Отрезок девятый

Гавань. Поедаю глазами неаппетитное небо, напоминающее своим цветом сгущение выхлопных автомобильных газов. Осень слизывает с парков остатки летнего обеда. Пройденный рубеж, пройденный несколько лет назад, ощущается в Гавани при воспоминаниях о М.

Тот день выпивал ядовитые сумерки. Вечер клевал зерна надвигающейся дремы, мне не спалось, не сиделось, не лежалось — не жилось размеренной жизнью. Судьба порой повторяет одни и те же пассажи. Дежавю. Это уже было, только в ином антураже. Чувство потери — тогда я испытал чувство потери, когда встретил М. Она была живым напоминанием о Маше, реминисценцией подростковых судорог души.

М работала в клубе «Порт» — самом проходном и модном месте того периода. Первые номера журнала «Птюч», словосочетание «рэйв культура», ди-джей Фонарь ведет радиошоу на «Максимуме». В голове у каждого мужчины есть определенный женский тип, складывающийся из стандартных параметров. Так герою Шварценегерра предлагали самому сконструировать свою пассию в фильме «Вспомнить все» из отдельных деталей.

М была воплощением моих мужских ожиданий. Когда я ее встретил, она уже потарчивала на героине. Ее бойфренд сидел в тюрьме за те же пристрастия, сама она жила в доме неподалеку от «Ломоносовской». Мне не подвластно понимание ауры, биополей и прочей экстрасенсорной трехомудии. Но даже такой баран как я чувствовал, что энергия в ее квартире отрицательная, с жирным знаком минус где-то под потолком. Негатив сочился отовсюду, проникал в меня еще на лестнице, пока я поднимался на пятый этаж. Плохая территория во всех смыслах. Нигде и никогда больше не приходилось сталкивался с подобным проявлением математической поперечины, которой принято обозначать вычитание. Казалось, будто на тебя что-то давит, что-то пытается вскрыть смысл происходящего, и смысл этот выявит отвратительные вещи.

Несколько раз дома у М устраивались разборки, приезжали люди, пробивали ей голову тупыми кухонными предметами, требовали денег. Все это она рассказывала мне потом с веселыми интонациями, за которыми не было ничего веселого. Я тихонько охреневал от услышанного. Квартира была пристрелена на предмет наркотиков, ее знали как друзья по рэйвам, так и дилеры, а как следствие — все, кто стоят за дилерами.

В первый раз мы встретились возле Гостинного двора и отправились в «Порт». Там нашли двух подруг М, которые затащили нас в ныне несуществующий клуб-вертеп. Сюда приходили молодые и не очень люди, чтобы скрасить свой вялый досуг. На втором этаже в private room крутили кинофильмы с раскрасневшимися промежностями и фаллосами в главных ролях. Находясь в компании трех девушек, я чувствовал себя вполне комфортно, посматривая по сторонам на функционеров ночной жизни. На сцене выплясывал негр, похожий на залакированную фрикадельку. Негр был жирным, сало колыхалось, сводя с ума фигляров в шмотье, стоящем больше моего прожиточного минимума.

Подруги М проснулись несколько часов назад после очередного клубня, и находились на той стадии развития суток, когда большинство людей уже почистили зубы, позавтракали и отправляются на работу. Только в данную минуту это большинство ложилось спать. А для подруг все только начиналось. Одна из них жила и училась в Швейцарии, периодически наезжая в Питер растрясти родительский кошелек, другая готовилась к тому, чтобы перейти с амфетаминов на героин.

Уже под утро мы приехали с М к ней домой.

— Не выходи из меня, пожалуйста, полежи еще немного так, — прошептала она, после того, как я кончил.

Ее бойфренд мотал срок, секса у нее давно не было, чувствовал я себя в этой ситуации странно, пытаясь разобраться в своих ощущениях, которые не предвещали ничего хорошего.

Уже спустя несколько часов я смог сформулировать словесный эквивалент своим страхам — чувство потери. Это чувство, которое возникает в тебе еще до того, как ты достиг максимальной близости с человеком. Ты уже знаешь, что потеряешь его. Потому что не в твоих силах что-то изменить, обстоятельства плавают в реке дней, пока их не всосет в себя мимо проплывающая проблема. Так было обусловлено в неизвестном договоре неизвестно кого неизвестно с кем — где-то по ту сторону сознания.

