![]()
|
|||||||
{114} «Царь-Голод». 1 Луначарский в сборнике «Литературный распад», СПб., 1908, изд. К‑ва «Зерно»{114} «Царь-Голод» 1 Луначарский в сборнике «Литературный распад», СПб., 1908, изд. К‑ ва «Зерно» Пьеса написана грубо. Но это скорее хорошо. В ней много недостатков, есть и достоинства, но ни на тех, ни на других я останавливаться не буду, кроме одного, главного — бесконечно упрощенного, мрачного, почти клеветнического изображения рабочего класса. На фоне массы, забитой, голодной, задавленной машинами, ненавидящей их и поклоняющейся им, выступают такие три якобы типичных представителя рабочего класса: (здесь г. Луначарский цитирует ремарки Андреева, относящиеся к рабочим пьесы «Царь-Голод» и продолжает): Вот вам три основных типа современного пролетария! Правдиво? Между бунтом рабочих и бунтом хулиганов Андреев усмотрел одну разницу: хулиганы несколько сознательнее. Голодный бунт вроде описанного Гауптманом в «Ткачах» — вот предел мудрости Андреева. Повторяю: в драме есть недюжинные достоинства рядом с множеством слабостей (напр., совершенно опереточная смерть, хотя автор хотел, чтобы она была ужасна и т. п. ). Но как общий замысел она убога: голодный расшибает лоб о пушку богатого. Вот и все. Интересно задуманная фигура протагониста не спасает. С такой убогой концепцией не подходят к революции. Это революция, отраженная в голове мещанина, пусть художника, но безнадежного мещанина. Андреев и в этой драме довольно силен в критике буржуазии (хотя лучшая сцена — суд, есть символическая обработка толстовских тезисов {115} «Воскресения»), но и тут, как и всюду, он хотел «роковою рукою» вскрыть трагизм, безысходный отчаянный трагизм положительного — революции, и дал изображение и толкование революции, над которым поднялся теперь любой гимназист. Пара замечаний еще. Хулиганы у Андреева делают дело вместе с рабочими, сопровождая революцию — разбоем. Это бессознательная ложь. Хулиганы или расстреливали рабочих в качестве гард-мобилей, или громили под знаменем монархии и религии, как наши черносотенцы. Там, где революция торжествовала, хулиганы трепетали. Во время господства коммуны в Париже — преступлений почти не было. Затем: революционный народ у Андреева сжигает Национальную Галерею. Этого никогда не было и не будет. Революционеры, пролетарии всегда охраняли музеи. Эти мелочи дополняют картину беспомощности Леонида Андреева пред лицом революции. Именно упрощение и опошление действительной трагичности ее, именно подмена ее голодным бунтом — губят символическое значение последнего произведения Андреева. Мысль Андреева всегда будет слаба в своих титанических потугах, ибо он мещанин[6]. Он {116} дошел до нигилизма, до всеотрицания. Боже мой, пустое и всеобщее отрицание есть только утверждение, ибо во тьме, в которую Андреев хочет погрузить мир, все кошки становятся серы. Чтобы тьма была тьмой, надо противопоставить ей свет. Андреев боится его. Другие ищут его и не могут найти. Видали даже, но душа их мещанская не приемлет его, заставляет их искажать его, превращать для себя в полусвет. Свет же истинный есть идеология рабочего класса, это свет истинный, и тьма не объемлет его!
|
|||||||
|