я ухожу. Потому что знаю, если не оставлю, буду не в состоянии продолжать злиться на нее.

Мне нужно держаться этого гнева. Это моя последняя линия обороны.

Без этого я пропаду.

Глава 3

Миа

Жонглируя пакетами с продуктами и небольшой стопкой сегодняшней почты, я роюсь в переднем кармане сумочки в поисках ключей. Почему я всегда убираю их после того, как припаркую машину? Гораздо удобнее, было бы держать их под рукой. У моей фиолетовой рубашки, очень хорошие, большие карманы, которые с легкостью выдержат громоздкий брелок с ключами и даже место останется.

Ничего не уронив, мне удается открыть свою квартиру и войти. Локтем я включаю свет. Еще не стемнело, и это еще преимущество работы по фиксированному расписанию. Я ухожу на работу после восхода, и возвращаюсь до темноты. Но, перед уходом, я обычно закрываю жалюзи, так что в комнате довольно темно. Это помогает экономить электричество.

Человек, научивший меня этому, конечно, Джей. Он полезен в таких делах. Я одна из немногих, кто не находит эту часть его личности раздражающей. Когда он начинает читать лекции, большинство людей, кажется, видят самодовольного всезнайку, и на этом все. Но, я — то знаю, что он просто пытается быть полезным. К тому же меня всегда привлекали умники. Я нахожу их энергичными. Сексуальными. Горячими. Как ад.

Я бросаю вещи, тяжело вздыхая. У меня изжога, живот урчит так, как будто я выпила слишком много кофе. Но это не так. Я ощущаю кислоту в желудке уже три дня, с того воскресенья в парке. С того самого момента, когда Джей ушел, оставив меня с таким чувством, как будто, прежде чем уйти, он привязал веревку к моему сердцу, и, с каждым шагом, дергал и натягивал ее, пока не вырвал его прямо из моей груди. Оставив пустоту.

Уже среда, а я не слышала ни слова от него. Я решила, что, судя по тому, как он ушел, то именно он должен сделать следующий шаг… Связаться с ним первой, было бы похоже на отчаяние. Несолидно.

Однако, с каждым днем, достоинство кажется мне все более и более переоцененным.

Я снимаю белые кроссовки — уродливая и скучная обувь, которая позволяет мне уберечь ноги от боли, после долгого дня беготни на работе, и кладу их в шкаф. Затем направляюсь в спальню, чтобы переодеться в штаны для йоги и свободную майку. Я оставила их утром на кровати, так что они были готовы к тому, чтобы я влезла в них, как только вернусь домой.

Возвратившись на кухню, включаю духовку, прогреваю ее и распаковываю продукты: овощи для салата и бутылку рислинга. Обычно я не балую себя в середине недели, но сегодня после обеда, я решила, что мне надо лучше относиться к себе.

В большинстве случаев, я принимаю самых разных пациентов, но сегодня, одного из врачей, доктора Кастильо, не было в офисе, он делал кесарево, и я, в конечном итоге, заботилась обо всех его пациентах, которые не захотели перенести прием. Поэтому, в промежутках между лечением моих собственных пациентов, я потратил много времени, пытаясь сгладить недовольство женщин, лишенных общения со своим врачом.

Многие люди, встречая меня впервые, кажется удивлены, когда я говорю им, что я — как NP, моя ученая степень на самом деле ближе к врачу, чем к обычной медсестре (прим. ред.: может проводить медицинские манипуляции и назначать лекарственные средства). На самом деле, это дерьмово, но я определенно вижу больше уважения в их глазах, когда объясняю это. Вероятно, единственный человек, который по-прежнему не впечатлен — это мой отец.

Я открываю бутылку, беру из шкафа бокал и наполовину наполняю его. Если собираюсь сегодня хорошо погулять, то самое время начинать. Духовка подает звуковой сигнал, я делаю пару глотков, и вытягиваю небольшое блюдо с домашней лазаньей из морозильника. Оставив на нем фольгу, ставлю в духовку и устанавливаю таймер.