— Давай ногами по стенке ходить, — предложила М.

Это оказалось просто: задираешь ноги и ходишь по стене. А сам лежишь при этом. Удивительно расслабляющее занятие.

— Помню, мы мотались по городу с подругой на ее машине, — рассказывала она, оставляя еле заметные следы своих ступней на обоях. — Искали спидов. Не было нигде. А мне утром обязательно надо присутствовать где-то — мама попросила. Проездили всю ночь, не спали ни секунды. Из одного конца города в другой, мосты переезжали раз десять. Заехали ко мне кофе выпить. Я села, уткнулась лбом в стенку и заснула. Подруга будит: «Вставай, пора уже». Я ей отвечаю сквозь сон: «Ну, сейчас, подожди, давай только мост переедем».

Музыка играла всю ночь. Если М была дома, то музыкальный центр работал бесперебойно. Я же не мог выключиться, потому что не умею засыпать при наличии легких посторонних шорохов. Капли воды, стукающие раковину раз в минуту, могут вытащить меня из кровати и заставить закрыть кран. Что уж тут говорить о таком самосвале всевозможных звуков, как музыка. Я не умею под нее засыпать. Она умела. Завораживающее чувство потери. Предначертанность отношений вывела круги вокруг глаз, и уже по этим кругам все было понятно.

Героиновые воспоминания цепляли ее, не отпускали своей влекущей сладостью. Белые облака под черным небом. Три прыжка в смерть. Зарезервированное место в больнице для переливания крови. Ежедневный рацион, включающий в себя внутривенные инъекции. Снова жизненная дилемма. Как надоели жизненные дилеммы. Решения — фантики воли и желаний — всегда легко скомкать и выкинуть. Сколько их уже валяется, фантиков.

У нее была модная, смешная шапка, как у гномиков.

Все гномики спят по ночам

А ты почему не спишь

Решила послать к чертям

Свой сон девчонка-плохиш

Я потеряю тебя

Мой гномик — в этом вся суть

И может, через два дня

Будет и мне не уснуть

Стройные ноги в облегающих сапогах и шапка. Хачик подвозил нас до метро. Мимо таких ног сложно проехать. На дорогу он не смотрел, голова его шевелилась перед магнитофоном. Все никак не мог поймать музыку между рекламами. На предложенные мною деньги ответил:

— Нэ надо дэнег. Сыгарэту дай.

Мы ехали в гавань. Это место, откуда не хочется уходить внутрь мегаполиса. Только уплывать из него. Запускаешь взгляд в пространство, и он ползает по водной глади, не желая пришвартовываться. Питерцы живут в морском портовом городе, но узнать об этом можно лишь здесь, приблизившись вплотную к заливу. Окно в Европу, окно со сломанными шпингалетами. Картина осеннего побережья и пустых причалов изгибается вокруг, и ты становишься центром радиуса-горизонта. Слегка горьковатый и солоноватый воздух, холод гладит щеки. Пена на самом подкате к берегу.

Хорошо там, где нас нет. Смотришь вдаль и думаешь, что там есть нечто особенное, чего никак не может быть в столичном саркофаге российской империи. Люди, садящиеся в корабль — самые счастливые люди на свете, им предстоит познать неизведанное, испытать на себе прелести круиза. Глядя на море, думаешь, что с другой его стороны все намного лучше, что счастье именно там.

Я прошатался в одиночку около часа, пока она бегала по павильонам ЛЕНЭКСПО. В меня проникло завораживающее чувство потери. Им пронизаны все фильмы Антониони. Был в свое время на Кирочной улице кинотеатр «Спартак», где за двадцать рублей можно было увидеть его картины вкупе с творениями Тарковского, Феллини, Бонюэля, упаковав зад в пластиковое кресло для летнего кафе. Образ пустынного пляжа, продуваемого со всех сторон голодным до волн ветром, преследует многих творческих людей, особенно кинорежиссеров. Джон Малкович на детских качелях, позади него серое пространство морской воды — антониониевский крик одиночества.

