«Привет! Надеюсь, у тебя был хороший день».

НОЙ

— Иди сюда, Марвин, — усмехается старик, замахиваясь тростью на одну из коз. — Я налью тебе «Нэтти Лайт».

— Какого черта он делает? — спрашивает Тревор, прежде чем плюхнуться в одно из садовых кресел.

— Поит пивом своего козла.

— Он сумасшедший.

— Он забавный.

В кармане звонит телефон. Делаю глоток пива и вытаскиваю его, уставившись на незнакомый номер, прежде чем прижать телефон к уху.

— Да?

— Это Ной?

— Да. — Делаю еще один глоток пива, наблюдая, как старик наливает пиво в перевернутую фрисби для Марвина.

— Это Брайс Таннер, я видел видео, где ты исполняешь одну из моих песен, и я...

Вешаю трубку. У меня нет времени на это дерьмо.

— Что это было? — спрашивает Тревор.

— Какой-то придурок пытается быть задницей из-за одного из тех видео, которые Дейзи продолжает публиковать обо мне. — Я вздыхаю и стону: — Я сказал ей, чтобы она прекратила заниматься этим дерьмом.

— А, она думает, что ты будешь следующим Бибером, — Трев смеется. — Вот почему она так помешана на том, чтобы переспать с тобой. Ты — ее шанс на славу, ее билет из Рокфорда. — Он поднимает бутылку пива и качает головой. — Если ты когда-нибудь ее трахнешь, то обязательно используй презерватив, иначе у тебя будет ребенок.

— Я не собираюсь с ней спать. — Эта мысль вызывает у меня отвращение.

— Ясно. Ты все ещё зациклен на дочери проповедника.

— Я не зациклен на ней.

Чувствую, что Тревор смотрит на меня, и когда поворачиваюсь, чтобы посмотреть в ответ, его губы кривятся.

— У тебя проблемы.

— Почему? Потому что я не пытаюсь ее трахнуть?

— Ага.

— Дело не всегда в сексе, придурок.

— Ты знаешь, почему Макс Саммерс загнал ее в угол в тот вечер в баре?

Мне все равно, почему, но он говорит мне.

— Она с ним встречалась. Она не так невинна, как ты думаешь, братан. — Трев снова отпивает свое пиво, ухмыляясь.

Сжимаю челюсти. Это не дает мне покоя.

— Зачем такой девушке встречаться с таким парнем?

Тревор пожимает плечами.

— Девушкам нравятся плохие парни, Ной. Сам знаешь.

— Он пытался трахнуть семнадцатилетнюю девушку без сознания той ночью на вечеринке у Бритни. — Я в упор смотрю на него.

— И ты надрал ему задницу за это.

Допиваю остатки пива и откидываюсь на спинку шезлонга, глядя поверх забора.

Зачем ей встречаться с таким парнем, как Макс?

— Я не понимаю.

— Как бы то ни было, не все знают, каким куском дерьма был Макс. Черт возьми, большинство людей до сих пор не знают.

Мой телефон снова звонит. Тот же неизвестный номер. Я сбрасываю звонок.

— Слушай, чувак, я понимаю, она тебе нравится. Просто такие девушки, как она, хотят отношений. Они хотят обязательств и бла-бла-бла.

Дело в том, что с такой девушкой, как эта, я не возражал бы против бла-бла-бла.

Солнце медленно опускается за горизонт. Сегодня вечером сверчки начали стрекотать рано, и воздух необычайно приятен для середины летнего дня.

Заканчиваю смывать краску с кисти и кладу ее сушиться на старую кирпичную подпорную стену.

— Ты закончил, сынок? — кричит Джон, перегнувшись через забор, поставив ногу на нижнюю перекладину.

— Да, думаю, да.

— Ну что ж, спасибо тебе за всю твою тяжелую работу. Это очень помогло нам с Бо.

Вытираю руки о штанину джинсов и уже направляюсь к своему грузовику, когда со скрипом открывается входная дверь. Ханна выходит на крыльцо в шортах для бега и майке, вытряхивая скатерть. Она улыбается, когда я останавливаюсь на нижней ступеньке крыльца.

— Выглядишь мило.

— Спасибо. — Она смотрит через мое плечо на мастерскую своего отца. — Краска выглядит неплохо.

— Спасибо. — Я прихлопываю комара. — Что ты делаешь сегодня вечером?

— Ничего.

Усмехнувшись, делаю шаг назад.

— Хорошо, я вернусь около восьми, чтобы забрать тебя.

— Что?

— Ты же сказала, что ничего не делаешь.

— Ну, я...

— Не-а, если не хочешь проводить со мной время, нужно научиться лгать, когда я спрашиваю, что собираешься делать. «Ничего» всегда означает «что-то с тобой», насколько я могу судить.

Ухмылка появилась на ее губах, когда она перекидывает скатерть через руку.

— Вау, буду иметь в виду.

— В восемь. — Указываю на нее пальцем.

— Видимо, да, — говорит она, прежде чем проскользнуть обратно внутрь.

ХАННА

— Куда мы едем? — спрашиваю я, когда мы мчимся по шоссе.

— Это сюрприз.

— Хм.

— И нечего тут хмыкать, леди. — Ной щиплет меня за ногу, и я отталкиваю его руку, наблюдая, как проезжаем мимо очередного съезда с шоссе.

— Ладно, итак, мы проехали Оберн... значит, это не вечеринка братства.

Его взгляд скользит по мне.

— Вечеринка братства? Серьезно? — Высокомерная ухмылка мелькает на его губах. — Я что, похож на парня из братства?

— Конечно, нет, так что... — Беру его под руку и кладу голову ему на плечо. — Куда мы едем?

— Терпение — это добродетель. Любая дочь проповедника должна знать это дерьмо.

— Вау, — смеюсь я. — Ты просто...

Все, что мне нужно и чего я хочу. …

Через несколько минут Ной съезжает с автострады и поворачивает направо, на двухполосную дорогу.

— Тебе понравится, — говорит он, постукивая рукой по рулю. — По крайней мере, я на это надеюсь, или поставлю под сомнение нашу дружбу.

Дружбу?

Мое сердце немного замирает, но выбрасываю это из головы.

Разве это так важно? Нет.

— Хм.

— Боже, ты и твое хмыканье...

Мы сворачиваем на грунтовую дорогу, и через полумили фары осветили большой знак «Посторонним вход воспрещен», прибитый к дереву. Ной, конечно же, проезжает мимо него.

— Хм…

— Снова?

Я указываю пальцем в сторону вывески.

— Там сказано, что посторонним вход воспрещен.

— Ага. — На его лице появляется легкая улыбка.

— И…

— Я неграмотный. Что ты говоришь там написано?

— Ной! — Шлепаю его по руке, позволив своей руке задержаться на его бицепсе на секунду.

— Да ладно тебе, деревенская девушка, только не говори мне, что ты не знаешь, что все, что тебе говорят не делать, стоит того, чтобы это сделать.

Откидываюсь на сиденье. Дрожь пробегает по моему позвоночнику, пока мое сознание нашептывает мне, что это не очень хорошая идея. Глядя на Ноя, на все эти улыбки и татуировки плохого парня, я знаю, что куда бы он меня ни повел, это может закончиться ночью в тюрьме, но когда ты с Ноем Грейсоном, ну, ночь в тюрьме не кажется такой уж плохой идеей.

Мы поднялись на вершину холма, и он поставил грузовик на стоянку, заглушив двигатель.

— Приехали, — с усмешкой говорит Ной, распахивая дверь.

Через лобовое стекло я наблюдаю, как он обходит вокруг капота грузовика и подходит, чтобы открыть мою дверь. Не говоря ни слова, берет меня за руку и помогает выбраться наружу. Вокруг нас нет ничего, кроме поля и вереницы огней у подножия холма.

— Что мы…

Ной заставляет меня замолчать, приложив палец к моим губам. Меня так и подмывает ткнуть его локтем под ребра, но он переплетает свои пальцы с моими и ведет к задней части грузовика. Нас окружает та самая южная тишина: стрекотание цикад, жужжание самолета вдалеке.

— Хорошо, — говорит он, положив руку мне на талию и поднимая меня в кузов своего грузовика. — Обещаешь не кричать?

Нервный смешок срывается с моих губ.

— Ладно, не уверена, что мне нравится, как это звучит…

— Неа. — Ной подмигивает мне, перепрыгивает через борт грузовика, забираясь внутрь и садясь рядом со мной. — Но на самом деле, не кричи.

Он притягивает меня к своей груди. Пальцами пробегается по моим волосам, пока напевает мне в ухо, и как только я закрываю глаза и расслабляюсь, рев самолета становится все громче и громче. Я напрягаюсь, и Ной сжимает меня крепче.

— Все нормально.

Грохот становится таким громким, что я закрываю уши, а затем — вжух — мои волосы хлещут меня по лицу. Прямо над нами пронесся самолет, и воздух наполняется запахом реактивного топлива. Красная вспышка посадочных огней пронеслась над грузовиком, прежде чем шины заскрежетали по взлетно-посадочной полосе. Адреналин пронзает меня насквозь.

—Юх-хуууууу, — кричит Ной. — Вот это кайф! — Он крепче прижимает меня к себе. — Правда? Заставляет почувствовать себя живым?

— Эта штука была примерно в сотне футов над нами… от силы... — Я все еще сжимаю грудь, ожидая, когда успокоится пульс.

— Знаю, — шепчет он мне на ухо, и в его голосе звучит возбуждение.

Большинство парней приходят в восторг от спортивных автомобилей, денег... тот факт, что его возбуждала жизнь — опьяняет и захватывает. Я не уверена, что когда-либо встречала человека, который просто наслаждался жизнью так, как Ной, и это заставляло меня хотеть быть рядом с ним. Он заразителен в лучшем смысле этого слова, особенно для моего взволнованного сердца. Ной заставляет меня забыть, все время, заставляя чувствовать то, что я никогда не чувствовала раньше. И это первый момент, когда я неожиданно почувствовала себя в безопасности в его объятиях. В груди у меня все сжалось. С подобными вещами, ты просто ждешь, когда они развалятся. Беспечность быстро кончается. А мы были беспечны…

— Как ты нашел это место? — спрашиваю я.

— В старших классах я работал на одного парня, у которого был дом прямо здесь. Аэропорт купил его у него. Его дом был, — он указывает за грузовик, — прямо здесь. Ему заплатили около четырехсот тысяч за маленькую хибару. Парень умер счастливым богатым ублюдком.

— Как печально.

— То, что он умер?

— Да.

— Нет, Клетус — так его звали — ему было около восьмидесяти. Он прекрасно провел время перед смертью. Последнее, что он прислал мне, была открытка с Бали.

— Бали?

— Ага, в каком-то месте с кучей обезьян, очевидно, это был пункт из его списка того, что надо сделать в жизни. Он вычеркнул его своего списка, благодаря продажи этой земли. Нет ничего лучше.

— Я так не думаю.

— А что у тебя в списке желаний?

— Даже не знаю…

Ной фыркает.

— Да ладно.

— Серьезно, я никогда об этом не задумывалась. Наверное, поездка в Париж.

— Вау. Париж, — смеется он. — Как оригинально.

— Дай угадаю, а у тебя: прыгнуть с парашютом, плавать с белыми акулами, что-то, что может тебя убить.

Я закатываю глаза.

— Я хочу путешествовать. Хочу отплатить бабушке за все, что она для меня сделала. И, знаешь, большие белые акулы и прыжки с парашютом, зарабатывать миллионы долларов и все такое. — Из его груди вырывается неловкий смешок. — Может быть, доказать моим родителям, где бы они ни были, что они совершили ошибку.

— Это тебя беспокоит, — говорю я, когда его ладонь лениво скользит по моей руке.