Мой взгляд падает на фотографию, которую я прикрепила к холодильнику среди различных магнитов и заметок (я люблю использовать его, как доску объявлений), искоса поглядываю на нее, размышляя. На этом фото мы с бабушкой. Оно было сделано, когда я была еще неловким и неуклюжим подростком. Мы сидим на большом камне в Mile Rock Beach, на фоне моста «Золотые ворота», наши волосы растрепались на ветру, а белые пенистые волны разбиваются на пляже позади нас.

Это моя любимая фотография. И, я знаю, моей бабушке она тоже нравится. У меня всего лишь копия. Оригинал висит в гостиной моих родителей. В моей голове появляется идея для подарка на день рождения бабушки. Позже мне надо проверить в Интернете, сколько это будет стоить и сколько времени займет.

Подняв бокал к губам, я, запрокинув голову, опустошаю его, а затем тянусь к бутылке, чтобы снова наполнить его.

Я ценю нашу дружбу больше, чем хочу заполучить тебя голой.

В воскресенье Джей был в ярости, метая молнии направо и налево. Но, самая отвратительная вещь, которую он сказал, даже хуже, того дерьма, обо мне и Мэтте, это предложение, которое я не могу выкинуть из своей головы. И его слова все еще заставляют меня хотеть устроить истерику, как ребенок, топать ногами и кричать: «Почему у нас не может быть и того и другого? »

Шутки в сторону! Я не понимаю. Чего он боится? Наверное, он даже не знает ответа на этот вопрос. Спрашивать его было бессмысленно, он просто отшил бы меня снова.

Я могла бы соблазнить его. Но вопрос в достоинстве. И я переживаю, что после того, как он снова начнет думать головой, то возненавидит меня. К тому же, если вдруг наши роли поменяются, он может стать назойливым и начнет доставать меня.

А может и нет. Может быть, это будет на самом деле возбуждающе. Сексуально агрессивный Джей. У меня перехватывает дыхание. Так он будет вести себя, если изменит свое мнение о друзьях с привилегиями? Сколько я его знаю, не помню, чтобы, когда-либо видела, как он прикасается к женщине, за исключением случайных держаний за руки или руки на плече.

Вероятно, он просто не такой парень. Это нормально. До тех пор, пока он держит свои руки при себе.

Бог мой! Нездорово хотеть кого-то так сильно.

Сделав еще один глоток вина, я беру разделочную доску, пластиковые мешки с продуктами, а также нож шеф-повара из держателя на столешнице. Когда я закончила колледж, бабушка подарила мне отличный набор кухонных ножей Wü sthof, сказав, что они мне пригодятся для приготовления пищи и «когда мальчики становятся слишком резвыми».

Улыбнувшись воспоминаниям, я беру миску и приступаю к измельчению салатных листьев. Потом перехожу к красному болгарскому перцу, мой нож разрезает его, как сливочное масло.

Здесь слишком тихо. Я должна включить какую-нибудь музыку. Как только я кладу нож, звонит мой сотовый. Мелодия такая же, как на старомодном телефоне, но гораздо громче. Это хорошо, потому что, судя по приглушенному звуку, телефон все еще в моей сумке.

Может быть, это Джей. Добираюсь до сумки, которая все еще лежит на столешнице и открываю ее. Достав телефон, я вижу фотографию мамы на экране со словом " МАМА" большими буквами в верхней части. Нахмурившись, нажимаю на кнопку ответа.

— Привет, мама, — говорю я, настолько весело, насколько могу, телефон прижат к моему уху.

Короткая пауза на другом конце провода. Я делаю это нарочно, просто чтобы подразнить. Она любит начинать телефонные разговоры с: «Привет, Миа, это твоя мама», как будто я не знаю этого, благодаря определителю номера. Поэтому, сейчас, он несколько секунд не знает, что сказать, и это довольно забавно.

Да, я, именно такая дочь.

— Привет, мартышка, — наконец-тоговорит она.

Я кривлюсь, это прозвище она дала мне, когда я была маленькой. Моя мама была судебным адвокатом в течение тридцати пяти лет. Она могла бы придумать что-нибудь поинтересней.

— Что случилось? — Я иду обратно на кухню, и снова беру нож.

— Как дела? — Спрашивает она в своей мягкой и заинтересованной манере. Это напоминает мне о временах, когда я валялась в постели, с головной болью из-за сезонного заболевания, и о чувстве тепла и умиления, каждый раз, когда она приходила проведать меня.