Потом, несколько лет спустя точно такое же чувство возникло во мне почти здесь же, на площадке перед гостиницей «Прибалтийской», только уже по отношению к другой особе. Стоило прислушаться к этому чувству сразу же, но мы всегда склонны надеяться на лучшее, и самообман потом бьет по сердцу. Чувство потери — редкий случай, когда душа оказывается мудрее рассудка. Территория перед «Прибалтийской» — место застолбленное питерскими байкерами и любовными парочками, пленившее папу «Нашего радио», который провело здесь свой фестиваль. Это мой городской пятачок отчаяния.

В одну из ночей я рассказал М о своей первой любви, о ее профессиональной деятельности. Оказалось, что М занималась тем же и там же — в Москве. Только не от безысходности, как Маша, а из любопытства.

— Я познакомилась с парнями, которые предложили потусоваться с ними за деньги. Единственным условием было не спать. Они висели в Москве несколько дней, должны были успеть за это время сделать свои дела, каждая минута была на счету. У них была стодолларовая купюра с красной окантовкой. Я не могла понять, откуда она, пока не выяснилось, что это кровь, они через нее кокс занюхивали.

М решила поставить настоящие железные ворота, чтобы хоть как-то обезопасить себя от гостей из прошлого. Попросила меня помочь установить вторую деревянную дверь внутри прихожей. Геморрой предстоял немалый, нужно было снимать косяк, стругать, пилить и т. д. Ей больше некого было попросить о подобной услуге, я согласился. Мы не виделись несколько дней, потом я позвонил, сказал, что вечером приеду. Погрузив инструменты в Жекину машину, отправился с ним к М. Ехал с расчетом на то, что ближайшие несколько часов придется отдать такому малоприятному и запарному занятию, как установка двери посредством рубанка, пилы, молотка и двух рук, порядком отвыкших от мастеровых движений.

М пустила в квартиру, выглядела она отвратительно — бледная, с двумя темными аренами на лице, в центре каждой по глазу. На кухне кто-то был. Я поставил сумку со столярным барахлом на пол, прикинул объем работы, попытался мысленно выстроить алгоритм действий. В прихожую высунулась рожа. Это был трафарет, по которому следовало бы изготовлять лица для фильма «Стена». Полное отсутствие стандартных деталей типа носа или щек — поверхность лба будто размоченным картоном залеплена. Зрачки, как бусинки для бисера — хрен увидишь.

Я зашел на кухню. Здесь сидело еще несколько существ. Глядя на них и на обстановку, их окружающую, было нетрудно догадаться, чем здесь занимались до моего прихода. Следов приготовления химсоставов не наблюдалось, но то, что господа варили далеко не картошку, было видно невооруженным взглядом. Я застал сбор денежных средств — из всех карманов выуживались последние копейки, на которые можно было купить разве что рулон туалетной бумаги.

— Может, сходить в магазин, хоть крупы купить? — промычало одно из существ, обращаясь к М.

Слово «крупа» вывело меня из себя. Крупа — последняя грань нищенства, пища богов в блокадном Ленинграде. Люди переходят на крупу вследствие каких-то причин, но, не тех, что были налицо в данной ситуации. Хотелось заорать: «Какая в жопу крупа?! Пошли на хуй отсюда все, а не то я вам сейчас рыла наркоманские стамеской раскрою! » Но я ничего не сказал. Ни звука не произнес. Просто собрал манатки и выкатился на лестничную площадку. Все повторяется. Все. Просто колесо обозрения, а не жизнь. Не было у меня никакого права орать, кого-то бить, выгонять под зад коленкой из квартиры, потому что это была НЕ МОЯ квартира, а ЕЕ.

Мы расстались с М, не начав встречаться, хотя я чувствовал в ней родственную душу, и как знать, сложись обстоятельства ее и моей жизни по-другому, может, из нас получилась бы неплохая пара. Но дело не в этом.

Когда я наблюдал ломку Иры в доме на курьих ножках возле «Приморской», я понимал: у людей проблемы, которые мне понятны. Я такой же, как они, просто мы выставили перед собой барьеры разной высоты. Они свой уже перепрыгнули.

