Отрезок десятый

«Павел Перец, когда вы, наконец, прекратите печатать ваши эротические мемуары? »

(Из гостевой книги на сайте газеты Gaudeamus).

После института я стал продавцом обуви на рынке. Я уже успел поработать грузчиком, плотником, строителем. Но при этом меня не покидало стойкое ощущение, что я занимаюсь не своим делом. Поэтому я стал продавцом обуви. И это было совсем не мое дело. Стоя у прилавка, я узнал, что такое тупеть. Тупеть на глазах. Возвращаться на стройку не было ни малейшего желания. Я уволился и стал думать о перспективах. Думы затянулись.

Жизнь моя была в стопоре. Безденежье и внутренняя опустошенность — не самые лучшие составляющие личного прогресса. Я шлялся по центральным улицам города в поисках знамения, начал ходить в Эрмитаж и простаивать часами перед картиной Писсаро. Потом как-то захватил с собой тетрадочку, сел на скамейке в Летнем саду и начал писать.

— Павлик, займись делом, — скрипела несмазанными голосовыми связками директриса, в глазах которой я был человеком другой системы (распиздяй, не приспособленный к бизнесу). Она называла меня хиппи, и этого было достаточно, чтоб оценить ее познания в молодежной субкультуре. С таким же успехом Павлика можно было бы называть металлистом. Замечание «займись делом» выводило меня из себя, потому что я наконец-то начал заниматься делом — писать. Время показало, что это было более чем мудрое решение.

Жека работал по профессии «мастер на все руки». Занимался ремонтом домов, квартир, строил дачи и бани. Ездил на автомобиле «Жигули» третьей модели одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года выпуска. Зеленая телега преподносила сюрпризы постоянно, начиная от севшего аккумулятора, заканчивая украденной магнитолой. Как-то раз мы перевозили людей через длинный Сортировочный мост. Посередине моста закончился бензин. Вылезли, толкнули машину, и скатились, запрыгнув в нее на ходу.

Жека жил на «Пролетарской», работал на «Петроградской». Дабы сэкономить время на передвижение по городу, ночевал у меня. В восемь часов утра, когда за окном морозная ночь доскребала темень по сусекам двора, он катал мою спящую голову по подушке со словами:

— Павлик, пошли машину толкать.

Приходилось выползать из-под одеяла и отправляться на улицу, где нас ждало железное четырехколесное млекопитающие.

По ночам я пытался собирать бутылки, но понял, что конкурентов слишком много. Питался гречей, сосиска рассматривалась как деликатес. Я перестал ходить в тренажерный зал, потому что не было денег, чтобы оплачивать занятия. Но продолжал бегать. За это платить не надо. В парадной нашел газовую трубу, которая сгодилась как турник. Соседи иногда вскрикивали, заходя в подъезд, потому что натыкались на мужика в семейных трусах, свисающего с потолка. Зимой я надевал на руки носки, чтобы пальцы к трубе не примерзли. Проходя мимо фитнес-залов, я с неподдельной завистью взирал на людей, сжигающих килокалории. Мне было не дано к ним присоединиться. Тогда я еще не догадался, что мой путь в фитнес будет пролегать через представительницу Швеции. Она явилась коммутатором, соединившим Павлика с данного рода заведениями, активным посетителем которых я все равно не стал, но интерес свой удовлетворил.

Участники ансамбля «Улитки», а так же все те, кто к нему был причастен, собирались иногда в квартире на Моховой, где я жил, устраивали утренники, вечерники и ночники с поливанием кетчупами, жжением костров на линолеуме и показами модной одежды, которой было три штуки (три авангардных платья, сшитых для жителей Альфа-Центавры). Апогеем нашего времяпрепровождения стала шведская тридцатилетняя девушка, которую Сенников охарактеризовал как первый красивую иностранку в его жизни.

Барабанщик ансамбля «Улитки» устроился работать в шведское консульство, благодаря барышне Лизе. Спустя пару дней несколько особей, включая автора этих строк, отправились на концерт в «Спартак», ныне сгоревший. «Спартак» был удобен для меня тем, что располагался в пяти минутах ходьбы от Моховой. Иногда, во время концертов в нем проходивших, я ходил домой пописать или чаю попить, или показать какой-нибудь девушке цветочки на пододеяльнике.

Мы плясали как полоумные, я разделся по пояс. Лиза вытянула мои семейные трусы, торчащие из-под джинсов, оставив Павлика без исподнего. Трусы летали по залу, украсив в итоге чью-то лохматую голову.

После концерта я отправился домой, где приступил к ужину, состоявшего из батона и двух стаканов какао, густого, как сметана. В дверь позвонили.

— Павлик, надень штаны, — попросил с порога Кирилл.

— Зачем?

— Ну я тебя прошу, надень.