Прижимая телефон к уху, я начинаю резать огурец, рубить так быстро, как могу. Мне нравится притворяться профессиональным шеф-поваром.

— Я в порядке. — Конечно, это ложь. Но это не то, что я хочу обсудить со своей матерью.

Она молчит несколько секунд, прежде чем спросить:

— Ты говорила с Пейдж? Они узнали пол ребенка.

Почему у меня такое чувство, что вместо того, чтобы сказать мне истинную причину звонка, она уходит в сторону? Разорвав мешок с одинокой помидоркой, вытаскиваю ее, и, положив под нож, отвечаю:

— Да, я разговаривала с ней несколько дней назад. Она казалась взволнованной.

— Я знаю. Логан должен быть так счастлив, что у них наконец-томальчик. Я уверена, что, если бы Эбигейл родилась мальчиком, они бы не захотели еще одного ребенка.

— Х-м-м, — все, что я могу произнести, потому что у меня нет никакого мнения на этот счет. Моя шея начинает болеть. Если это будет долгий разговор, думаю, я мне нужно сделать перерыв и отвлечься от приготовления ужина.

— Мама, что-то случилось? — Спрашиваю я, пытаясь заставить ее перестать ходить вокруг да около, потому что моя мать никогда не звонит просто, чтобы поболтать.

Она тихонько вздыхает.

—Да, на самом деле, есть кое-что. Я не сказала тебе сразу, потому что я не хотела, тебя расстраивать.

Мой желудок сжимается.

—Что?

—Твоя бабушка в больнице.

— Что? —Я чувствую, как мое сердце замирает. Плечи опускаются, и телефон соскальзывает в тот же момент, когда я заношу нож над разделочной доской. Вместо помидора я прохожусь острым лезвием по руке.

— А-а-а! — Ору я, потому что жесточайшая острая боль охватывает мою левую руку. Нож падает вниз на разделочную доску, телефон с глухим стуком оказывается на полу, а я хватаюсь за раненную руку. Закрыв глаза, всхлипываю.

Я не могу поверить, что порезалась. Так глупо. Так чертовски глупо и неуклюже. Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Осторожно осматриваю рану. Мои руки дрожат, все в крови. Разрез между моим большим и указательным пальцами, он глубокий, такой глубокий, что я могу видеть кость. Кровь сочится быстро, злыми ярко—красными струйками. Капли разбрызгиваются по белому кафельному полу. Волна тошноты подкатывает к горлу.

Судорожно выдыхая воздух, я нащупываю кухонное полотенце, висящее на ручке духовки. Собираю его в комок и прижимаю к ране. У меня темнеет в глазах, и я оседаю на пол. Жар от духовки согревает правую сторону моего тела.

С закрытыми глазами я пытаюсь глубоко дышать. Вдыхаю через нос, шипя выдыхаю через стиснутые зубы. Обнимаю руку, прижимая близко к груди, держа повыше, чтобы замедлить кровотечение. Какой-то странный шум, как болтовня раздраженного бурундука. Я смотрю на кухонный пол, и вижу свой телефон. Он приземлился экраном вверх, и часы, показывающие продолжительность вызова, до сих пор идут. Похоже, он не разбился, слава Богу.

Шум — это крики моей мамы. Я стремглав несусь по полу по направлению к телефону. Когда добираюсь до него, я перестаю давить на полотенце только, чтобы нажать кнопку громкой связи.

— Миа! — Неистовый голос моей мамы раздается из жестяных динамиков телефона. —Миа! Ты там? Миа!

— Я здесь. —Я немного повышаю голос, чтобы она могла услышать меня. —Я в порядке.

— Что случилось?

— Я порезалась. — Я слышу отвращение в своем голосе. Так глупо и неуклюже.

— Все так плохо? — Спрашивает она снова тем же озабоченным маминым голосом, только теперь он звучит более настойчиво.

Проклятье! Я почти убираю кухонное полотенце, чтобы еще раз взглянуть на рану, но не могу. А мне и не нужно. Я видела достаточно.

— Да, отчасти. — Моя рука пульсирует, как сабвуфер на рейве. —Вероятно, понадобятся швы.

— О, Боже, дорогая! — Восклицает мама. — Ты должна пойти в больницу. Есть кто-то, кто сможет отвезти тебя?

