Мирза Ибрагимов 4 страница

‑ Мама, я уже рассказала Майе легенду о Куре и Араксе! ‑ смеясь, сказала Першан.

‑ Ах ты коза! Нет дела, в которое ты не сунула бы носа... И не знаю, какому несчастному ты приглянешься, ведь жизни ему не будет от твоего язычка! ‑ свирепо напустилась на нее мать. ‑ Марш спать, хватит надоедать людям.

Но и после этого ни Першан, ни сама Сакина с места не тронулись: надо было еще расцеловаться, как велит обычай, и с Майей и с Гарашом. Сестренка с визгом повисла на шее Гараша, поджала ноги, принялась раскачиваться, как маятник, и чуть не повалила его на пол. Наконец‑ то Сакине удалось ее выдворить из комнаты. " Сумасшедшая, задушишь! " ‑ охала Сакина, подталкивая непокорную дочку к дверям.

Наконец молодые остались одни.

‑ Майя!... ‑ сказал Гараш дрогнувшим голосом.

‑ Подожди. ‑ Она отвела его настойчивые руки и увлекла к окну.

Положив голову ему на грудь, она думала о том, что сильные его руки созданы, чтобы возвести светлый дом их семье, его душа отважна и не знает хитрости, лжи, даже в неуклюжей грубоватости его таится что‑ то привлекательное... Давно она мечтала об этой минуте, еще когда в приморском парке в Баку Гараш, робея, говорил ей о своей любви. И Майе вовсе не казалось смешным, что жизнерадостный юноша терялся, бледнел и не находил слов... Ах, Гараш, какой же ты нерешительный!

Так они стояли долго, обнявшись, глядя в окно. " Слияние вод" все еще отражало лунный свет, но уже кое‑ где хрустальное зеркало затуманилось, помрачнело, словно раскололось надвое, и казалось, что Аракс и Кура опять разделились, потекли врозь. Майя подумала: " А пройдет час‑ другой, и, потемнев, водный простор сольется с темной степью, и уже нельзя будет угадать, где степь, где река... Ни завтра, ни послезавтра, никогда‑ никогда это дивное зрелище не повторится. А разве человеческое счастье не таково же? ‑ Решительно тряхнув головою, она сказала себе: Нет, не таково! Наше с Гарашом счастье не потемнеет, не расколется! "

Одинокая звездочка сверкала в глубине неба, но и к ней подбирались скопища серых туч, плывущих с севера.

Сквозь неплотно прикрытое окно тянуло прохладой, и Майя вздрогнула, но вздрогнула она не от озноба, а оттого, что Гараш расстегнул пуговицы ее желтой шелковой кофточки...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Проснувшись рано утром, Рустам умылся на скорую руку. Он решил потихонечку ускользнуть в правление. Ему было и стыдно и горько, и он твердил себе: " Сердитый умным не бывает". Слава богу, Гараш женился, невестка и умница, и скромная, и красивая, теперь все уляжется, забудутся и ссоры и раздоры...

Но, даже сожалея о случившемся, Рустам, привыкший к порядку дома, строго соблюдавший свое положение в семье, почел бы недостойным для мужчины показывать свое раскаяние, делиться с кем‑ либо из близких своими переживаниями.

Но едва он на цыпочках вышел на веранду, как наткнулся на Сакину. Почтительно поздоровавшись с ним, жена сказала:

‑ Куда ж ты голодным собрался, киши? Завтрак готов.

Рустам только мотнул головою, молча спустился во двор, сел у очага. Он ел тоже молча, упрямо не поднимая глаз от тарелки, а уходя, виновато глянул на жену.

А Сакине, больше ничего и не надо...

Великодушие Сакины тронуло Рустама. " Такие женщины ‑ редкость! " подумал он с гордостью.

Привычной тропою серая кобыла понесла председателя к правлению, но вдруг Рустам туго натянул поводья. " Этот проклятый стол в кабинете притягивает, как магнит. А сядешь ‑ и со всех сторон на твою голову посыпались заявления, циркуляры, приказы... Телефон звонит, посетители приходят, время летит, а в поле так и не удосужишься вырваться! "

И Рустам повернул в степь, затянутую утренним туманом.

Он давно уже решил до начала сева хлопка заняться садами и огородами. Теперь, когда колхозам можно самим выбирать наиболее выгодные культуры, Рустаму‑ киши не терпелось осуществить на больших угодьях свой давний замысел. Муганский арбуз слаще меда! Да ему нет равных на бакинских базарах! В летнюю жару он освежает, словно студеная вода горного родника. И вот этим‑ то чудом муганской земли до сих пор пренебрегали. Подумать только: еще недавно колхоз не имел права посеять без разрешения два гектара лука! Сейчас даже не верится...