Павлик облачился в джинсы. Кирилл пришел через две минуты, приведя с собой кавалькаду девиц, лопотавших по-шведски, по-английски и по-русски. Среди них была его непосредственная начальница, вице-консул Сесилия Линдстранд, которую я представлял себе как строгую, недотраханную тетку в очках, с жиденькими волосиками, покрывающими нордический череп. На поверку это оказалась стройная голубоглазая блондинка, такой хрестоматийный тип скандинавской фрекен, которой грезят мачо Латинской Америки. Она неплохо лопотала на языке Пушкина и Путина. Добавьте к этому дипломатическую неприкосновенность, оклад в несколько тысяч заокеанских долларов, халявную квартиру в центре города, счастье недавно разведенной женщины, и вы получите особу, которая по ее собственным словам чувствовала себя в России, как королева.

Девицы отправились лицезреть залежи косметики, новогодних масок и париков. Сесилию заинтересовал холодильник, стоявший у меня в прихожей. Холодильник больше походил на сына Громозеки (если бы у того были дети) из мультфильма «Тайна третьей планеты». Это был агрегат, произведенный во времена товарища Брежнева. В нем хранилась моя обувь.

После неработающего холодильника, товарищ шведка была очарована полуметровым бюстом Ленина, который, как и его оригинал, мирно покоился. Только не в Мавзолее, а в моей дальней комнате, посреди прочего хлама. Бюст был гипсовый и грязный.

На оба вышеописанных предмета Сесилия положила глаз, выразив желание приобрести их немедленно. Торга не состоялось. Сошлись на сумме, которую тратит дипломат во время визита в ресторан, и которую я мог бы потратить на пищу земную в течение недели-двух. Сесилия пообещала прислать машину за выкупленными у меня раритетами.

По ходу пьесы подтянулись Сенников, Лиза и остальные. После заключения сделки, решили направиться в одно из увеселительных заведений города. По дороге Лиза, развязавшая себе язык коктейлем «Б amp; Б» («Бочкарев» с «Балтикой»), увещевала меня:

— Вот смотри, Сесилия, красивая, свободная. Чего бы тебе не попробовать?

— Действительно, — сказал я, теребя последние пять рублей, приютившиеся в кармане, — почему бы и нет?

В баре Павлика понесло. Человеку, воспитанному в Совке, трудно адаптироваться к общению с иностранцами. Особенно тому, кто ни разу не выезжал за пределы матушки Родины. Но когда перед тобой красивая особа, то об этом можно на время забыть.

Поздним вечером я позвонил Лизе домой, и спросил, как бы мне связаться с ее начальницей. Лиза, уже малость протрезвевшая, заметалась между фразами «а ты уверен? », «а ты нас не подставишь? », «а может не надо? » и т. п. Порешили на том, что я позвоню Лизе, а она соединит меня «непосредственно с…».

Декабрь дал пинка ноябрю, календарная зима заявила о себе по всем фронтам, предновогодняя истерия стартовала. Учитывая то, что контора, где обитала моя телесная оболочка, торговала, помимо всего прочего, масками, погремушками, костюмами и прочей новогодней хренью, мне приходилось наносить визиты в Дом ленинградской торговли и Гостиный двор. Сначала в директрисин «Гольф» грузились коробки с товаром, затем мы отправлялись в один из двух универмагов. Там я вылезал вместе с картонными параллелипипидами на улицу, звонил на склад, за мной прибывал грузчик с телегой и таким выхлопом изо рта, что после него перестаешь обращать внимание на загрязненность воздуха в центре Петербурга. Мы поднимались в складские помещения, где толстые тетки в очках и голубых халатах, начинали сверять количество изделий, содержащихся в коробках с количеством изделий, зафиксированных в накладной. Всегда что-то не сходилось, приходилось звонить в контору, объяснять разлюбезной секретутке, что артикул такой-то не соответствует артикулу такому-то, и что такую-то масочку придется довести. Тетки рычали на меня, мол, неужели нельзя все самим было сосчитать и перепроверить. Можно было рассказать им длинную историю о том, что считал и проверял масочки не я, что занимались этим две девушки, одна из которых водит маленький «Фольксваген» и ноет о том, что я опять не помыл пол, а другая использует компьютер как средство релакса, играя в «Heroes». В финале все документы проштамповывались, я забирал наши экземпляры накладных, счетов-фактур и пешком возвращался в офис. Как видно, это был увлекательный процесс, доставлявший массу эмоций, которые нельзя классифицировать как положительные.

На следующий день после знакомства с представителями одной из скандинавских стран я шагал в ДЛТ. Мне нужно было поставить печать и подпись у противной бабы со взглядом, засалившимся как ее халат. Сесилия отошла в небытие так же, как и появилась. Я не собирался ей звонить. Кто я, и кто она. Даже если допустить мысль о том, что мне удастся ее куда-нибудь пригласить (куда!? ), то, что я с ней буду делать? Это ведь существо с Марса, с иным менталитетом и восприятием жизни. Заходя в универмаг, я потеребил оставшийся рубль и, сообщив охраннику о цели своего визита, стал подниматься по служебной лестнице на шестой этаж. Изнанка праздничных прилавков в виде тусклых коридоров, гогочущих грузчиков и суетящихся приемщиц. Возле туалета толпа курильщиков, травящих анекдоты. Склад игрушек сразу возле него.