Я вздрагиваю. Это достаточно неудобно. Нет, я не буду беспокоить любого из моих друзей — большинство из которых, на самом деле, просто случайные знакомые — спрашивая их, не смогут ли они отвезти меня. Даже Джея, в любом случае, он, скорее всего, на работе.

— Это левая рука. Я могу доехать сама.

— Не смей, — говорит моя мама. — Не смей, Миа! Я вызову тебе такси. Подожди.

Хорошо. У меня нет сил, чтобы спорить с ней. Когда она ставит мой звонок на удержание, я ползу назад, пока не упираюсь в холодильник. Пытаюсь сосредоточиться на дыхании, и держу руку приподнятой. Линия волос и затылок, влажные от пота.

Щелчок, и голос мамы возвращается.

— Миа? Они сказали, что такси находится всего в пяти минутах. Как дела?

— Я в порядке, — отвечаю ей. — Что случилось с бабушкой?

— О, — говорит она с вздохом, — у нее бронхит, и врачи опасаются, что он может перерасти в пневмонию как в прошлый раз, так что они госпитализировали ее, и дают антибиотики. Кажется, сейчас уже все в порядке. Похоже, она совсем не чувствует себя больной.

Я вздыхаю с облегчением. Чуть больше года назад у моей бабушки была пневмония, она провела в больнице несколько недель и была в таком плохом состоянии, что все в семье начали готовиться к худшему. Тогда мы все были приятно удивлены, когда она поправилась.

Наверное, та простуда, о которой она упомянула в эти выходные, была серьезнее, чем она думала.

— Хорошо, что все хорошо, — говорю я маме. — Спасибо за такси. Эй, мне нужно промыть рану и наложить настоящую повязку.

Пообещав позвонить ей из больницы, и подождав, пока она повесит трубку, я отпускаю полотенце на какое-то время, чтобы подняться с пола. Потом иду в ванную, где промываю под краном дрожащую руку перед тем, как замотать ее марлей и бинтом из аптечки.

Пора бы выйти на улицу и ждать такси, так что здоровой рукой я хватаю сумочку и засовываю ноги в шлепанцы. Взявшись за ручку двери, понимаю, что чуть не забыла телефон. Поднимаю его с кухонного пола, и держу путь наружу, вниз к стоянке.

Куда я должна сказать водителю ехать? Центр неотложной помощи в десяти минутах езды, и он будет открыт еще нескольких часов. Но больница находится ближе, так что я выбираю ехать туда.

Может быть, Джей будет на работе.

И вдруг мне кажется, что нет ничего лучше и важнее, чем увидеть Джея.

Попросить Джея позаботиться обо мне, подлатать меня.

Он же не сможет отказать?

Глава 4

Миа

Это настоящий ад. И я в аду.

Почти полтора часа я сижу в очереди в приемном отделении больницы скорой помощи. Моя рука болит. Тупая боль пронизывает руку и поднимается к тяжелой, затуманенной голове. Если вино, которое я выпила раньше, хоть немного облегчает мое состояние, я с ужасом думаю о том, как буду себя чувствовать, когда его действие спадет.

Примерно через пять минут после того, как я попала в больницу, медсестра приемного отделения позвала меня к своему столу, чтобы зарегистрировать и спросить о травме.

Полчаса назад или около того, мной занялась другая медсестра, которая отвела в небольшую палату, где проверила мои жизненные показатели и задала еще несколько вопросов, а затем велела вернуться в приемный покой, и подождать еще немного.

На самом деле, не удивительно, что работа Джея его бесит. У меня вот точно нет столько терпения, чтобы работать здесь. Большой зал ожидания, окрашенный в оттенки светло—бежевого, напичкан изношенными деревянными стульями с мягкой обивкой, это очень похож на DMV (прим. пер.: Департамент штата по регистрации транспортных средств), за исключением того, здесь люди больны и несчастны, и им приходиться сидеть и ждать, кажется, целую вечность.

Вокруг нет ни одного свободного места. Маленькие дети сидят на коленях у родителей, грустно поглядывают вокруг. В углу этой же комнаты, измученная женщина, на вид не старше, чем подросток, пытается успокоить своего младенца. Некоторые люди согнулись в своих креслах, некоторые опустили головы на руки, а те, кто, опираются или обнимают своих спутников, счастливчики.