— Хотел бы я, что бы это было не важно. Что бы мне было все равно.

— Как это возможно?

Чувствую, как он пожимает плечами.

Я стискиваю зубы. Меня злит, что не один, а оба родителя могут бросить своего ребенка. Как можно просто встать и уйти? Мне больно за него, потому что люди, которые должны были дать ему почувствовать себя в безопасности, заботе и любви, заставляли его чувствовать себя недостаточно хорошим.

Сажусь прямо и беру его руки в свои.

— Они тебя не заслуживают, — говорю я, качая головой. — Мне все равно, насколько плохим ты себя считаешь, Ной Грейсон. Ты можешь сколько угодно притворяться, говорить, что ты Железный Дровосек, но ты хороший человек, и они не заслуживают от тебя даже мимолетной мысли.

Медленная улыбка трогает его губы, и он проводит пальцами по моей щеке.

— Надеюсь, никто никогда по-настоящему не обидит тебя, потому что это сделает тебя такой же циничной, как я. — Между его бровей залегла морщинка. Ной прочищает горло. — Итак... Париж, да?

Он прислоняется спиной к борту своего грузовика.

— Да, Париж.

— Ты хочешь поехать из-за Эйфелевой башни, потому что это город романтики?

— Нет, из-за еды.

Ной смеется, опустив подбородок на грудь.

— Из-за еды?

— Да, черт возьми, я слышала, что у них самая лучшая еда.

Запускается еще один двигатель самолета, жужжа и гудя, когда начинает движение по взлетно-посадочной полосе.

— А я-то думал, что раскусил тебя.

— Ты что, ожидал, что это из-за слащавых сюсюканий? — Ухмыляясь, качаю головой. — Неа, главное багеты и шоколад.

— Вполне справедливо.

— Итак… знаешь, может быть, если ты переедешь в Австралию, как ты говорил, тогда ты сможешь нырнуть с белыми акулами-без клетки, конечно — и тебя покажут по каналу «Дискавери», что, в свою очередь принесет тебе миллионы долларов. Убьешь трех зайцев одним выстрелом.

Грохот взлетающего самолета со свистом проносится над нами, отбрасывая мне волосы на лицо. Я смотрю, как самолет набирает высоту, а его пассажиры отчетливо видны сквозь крошечные круглые окна, и гадаю, куда они летят, что делают.

— Думаю, что Австралия больше не кажется такой уж хорошей идеей, — говорит Ной.

— О, почему?

Ной берет мое лицо в ладони, притягивает к себе и прижимается губами к моим губам.

— Потому что мне еще не достаточно этого, и я определенно не могу найти это в Австралии. — Он снова нежно целует меня.

Горячий воздух кружится вокруг нас, когда над нами пролетает еще один самолет. Этот поцелуй как обещание того, что я никогда не найду никого, похожего на него, даже если обыщу весь мир.

Ной высаживает меня у дома уже за полночь, поцеловав на прощание. Эта блаженная эйфория того, как все могло бы быть, жужжит во мне, как электрический ток, но это чувство счастья гаснет, как спичка, как только я вхожу внутрь и вижу папу, сидящего на диване с открытым альбомом фотографий на коленях и с опухшими от слез глазами. Реальность обрушивается на меня, заставляя казаться такими незначительными наблюдение за взлетающими самолетами и украденные поцелуи.

— Пап, — шепчу я, прежде чем сесть на диван рядом с ним. Обнимаю его и кладу голову ему на плечо, вдыхая запах лосьона после бритья Polo, который всегда напоминает мне о нем.

— Прости, — выдыхает он. — Я просто... — Он сглатывает, глядя на страницу с фотографией меня, мамы и Бо, раскладывающих печенье для Санты. — Я просто не понимаю, как можно потерять человека, который так много для тебя значит. — У него перехватывает дыхание.

Это ужасное чувство, когда кому-то, кого ты любишь, больно, и ты знаешь, что ничего не можешь сделать, чтобы все исправить. Поэтому вместо того, чтобы солгать и сказать ему, что все будет хорошо, я молчу.

— Она просто такой хороший человек, и я не… — Папа переводит дыхание. — Я не понимаю, почему.

— Нет никаких «почему», папа.

Он качает головой.

— Иди спать, малышка.

— Я в порядке.

И я сижу рядом с ним, пока он листает альбом и плачет. Иногда худшая часть потери кого-то — это чувство одиночества. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя одиноким.

ХАННА

На следующее утро мы поехали в Бирмингем к доктору Нейборсу. Я сидела в жестком больничном кресле, слушала статистику, переваривая малую вероятность того, что мама может выжить, а папа сжимал ее руку. Десять процентов выживаемости. Звучит не так уж много, но это больше, чем то, что ей дали несколько недель назад. Итак, мы подписали форму согласия, и мама должна начать лечение через две недели.

Дорога домой была тихой. Угрюмой. Каждый из нас был погружен в свои мысли.

Грузовик Ноя все еще стоял у дома, когда мы подъехали, но я не стала его искать. В моей голове слишком много хаоса. Напряжение, растущее в моей груди, мешало мне сделать полный вдох. Мне казалось, что все это давит на меня. Папа заглушил мотор, говоря о том, что мы будем есть на ужин. Мама добавила что-то насчет сладкого картофеля.

Они обсуждали ужин, как будто все было нормально, и хотя я пыталась притвориться, что все и было нормально в течение последнего месяца, я больше не могла этого выносить. В большинстве случаев, когда реальность вторгается, она поражает, как разрушительное цунами. Жестко и быстро тянет тебя вниз и не отпускает, пока ничто в твоем мире уже не будет как прежде. И именно так происходит со мной.

Десять процентов.

Паника пронзает меня, обжигая, как укол лидокаина. Вылезаю из машины и осторожно потираю грудь, пытаясь снять напряжение. Позволяю маме и папе выйти из машины и войти внутрь. Когда дверь за ними закрывается, я медленно направляюсь к полю.

Положение почти безнадежное.

Иду быстрее.

Мы потеряем её.

Ещё быстрее. И к тому времени, как добираюсь до деревянного забора, я уже бегу во весь опор, а сердце колотится о ребра. Внезапный ветерок шуршит в высокой траве, пока мои ноги стучат по земле. Я бегу быстрее, пытаясь обогнать свои мысли, и не останавливаюсь, пока не упираюсь взглядом в густой бамбук, окружавший участок. Моя грудь тяжело вздымается, легкие просят воздуха. Знаю, что нахожусь достаточно далеко, чтобы они меня не услышали, поэтому кричу, глядя вверх. Кричу так громко, что у меня першит в горле, и так долго, что голос охрип. Когда больше нет сил кричать, опускаюсь на корточки и упираюсь руками в колени.

— Я так зла, — говорю я себе, и, может быть, Богу.

Я на грани слез, когда чья-то рука опускается мне на спину, и я подпрыгиваю от неожиданности.

— Эй, — говорит Ной, потирая маленькие круги по моей рубашке.

— Я в порядке.

— Нет, не в порядке. — Он обходит меня и присаживается на корточки, убирая завесу волос, закрывавшую мое лицо. — И это нормально.

Меньше всего мне хотелось развалиться перед ним, но, честно говоря, он был единственным человеком, ради которого мне не нужно было быть сильной, и лучше сломаться в чьих-то объятиях, чем в одиночестве. Тихий всхлип застревает у меня в горле, и я падаю в его объятия, цепляясь за него, как будто он был чем-то, что могло бы спасти меня. Зарываюсь лицом в изгиб его шеи и вдыхаю аромат его одеколона, пока плачу. Я разбиваюсь на миллион крошечных кусочков, и Ной единственный, что держит меня вместе.

— Ты не можешь держать все это в себе, — шепчет он, гладя меня по волосам. — Я здесь, малышка. Держу тебя.

И он так и делает.

Ной позволяет мне плакать в своих объятиях и время от времени нежно целует в щеку. Его присутствие удерживает меня на земле, и я цепляюсь за этот маленький кусочек стабильности, плавающий в бурном море. Когда мне удается взять себя в руки, я отстраняюсь, прежде чем вытереть слезы с лица.

— Мне очень жаль, — выдыхаю я.

Ной качает головой.

— Не за что извиняться.

Небо стало темно-синего цвета. Вокруг квакают лягушки, стрекочут сверчки.

— Они, наверное, гадают, куда я подевалась. — Машу рукой в сторону дома, прежде чем снова вытереть лицо.

— Возможно.

Мы идем через поле, и на полпути к дому Ной берет меня за руку и останавливает.

— Слушай, — говорит он, — я, может быть, и не имею ни малейшего представления о том, что ты переживаешь, но я рядом. Я серьезно.

— Спасибо.

Ной кивает, все еще держа мою руку в безмолвной поддержке.

Бо играет на заднем дворе в перетягивание каната с Сэмпсоном и поднимает голову, когда мы обогнули дом и направились к грузовику Ноя. Я подумываю о том, чтобы поцеловать его, когда он открывает дверцу со стороны водителя, а затем чувствую себя виноватой за то, что хотела чего-то столь несущественного, учитывая обстоятельства.

Ной оглядывается на мой дом, и в ту же секунду, как поворачивается, я притягиваю его к себе для поцелуя, наслаждаясь его вкусом. Когда отстраняюсь, он улыбается и проводит пальцем по моей щеке.

— Если я тебе понадоблюсь, просто позвони. Неважно, в какое время, хорошо?

Закрыв на секунду глаза, я киваю и улыбаюсь.

— Хорошо.

— Увидимся позже, красотка.

НОЙ

«Все, чего она хочет» в исполнении Ace of Base доносится из динамиков в супермаркете, и я подпеваю. Такая навязчивая мелодия. Бабушка останавливается посреди прохода, когда понимает, о чем поется в песне.

— Это... — она фыркает, хватая с полки пачку печенья и бросая их в тележку. — Раньше песни были милые и романтичные, а теперь поют о сексе и хути.

— Хути? — Хватаю пакет с чипсами и, открыв его, запихиваю горсть в рот.

— Хути, разве не так вы называете распутных женщин?

— Хучи, Ба. Хучи. (прим. Hoochies — это сленговое обозначение женского полового органа).

— Ну, без разницы. Сейчас все сводится к греху. — Она толкает тележку на несколько футов, затем смотрит на меня, выгнув бровь. — Говоря о грехе, лучше бы тебе не грешить с дочерью проповедника.

Вздохнув, хватаю список покупок, лежащий на ее плетеной сумочке.

— Зеленые бобы. Бананы. Филе.

Бабушка выхватывает список.

— Не отвлекай меня.

— Ба, я уже взрослый, черт…

Она так сильно ударяет меня по затылку, что я на секунду вижу звезды.

—Мальчик, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не ругался при мне.

— Боже…

— Вот именно, тебе лучше бы помнить о нем! — Она слишком резко поворачивает в проход, опрокинув пирамиду бумажных полотенец. И просто продолжает катить тележку, переехав большую часть рулонов бумажных полотенец, а один застрял под колесом. Бабушка отшвыривает его в сторону. — Господи Иисусе.

— Я рад, что ты не водишь машину.

— Я просто даю этим подросткам, которые здесь работают, какое-то занятие. А теперь давай посмотрим, как насчет жареного цыпленка и картофельного пюре в воскресенье?

— Ты же знаешь, я люблю твоего жареного цыпленка.

— М-м-м, и я уверена, что она тоже полюбит.

— Она?

— Да, ты приведешь эту девушку на воскресный ужин, как подобает настоящему джентльмену. Ты не будешь развратничать с дочерью проповедника. Я слишком много работала над своими добрыми делами, чтобы ты рассердил на меня Господа.

Мне хотелось застонать, но я люблю ее, поэтому просто улыбаюсь и говорю, что посмотрю, что можно будет сделать.