Когда, проделав все нужные операции с бумагами, я, наконец, очутился на улице, то захотелось срочно вернуться домой, залезть под воду, намазаться синими соплями геля для душа, и мокнуть до вечера, превратясь в осенний тополь под дождем. Уже почти дойдя до Невского, желание мокнуть под водой сменилось желанием набить морду самому себе — я забыл поставить печать. Возвращаться обратно, подниматься по нескончаемой лестнице, опять выслушивать бытовые сетования работников розничной торговли? Я стоял посреди Большой Конюшенной с видом обманутого вкладчика, подсчитывающего урон, нанесенный ему банковской системой.

Можно было и не возвращаться. Но тогда пришлось бы вытерпеть вонь директрисы. Из двух зол я выбрал меньшее. Лунатики, скользящие ночью по мокрой крыше, делают это под воздействием той же психосоматической силы, что давила на меня в тот момент. Как выяснилось, вернулся я не из-за печати. Вернулся я из-за того, что там, на первом этаже, стояла шведка с Марса, пытаясь сориентироваться в ассортименте предлагаемых покупателям вин. Она жила в двух шагах от ДЛТ, и не было ничего удивительного в том, что встретились мы именно здесь. Но тогда казалось, что судьба тыкает носом в ситуацию, пытаясь скорректировать ход событий. Сесилия дала мне свой номер телефона. Я взмыл как ракета на шестой этаж, где деревянным кругляком, смоченным синими чернилами, мне припечатали два листка бумаги.

К моменту нашей встречи она заканчивала свое трехгодичное пребывание в Питере и через месяц собиралась отчаливать к родным берегам, омываемым водами Балтики. Десять дней растянулись молча по окраине временной. Лампа неба свой взгляд волчий откупорила над Сенной.

Месяц растянулся не молча. Он растянулся с криком, ором, гиканьем. Время нагрелось, стало мягким, как оловянная проволока для пайки. Эластичность сказалась на продолжительности дней, часов, секунд, потому что ничего я не помню из всего того года, кроме последнего месяца, его замкнувшего. Шведского месяца, после которого я покинул группу «Улитки», а наша компания прекратила свое существование в связи с межличностными конфликтами, в ней возникшими.

Бумажка с номером телефона обжигала пальцы. Денег не было, приличных штанов тоже, вместо перчаток я носил шерстяные носки, не чувствуя ни малейшего дискомфорта по поводу своего внешнего облика. Главное, чтобы было тепло. Шерстяные носки выбивали из колеи многих барышень, они отказывались верить в факт наличия у меня на руках деталей одежды, предназначенных для ног. Стандартизация мышления сделала свое дело, люди перестали экспериментировать со своим внешним обликом, авангардисты от моды не в счет. То, что мы видим на подиуме, восхищает, удивляет, раздражает, только никто не станет носить показываемые нам коллекции в обыденной жизни, отдавая предпочтение классическим формам обуви и курток, то есть простоте и удобству. Поэтому такой, казалось бы, безобидный штрих в общей картине гардероба (а то, что на мне было надето, как правило, и составляло весь гардероб), становилось поводом к экзальтации. Ладно бы я бравировал своими носками, как супермодным новаторством. Но я всего лишь нашел для себя оптимальную форму перчаток, в которых пальцы не скрючивались от мороза. В любом случае, это было не по-шведски.

День проволочился кряхтя. Дни вообще были убогими и пресными, как чебуреки, продаваемые в ларьках с шавермой. Не хватало специй.

— Тебе несколько раз звонила Сесилия, — встретила меня директриса с той интонацией, будто мне звонил Борис Ельцин.

Сесилии просто стало скучно, и она решила позвонить. Встретились возле консульства, отправились тыкать киями бильярдные шары. Затем переместились в ирландский паб, где пропили деньги, которые полагались мне за Ленина и холодильник. Здесь уже принимала пятую пинту пива Сесилина подруга Каролина с компанией шведосов.

— Poul, I need someone, — лопотала пьяная Каролина, намекая на моих друзей с гитарами наперевес. — He must be an artist with sense of humor.

— Звони, — сказала Сесилия, вручив мне мобильник. — Найди ей кого-нибудь, чтоб она успокоилась.

Я вышел на улицу. Покрутил в руках изделие шведских умельцев, поплевал на асфальт, прислушался к своим ощущениям.

— Идите-ка вы в баню, — сказал сам себе и вернулся обратно.

Извиняйте, хлопцы, бананов нема. Как-то не хотелось мне в тот вечер выступать в роли брачного агентства.

— Хочешь салют посмотреть? — спросил я Сесилию.

У меня дома хранились остатки былой роскоши. Когда-то я торговал пиротехникой. Один раз устроил салют под окнами барышни. Не самое заурядное действие в свете серенадных представлений.

— Где?

— У меня дома.

— Ты меня обманываешь.

В бар завалился бывший Сесилин бойфренд по национальности швед, по внешности студент. Компанию ему составляла моя соотечественница.

— Как он мог променять меня на эту русскую! — выпалила вице-консул на улице. — И, проведя указательным пальцем над верхней губой, добавила, — с ушами!

— С усами, Сесилия, с усами.

Девушки внимательны друг у другу. Наличие растительности на лице у соперницы не осталось незамеченным. Алкоголь стер налет этикета, оголив сущность самки, на чью территорию посягнули.