Никто не улыбается. Почти никто не разговаривает. У всех был плохой день. И это именно то, с чем Джей сталкивается на работе — бесконечный поток людей, у которых был плохой день. У некоторых из них своего рода «слегка-плохой» день, у других «довольно-серьезно-плохой» день, а у некоторых, «это-самый-худший-день-моей-жизни».

Большинство людей не хотят иметь с этим ничего общего. Те, кто работает здесь, просто герои.

Сотрудники, за стойкой регистрации, суетятся, оценивают и регистрируют людей, так быстро, как только могут. Большой телевизор в углу показывает новостной канал, двадцать четыре часа, без звука. И, то, что я вижу — нескончаемые повторы разрушений, стихийных бедствий, и последний чрезмерно раздутый политический скандал, я не могу решить, отсутствие глупых комментариев — это лучше или хуже.

Резкое и протяжное бурчание начинается в моем животе. Я же не успела пообедать. Вот дерьмо! О, черт! Я оставила включенной духовку. К этому времени лазанья должно быть уже давно приготовилась. И, когда я вернусь домой, она будет наполовину кремирована. Я ничего не могу с этим поделать. Самое худшее, что случится — противень будет испорчен. И в моей квартире будет пахнуть так, как будто кто-то там умер.

Если только она не начнет дымиться, и не сработает пожарная сигнализация, тогда мои соседи услышат ее и позвонят 911, и прибудет пожарная машина.

— Миа? — Кто-то окликает меня. Я подскакиваю от неожиданности. Молодая медсестра, блондинка с задорным хвостиком, в темно—синем костюме, стоит у двойных распахивающихся дверей, наклонив голову, будто оглядывая комнату, в поисках пациента.

Перекинув сумочку через плечо, я поднимаюсь и подхожу к ней. Она замечает меня и широко улыбается.

— Привет, Миа! Я — Брук, — говорит она, когда я дохожу до нее и придерживаю дверь, которую она открывает для меня.

— Привет! — Я следую за ней по белому коридору.

Она идет впереди, всего на шаг опережая меня, искоса поглядывая, когда спрашивает:

— Как дела?

— Бывало и получше, — отвечаю ей с легкой усмешкой. — Держу пари, что ты никогда не услышишь здесь такого ответа.

Мелодичный смех медсестры Брук, длится ровно столько, сколько нужно, так что я понятия не имею, может она просто хочет быть вежливой. Как она это делает? Я чувствую, что мне стоит этому поучиться.

Мы идем вниз коротким лабиринтом коридоров, пока не добираемся до главного отделения ухода за пациентами. Телефоны звонят, медсестры спешат туда-сюда, разговаривая между собой. В смотровых кабинетах, среди носилок, тянущихся вдоль коридора, пациенты в бледных больничных халатах в горошек сидят, лежат или даже бродят, таская за собой капельницы.

Это все равно что находиться в пчелином улье, где все звуки сливаются в один — жужжащий, суетящийся и живой организм.

— Вам повезло, — говорит медсестра и приглашает меня в маленькую палату, где все бежевого цвета — стены, кровати, и даже медицинское оборудование. — Палата только что освободилась.

Мне задают обычные вопросы, и получают такие же ответы. Это довольно просто, но я стесняюсь, когда она спрашивает о моем уровне боли, вспоминая частые подколки Джея о том, как трудно доверять, тому, что пациенты говорят правду о боли.

Моя медицинская подготовка сейчас не так уж и полезна. Мне кажется, что внутри руки сидят крошечные крысы, которые грызут мышцы и ткани, но я не помню, чтобы видела что-нибудь о грызунах на диаграммах уровня боли.

— Это, вероятно, около четырех... или пяти? — А затем, пока Брук пишет что-то в карте, я не могу не спросить, — Доктор Брэдшоу работает сегодня?

Она, нахмурившись, поднимает взгляд. Даже с таким выражением лица, она прелестна — голубые глаза, безупречная кожа и, естественно, легкий макияж. Джей, вероятно, думает, что она милая. Я смотрю вниз, и не вижу кольца на пальце.