Бенджи бросает пару валетов на карточный стол, шевеля своими рыжеватыми бровями.

— Попробуй побить это, говнюк.

Я смеюсь.

— Пару валетов? — Он идиот, что тут скажешь?

Бенджи морщит лоб.

— Что там у тебя, Грейсон?

Медленно веером выкладываю свои карты на стол с улыбкой на лице.

— Три туза и пара дам.

Тревор улюлюкает.

— Чушь собачья! — Бенджи срывает с головы бейсболку и бросает ее на стол. — Ты жульничаешь!

— Не черта подобного! — Сгребаю четвертаки со стола, складывая их перед собой.

— У тебя сегодня было пять таких раздач!

— Мне повезло.

— Ты придурок, — ворчит Бенджи, отодвигая стул и направляясь к старому холодильнику в углу комнаты. Пивные бутылки за дверью дребезжат, когда он рывком распахивает ее.

— Да ладно тебе, Бенджи, это всего лишь пять баксов, — смеется Тревор.

— Это пачка «Кэмел Ред», вот что это такое.

Я качаю головой.

Бенджи снова садится за стол с пивом, затем хватает колоду карт и начинает тасовать их.

— Во что сыграем дальше? Пятикарточный стад?

У меня звонит телефон. Когда вытаскиваю его из кармана, на экране имя Ханны.

— Привет, — говорю я, поднося трубку к уху. — Что случилось?

— Ты занят?

— Нет.

— Эй, — говорит Бенджи. — Эта девушка?

Свирепо глядя на него, отмахиваюсь от него рукой.

— Скажи ей, пусть придет и приведет каких-нибудь девчонок с большими сиськами. — Он притворился, что взвешивает в руках пару сисек, закатывая глаза, как извращенец. — Мы можем сыграть в покер на раздевание.

Тревор ржет.

Нахмурившись, встаю из-за стола и направляюсь к задней двери.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, когда сетчатая дверь за мной захлопывается.

— Да, я просто... — Она замолкает, и я хмурюсь. — Я просто... — Она слишком долго молчит. И я представляю, как Ханна сидит в своей комнате, размышляя о всяком дерьме и падая в туннель паники и страха.

— Я буду через десять минут.

— Нет-нет, я в порядке, просто хотела поговорить.

— А мы и поговорим. Лично.

Следует короткая пауза.

— Спасибо, — шепчет она.

— Просто надень что-нибудь, что не жалко испачкать.

— Зачем?

— Никаких вопросов, просто доверься мне.

—Ладно.

Вешаю трубку и направляюсь прямо к столу, чтобы забрать свои деньги.

— Ты что, уходишь? — спрашивает Тревор, прежде чем отхлебнуть свое пиво.

— Да.

Бенджи ухмыляется, обнажив крупные зубы.

— И кто эта девушка?

Засовываю четвертаки в карман.

—Ханна Блейк, — отвечает Тревор, похлопав меня по плечу.

— Да иди ты, говнюк! Бывшая Макса Саммера? Брюнетка? — Бенджи кивает. — У нее отличные буфера. Что собираешься делать? Отведешь ее в «Хижину Сома», прежде чем присунешь ей?

— Что за… — Скептически смотрю на него. — Чертова «Хижину Сома»? Серьезно, Бенджи? В этой дыре можно пищевое отравление получить.

— Нет, чувак, девчонки его обожают. Тебе всего лишь нужно заказать им устриц, это все равно, что дать им горянку (прим. Horny Goat Weed — это травянистое растение, которое оказывает положительное воздействие на выработку гормонов и либидо. Дословно название этого растения переводится как «трава похотливого козла»). Это реально делает из них похотливых козочек.

— Иисус… ты неотёсанный болван. — Покачивая головой, направляюсь к двери.

— Весь в тебя.

Я отмахиваюсь от него.

— Увидимся позже, парни.

Дверь с грохотом захлопывается за мной. Мне нужно придумать что-нибудь, чтобы отвлечь Ханну от мыслей, но проблема в том, что в Рокфорде было не так уж много развлечений. Никаких кинотеатров. «Типси» единственный бар… Оглядываюсь вокруг, и взгляд падает на пластиковый столик Бенджи в патио.

— Отлично, — бормочу я.

Хватаю зонтик и швыряю его через двор, прежде чем схватить столик и бросить его в кузов грузовика.

Самое лучшее, что можно сделать, когда твоя жизнь — дерьмо: отвлечь себя любым способом. Если я и был хорош в чем-то, так это в отвлечении. Это уж точно, черт возьми. Из-за этого я провел два лета в летней школе.

Ханна сидит на качелях перед крыльцом в джинсовых шортах и футболке Pearl Jam, когда я подъезжаю к дому. Не успеваю выйти из машины, как она уже на полпути к моему грузовику. Светлячки загораются вокруг нее, как в каком-то диснеевском фильме, и все, о чем я могу думать — это то, как она прекрасна. Ханне не нужно пытаться быть красивой, она так и источает красоту, и это часть ее очарования.

Выскакиваю из машины и открываю для неё пассажирскую дверцу. Внутренний свет освещает ее лицо, когда Ханна останавливается рядом со мной. Ее глаза покраснели и опухли, на щеках красные пятна.

— Спасибо, — шепчет она, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Всегда пожалуйста.

— Я пыталась дозвониться до Мэг, но она взяла смену и…

Прижимаю палец к ее теплым губам.

— Никогда не пытайся объяснить мне, почему ты мне позвонила. Кроме того, мне хотелось бы думать, что я первый, кому ты позвонила.

Ханна забирается внутрь с едва заметной улыбкой на лице.

Обхожу машину со стороны водителя, немного приглушаю радио, когда выезжаю на дорогу.

— Ты когда-нибудь каталась на санках? — спрашиваю я.

— На санках?

— Ага? — Грузовик подпрыгивает на ухабе в конце подъездной дорожки, прежде чем сворачиваю на темную дорогу.

— Ну, я каталась на санках, когда была ребенком, в единственный раз, когда здесь шел снег.

— Ну отлично, мы сейчас поедем кататься на санках.

— Кататься на санках? В Алабаме? В середине лета?

— Ага. — Я улыбаюсь, когда смотрю на Ханну и вижу, что в ее глазах мелькает веселье.

Десять минут спустя мы проезжаем мимо огромной буквы «А» на лужайке перед домом мистера Тернера и сворачиваем на грунтовую дорогу, которая проходит мимо моего дома, не сказав ни слова, прямо на старый крытый мост.

Ханна хватается за ручку около своей головы, когда шины соприкасаются со старыми досками.

— Не любишь мосты?

— Только не те, что разваливаются на части. — Она крепко зажмуривается, прикусив зубами пухлую нижнюю губу.

— А ты знаешь, что здесь водятся привидения? — спрашиваю я, немного замедляя ход.

— Не морочь мне голову.

— Так и есть, — усмехаюсь я. — Только не говори мне, что ты никогда не приходила на Крибаби-Бридж и не проделывала старый трюк с детской присыпкой (прим. Crybaby Bridge или «плачущий мост» — это прозвище, данное некоторым мостам в Соединенных Штатах. Городская легенда гласит, что некоторые дети умерли у моста (есть разные версии, была ли их смерть случайной или преднамеренной), и что ночью можно услышать их крики и можно увидеть женщину, идущую по опушке леса. Сообщается также о других явлениях, включая шаги и ощущение «злого присутствия». Также утверждается, что если на мосту остановить машину и на капот насыпать детскую присыпку, на присыпке могут появиться детские следы. ).

— Нет. — Ханна делает глубокий вдох и сглатывает.

— Ты должна сделать это в полночь…

— Ну конечно же.

— Нужно нанести немного детской присыпки на лобовое стекло, — рукой изображаю, как посыпаю, — и выехать на середину моста…

— И? Свалиться с моста в реку? Звучит как отличная идея!

— Нет, нужно подождать, пока на стекле не появятся маленькие детские следы.

Я чувствую, что она смотрит на меня, и поворачиваюсь к ней. На ее лице застыло самое невеселое выражение.

— Это самая неоригинальная история, которую я когда-либо слышала.

— Это правда.

Ханна смеется.

— Это полная чушь.

— Надеюсь, призрак этого не слышал… — Съезжаю с моста и сворачиваю на открытое место. — Знаешь, это совсем не весело, если ты не будешь немного напугана.

— Ну, значит, тебе придется постараться, ведь мне не двенадцать.

— Ладно, хорошо, — я смеюсь и выезжаю на середину старого пастбища, которое примыкает к владениям Старика. Останавливаю машину, прежде чем распахнуть дверь.

Ханна выскакивает из машины и следует за мной к задней части грузовика. Опускаю крышку багажника, запрыгнув внутрь, хватаю из ящика с инструментами старую веревку и подтаскиваю столик Бенджи к краю багажника.

— А это зачем? — спрашивает она, указывая на стол.

— Это наши санки.

— Ух. — Ханна подавляет улыбку. — Понятно.

— Вот как катаются на санках деревенщины. — Переворачиваю стол, прежде чем привязать веревку к прицепу и потянуть, чтобы убедиться, что она надежно закреплена. Ухмыльнувшись, становлюсь на середину стола и хватаюсь за ручку из веревки. — Офигенно скользит по траве, — подмигнув, говорю я. Возможно, это прозвучало глупо, но мне все равно. В данный момент меня волнует только то, что она улыбается и отвлекается.

— Дай угадаю, ты взял меня с собой, чтобы сразу же получить медицинскую помощь, когда сломаешь что-нибудь, верно?

Я знаю, что ухмылка, появившаяся на моих губах, выглядит дерзко.

— Не-а, ты первая.

— Ну уж нет.

— Дамы вперед.

— Все в порядке.

Бросаю веревку и иду к ней, прижав ее к задней двери.

— А, так теперь ты боишься, да? — Откидываю прядь волос с ее щеки.

— Нет.

— Все в порядке. — Наклоняюсь к ее губам. — Ты такая милая, когда боишься.

— Лучше бы нас не арестовывали за незаконное проникновение.

— За кого ты меня принимаешь?

— За того, кто берет лодки взаймы…

— Туше. Но тебе не о чем беспокоиться, это земля моего домовладельца. И он наполовину сумасшедший.

Ханна щурит глаза.

— Так ты покажешь мне свой дом?

Я не хочу, но и не хочу отказывать ей.

— Может быть. Если ты сядешь на санки.

— Это не санки. — Закатив глаза, Ханна обходит меня, хватает веревку и плюхается прямо на середину перевернутого стола. — Ты собираешься тянуть меня или как?

— Просто отпусти веревку, если будет слишком быстро, — говорю я, подходя к водительскому месту.

— Ладно, просто не гони слишком быстро.

— Ну, моё и твое представление о быстром, вероятно, немного отличаются.

— Ной!

Смеясь, забираюсь внутрь и завожу мотор. В боковом зеркале вижу, как она качает головой и так крепко сжимает веревку, что костяшки ее пальцев побелели.

— Готова? — кричу я в окно.

— Наверное, — выдыхает она. — Только не переворачивай меня.

— Ну, дорогая, перевернешься ты или нет, решать тебе… — Я включаю радио, позволив «Деревенской девчонке» в исполнении Black Sabbath эхом отдаваться в ночи, прежде чем нажать на газ. Веревка натягивается и медленно тащит ее за грузовиком. Увидев, что она ухмыляется, я прибавляю скорость, пока не разгоняюсь до двадцати миль в час. Поворачиваю руль, и стол отлетает в сторону. Я слышу ее визг, заглушающий радио.

Этой ночью все, что имеет для меня значение — она и ее улыбка.

ХАННА

Ветер развевал мои волосы, запах выхлопных газов и свежескошенной травы кружился вокруг меня, когда Ной резко поворачивал руль. Я смеялась и кричала, как ребенок, пока он продолжал возить меня кругами, пока у меня не закружилась голова.