Салат дорожной хляби под майонезом снега ждал голодных лопат утренних дворников. Моховая цвела, как застоявшаяся в пруду вода, искрилась улыбками фонарей.

— Подожди здесь.

Я оставил ее стоять у подворотни, сбегал домой, принес несколько «бабочек» и шестиствольный бочонок, внутри которого дремала гремучая смесь. «Бабочки» подкидывались в воздух, где они делали фигуры высшего пилотажа, оставляя за собой огненный след, после чего производили акт камикадзе, взрываясь на уровне второго этажа. В окнах появилось несколько любопытных рыл. Взрывы чеченских террористов еще не выветрились из памяти горожан, любые громкие звуки на улице воспринимались как сигналы воздушной тревоги.

Я поставил бочонок посреди мостовой, дал прикурить фитилю, и оттащил офигевшую Сесилию к арке тридцать первого дома, дабы сразу после кончины «Красного дракона» (так называлось изделие китайской пиротехнической промышленности) нырнуть во двор. Арбузий хвостик фитиля быстро прогорел, приведя систему в действие. Бочонок кончил шесть раз, ракетное семяизвержение было настолько мощным, что я малость струхнул, высматривая, не катится ли по улице ментовский болид. В небе расплывалась салютная сперма, грохот стоял неимоверный, и сквозь него уже прорывались мерзкие завывания автомобильных сигнализаций. Шведская челюсть сделала непроизвольное движение вниз.

Дома мне был задан вопрос, из которого я сделал неутешительный для себя вывод: women are the same.

— Сколько у тебя было женщин?

— Не знаю. Это имеет какое-то значение?

— Да.

— Я не помню.

— Тогда считай.

Она не шутила. Я сделал вид, что считаю, выдал первую пришедшую на ум цифру. Потом положил на колени гитару. На столе лежал сборник песен, непонятно, как у меня оказавшийся. В нем были слова фактически всех хрестоматийных рок-хитов. Сесилия полистала тонкую тетрадь с английскими буквами, и нашла в нем что-то для себя близкое.

— Можешь сыграть?

Набивший оскомину «Отель Калифорния» доставил мне удовольствие. Обычно я этот шедевр даже слушать не в состоянии, не то чтобы играть. Но тогда незамысловатая и, стоит признаться, гениальная мелодия обволокла кухню, словно сигаретный дым.

Через пару часов хорового пения она ушла отсыпаться в свою казенную квартиру. Женщина-головоломка, на шесть лет меня старше, на несколько культурных слоев от меня дальше. Козлиное самодовольство активизировалось, со всей присущей ему скромностью Павлик заявил:

— Я буду жирной точкой в твоей петербургской карьере.

Ни мое безденежье, ни мой продавленный матрас меня не смущал. Women are the same.

Спустя несколько дней Сесилия закатила у себя дома вечеринку. Праздники у иностранцев радуют отсутствием такого исконно русского дибилизма, как застолье. Статичные посиделки вокруг холодца с водкой у них заменены броуновским движением частиц, оказавшихся в одном помещении. Кухня превращается в бар, где каждый обслуживает себя сам, народ кучкуется, выпивает, танцует, наслаждается демократизмом свободного времяпрепровождения.

Сесилия накупила пива с чипсами, пригласила всю нашу компанию и своих друзей. Охранники, сидящие в шведском переулке, наверное, видали всякое, но все равно делали настороженные лица, когда пропускали мимо себя таких персонажей как я или Жека. Рожи у нас были явно не дипломатические.

В квартире было два туалета, столовая, Сашечка сразу же поинтересовался у хозяйки, не сдаст ли она ему комнатку на пару месяцев. Пришел Сесилин друг, американец, с которым у них закручивалась любовь-морковь.

— Ты какой-то грустный! — обратилась она ко мне.

— Не выспался.

— От этого спасает крепкий алкоголь.

— А у тебя есть что-нибудь помимо пива?

— Пойдем.

Она провела меня в столовую, открыла чуланную дверь, зажгла свет. Помещение, размером с лифт, было разграфлено полками, на которых стояли бутылки. Коричневели коньяки, пыжились бутылки с водкой, красно-белые вина покоились в стеклянной таре, которая у советского человека ассоциируется с портвейном. Ром, ликер, текилла, джин? Я позабыл о том, что не пил уже больше года.

— Можно пожить в этой коморке пару дней?

Долго не мог выбрать. Хотелось пить что-то одно. Решив не выпендриваться, взял бутылку виски (1 л. по моей версии, 0, 7 л. по Жекиной), и всю ее приголубил. Где-то посередине этого процесса Сесилия выловила меня в коридоре.

— Я хочу тебе что-то сказать.

Пауза.

— Нет, потом.