— Простите. — Говорит она, колеблясь. — Я, правда, не могу…

— Все в порядке, если вы не можете сообщить это, — прерываю я быстро. — Он мой друг, и, если он работает в данный момент… и вдруг вы увидите его, не могли бы дать ему знать, что я здесь…

— Конечно. — Она слегка улыбается мне, и с обещанием, что мне не придется ждать слишком долго, исчезает, закрыв за собой дверь.

Я начинаю дрожать. Моя кожа холодная и липкая. Это не хорошо. Не похоже, что здесь на самом деле холодно. Я сбрасываю шлепанцы и забираюсь в кровать, прячась под одеялом. Каковы симптомы шока? Низкое кровяное давление. Головокружение, учащенный пульс, поверхностное дыхание.

О, ради всего святого! Почему у меня может быть шок? Я потеряла не так много крови. Я сжимаюсь в комок, пока вся дрожу, держа перевязанную руку поверх одеяла.

Здесь пахнет антисептиком. Женщина в соседней палате стонет от боли, и зовет кого-нибудь на помощь. Сквозь стену я слышу ее приглушенный голос, и это мучительно — слушать ее. Не имеет значения, испытывает ли она на самом деле такую сильную боль, или она наркоманка. С ее страданиями никто не считается. Желудок сжимается от голода, и тошнота подкатывает к горлу. Вполне понятно почему: семь часов с момента обеда, два бокала вина, а также эмоциональное потрясение от пореза на руке. И то, что я лежу здесь, в одиночестве.

Может мне стоит переехать поближе к семье?

Стук в дверь. На пороге высокий парень, одетый в мятно—зеленый костюм и расстегнутый белый халат. Он несет медицинскую карту. У него черные волосы и серо-голубые глаза.

Джей.

У меня в груди словно что-то сдавило, а в горле образовался комок. Слезы щиплют глаза, а потом они затуманивают зрение, переполняют меня и текут по щекам. Я так рада его видеть!

Спасибо, Брук! Я люблю тебя, Брук!

— Миа. — Он говорит так, будто до этого момента не был уверен, что это на самом деле я. Это другой Джей, не тот, что был в парке в воскресенье, смотревший на меня так, будто хотел задушить. Вот он, доктор Брэдшоу, пришел поговорить с пациентом, и он смотрит с серьезным и заинтересованным выражением.

Извлекая из коробки на столе салфетку, он подает ее мне.

— Что случилось?

Я беру салфетку и вытираю глаза. Слезы все еще текут, вскоре она пропиталась насквозь и стала бесполезна.

Сделав глубокий вдох, я стараюсь остановить поток, но это гораздо труднее, чем должно быть. Джей здесь! Он не выглядит сердитым. Он выглядит большим, сильным и компетентным. Это просто то, что мне нужно, и этого слишком много. Я не могу успокоиться.

Я беру другую салфетку, и после того, как высмаркиваюсь, мне, наконец, удается сказать:

— Я порезалась. — Мой голос становится похожим на бульканье, так как отвратительная жидкость, заполняющая мой нос и горло, отказывается исчезать. С трудом сглатываю, закрываю рот, и начинаю кашлять. — Я уверена, что надо наложить швы.

— Хорошо, — говорит он, и что-то в этом взгляде работает лучше двойной дозы Xanax (прим. пер.: лекарственно средство для лечения панических атак). — Дай взглянуть.

Я наблюдаю за ним, когда он вытягивает пару латексных перчаток из прикрепленной к стене коробки. Он отлично смотрится в белом халате. У него широкие плечи и развитая мускулатура рук. Многие врачи в форме и халатах выглядят нелепо, будто они дети, носящие одежду родителей. Джей может быть моделью для рекламы одежды для подтянутых и привлекательных парней.

Ставлю на то, что без одежды он выглядит даже лучше.

Прекрати это. Боже! Я с трудом глотаю, мой язык прилипает к небу.

Он возвращается ко мне и просовывает руку под запястье, чтобы осторожно поднять поврежденную конечность. Придерживая ее, он медленно разворачивает повязку. Когда он прикасается ко мне вот так, это непривычно, странно. Даже через латекс, я чувствую тепло его ладони. Моя голова кажется слишком легкой — легче воздуха.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