Когда грузовик останавливается, Ной открывает дверцу и выходит наружу. Я бросаю веревку и поднимаюсь на ноги, шатаюсь несколько шагов, пока не выравниваю равновесие.

— Вот теперь ты катаешься на санках, как деревенщина. — Ной кладет руки мне на бедра, и притягивает к себе, нежно целуя в губы.

Немного отстраняясь, прикусываю нижнюю губу.

— Итак, теперь ты можешь отвезти меня к себе домой.

Ной потирает рукой шею сзади, прежде чем взять веревку и обмотать ее вокруг предплечья.

— Там особо не на что смотреть.

— Мне все равно.

Вздохнув, он забрасывает в кузов грузовика веревку, а затем и стол.

— Ну, пожалуйста!

— Хорошо, но если Старик снаружи...

— Старик?

— Да, я не знаю его настоящего имени. Его так все называют, и он извращенец, так что просто не смотри ему в глаза.

Мы забираемся в его грузовик и мчимся через пастбище, перелетая через ручей. Внутри кабины все подпрыгивает.

— Ты не веришь в дороги, да?

— У меня есть грузовик, та, которому нужна дорога.

Пастбище переходит в грунтовую дорогу, и как только мы сворачиваем на нее, Ной резко поворачивает налево, на гравийную дорожку. На пути грузовика появляется козел, он остановился и уставился на свет фар. Ной сигналит, махнув рукой в окно.

— Давай, Марвин!

На одной стороне длинной подъездной дорожки стоит небольшой дом, двор завален покрышками и металлическими бочками, а мы останавливаемся перед маленьким домиком с белым сайдингом и зелеными ставнями. Ной глушит двигатель и тяжело вздыхает.

— Ага, он где-то там. Предупреждаю у него язык, как помело. Он просто старый…

— Все нормально, — уверяю я его, смеясь.

Как только он открывает дверь, со стороны двора доносится кряхтение и смешок. Когда я выхожу из машины и закрываю за собой дверь, то замечаю, как пожилой мужчина поднимается с садового стула и шаркает к сетчатому забору.

— Угу, угу, угу, — говорит он, прежде чем поднять банку пива. — У тебя подружка, да?

— Да, Старик. — Ной огибает машину, кладет руку мне на поясницу и ведет к парадному крыльцу.

— Хочу дать тебе совет.

— Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал, — бормочет Ной.

— Я был со своей изрядной долей дам, и им нравится, когда ты играешь с их клитором, ну, знаешь, теребишь дверной звонок старого доброго сатаны.

Прикрыв рот рукой, давлюсь смехом, пока мы поднимаемся на несколько ступенек к двери. Ной вставляет ключ в замок и распахивает дверь.

— Ладно, старина, спасибо за совет. — Ной практически вталкивает меня в темный дом.

— Ты будешь глубже, если сделаешь это сзади, как пудель в течку, а потом...

Бах. Ной захлопывает дверь и щелкает выключателем.

— Черт, я предупреждал.

Я хохочу.

— Он довольно забавный.

— Он безобидный.

Ной пересекает маленькую комнату, схватив банку из-под пива и пустой пакет из-под чипсов, выбрасывает их в мусор. Внутри дома довольно пусто, в гостиной только диван в цветочек и деревянный столик, а в углу гитара. Могу сказать, что Ной смущен потому, как он ходит вокруг, пытаясь прибраться в комнате, которая не нуждается в уборке, потому что это то, что всегда делала мама, когда нервничала или смущалась.

— Невесть что, но это мой дом.

— По-моему, здесь здорово.

Он самодовольно кивает мне. Я пересекаю комнату и беру его гитару, затем сажусь на край дивана и перебираю пальцами тугие струны.

— Знаешь, я хотела брать уроки игры на гитаре, но вместо этого играла на пианино.

— Боже, я бы с удовольствием играл на пианино. — Он садится, положив одну руку на спинку дивана и взъерошив кончики моих волос.

— Говорят, если научишься играть на одном инструменте, то нетрудно освоить и другие… — Я беру несколько нот.

— Ну, я никогда не учился играть на гитаре.

— Что?

— Я учился сам, поэтому не умею читать ноты.

— Как же ты сам научился этому? — Я вспоминаю о том, как он играл на сцене с такой легкостью, словно это было его второй натурой. Я тогда решила, что кто-то, кто так виртуозно играет, много лет учился этому.

Ной пожимает плечами.

— Я просто... слушал песни, которые мне нравятся. Действительно слушал и подбирал ноты.

— Вау, это впечатляет. — Сую гитару ему на колени. — Сыграй что-нибудь.

— Требовательная штучка, да? — усмехнувшись, Ной садится, поправляя гитару на коленях. — Что ты хочешь, чтобы я сыграл?

— Не знаю, удиви меня.

— О, перестань, ты не можешь так со мной поступить.

— Отлично, — говорю я. — Твою любимую песню. Спой мне свою любимую песню.

— Значит, теперь я еще и пою?

— Ага. — Наклоняю голову и улыбаюсь ему. — Это ты виноват, что у тебя такой красивый голос.

Его взгляд встречается с моим, Ной самодовольно ухмыляется, когда медленно наигрывает несколько нот.

— Знаешь эту?

Ной берет несколько аккордов, медленно и уверено.

— Нет.

— Знаешь. — Он смотрит на свои пальцы, опустив подбородок, и слегка покачивается в такт мелодии, наполняющей комнату. Тихо напевая, Ной закрывает глаза. И я узнаю песню.

— «Еще она попытка» Джордж Майкл, — выпаливаю я.

Ной усмехается и кивает, прежде чем пропеть первые несколько слов. Эмоции и уязвимость в его голосе заставляют мою грудь сжаться. Выцветшие джинсы, татуировки и грубая линия подбородка, покрытая щетиной, делают его привлекательным, но в Ное было гораздо больше. Там есть этот удивительно добрый человек, которого он прятал за суровой внешностью, но когда он пел, завеса приподнималась. Вся его печаль выливалась в его голос, и, может быть, поэтому каждое слово, которое он пел, немного разбивало мне сердце.

На его взгляд, его мир давным-давно развалился. А мой разваливался прямо сейчас. Он сказал мне, что все, что он хотел сделать, это заставить меня улыбнуться, а все, что я хотела сделать, это дать ему почувствовать, что он достаточно хорош. Провожу пальцами по его руке, прослеживая его татуировки, прежде чем медленно провести вверх по его руке и взять его подбородок в свою руку. Поворачиваю его лицо к себе и прижимаюсь губами к его губам. Когда касаюсь его языка своим, Ной ставит гитару на пол с лязгом аккордов. Со стоном парень кладет руки мне на талию. Поцелуй становится более глубоким, более отчаянным, и все, о чем я могу думать, это быть ближе к нему, прикасаться к нему. Обхватив ладонями его лицо, двигаюсь на диване и перекидываю ногу через его бедра, чтобы оседлать.

— Ханна, — стонет он, впиваясь пальцами в мои бедра. — Не делай этого со мной.

Отстраняюсь ровно настолько, чтобы посмотреть на него. Возбуждение мерцает в его глазах, и я прикусываю губу, моя грудь дико вздымается. Были вещи, которые Ной не знал обо мне — вещи, которые я не хочу, чтобы он знал, потому что каким бы плохим он себя ни считал, он таким не был.

— Я ничего тебе не делаю, — шепчу я, крепко прижимаясь к нему, прежде чем снова поцеловать.

Ной запускает пальцы в мои волосы, сжимая и дергая. Поцелуй становится все более диким. Это превращается в поцелуй, которого можно было ожидать от такого парня, как он, и я наслаждаюсь этим. Его руки блуждают по моему телу, поднимая и дергая мою рубашку, как будто я была чем-то, в чем он нуждался так же отчаянно, как и я нуждаюсь в нем. Я никогда не чувствовала такого рода чистого желания и похоти. Ной тянет мою рубашку, и я поднимаю руки, мое сердце трепещет от беспокойства и волнения, когда он стягивает ткань через мою голову и бросает ее на диван. Его взгляд скользит по мне, согревая. Мне нравится, как он на меня смотрит. Нравится, как это заставляет меня чувствовать себя, как это заставляет меня хотеть его. Целуя меня в шею, Ной заводит руку мне за спину и опускает меня на диван, прежде чем сорвать с себя рубашку и устроиться между моих бедер.

— Черт, — шепчет он, проводя рукой по моей ноге. — У тебя такая гладкая кожа.

Тепло его груди, прижатой к моей, вызывает восхитительное ощущение в моем животе. Судорожно сглатываю. Я собираюсь потерять девственность с парнем, которого все считают плохим для меня, на его диване, без его ведома? Правильно ли это? Дерьмо… Мне бы очень этого хотелось. В нем было что-то, чего жаждала моя душа, какую-то часть его, которую я хочу навсегда. Невзирая на последствия.

Он целует мою шею, его рука скользит по моей талии, в то время как большая часть его веса ложится между моих ног. Этого тепла и давления достаточно, что бы я отчаянно хотела большего. Запускаю пальцы в его волосы, откинув голову на подушку, чтобы дать ему лучший доступ к моей шее.

— Я бы так много сделал с тобой, — шепчет он мне на ухо, проводя языком по раковине. — Так много гребаных вещей.

Хочу что-то сказать, но все, что могу из себя выдавить — это глубокий вздох.

— Черт... — выдыхает он, прежде чем уткнуться головой в изгиб моей шеи. Его хватка на моих бедрах усиливается, и он прижимается ко мне еще сильнее. Жар пробегает по позвоночнику. А затем… Ной садится, проводит руками по волосам, потом откидывается на спинку дивана и смотрит на меня.

Неуклюже приподнимаюсь на локтях, чувствуя, как горят мои щеки.

— Что?

— Ты даже не представляешь, какая у меня сейчас моральная дилемма. — Его взгляд опускается на мою грудь. Я вдруг чувствую себя уязвимой, отвергнутой. Быстро прикрываюсь руками. Ной прикусывает нижнюю губу и стонет. — Я просто... Я не могу так поступить с тобой.

— Как так? — Чувствуя как мое лицо раскалилось, хватаю свою рубашку с подлокотника дивана и натягиваю через голову.

Ной качает головой.

— Я не хочу потерять тебя. Ты мне дорога и я…

— Все нормально. — Стряхиваю с рукава воображаемую пылинку.

— Слушай, я всегда все порчу. — Ной приподнимает мой подбородок, что бы встретиться со мной взглядом. — Я не хочу все испортить с тобой, ясно?

— Ясно.

Тишина встает между нами, как баррикада.

— Не злись.

— Я не злюсь, просто... — Смотрю на часы и вздыхаю. — Наверное, мне нужно вернуться домой.

Ной смотрит на меня умоляющим взглядом.

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

— Ну, я не могу здесь оставаться.

— Почему?

— Я... — Я чувствую себя виноватой, что меня нет дома. Дом... меня охватывает паника. Я не хочу идти домой, но в то же время, как это будет выглядеть в глазах моего отца-проповедника, если Ной высадит меня утром? Этот человек подарил мне кольцо воздержания на мой двенадцатый день рождения. Так что, хотя мне двадцать лет, я не хочу его разочаровывать. — Я просто... не могу.

— Ладно. — Ной кивает, затем встает и хватает свою рубашку. — Пойдем, я отвезу тебя домой.

ХАННА

Мэг сидит на качелях рядом со мной и удивленно смотрит на меня.

— Подожди, он тебя не трахнул? — шепчет Мэг так, словно сама эта мысль могла вызвать Дьявола.

— Нет. — Смотрю на поле, наблюдая, как Ной и Бо срывают зеленую фасоль.

— Ты собиралась трахнуть его?