Я напился. И немудрено. Ушел тогда, когда в бутылке не осталось ничего, кроме запаха. Ушел без носков, которые затерялись в каком-то углу. Без тех носков, что надевались на ноги. Пересекая декабрьской ночью площадь Искусств, я ставил ботинки, в которых затвердевали голые ступни, на тротуары, мощенные яковлевскими кирпичами. Пытался, пока пьян, честно признаться самому себе: я самоутверждаюсь, или мне действительно нужна эта женщина? Изначальный импульс был навязан извне захмелевшей Лизой. Импульс породил действия. Никакой любви не было. Был интерес хирурга, препарирующего пациента с неизвестной науке болезнью шведянкой. Я чувствовал себя моральным уродом, который идет на поводу даже не похоти, а мужских амбиций. В компании Павлик слыл ловеласом, требовалось подтвердить свой статус. Когда я это осознал, когда честно самому себе в этом признался, что-то щелкнуло внутри, лопнул шланг, выпуская пар эмоций. Я очистил образ от шведско-консульской кожуры, получив красивую женщину, которой оставалось пробыть в Питере уже меньше месяца. Срать на ментальность и разные социальные уровни. Я М, она Ж. Все остальное не имеет значения. В этот момент я почувствовал, что во мне зарождается новое чувство.

Дома Павлик вонзился в матрас и вырубился. Проснулся посреди ночи от гула в мозгу. Это дребезжал звонок входной двери.

После моего ухода Жека погрузил в машину Сашечку и Никиту Попова, и отправился на улицу Короленко. Думаю, окна в автомобиле запотевали во время их вояжа, потому что кровь трех организмов была ускорена по максимуму за счет безудержных возлияний. Никита долго воевал с дверью, пытаясь по робингудовски поразить мишень, коей являлась замочная скважина, с помощью ключа. Жека приехал ко мне, позвонил несколько раз — тщетно. Сознание мое пребывало во сласти тягучих сновидений. Жека вернулся к Никите, но там его встретила гробовая тишина и скрипы зимней питерской ночи: тела приняли горизонтальное положение, и заставить их подняться не смог бы даже удар током. Тогда Жека опять вернулся ко мне, утопил пальцем звонок в стене, прислонился к нему лбом и заснул как мерин, наполнив пространство квартиры дребезгом надрывающегося электрического колокола. Жеке было не привыкать. Работая на стройке, он частенько садился на лесах с молотком в руке и каской на голове, упирался черепом в кирпичную кладку и вырубался. Прорабы не могли просечь — работает человек, или рассматривает свои говнодавы. То что, человек мог в таком положении спать, они даже не догадывались.

На следующее утро мы отправились на Большую конюшенную улицу, где проходил фестиваль мороженого. Не было даже сил смеяться над опухшими личиками друг друга. Затарившись ведерками с холодной и сладкой массой, мы плюхнулись в пластмассовые кресла. Дети, вооружившись родителями, роились возле рефрижераторных сот. Молочный мед, нежный пломбир, упакованный в брикеты различной формы, массы и размера, выменивался на деньги. Я остужал нутро, отправляя в желудок любимое лакомство Хоттабыча, и тупо смотрел на праздничную толпу. В двух шагах отсюда спала Сесилия.

Между стекол в окнах сквозит

Свежий ветер тонкий и узкий

Где-то в консульстве консул сидит

Говорящий немного по-русски

Через день приехали молодцы за холодильником и Лениным. При костюмах и галстуках, с руками, вымытыми мылом «Safeguard». На отливающем бликами микроавтобусе, внутри которого было чисто, как в частной зубоврачебной клинике.

— Нас Сесилия попросила забрать что-то.

Я похихикал.

— Ну пойдемте, покажу вам ЧТО-ТО, что нужно забрать.

Когда они тащили холодильник, они еще не ругались. Просто надрывались, как безголосые поп-певцы, которым выдалось петь не под фанеру.

— На кой хрен ей неработающий холодильник? — ворчал тот, что постарше. — Я такой даже на дачу не поставил бы.

«Мальчики, — думал я, — вы привыкли жить у кормушки, как русские Ваньки в кукольной форме, охраняющие консульство США. Back to reality».

Ругаться они стали, протащив по коридору Ленина и увидев, во что превратились их отхимчищенные костюмы. Я сжалился и пустил дядьков на кухню к раковине.

— Все? — с нескрываемой надеждой в голосе спросили они.

— Нет, еще вот это, — я показал на свой продавленный матрас.

Парни сморщились, как позапрошлогодний картофель.

— Шучу, — приободрил я их, и выпроводил за дверь. Сесилия получила причитающиеся ей товары.

Она говорила «вилька», «бутилька», «футболька». Это мягкое л придавало ее речи что-то детское. Похорошевшая Астрид Лингрен, выучившая русский язык. Ее отец играл на саксе. В самом начале нашего знакомства, Сесилия призналась, что единственная вещь, от которой она действительно тащится по жизни — это саксофон. Жалею, что не посоветовал ей посмотреть «Такси-блюз» Лунгина. Жалею, что не умею играть на инструменте, который как консервный нож вскрывает жестянки человеческих душ.