У М я четко осознал неприятие личностей, скопившихся у нее на кухне. Это был другой мир, который я покинул раз и навсегда, отстегнув основной парашют и продолжая полет на запаске. Отвращение, жалость, презрение, брезгливость, злость, агрессия — весь этот букет чувств расцветал во мне, пока я мчался по лестнице. Чего не хватает этим фрондерам? Какие-то подростковые вопросы застревали в голове, как пассажиры в турникете, нужно было заплатить, чтоб пройти внутрь, в глубину, нащупать смысл происходящего. А чем платить? Очередным наркоманским опытом? На хрен. НА ХРЕН. Я не буду никем и ничем, как те, что остались без будущего, и даже сраной крупы им не купить.

Стоять под небом, раскачивающимся как сопля на носу алкоголика. Мерзкое ощущение. Кристаллы времени попадают в раствор мыслей, и происходит реакция с шипением, словно «аспирин упса» в стакан упал.

Все слова давно пусты. Какого это осознавать человеку, который выстукивает слова на клавиатуре. Наркотики плохо — глупо сказано. Наркотики хорошо — еще глупее. И та и другая мысль попадались мне неоднократно в литературе и прессе. Но нигде я не встречал простого и явного умозаключения: наркотики — это ничто. Абсолютли насинг. Дырка в кармане. Ты ничего не приобретаешь и не теряешь, употребляя их. Ты просто становишься никем. Математическим знаком, овальным, как дыня — ноль называется. В одной из рецензий на Ирвина Уэлша я прочитал: «Уэлш подводит нас к мысли, что героин — это хорошо». Жаль, не запомнил фамилию рецензента. Мудак Мудакович, прочитай интервью с Уэлшом за 1996 год. Там есть ответы на все интересующие вопросы.

Эволюция моих пристрастий поразила меня самого. Еще совсем недавно я готов был узнать новое о жизни посредством таблеток. Тома Кастанеды, осиленные до двадцати лет — дичь, не более. Схоластическое учение о Доне Хуане не что иное, как саги Толкиена. Энциклопедия человеческого маразма. Псевдорелигия для тех, кому больше нечем мозги занять. Проще отождествлять себя с Гарри Поттером, объевшимся пьотля, чем реально что-то изменить в своей жизни, посредством каких-то усилий.

Когда ты находишься в наркоманской среде, то кажется, что все только тем и занимаются, что ширяются. Любой человек-антипод, избегающий доступного кайфа, кажется придурком. С каким пиететом я внимал отрокам, вмазавшимся «винтом», когда кто-нибудь из них, медленно покачиваясь на табурете, вещал о своих незабвенных ощущениях, намекая на то, что он — медиум.

Когда ты начинаешь посещать тренажерный зал, тебе кажется, что все только и занимаются тем, что пыхтят на тренажерах. Это довольно радужное ощущение, которое легко развеивается при столкновении с реальностью. Работая в пионерском лагере, я интересовался у деток, каков процент их одноклассников, которые стремаются закатывать рукава при милицейской проверке. По их личной оценке — до 80 %.

В России отсутствует социальная реклама. В майском журнале старейшего американского издания Rolling stone за 2003 год можно обнаружить первое за десять лет интервью с лидером Pearl jam Эдди Веддером, рецензию на концерт Zwan, модный разворот со шмотьем, рекламу секса по телефону и на пол полосы фотографию чеченской бабки на фоне разрушенного дома. Это PR одной из общественных организаций, занимающейся правами человека. Представьте-ка что-нибудь подобное в «Оме».

Если судить по рекламе на центральных телевизионных каналах, то выясняется, что все интересы потребителя, после прокладок, бульонных кубиков и «Чаппи» нивелированы к алкоголю. Благодаря СМИ пиво стало лимонадом, его пьют все и всегда в любых количествах, потому что это почти полезно. Любя пиво, я никогда не строил иллюзий по поводу его консистенции.