— Возможно, может быть, я не знаю. Я просто…

— И он этого не сделал?

— И снова нет!

— Ого, может, ты ему действительно нравишься, — невозмутимо произносит она. — Возможно, я ошиблась.

— Я же говорила, что он не так плох, как ты думаешь.

— Или... может быть, у него просто была какая-то сыпь на члене, которую он не хотел, чтобы ты видела. Всегда есть причина.

— Ага, именно так… — Я закатываю глаза.

Ной ставит корзину на землю и стягивает через голову рубашку, его мокрые от пота плечи блестят на ярком послеполуденном солнце.

Мэг стонет рядом со мной.

— Черт возьми, на него приятно смотреть. Держу пари, он ураган в постели.

— В любом случае…

— Ты придешь на вечеринку Алана у озера четвертого?

— Нет.

— Это был слишком быстрый ответ.

— Все равно нет.

— Ты даже не подумала об этом.

— Тут и думать нечего.

— Ну же, музыка и понтон.

Смотрю на маму, которая сидит под дубом в шляпе от солнца и читает.

— Я не могу.

Мэг тяжело вздыхает.

— Мэг… — Я не хочу возвращаться к этому снова. Не хочу быть среди людей. Как бы горько это ни звучало, мне неприятно находиться рядом с чужим счастьем, потому что все это напоминало мне обо всем, что я теряю.

— Ты не можешь так поступать с собой.

— С каких это пор мне нравились вечеринки?

— Дело не в вечеринке, а в жизни. Речь идет о том, чтобы взять секунду, чтобы просто дышать. Послушай, моя мама измотала себя, когда заболела бабушка. Это сказалось на ней очень сильно. Знаешь, она не всегда была алкоголичкой. Твоему телу нужен способ расслабиться, а ты не даешь ему этого, Ханна.

Я вздыхаю, оглядываясь на Ноя.

— Пригласи его.

— Пригласить Ноя?

— Да, а почему бы и нет? Если он заставляет тебя чувствовать себя лучше, пригласи его.

— Почему ты заставляешь меня это делать.

— Ну, — она ухмыляется, — я всегда так делала… — И это правда. Мэг заставила меня пойти на выпускной бал и на это дурацкое школьное представление. Это она заставила меня попробовать суши. — И я просто стараюсь позаботиться о тебе. — Выдохнув, она обнимает меня. — Послушай, ты делаешь для нее все, что можешь, но ты не Бог. Ты не можешь контролировать то, что происходит.

Это горькая пилюля, которую я с трудом проглатываю.

— Тебе в твоей жизни нужен хоть какой-то уровень здравомыслия, — говорит Мэг.

Я смотрю на нее.

— Если ты мой уровень здравомыслия, то у меня куча неприятностей.

— Не-а, — она смотрит через мое плечо, — вот почему у тебя куча неприятностей.

Оборачиваюсь и вижу Ноя, который идет к крыльцу с корзиной, зажатой под его татуированной рукой. Без рубашки. Рельефный пресс на всеобщем обозрении. Пытаясь сохранить хоть каплю достоинства, я борюсь с улыбкой, рвущейся с моих губ.

Ной ставит корзину с зелеными бобами на нижнюю ступеньку и вытирает ладонью пот со лба.

— Ты сегодня занята? — спрашивает он меня.

Вспоминаю, как целовала его прошлой ночью, как его щетина заставила мои губы гореть, как мой живот сжался, когда он устроился между моих бедер.

— Возможно…

— Ты свободна.

Я пожимаю плечами.

— Я сказал бабушке, что приведу тебя на ужин.

— Как самонадеянно с твоей стороны, — говорю я, ухмыляясь.

— Возможно… Я буду здесь около шести. — На его щеках появляются ямочки, прежде чем он идет обратно на поле.

— Вот так просто, да? — спрашивает Мэг. — Я сижу здесь и убалтываю тебя потусоваться со мной, а мистер Гребаные Ямочки просто вальсирует и говорит, что заедет за тобой в шесть. — Она качает головой. — Невероятно.

По какой-то причине я нервничаю из-за ужина с его бабушкой. Я примерила четыре разных наряда. Сарафан. Платье макси — слишком нарядное. Шорты, которые кажутся слишком короткими. В конце концов, останавливаю свой выбор на джинсах, майке и конверсах.

Когда спускаюсь вниз, папа на кухне, засовывает бумажник в задний карман.

— Куда ты?

— В церковь, — отвечает он.

Боже, сегодня же воскресный вечер.

— О… — Я не могу оставить маму.

Папа смотрит на меня.

— У тебя есть планы, малышка?

— Я как раз собиралась на ужин.

— Хорошо, что ты выбираешься из дома. — Папа, улыбаясь, берет со стойки ключи.

— Может, мне не стоит…

— Ты не останешься здесь из-за меня! — из гостиной доносится мамин голос, и папа выгибает бровь, прежде чем поцеловать меня в лоб и направиться дальше по коридору.

Я слышу, как он попрощался с мамой, прежде чем входная дверь открылась и закрылась.

— Тебе лучше пойти и сделать то, что ты собирался сделать, — говорит мама, прежде чем я слышу первые ноты «К Элизе» Бетховена.

Иду по коридору и, держась за дверной косяк, заглядываю за угол в гостиную. Мама гордо сидит за роялем, ее пальцы легко скользят по клавишам. Она качает головой.

— Со мной все в порядке.

Подхожу и сажусь рядом с ней, как делала в детстве.

— Ханна… — Музыка смолкает, и она роняет руки на колени. — Я прекрасно себя чувствую. Пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя виноватой.

Виноватой? Как я могу заставить ее чувствовать себя виноватой?

— Я просто хочу быть уверенной, что здесь кто-то есть, если тебе что-то понадобится.

— Твой брат у себя в комнате.

— В наушниках или спит.

— Сегодня я в порядке. — Мама сжимает мою руку. — Я знаю, что ты любишь меня, и я тоже люблю тебя, вот почему хочу, чтобы ты жила своей жизнью. Ладно?

Вздыхаю как раз в тот момент, когда раздается звонок в дверь. Мама хмурится.

— С каких это пор Мэг звонит в дверь?

— Это не Мэг.

— О, неужели? — Мама улыбается, поправляю шарф на голове. — Это тот мальчик?

Мои щеки немного потеплели.

— Да.

— Я так и думала. Мама всегда знает такие вещи. — Она похлопывает меня по ноге. — Он очень милый мальчик. Иди, развлекайся.

— Черт, — стонет Ной.

— Что?

Он выхватывает ключи из замка зажигания, выскакивает из машины и спешит ко мне, чтобы открыть дверь.

— Сейчас шесть тридцать пять.

— И..?

— Бабушка очень пунктуальная. А мы опоздали на пять минут.

Я не могу удержаться от смеха, когда следую за ним к передней части дома и вхожу в дверь. Запах жареного цыпленка наполняет воздух вместе с шипением и потрескиванием жира на кухне.

— Боже, — выдыхает он, закрывая дверь. — Мне нравится этот запах… Ба, мы...

— Опоздали! — Женщина выходит из-за угла, грозя ему щипцами, а потом смотрит на меня и улыбается. — Рада тебя видеть, дорогая.

— Я тоже рада вас видеть, мисс Грейсон.

— Дорис. Зови меня Дорис.

Я киваю, и она исчезает на кухне. Ной потирает затылок.

— Пойду посмотрю, смогу ли я ей помочь, — говорю я.

Ной выгибает бровь, на его губах играет хитрая ухмылка.

— Хорошо…

Улыбаясь, направляюсь прямо на кухню. Ручной миксер Дорис работает на полную мощность, кусочки картофеля разлетаются во все стороны. Мотор затихает, и она ставит миксер на стойку, прежде чем схватить кухонное полотенце.

— Он всегда опаздывает. Всегда, — бормочет она, прежде чем повернуться ко мне лицом. — Я воспитала его лучше, чем это. И лучше бы он обращался с тобой, как с леди, открывал двери и все такое.

— Так и есть.

Дорис улыбается.

— Ты ему нравишься. — Она идет мимо меня и ставит миску с дымящейся картошкой на стойку, прежде чем схватить кипящую кастрюлю с зеленой фасолью. — Но имей в виду, у Ноя никогда не было серьезных отношений. Мальчик испытывает трудности с выполнением обязательств. Я виню в этом его родителей.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто тянусь к стопке тарелок на краю кухонного островка. Бум! Она шлепнула меня кухонным полотенцем.

— Не вздумай. Ты гость, и никто из моих гостей не будет расставлять тарелки.

Ной хохочет в столовой.

— А вот он-совсем другое дело. — Женщина выгибает бровь, прежде чем выставить меня за порог кухни. — Ной, иди сюда и помоги мне.

На его губах появилась самодовольная улыбка.

— Придешь еще несколько раз, она и тебя заставит помогать, не волнуйся. — Ной сжимает мое плечо, когда проходит мимо меня и входит в кухню.

Сажусь за стол, уставившись на антикварный шкафчик в углу, заполненный статуэтками клоунов, в то время как Ной и его бабушка суетились на кухне. Там около пятидесяти клоунов, и чем дольше я смотрю, тем более зловещими кажутся нарисованные улыбки. Я никогда не понимала, почему люди считают их милыми. Они ужасны.

— Жутко, как в аду, да?

Подпрыгиваю от неожиданности, услышав голос Ноя.

— Прекрати ругаться, мальчик! — кричит Дорис.

Он ставит картофельное пюре на стол.

— Сладкий чай?

— Воду, если можно.

— Черт... — бормочет он, возвращаясь на кухню.

— Мальчик! — Слышу звук шлепка, полагаю, что Дорис шлепнула Ноя полотенцем для посуды.

— Ну, бабушка, она только что отказалась от сладкого чая. Это серьезное преступление.

Дорис входит в столовую, поставив корзинку с жареным цыпленком рядом с миской, наполненной зеленой фасолью и горохом.

— Я не молилась за него в детстве, наверное, это моя вина. — Она выдвигает стул и с громким вздохом плюхается на него. — Ух, легче не становится.

Ной расставляет тарелки и корзинку с горкой свежего кукурузного хлеба, прежде чем сесть рядом со мной.

— Ладно, — фыркает Дорис, вытирая лоб салфеткой. — Давайте помолимся. — Она склоняет голову и переводит взгляд на Ноя. — И закрой глаза, сделай все правильно ради ребенка проповедника, хорошо? — Мы закрываем глаза. — Дорогой Милостивый Небесный Отец, мы благодарим тебя за этот день, за пищу перед нами, которую ты нам послал. Мы благодарим тебя за Ноя и Ханну, пусть она приведет его к твоему славному спасению, потому что мы все знаем, что он немного баламутный. Мы благодарим за мисс Томпсон, даже если она любопытнее двухголового дятла. И спасибо за эту новую бездомную кошку мистера Джигглса, она действительно помогла со всеми полевыми мышами, которые любят забираться в мою кладовку и есть мои печенья. Пусть мы по-прежнему будем благословением для тебя и сделаем так, чтобы ты по праву гордился нами. И, пожалуйста, когда придет мое время, забери меня во сне. Не заставляй меня страдать. Аминь. — Мы начинаем открывать глаза. — О, и спасибо тебе за Алабамский футбол и, пожалуйста, благослови тренера Сабана. Аминь. Снова.

Ной наклоняется ко мне.

— Она всегда молится за Ника Сабана, даже когда забывает помолиться за меня.

— Я очень серьезно отношусь к своему футболу, — говорит она, потянувшись за кукурузным хлебом. — Так что давай покончим с этим прямо сейчас, мисс Ханна. «Ролл-Тайд» или «Оберн Игл»?

— Не говори, что тебе все равно, — шепчет Ной. — Это еще хуже, чем сказать, что ты за Оберн.