«Улитки» искали духовую секцию, чтобы как-то оживить несколько блеклый фанк. Придя на репетицию, я не обнаружил никого, кроме маленькой девочки, которая откликнулась на наше объявление. Девочка училась в Институте культуры. Находясь в некоторой растерянности от такого коллективного непосещения столь ответственного мероприятия, как репетиция, я не нашел ничего лучшего, как предложить ей пойти ко мне домой, благо было недалеко. Через полчаса, сидя в кресле, я услаждал свой слух саксофонными выкрутасами, начиная с джазовых стандартов и заканчивая всем известной мелодией, исполненной Кэнди Дауфер совместно с Дэйвом Стюартом. Раздался телефонный звонок. Сакс смолк. Я снял трубку. На связи была Сесилия. Она звонила из консульства с очередной национально-официальной вечеринки, нудной и скучной. Я попросил ее «превратиться в слух». Прикрыв трубку ладонью, прошептал, обращаясь к своей визави:

— Ну-ка, подуди.

После чего протянул телефон вперед, навстречу отливающей золотом металлической клюшке. Меха человеческих легких раздулись, и по телефонным проводам полилась меланхоличная мелодия. Даже крысы под полом притихли. Гнутая труба с пуговицами клапанов исходила звуками, стройными, как римские когорты. Время замерло в ожидании музыкальной коды.

Когда дуделка перестала дудеть, в трубке послышался сдавленный голос:

— Ты сделал мне потрясающий подарок.

Кирилл, бывший на том приеме, рассказывал, что она стояла и плакала, прижав к уху свой «Ericsson».

Каролина свалила на пару недель, оставила Сесилии ключи от квартиры. Сесилия пригласила меня в гости на ужин. Долго не могла справиться с микроволновой. Помогла моя русская сноровка (нажимать на все кнопки без разбора, пока не заработает). Свечи, музыка, льющаяся из мощных динамиков, вино, все дела. Эта квартира, где туалет по площади превышал мою кухню, запомнилась, прежде всего, вечеринкой без штанов. Каролина прислала мне е-мэйл, где говорилось о том, что в городе достаточно одиноких женщин, и одиноких мужиков тоже хватает. Поэтому она и несколько ее сподвижниц в деле сведения одиноких сердец устраивают партейку у Каролины дома. Дамы приглашались к 17. 00, кавалеры к 19. 00. Когда я с парой приятелей прибыл к месту назначения, выяснились условия прохода: всем мужчинам требовалось снять штаны. По квартире расхаживали сэры в нижнем белье от «Dim», а так же сэры в трусах, чей дизайн был явно позаимствован у модельеров, обслуживавших кавалерию Красной армии. Все были изрядно под шафе, основной контингент составляли подданные иностранных держав. Редкий случай, когда можно встретить топ-менеджера западной фирмы при галстуке и голых ляжках или служащего банка в одних носках. Некоторые индивидуумы, чьи портки, видать, потеряли товарный вид, обвязались полотенцами, и стали похожими на Тарзана, болеющего водянкой. Среди гостей терлась русская девица глянцевого вида, пришедшая сюда обзавестись папиком.

Шведы предваряют вечеринку национальным напитком, запамятовал, как называется. Водка с томатным соком варится в огромной кастрюле (плюс добавление ряда специй), после чего получившееся пойло разливается по стаканам и всучивается всем гостям без исключения. Гадость редкая. Еще одно блюдо, которое я никогда так и не осилил — бананы, нашпигованные шоколадом и запеченные в духовке.

Сесилия не стала мудрить, и приготовила мясо по интернациональному рецепту — хорошенько его прожарила, положила рядом горсть риса и свежие овощи. Такое блюдо придется по вкусу и китайцу и эскимосу. Я уже научился не говорить о превосходстве некоторых изделий отечественного производства над западными аналогами, потому что лучший шоколад производят в Швеции, так же как пиво, и все остальное. В данной ситуации я готов был согласиться с этой версией. Я готов был согласиться вообще с любой информацией, проистекавшей из ее уст. Когда она говорила: «Это была наша территория! », я соглашался. Ваша. До Петруши Первого. А после Петруши стала не ваша. Окошечко. В Европу. Сквозняки из этого окошечка до сих пор по всей стране гуляют.

Хронология событий, кастрированная советскими историографами, ведет отсчет отнюдь не с Петропавловской крепости. В школе нам рассказывали о нескольких деревеньках, ассимилировавшихся со столицей. Коренной петербуржец уверен, что до того, как в здешней трясине увязли ботфорты первого русского императора с обритым подбородком, жизнь вдоль Невы была связана лишь с миром флоры и фауны. Территория Шведского переулка с прилегающим консульством, Шведским домом и шведским лютеранским приходом церкви Святой Екатерины опрокидывает устоявшееся мнение о нелюдимости питерских болот в пучину фактов. Шведский приход, один из старейших в России, ведущий отсчет времени с 1640 года, возник на территории шведского города Ниена, основанного восемью годами раньше. На другом берегу, в лоб Ниену смотрела крепость Ниеншанц (на месте утрамбованной новгородцами Ландскроны). Здесь тряслись карманы купцов, плативших пошлину шведосам за право двинуть с Востока на Запад и обратно. Ниен, в котором проживало порядка двух с половиной тысяч Сесилиных предков, был спален по приказу коменданта Ниеншанца Иогана Апполова, когда дух приближающегося фельдмаршала Шереметьева стал ощущаться особенно остро. Ниен был растащен на запчасти для Петропавловки. Его крепостные валы продолжали нагло выпирать до конца XIX века. Этой историей не принято дорожить. Река Оккервиль, названная в честь полковника Оккервиля, точнее в честь его мызы, которая стояла на ее берегу. Еще одна мыза майора Конау, где Петруша устроил свою первую питерскую резиденцию, свой Летний сад, насадив тополей, тень которых укрывала потом Крылова и Пушкина.