Когда главврач страны начал крестовый поход на то, что официально до сих пор не относится ни к алкогольным напиткам ни к безалкогольным, я разразился яростным памфлетом в Gaudeamus. Как это так это? Нам нечем гордиться, ни телевизорами, ни автомобилями, так дайте хоть пивом погордиться, нашли, с чем воевать. Вспомнил про Пушкина, про полстакана портера, которые им выдавали в Лицее перед обедом (потом перестали). Я отстаивал в прессе интересы большинства. А потом случайно наткнулся на статистику, которая нигде никогда не будет опубликована, только такой не поддающийся классификации журнал, как «Факел», напечатал впоследствии эти данные. Среднестатистический подросток в России потребляет в день до трех литров пива. В пересчете на чистый алкоголь — это четыреста грамм водки. Если во времена моего тинейджерства я выпивал до шести литров в день, когда и рекламы как таковой не было в принципе, то чего ж тут удивляться сейчас, когда какой ТВ канал не включи — везде тебе предложат на выбор минимум пять сортов хмельного пойла. Четыреста грамм водки каждый день. Я себе почки посадил за три года, выпивая столько.

Не хочется смещать акценты. Реклама есть реклама, она была есть и будет. Вопрос сводится к ее дозировке. Должен быть противовес. А его нет. Комитет по борьбе с подростковым курением снимает ролики о вреде этого самого курения для этих самых подростков — пожалуй, единственный общеизвестный пример социальной рекламы, плюс ролики, снятые Грымовым. И все. Потом дети достигают 18 лет и пожалуйста — никотин твой приятель.

Я сидел в редакции одного питерского глянцевого журнала, и речь зашла о фотовыставке, где были представлены фотографии с инвалидами. Это были профессиональные фотографии с изображением людей, не таких как все. Редактор журнала наотрез отказывался печатать материал об этой выставке. «Не наш формат, эта социальщина не для нас», все в таком духе. Перед этим я узрел репортаж об этой же фотовыставке в одном московском издании, поэтому недоумевал, почему один гламурный глянец может себе подобное позволить, другой нет. «Это слишком экстремально для нас». Да что в этом экстремального? В этом есть альтернатива принятому курсу издания, вот и все.

Людям, которые держат рычаги управления СМИ, просто по хуй. Они знают сколько стоит квадратный сантиметр печатной площади в их газете, минута в эфире их радиостанции, ролик на телеканале. А на остальное по-большому счету насрать. Тем более, всегда есть волшебная ширма, которой можно отгородиться от излишних эмоций — формат и рейтинг. Не стоит после этого удивляться, что подросток выпивает поллитра водки в день. И когда главврач страны, на самом деле, реально обеспокоенный состоянием генофонда, пытается вставить палки в колеса пивной рекламе, естественно, это воспринимается, как мракобесие и реакционерство. Вот неймется старому козлу.

Грымов рассказал мне историю, наглядно демонстрирующую весь идиотизм системы. «Я делал ролик о детях-сиротах. Подумали, надо не просто снять ролик, а дать адрес дома, где дети-сироты живут. Просто открыли справочник, позвонили по первому попавшемуся телефону и написали адрес в кадре. Через полгода позвонил директор этого детдома, умолял снять ролик с эфира. Проверки замучили! И мы снимали его с эфира, потому что каждый чиновник спрашивал их: „У вас такие деньги на рекламу, откуда вы их берете? “ Вместо того чтобы этим органам самим подарить телевизор или кроватку, нет у них хватает сил на проверки». На мой вопрос: «Есть возможность переломить хребет данной ситуации? », он ответил, что нет такой возможности.

Работая редактором газеты, я часто задавал себе вопрос, как выстроить общение с читателем (аудитория 16–25 лет) таким образом, чтобы посылы, которые я ему адресую, не выглядели бы дидактическими материалами о здоровом образе жизни. Дэвид Боуи, который при желании мог бы поделиться впечатлениями от употребления многих препаратов, считает, что слова о том, насколько они вредны — самолюбование и не больше. Понятно, что как только ты произносишь: «Курить — вредно», читатель сразу же возводит тебя в ранг комсомольского Нарцисса, пытающегося наставить заблудших овец на путь истинный. Но при этом Боуи, когда окончательно завязал с наркотой, заявил:

— Это лучший подарок, который я сделал себе за всю жизнь: своему телу и своему здравому сознанию.

Тинэйджерам не свойственно задумываться о последствиях ударов, которые они наносят по своему здоровью, а любое замечание о том, что сие не есть гуд, воспринимается ими как поползновение на личную свободу. У них нет желания учиться на чужих ошибках, а спустя несколько лет будет поздно учиться на ошибках собственных.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