— Эм, «Ролл-Тайд»…

Дорис хлопает в ладоши.

— Тогда все будет в порядке.

После ужина Ной убрал со стола, мы сыграли несколько раундов в покер, и Дорис выиграла каждую партию. К тому времени, как мы уезжаем, Ной задолжал ей два дня воскресной школы и ужин с бифштексом.

Дорис держит дверь открытой, влажный воздух проникает внутрь и липнет к моей коже.

— Это было очень мило с твоей стороны — потакать старой леди и обедать с ней.

— Что ж, большое спасибо за приглашение. Без сомнения это лучшая жареная курица, которую я когда-либо пробовала.

Она хлопает меня по спине.

— Я люблю тебя, бабушка, — говорит Ной, наклоняясь и целуя ее в щеку. — Я зайду к тебе завтра.

— Хорошо, ладно. — И с этими словами она закрывает дверь.

Мы забираемся в грузовик Ноя, и он заводит двигатель, прежде чем поправить зеркала и посмотреть на меня.

— Двигайся сюда. — Он похлопывает по среднему сиденью.

В моей груди возникает трепет. Что-то настолько простое не должно было произвести такого эффекта. Отстегиваю ремень безопасности и двигаюсь к нему. Улыбаясь, он проводит пальцами по моей щеке и нежно целует, прежде чем дать задний ход.

— Останься со мной сегодня, — шепчет он. — Пожалуйста, только на одну ночь. Не оставляй меня.

Кажется, в этой просьбе есть что-то еще, что-то отчаянное и совершенно невинное.

— Я просто хочу спать рядом с тобой и обнять тебя.

— Ладно, — выдыхаю я.

Как можно отказать плохому мальчику, который на самом деле не плохой? Это не возможно. Действительно не возможно.

НОЙ

Порывшись в своем ящике комода, вытаскиваю футболку Imagine Dragon и бросаю ее Ханне.

— Можешь спать в ней, если хочешь.

Она робко берет её в руки. Боже, она выглядит так неуместно, стоя рядом с моей кроватью, как будто сомневается в том, что делает.

— О, черт. — Возвращаюсь к ящику, хватаю пару баскетбольных шорт и протягиваю ей. — И вот еще это. Ты наверное в них утонешь, но…

Ханна отворачивается от меня, прикусывая губу. Я даже ожидаю, что она скажет мне отвезти ее домой, но затем она подходит ко мне и берет у меня шорты. — Все нормально. — Ханна бросает их на комод. — Я доверяю тебе.

Её взгляд останавливается на моих губах, а рука ложится на мою грудь.

— М-м-м. — Медленно приближаюсь к ее губам. — Не знаю, говорил ли кто-нибудь такое раньше.

— Не знаю, хочу ли знать об этом.

Боже, она сводит меня с ума. Сжимаю её волосы в кулак и прижимаюсь губами к ее губам. Тонкий намек на вишню перемещается с ее губ на мой язык, напоминая о том, насколько она невинна на самом деле. Буквально. Это похоже на смесь опасения и страха, робкого вожделения. Если бы Ханна была любой другой девушкой, я бы с радостью испортил ее ровно за десять секунд. Но это была не какая-нибудь другая девушка. Она та, которая заставила меня поверить в то, что я могу стать лучше. Мне кажется, что поцелуи с ней сродни тому, когда атеист впервые видит Бога.

Одухотворенные.

То, что вы знаете, что никогда не забудете. Она почти заставляет меня простить себя за все глупости, которые совершил в своей жизни, за всю ненависть, которую держал в себе так долго. Я понимаю, что любовь к ней может заставить меня забыть обо всем этом, потому что это кажется таким несущественным. Ведь есть же поговорка, что любовь может спасти всех нас? Это правда. Это то, ради чего мы живем всю свою жизнь, даже самый дерьмовый человек хочет, чтобы его кто-то любил. И хотя для такого парня, как я, не так уж много нужно, чтобы почувствовать себя любимым, то для такой девушки, как она — для той, кто вырос в хорошей семье, в идеальном доме, — черт возьми, как такой парень, как я, может быть способен любить ее достаточно сильно?

Я медленно подталкиваю ее к кровати, не разрывая губ, пока она не падает на матрас. То, как ее темные волосы разметались по белым простыням, кажется настоящим искусством, и я прикусываю губу, чтобы не застонать.

— Ты даже не представляешь, что делаешь со мной, — бормочу я, осторожно опускаясь на нее.

— То же самое, что ты делаешь со мной, — шепчет Ханна мне в губы.

Мы целуемся, просто целуемся, кажется, несколько часов. Пока мои губы не становятся болезненными и опухшими. До тех пор, пока я впервые в своей жизни не понимаю, каково это — хотеть кого-то. Не вся та поверхностная чушь, а реально всей душой хотеть кого-то. Меня так сильно тянет к ней, как будто я попал в прилив. И это пробуждает панику в моей груди, потому что я знаю, что тону, но в то же время, это почти освобождение, потому что знаю, что больше не контролирую ничего из этого.

Когда отстраняюсь, Ханна смотрит на меня, изучая, лениво проводя пальцами по моим волосам.

— Как ты думаешь, у каждого ли человека, которого мы встречаем, есть предназначение?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, не знаю, типа судьба. Как ты думаешь, есть ли причина, по которой мы встречаем определенных людей?

Перекатываюсь на спину, увлекая ее за собой, и провожу пальцами по ее длинным волосам.

— Встречаемся или просто сталкиваемся?

— Наверное, встречаемся.

— То есть мы говорим не о том случайном парне с прищуренным взглядом, который всегда делает мне сэндвич в «Сабвейе»? (прим. пер.: «Subway» — Сеть ресторанов быстрого обслуживания)

Ханна хихикает.

— Нет.

— Ладно, просто надо было убедиться. Не знаю. Может быть. Думаю, что всегда можно найти причину, если захотеть.

Ханна проводит пальцем по углублению в середине моей груди.

— Мне нравится думать, что есть.

— Правда?

— Да, особенно с тобой.

Улыбаюсь, хотя она не может меня видеть, но так же быстро, как это замечание заставило меня почувствовать себя хорошо, я чувствую себя дерьмово. Было так много способов облажаться, так много способов разрушить ее. Я знаю, что так же легко, как она может любить меня, Ханна может меня возненавидеть. Граница между любовью и ненавистью чертовски хрупка. И как бы сильно я ни хотел, чтобы она любила меня, я твердо верю, что невозможно возненавидеть того, кого не любил прежде.

Судорожно сглатываю. Мне не хотелось бы вызвать в Ханне ненависть. Она не такая девушка.

— О чем ты думаешь?

— Даже не знаю. — Я уставился в потолок. — Все это кажется правильным, что ли.

Она прижимается к моей груди и целует меня в шею.

— Так и есть. — На мгновение воцаряется тишина, Ханна замирает, и я думаю, что она задремала. Но потом она выдыхает: — Впервые за долгое время я не боюсь заснуть.

Я хмурюсь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я всегда боюсь, что если засну, то проснусь и увижу, что её больше нет.

Черт. Мое сердцебиение учащается. Я не знаю, как на это реагировать, но это разбивает мне сердце.

— Глупо, да?

— Нет, ни сколько.

— Я знаю, что это может случиться в любое время. Я держала пациентов за руки, пока они делали свой последний вдох, но... — Ханна судорожно выдыхает, и я крепче прижимаю ее к себе, целуя в макушку. — Думаю, что мысль о том, что она умрет одна во сне, беспокоит меня сильнее всего. Я просто хочу быть рядом с ней, и, может быть, тогда никто из нас не будет так напуган.

Закрываю глаза от нахлынувших эмоций. В ее голосе столько печали, столько муки. Все, что я хочу сделать, это защитить ее, но как защитить кого-то от жизни?

— Ты же знаешь, что здесь ты в безопасности, верно? Плачь, если нужно.

Она качает головой.

— Все хорошо, когда я с тобой.

— Я всегда буду здесь для тебя, Ханна. Обещаю, мы пройдем через это.

— Я тебе верю.

Через несколько минут ее дыхание выравнивается. Я лежу, обнимая ее и глядя в потолок. Я никогда не позволял девушке приблизиться настолько, чтобы заснуть на мне. Я трахал их и уходил. Каждый раз. Только не с Ханной. Есть что-то очень интимное в том, чтобы держать ее в объятиях. Какой-то момент уязвимость в том, что она доверяет мне достаточно, чтобы заснуть на моей груди. Мне нравится то, что она чувствует себя в безопасности рядом со мной. Такие моменты и есть смысл жизни. Я знаю это лучше, чем кто-либо, потому что пропустил так много таких моментов. Иногда просто хочется, чтобы кто-нибудь обнял тебя.

Иногда это все, что тебе нужно.

Она — все, что мне нужно…

ХАННА

Прошла неделя с тех пор, как я впервые осталась у Ноя, и с того времени я оставалась там почти каждую ночь. Я чувствовала себя хорошо только тогда, когда была рядом с ним. Это не означает, что я забыла, что мама больна, или что я смирилась с тем, что потеряю ее, но когда я была с ним, мне не нужно было притворяться сильной, и я могла заснуть, потому что была не одна.

Заканчиваю свою смену в больнице, восхищаясь нашей фотографией, которую Ной прислал вместе с текстом:

Я так скучаю по тебе, что написал для тебя песню.

— И что это за улыбка? — спрашивает Мэг, выворачивая из-за угла и ставя на стойку лабораторный набор.

— Ничего. — Закрыв свои сообщения, бросаю телефон в передний карман халата.

— Опять же, я оскорблена тем, что ты думаешь, что можешь вот так просто лгать мне. Ты же дочь проповедника, — Мэг вздыхает. — Давай. Что сделал твой герой-любовник?

— Ничего.

— Послушай, если ты хочешь, чтобы он покорил мое холодное черное сердце, тебе лучше начать болтать. Я имею в виду, что вы двое не трахаетесь, так что я не уверена, что, черт возьми, вы делаете!

— Мы просто... разговариваем.

— Ага, понятия не имею, что это значит.

— О, боже.

— Я просто хочу сказать, что здесь что-то не так. У него плохая репутация, и все же... ты все еще одна со своей девственной плевой.

Я смеюсь.

— Ты так красноречива.

— Знаю. Это дар. — Мэг идет позади меня, играя с моими волосами. — Ну же, расскажи.

— Отлично, он сказал, что написал мне песню.

— Ох, теперь это. — Она кивает на меня с широкой улыбкой. — Это ловкий ход! Слащавый, как дерьмо, но абсолютно достойный обморока.

Я улыбаюсь.

— Точно.

Мэг хлопает ресницами и вздыхает.

— Представь, если бы он спел ее тебе в баре, по всему полу валялись бы разбитые сердца, а ты, девственница Ханна, гордо стояла бы у ног Ноя Грейсона, бывшего бядуна года.

— Вау. Не преувеличивай.

Доктор Роббинс заходит за сестринский пост и склоняется над одним из компьютеров. Мэг наклоняет голову, и я вижу, как ее взгляд остановился на его заднице.

— Ладно, все, я ухожу. Я везу маму к Джуди.

Она переводит взгляд на меня.

— Хочешь послушать сплетни Рокфорда?

— А есть выбор? — Подхожу к таймеру на дальней стене и снимаю бейдж.

— Вы ведь завтра едете в Бирмингем на ее прием, да?

— Да.

Она слегка хмурится.

— Позвони мне и дай знать, как идут дела, ладно? Я не хочу тебя беспокоить, если... Я просто не хочу беспокоить тебя, пока ты не вернешься и все такое.

— Ладно.

Заставляю себя улыбнуться, прежде чем направиться по коридору.