Сесилия рассказала, как зашла погулять в Летний сад с собачкой своей подруги, не зная о том, что этого делать нельзя. О разочарованном менте, который вынужден был ее отпустить, даже не оштрафовав («Это была наша территория! » «Спокойно, Сесилия, ваша»). О волшебной жизни персоны под грифом «дипломатическая неприкосновенность» с автомобильными номерами красного цвета. Хотя еще несколько лет назад она работала в одном из шведских баров официанткой. Упорство и любовь к русскому языку сделали свое дело. Человек, который нам всем казался представителем иной системы, на деле был в доску свой. Она адаптировалась к России, стала понимать вещи, здесь происходящие так, как понимаем их мы. Но при этом в ней сохранилась главная ценность любого адекватного иностранца — всегда можно было послушать мнение человека о российской действительности, не обремененного патриотическими догмами и «болью за родной народ». Это был взгляд со стороны, взгляд точный и безжалостный. Безжалостный, потому что честный.

Новый год приближался, подкрадывался елочным десантом, готовя засаду. Я продолжал экспедиторствовать, мозги кипели от истерик директрисы. Новый год — апогей торгового сезона, после которого наступает январский штиль с мизерной покупательской возможностью. Поэтому работники сферы купи-продай (от торговок мясом на рынке до официальных дистрибьюторов «Мерседес») стараются выжать из предновогодних недель все возможное. За год до этого в течение трех последних декабрьских дней в качестве продавца я заработал денег больше, чем за весь последующий январь. Но это психоз чистой воды.

В последнюю ночь перед отъездом Сесилии, мы с ней сидели у меня на кухне. Даже в такой момент она продолжала думать о работе, о том, кто заступает на ее место.

— Ты можешь, наконец, забыть про fucking job? — не выдержал я. Мы мало спали за последние несколько суток. Нервное напряжение росло в геометрической прогрессии. Потребовалась четверть часа, чтобы вице-консул уступил в ней место женщине.

— В Швеции очень скучно, — сетовала она, — и очень дорого.

Утром она ушла. В квартире у нее уже все было собрано. Приезжает фура, водитель сам складирует вещи по коробкам, разбирает столы и шкафчики, грузит их в машину, приезжает в Швецию, в нужную квартиру, расставляет мебель по местам. Сесилии надо было только привести получившийся интерьер в божеский вид. Вы в России доверите незнакомому водиле ключи от двух квартир, с тем, чтобы он перевез ваши шмотки из одной в другую, при этом собрав их собственноручно?

Потом несколько недель холодильник стоял у Сесилии посреди комнаты, потому что она не сказала грузчику-шоферу, куда его нужно поставить. Одной ей было его даже с места не сдвинуть.

Тридцатое декабря. Корпоративные пьянки во всех офисах. Электрички в метро перегружены туловищами с ошалевшими взглядами. Люди носятся по магазинам, каждый отсек в универмаге — дистанция, которую нужно преодолеть по-спринтерски. Подарки — бич праздника. Всеобщая паника в преддверие водочного потопа. Каждая квартира, каждая нора с канализационной системой и электропроводкой внутри становится отдельно взятым ковчегом. А впереди маячит рожденный гребенщиковской музой ангел всенародного похмелья с мокроусыми крылами.

Аристотель назвал бы происходящее в моей конторе не иначе как катарсисом. Я помогал со сборами.

— Павлик, ты все подготовил для Гостинки? — спросила меня директриса. — Все проверил по списку.

— Все, — ответил я, понимая, что осталось потерпеть еще немного. В январе контора вымрет, как сочинские пляжи в межсезонье, и я смогу восстановить душевное равновесие.

— Отвечаешь?

Она стала с остервенением отдирать скотч от коробки, желая самолично удостовериться, что на самом деле я собрал не все. В чем-то ошибся. Что я вместо одного ебаного конфетти положил другое ебаное конфетти. Ей требовался очередной выплеск скопившегося за ночь дерьмеца, а для этого нужен повод. Я был уверен, что все проверил. Потому что мне же эти долбанные единицы товара отдавать на склад, где все должно сойтись. «Если она не найдет повода в этой коробке, то она найдет его где угодно, хоть у меня в жопе. Как же ты предсказуема, — подумал я, — ни Фрейда, ни Берна не нужно».

В соседней комнате заверещал телефон.

— Паша тебя, — крикнула секретутка.

Я переместился к телефону.

— Привет, — послышался в трубке Сесилин голос.

Она звонила из аэропорта. Я присел на край стола. Секретутка тактично удалилась. Все слова давно пусты. Гной скопившейся усталости начал вытекать из глаз. Я вытер мокрую соль кулаком с лица. Только этого не хватало — нюни-нюни.