Запах жидкости для снятия лака и косметических средств вызывает головную боль. Я пялюсь на ярко раскрашенные флаконы с лаком в течение пяти минут, переходя от одного к другому: «Розовая Маргарита» и «Будь моим Валентином», пытаясь игнорировать взгляды Дейзи Бенсон, которая сидит под феном.

— Ты всегда выбирала «Будь моим Валентином», — кричит мама от стола косметолога.

Предсказуемо. Я всегда была такой предсказуемой. Мой взгляд скользит к флакону цвета морской волны с блестками, и я поднимаю его с улыбкой.

Когда сажусь рядом с мамой, она смотрит на флакон.

— Хм, это что-то новенькое. — Берет его в руки. — «Русалка», — читает она этикетку. — Хммм.

— Просто захотелось чего-то другого.

Джуди берет мои руки в свои, потирая костяшки пальцев.

— Ты слишком часто моешь руки.

— Такое случается, когда работаешь в больнице.

— Тебе нужно начать пользоваться лосьоном... — поучает она. — Итак, я слышала, что Мэг снова общается с Тревором.

— Что? — Я хмурю брови.

— Джорджи сказала, что видела машину Мэг у Тревора несколько раз на прошлой неделе, не то чтобы это ее касалось, но этой леди больше нечем заняться, чем стоять у окна, и, конечно, ей нужно прийти сюда и болтать обо всем этом. — Джуди закатывает глаза.

Меридит, одна из маникюрш, ставит передо мной на маникюрный столик миску с мыльной водой. Смотрит через комнату в сторону фенов, прежде чем наклониться и сказать:

— Ну, я слышала, что он еще встречается с Лори Бенсон.

— На прошлой неделе он был у моей внучки, — вмешивается мисс Смит с одного из кресел в гостиной. — Меридит ахает, прежде чем вернуться на станцию мытья волос. — Я сказала ее матери, что у него дурная репутация, и она должна отвезти Камиллу в клинику на обследование.

— Ну, я никогда... — говорит Джуди. — Хорошо, что у тебя, Ханна, всегда была голова на плечах. Ты всегда знала, что лучше не сходить с ума по мальчикам.

Мама похлопывает меня по ноге.

— Я до сих пор не могу поверить, что вы с Мэг МакКинни не разлей вода, — Джуди отгоняет муху от стола. — С самого детства.

— Она моя лучшая подруга…

— Я знаю, она просто такая… — Глаза Джуди на мгновение расширяются, потом она качает головой. — Своенравная?

Я пристально смотрю на нее.

— О, я знаю, что она милая девушка, я просто болтаю. — Она хватает лопатку для кутикулы и начинает запихивать мои разросшиеся кутикулы обратно в ногтевое ложе.

Звенит колокольчик над дверью, и Джуди смотри на вход позади меня.

— О, господи, помилуй, — шепчет Джуди, опуская кончики моих пальцев в чашу с теплой пенистой водой. — Вы, дамы, говоры к очередному эпизоду «Как вращается мир»? Ох, привет, Бетти. — На ее губах появляется ослепительно фальшивая улыбка. — Как поживают девочки?

— О, все замечательно.

Всепоглощающий запах «White Shoulders» чуть не сбивает меня с ног, когда Бетти усаживается на стул рядом со мной и ставит свой обычный красный лак для ногтей на стол. Одна из новых мастеров маникюра подкатывает кресло на колесиках и принимается вытаскивать пилочки и кусачки.

— Как поживаешь, Клэр? — спрашивает Бетти.

— О, потихоньку.

— Мы молились за тебя в воскресной школе.

— Я очень ценю это, Бетти, — говорит мама, улыбаясь.

И я думаю о том, не беспокоит ли это ее.

— Уверена, что ты рада вернуться домой, Ханна, — говорит Бетти. Я знаю, что она просто пытается быть вежливой, но мне приходится стиснуть зубы и уставиться на пилку, работающую над краем моего ногтя. Я вернулась только из-за здоровья моей матери. Так что нет, я не рада оказаться дома.

— О, Клэр, разве этот мальчик Ной из Силакоги не работает сейчас на ферме? — Бетти ерзает на стуле, пытаясь выпрямиться.

— Да, — отвечает мама.

— Что ты о нем знаешь?

— Немного.

— Ну, разве все эти мальчики, которых Джон берет на лето, не попали в какую-нибудь беду?

Она практически наклоняется через мои колени, чтобы прошептать:

— Грешники, сбившиеся с пути истинного.

— Ну, все время от времени сбиваются с пути истинного, Бетти…

— О, он определенно сбился с пути истинного. Марта, ты знаешь, которая работает на заправочной станции, она сказала, что он всегда каждые выходные болтается с новой девушкой, обычно пьяный в стельку. Сказала, что он — единственная причина, по которой она должна пополнять запасы презервативов каждый месяц.

— По крайней мере, он пользуется презервативом, — говорит Джуди.

Я чувствую, как мои щеки горят, а в груди пылает.

Жужжание фена прекращается, и Бетти вздыхает.

— Ну, с презервативом или без, такие парни никуда не годятся. Это благословение, что Джон принимает их. Как по мне, так из них никогда не выйдет ничего хорошего. Благослови господь его бедную бабушку, Марта сказала, что она прекрасная леди, просто вырастила паршивую овцу.

Мои пальцы дернулись.

— Знаете, — выпаливаю я. — Наверное, не следует судить кого-то, кого не знаете.

— Ох. — Бетти поворачивается ко мне, а Джуди перестает подпиливать мне ногти. — Ты его знаешь, Ханна?

— Да. Очень хорошо.

— Понятно. — То, как ее губы сморщились, когда ее осуждающий взгляд скользнул по мне с головы до ног, заставило мою кожу покрыться мурашками. — Тогда мы обязательно помолимся за тебя.

— Ни один из них не нуждается в твоих молитвах, Бетти, — говорит мама с легкой дрожью в голосе.

Дейзи смеется с другого конца салона, и я поворачиваюсь на стуле, чтобы увидеть, как она встает со своего места.

— Не волнуйся, Бетти, судя по тому, что я слышал, он не любит хороших девушек. Но ты должна быть осторожна, Ханна, общение с ним может запятнать твою репутацию. — Улыбка, появившаяся на ее губах, выглядит такой же настоящей, как и ее грудь.

Джуди прочищает горло и хватает лак для ногтей, встряхивая его.

— Знаешь, Ханна, думаю, что этот цвет будет очень хорошо смотреться на твоей светлой коже.

Остаток визита в салон проходит на удивление тихо. Вероятно, впервые с тех пор, как эти двери открылись в 1985 году, единственным звуком был звук фена и струй в педикюрных ваннах.

После того как наши ногти высохли, мы с мамой пошли к Руби на ланч. Это захудалая забегаловка на окраине города, но у них потрясающая пища для души. Листовая капуста и жареные соленые огурцы. Это мамино любимое блюдо, и я знаю, что как только начнутся новые процедуры, у нее пропадет аппетит. Мы набрасываемся на нашу еду и заканчиваем знаменитым шоколадным пирогом Руби.

Мама облизывает кончик вилки и закатывает глаза от удовольствия.

— Это, должно быть, лучший шоколадный пирог во всем мире.

— Вынуждена с тобой согласиться. — Я толкаю свою тарелку через стол, не оставив ничего, кроме ложки взбитых сливок.

Мельком замечаю Марту, идущую вдоль линии раздачи. И это напоминает мне ненавистный тон в голосе Бетти, когда она говорила о Ное, и, боже, как же это меня бесит. Люди сплетничают, а сплетни распространяются, как лесной пожар, в таком маленьком городке, как Рокфорд. Каждый человек добавляет что-то свое, чтобы сделать сказку сочнее. Ну и что с того, что он переспал со всеми этими девушками. Он даже не пытался переспать со мной. Ной уважает меня. В конце концов, именно этого и должна хотеть женщина, не так ли? Мужчину, который уважает ее. Но если это так, то я удивляюсь, почему у меня скручивает живот. Что произойдет, когда я все-таки пересплю с ним, что тогда будет со мной? Просто буду еще одной девушкой, потерявшей голову из-за парня с красивым голосом?

— О чем ты там думаешь? — спрашивает мама.

— О… — Я поднимаю взгляд как раз в тот момент, когда официант кладет чек на стол. — Ни о чем. — Я даже не проверяю счет, просто кладу на него свою кредитную карточку.

Мама сужает глаза.

— Ты моя девочка, я знаю, когда тебя что-то беспокоит.

— Я просто устала.

Она тянется через стол и сжимает мою руку.

— Не позволяй тому, что Бетти сказала о Ное, задеть тебя.

Я немного опускаюсь на сиденье. Мне неловко, что мама завела об этом разговор.

— Тебе кажется, что ты знаешь его целую вечность, не так ли?

— Да.

Она кивает.

— С ними всегда тяжело.

Официант забирает чек и уходит.

— Что ты имеешь в виду?

— С такими парнями. С теми, которые заставляют тебя чувствовать, будто весь твой мир в огне — им трудно сказать «нет».

— Не думаю, что мой мир в огне… — Это ложь. — Я просто никогда раньше не встречала никого, похожего на него.

— И, вероятно, никогда больше не встретишь. Сердце обычно может принять только одного из них.

— Одного из них?

Она коротко кивает.

— Родственные души.

— Ладно, я ничего не говорила о том, что влюблена в него или…

— Тебе и не нужно, это видно по твоим глазам, когда ты произносишь его имя, — мама улыбается. — Родственная душа — это человек, который послан нам, что бы направлять нас в жизни.

— В смысле «направлять нас»? Разве мы не должны провести с ними всю свою жизнь?

— Нет, милая, это человек, который меняет всю твою жизнь. Переворачивает ее вверх ногами. Он подобен огню, который невозможно укротить, который ощущается как рай, когда согревает тебя, и ад, когда поглощает тебя. Ты не можешь остаться с ними.

Мама всегда говорила о том, что папа был ее единственным, поэтому мне любопытно, почему она говорит что-то подобное.

— Но ты и папа...

Она сжимает губы и качает головой.

— Он мой спутник жизни. Не моя родственная душа. Летом после моего выпускного года, как раз перед тем, как мы с мамой вернулись в Рокфорд, я познакомилась с мальчиком по имени Фрэнки Хейвуд. — Уголки ее губ приподнимаются в ностальгической улыбке. — Он носил кожаную куртку, курил сигареты и слушал Элвиса Пресли — все, что заставляло мою мать съеживаться. О, я влюбилась в него сильно и быстро, и он разбил мне сердце.

— Тогда почему ты так странно улыбаешься, когда думаешь о нем?

— Он научил меня не доверять никому, постоять за себя, и научил меня ездить на мотоцикле, — мама смеется. — Без шлема.

— Ты ездила на мотоцикле? — Мне трудно себе это представить. Моя чопорная и правильная мать, которая боялась прокатиться на каруселях на ярмарке штата?

— Однажды, даже стоя на сиденье. — Она выглядит такой гордой этим. — Он подарил мне ту страстную любовь, которая долго длится.

— Ну, это отстой, мам. Теперь я буду с нетерпением этого ждать.

— Ты должна понять, моя дорогая, что любовь — это безопасность. Это то, что выходит за рамки физической потребности и желания. Страстная любовь подобна дикой розе — красивая и редкая, но когда срываешь её, она ранит. Сорвешь одну в своей жизни, и хотя ты всегда будешь помнить, как сладко она пахла, ты никогда не забудешь шрамы.

— Так… — Я отодвигаю стул от стола и хватаю сумочку. — Ты хочешь сказать, что Ной причинит мне боль?

— Я говорю тебе, что есть причина, по которой он в твоей жизни, и наслаждайся этим, пока можешь. Жизнь — это переживания, а не сожаления. — Она встает и берет меня за руку, когда мы выходим из ресторана. — Без сожалений.

Без сожалений.

Независимо от последствий, я не хочу сожалеть о том, что держалась от него подальше. Родственная душа, спутник жизни — это не имеет значения. Я хочу, чтобы мой первый шрам был от Ноя Грейсона.

НОЙ

Грузовик Джона исчез, когда я вернулся с поля, но машина Ханны припаркована прямо под дубом. Сгустились сумерки, остудив душный воздух, и кузнечики застрекотали в высокой траве. Загружаю полупустые банки из-под краски в кузов своего грузовика, стягиваю с себя промокшую от пота рубашку и швыряю туда же. В комнате Ханны зажигается свет, привлекая мое внимание как раз в тот момент, когда она проходит мимо окна в одной майке и нижнем белье. Она пританцовывает в своей комнате, более беззаботная, чем я когда-либо её видел. Девушка стоит спиной к окну и покачивает бедрами из стороны в сторону, напоминая танцевальное движение Шакиры. Затем хватает нижнюю часть своей рубашки и начинает поднимать ее через голову, и хотя я чертовски уверен, что должен отвести взгляд, я этого не делаю. Конечно, возможно, это делает меня абсолютным придурком, но я спал рядом с ней почти неделю и ничего не делал, только целовал ее. Как бы ни старался, мой член не позволяет мне отвести взгляд от этого окна. Ханна снимает рубашку, затем замирает и медленно оглядывается через плечо. Прямо на меня.

Мое сердце колотилось о ребра, потому что как, черт возьми, я собираюсь выйти из этого, не звуча как полный извращенец? Она медленно поворачивается, демонстративно уронив рубашку на пол. И вот она стоит перед окном обнаженная до пояса, не сводя с меня взгляд.

Хватаюсь одной рукой за заднюю дверь своего грузовика, моя челюсть, без сомнения, отвисла. Ханна наклоняется ближе к окну, на её губах появляется робкая улыбка и машет мне, прежде чем задернуть занавеску.

Черт.

Черт!

Провожу рукой по лицу, прежде чем оглянуться на дорогу. Я понятия не имею, куда делся Джон, но точно знаю, что Ханна там без рубашки, а мой член тверже бетона. Поправив его в штанах, поднимаюсь по ступенькам на крыльцо и стучу в дверь. Слышу топот ног по ступенькам. Ручка поворачивается. Когда Ханна открывает дверь, на ней нет ничего, кроме голубых шортиков.

— Привет, — говорит она улыбаясь.

Я сглатываю, пытаясь оторвать взгляд от ее груди и посмотреть ей в лицо.

— Ну, это лучшее приветствие. — Прикусываю внутреннюю сторону щеки, когда вхожу внутрь, закрываю за собой дверь.

Обхватываю её лицо руками и нежно целую. Как только ее соски касаются моей обнаженной груди, я стону. Недели. Я хотел эту женщину уже несколько недель и не прикасался к ней. Я старался быть хорошим, старался делать все правильно, но, черт возьми, это больше, чем мужчина может вынести. Прикусываю зубами ее нижнюю губу.

— Черт возьми, Ханна. — Хватаю ее под колени и подхватываю на руки, неся вверх по лестнице, прямо в ее комнату.

Ногой захлопываю дверь, прежде чем уложить ее на кровать. Ее грудь вздымается, взгляд прикован ко мне. Скольжу руками по ее бокам к груди, прежде чем забраться на нее сверху. Она так хорошо чувствуется полуголой и подо мной. Ее кожа такая теплая и мягкая. Идеальная. Ханна заслуживает гораздо больше, чем я могу ей предложить, и я это знаю. Внутри меня разворачивается настоящая война с самим собой — что же мне делать?

— Я хочу тебя, — шепчет она, проводя пальцами по моей спине, словно читая мои мысли.

— Боже, я так сильно хочу тебя. С тех пор, как увидел, — выдыхаю я, наклоняясь и целуя ее грудь. — С тех пор, как я увидел тебя, я безумно хотел… — Медленно втягиваю сосок в рот, и она выгибается, откидывая голову на подушку. Тихий стон срывается с ее губ. — Тебя.

Ханна хватает мою руку и направляет между своих бедер.

— Прикоснись ко мне.

Мои внутренности сжимаются от волнения, когда скольжу пальцем под ее нижнее белье. Утыкаюсь лицом в изгиб ее шеи и стону от того, насколько она влажная.

— Боже.

Ханна накрывает мою руку своей и сжимает ее. Я ласкаю её клитор, упиваясь тихим ахами, раздающимися между глубокими вдохами. Единственный способ, которым могу описать этот звук — чертовски великолепный. В этом гораздо больше, чем сексуальное желание, это я и она. Нам обоим необходимо быть ближе, чувствовать друг друга. Я глубоко целую ее, неистово, как будто она воздух, в котором я нуждаюсь, чтобы пережить следующие пять минут. Ханна хватает меня за запястье, сильнее прижимая мою руку к себе, в то время как шепчет мое имя снова и снова, другая ее рука цепляется за меня.

— О, боже... — выдыхает она, вжимаясь в матрас.

Поднимаю взгляд. Ее щеки пылают, а на лице играет едва заметная улыбка.

Она тянется, чтобы расстегнуть пуговицу на моих джинсах, и как раз в тот момент, когда тянет молнию вниз, я слышу, как снаружи хлопает дверца машины. Мое сердце замирает на несколько ударов, прежде чем меня захлестывает адреналин.

— Дерьмо, — выпаливает Ханна, слезая с кровати и ныряя под окно, хватая свою рубашку. Быстро натягивает её и выглядывает в окно. — Вот дерьмо! — Она оборачивается ко мне с побледневшим лицом. — Хорошо, это… — Она проводит рукой по лицу. — Ты не... мне уже двадцать, но это мой папа и...

Притягиваю её к себе в объятия и быстро целую.

— Я позвоню тебе.

Затем выскакиваю из ее комнаты и мчусь по коридору. Я буквально перепрыгиваю через перила на первую площадку, затем несусь вниз по лестнице, через кухню и через заднюю дверь, поймав сетчатую дверь, прежде чем она громко хлопнет. Спешу к шлангу и поворачиваю кран, ополаскивая руки водой.

— Ты сегодня припозднился, Ной, — говорит Джон, выходя из-за угла дома.

— Только что закончил.

— Немного скипидара поможет стереть это, — говорит он, глядя на краску на моем предплечье.

— Да… Обязательно воспользуюсь этим. — Закрываю кран и опускаю шланг. — Увидимся в четверг?

— Да, милостью Божьей. — Джон улыбается, прежде чем поднимается на крыльцо и исчезает внутри.

Чувствую себя дерьмово из-за того, что дурачился с его дочерью в его доме. Эта девушка начала внушать мне мораль…

— Твою мать! — Бенджи рыгнул, прежде чем нагнуться и поднять мешок с фасолью. — Ты прорезал недостаточно широкую дыру, Грейсон.

Смотрю на гигантскую дыру, вырезанную в фанере моей самодельной доски для Корнхола (прим. Cornhole — игра, основным смыслом которой является точное попадание мешочком с сушёными бобами в отверстие на массивной деревянной плите).

— Ты, придурок, она огромная! На полдюйма шире, чем рекомендовано в статье Google.

— Может быть, её просто нужно украсить. — Бенджи перепрыгивает через забор во двор Старика.

— Что он делает? — спрашивает Тревор.

— Если бы я знал.

Бенджи смотрит на землю, поворачиваясь по кругу.

— Ищу аэрозольную краску.

— У него во дворе?

— Ты видел этот двор? Здесь полно всякого дерьма. — Он наклоняется и поднимает смятую банку из-под пива. — Это «Бад Лайт» образца восемьдесят четвертого года. И, — Бенджи хватает что-то еще, — ржавая банка кофе «Фолджерс», а еще... — Он пинает комок травы и вытаскивает грязный лифчик, который, похоже, подошел бы Долли Партон. — Наверное, старушки Дженкинс с какой-нибудь свингерской вечеринки в девяностых.

— Это отвратительно, — фыркаю я, скривив губы.

— Старушка Дженкинс была той ещё шлюшкой, — Тревор смеется. — Мой дед говорил о ней, когда впадал в маразм, и я имею в виду, что это было мерзко. Что-то о шаре предсказаний и «Спрайте».

— Это был не «Спрайт»! — Мы все подскакиваем, когда старик медленно выходит из-за одного из курятников. — Это были ириски «Меллер». В «Фокстроте» леди Дженкинс обычно звали Сластена. Этот джентльменский клуб научил девушек делать всевозможные трюки, которые заставляли краснеть от стыда «Ослиное шоу» в Тихуане.

— Что за «Ослиное шоу»? — Тревор хватает мешочек и швыряет в дырку в доске.

— Не надо! — Я отрицательно покачал головой. — Только не спрашивай его. Тебе лучше не знать.

— Что тебе нужно? Баллончик с краской? — спрашивает Старик.

— Ага.

— Там, в сарае есть кое-что. Ступай. Не стесняйся.

Бенджи направляется к сараю. Когда открывает дверь, оттуда выскакивает Марвин.

— Что ты там делал, Марвин? — спрашивает Старик, усмехаясь. — Пойдем, я принесу тебе твое любимое «Нэтти Лайт».

Тревор бросает в доску еще один мешочек с фасолью, попадая в дырку.

— Ты не должен съезжать отсюда, не старик, а золото, — он смеется. — Как Хью Хефнер из Рокфорда. (прим.: Хью Марстон Хефнер — американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала «Playboy», а также основатель компании «Playboy Enterprises». Прозвище — Хеф).

— Ага.

Смотрю на дом старика. Половина сайдинга оторвалась, и дом окружен кустами без листьев из-за того, что Марвин постоянно был пьяный в стельку. Это заставило меня задуматься.

Это не может быть моей жизнью вечно.

Впервые у меня действительно возникла серьезная мотивация убраться к чертовой матери из Рокфорда… и забрать Ханну с собой.

В кармане завибрировал телефон. Когда вытаскиваю, на экране тот же самый неизвестный номер.

— Что за хрень… — Подношу телефон к уху. — Да?

— Ной, это Брайс. Не вешай трубку.

— Слушай, чувак, это уже не смешно. Не знаю, чего ты пытаешься добиться, но просто оставь меня в покое. — Кладу трубку.

Тревор снова швыряет мешочек.

— Что такое? Какой-то придурок пытается продать тебе охранную систему?

— Нет, просто люди пытаются быть мудаками.

Трев пожимает плечами. Бенджи перепрыгивает обратно через забор, Марвин следует за ним. Он поднимает две банки красной аэрозольной краски, встряхивает их и подходит к одной из досок для Корнхола. В воздухе повисает облако красной пыли. Когда Бенджи отступает назад, то удовлетворённо кивает, указывая на большую, витиеватую букву «А».

— Вперед Алабама «Ролл-Тайд»!

К тому времени, как солнце село, Бенджи отключился в шезлонге, а Тревор пригласил Старика выпить пива, сказав, что хочет покопаться в мозгах ублюдка. Надеюсь, что это говорило пиво, не то чтобы я не восхищался Тревором за то, что он наконец-то обрел какую-то цель, но это же Старик...

Вытаскиваю из кармана телефон, достав пиво из холодильника, и сажусь на шлакоблок, служащий нижней ступенькой крыльца. От Ханны нет сообщений. Я знаю, что они повезли маму в Бирмингем, чтобы начать новое лечение, но я отстой во всем этом. Печатаю:

«Привет! Надеюсь, у тебя был хороший день».

И тут же удаляю. Что это за дерьмо такое? Конечно, у нее был плохой день. Положив локоть на колено, обхватываю голову руками и смотрю на экран, прежде чем напечатать просто:

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 91011 12 13 Следующая ⇒