Все через анус. Каждый раз, встречая человека, близкого мне по духу, к которому я начинаю что-то чувствовать, обстоятельства юркой отверткой отвинчивают шурупы, на которых платформа счастья крепится к станине жизни, и она отваливается с грохотом, оставляя синяки на сердце. Я размяк, как хлебный мякиш, насаженный на рыболовный крючок и закинутый в воду. Силы ушли, покинули меня. Так поезд покидает перрон — медленно, но верно, набирая скорость.

— Сесилия…

Я не помню, что говорил. Не помню, что она отвечала. Что-то нежное. Что-то искреннее. В голову ударил вопль из соседней комнаты.

— Павлик, ты долго будешь разговаривать? Ехать пора.

Помни, Венечка, те несколько часов. То есть, Пашечка. Я собрал остатки силы воли, дабы не оторвать директрисе голову. Хотелось сыграть ею в футбол.

— Прощай.

Короткие гудки. Трубка, как дуршлаг, в мелкую дырочку. Макаронины слов просовываются сквозь них в голодные до лапши уши. Я не вешал лапшу. Говорил правду. Понимал, что мне будет не хватать ее. Две копейки скандинавских озер в каждом глазу. Цвет волос натурален, как деревенский творог.

Одна из заслуг Сесилии передо мной заключается в том, что она свела меня в фитнес, который мне до этого казался привилегированным аквариумом для особо ценных пород млекопитающих. И за это я ей благодарен.

Всех евоадамов можно условно поделить на две категории: тех, кто в фитнесе, и тех, кто бухает. Сесилия относилась к обеим категориям сразу. Я не раз намекал ей, что так можно распрощаться с сердцем, потому что у шведосов есть дурная привычка ходить в тренажерные залы на следующий день после пьянки. У нее был личный тренер и абонемент в клуб, который держал ее соплеменник.

— Первое занятие для всех бесплатное, — сказала она.

Способность совмещать бухло, сигареты, легкие наркотики и изнуряющие тренировки поражала меня в шведах. Мы отправились в зал на следующий день после попойки, во время которой я не выпил ни грамма, зато форенеры заправили полные баки. Какого же было мое удивление, когда я встретил эту же компанию, правда, поредевшую, в обрамлении тренажеров. Еще вчера они скандировали «Сколь! » (слово, произносящееся при чокании бокалов, что-то типа английского «Cheers! » или русского «Ваше здоровье! »), а сегодня вытравливают из организма килокалории.

Я воспользовался разовой халявой, полежал под штангой, сходил в сауну и забыл о фитнесе на три года. Вспомнил, когда съехал с Моховой, где газовая труба в подъезде служила мне турником, а две железки, которые кладут на весы, взвешивая мешки с капустой, гантелями. Первым делом отправился в тот же самый зал, куда меня свела Сесилия. Большое синее полотенце, ключ от шкафчика, прорезиненный пол, зеркала с человеческий рост, накаченные инструкторы, воспитывающие клиентуру с бисером пота на лбу.

Фитнес — вежливый наеб с комфортом. Упражнения, которые нужно совершать для поддержания тела в форме, давно известны. Все эти тренажеры, напоминающие камасутру для терминатора, нужны для того, чтобы посетитель ни на секунду не усомнился: бабло заплачено не зря. Здешнее оборудование напоминает мне задорновскую грелку для пупка — вещь, по всей видимости, небесполезную, но прожить без нее можно.

Когда перед человеком стоит острейшая проблема изменения конфигурации своих чресел, ему нужно бегать и пресс качать, а уж потом все остальное. Но за деньги, за большие деньги, пусеньку посадят, пусеньку уложат, дадут в ручки две железные мандулы, опрезервативленные резиновыми рукоятками, и скажут, сколько нужно делать повторений на данном тренажере, чтобы у пусеньки мамончик сдулся, а ручки наоборот, надулись.

Я знаю, что штангу нового поколения придумать невозможно. Это все равно, что колесо нового поколения изобрести. Поэтому когда в одном из фитнесов тренерша увещевала меня, что у их конкурентов морально устаревшие тренажеры (а у них, соответственно, тренажеры нового поколения), я не совсем понимал, что она имеет в виду. Мне нужно несколько железных конструкций, примитивных по своей форме, для выполнения незамысловатых действий, направленных на укрепление мышц. Все остальное меня не интересует.

Павлик обошел все питерские фитнесы, которые находятся в пределах досягаемости, и в которых действует волшебная формула: бесплатный первый визит. Месяц наслаждался созерцанием загорелых телок с упругими попками, обтянутыми шортиками «Speedo». Месяц чувствовал себя безобидным диверсантом — я обманывал менеджеров, которые окучивали мой мозг информацией о стоимости абонемента на год и полгода, провожали меня словами:

— Ждем вас в следующий раз.

Ждите.

Шведский опыт пришелся ко двору. Павлик до Сесилии и Павлик после Сесилии — два разных человека. Она заставила меня поверить в себя. Дала понять, что нет недостижимых целей. Избавила от «социального» комплекса, из-за которого я бы никогда сам не перешагнул порог фитнес-зала.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 27 282930 31 32 Следующая ⇒