Резвая кобыла уже миновала последние сельские домики и пустилась крупной рысью по просохшей обочине, обгоняя арбы с навозом. Председатель здоровался с возчиками. Ему было приятно, что они сами, без понуканий и напоминаний, так рано вышли на работу.

Зоркие глаза председателя заметили, что на дороге осталась куча дымящегося навоза, свалившегося, должно быть, с дырявой арбы. Вскоре Рустам нагнал заспанного, с маленькими модными усиками парня, который восседал на полупорожней арбе.

‑ Усы‑ то у тебя, вижу, такие же черные, как совесть! ‑ крикнул Рустам.

Возчик выплюнул папиросу и тревожно спросил:

‑ А в чем дело, дядюшка?

‑ Еще спрашиваешь, бесстыжий! Ты что, навозом решил дороги мостить? Слезай сейчас же, чини арбу, затыкай щели! ‑ И, пришпорив кобылицу, не оглядываясь, Рустам помчался вперед.

У огородов кобылица пошла тише, устала. Но председатель и сам хотел тут задержаться, чтобы получше рассмотреть, как вспахали и удобрили здесь землю. На некоторых участках уже были посажены свекла и лук. Привязав лошадь к стоявшей у межи арбе, Рустам приседал, кряхтя брал влажную землю щепотью, разминал ее, нюхал, чуть языком не лизал. Настроение у него было великолепное ‑ отлично подготовились к севу. Внезапно в стороне, за арыком, послышались возбужденные голоса. Председатель пошел туда, ‑ такая уж должность: если где‑ либо спорят или ссорятся, волей‑ неволей приходится вмешиваться все тому же Рустаму‑ киши.

‑ Что тут стряслось? ‑ обратился он к измазанному, взлохмаченному трактористу, на которого наступала звеньевая Гызетар.

Тракторист, не слушая Рустама, продолжал перебраниваться с девушкой.

‑ Не имеешь права с поля сгонять!

‑ Имею! ‑ говорила Гызетар. ‑ Хочешь работать как следует ‑ работай, а пахать кое‑ как не позволю, так и знай! Скатертью дорога, прощай, голубчик! ‑ И повернулась спиною к возмущенному парню.

Рустаму достаточно было краем глаза посмотреть на пахоту, чтобы заметить, что борозда мелкая ‑ на четырнадцать сантиметров, не глубже, а по договору с МТС обязаны пахать на двадцать ‑ двадцать два...

‑ Не маши руками! ‑ кричал парень. ‑ Вообразила о себе черт знает что!

Тяжелая рука Рустама ухватила его за ворот рубахи.

‑ Приказ звеньевой ‑ закон! Перепахивай, как тебе велят, ‑ негромко сказал председатель, но так грозно прозвучал его голос, что парня оторопь взяла. Он молча побежал к стоявшему в отдалении трактору.

Рустама почему‑ то не покидало светлое настроение. Ему понравилось, что звеньевая ‑ добродушная, полная, на вид совсем не строгая, подружка Першан, ‑ знала свое дело и не уступила ленивому, беспечному трактористу. Гызетар совсем недавно вместе с Першан кончила школу, она застряла на второй год в пятом классе. В учении Першан догнала ее, а в работе отстала: уже с седьмого класса подружка работала на хлопке, меньше двухсот трудодней не зарабатывала. Отстала от нее Першан и еще кое в чем; Гызетар уже вышла замуж за Наджафа, а у дочки Рустама даже нареченного как будто не намечалось...

Поблагодарив звеньевую взглядом, Рустам поскакал на ферму. И там его ждали радостные вести: зоотехник, заведующий фермой Керем, чабаны ‑ все в один голос заверили председателя, что падеж прекратился, опасность миновала.

Поздно вечером Рустам вернулся домой; с усталым, но довольным лицом, поцеловал смутившуюся Майю в лоб, потрепал сына по плечу, прикоснулся губами к косам примчавшейся дочки.

‑ Ну, жена, неси угощение ‑ фрукты, чай, вино! ‑ с радушием гостеприимного хозяина воскликнул он.

‑ Обедать разве не будешь? Хороший плов приготовила.

‑ Неужели не обедали? Смотри, невестку голодом заморишь, сбежит, пошутил Рустам.

Сакина никогда не обедала без мужа, и теперь она с виноватым видом объяснила:

‑ Я тоже с детьми пообедала. Долго ждали тебя. Гараш в правление зашел, а Салман говорит, ты на тот берег Куры уехал...

‑ Я с чабанами пообедал, ‑ сказал Рустам. ‑ Прямо из пасти волка спасли барана, но проклятый все‑ таки успел вырвать курдюк. Что поделаешь? Разрешил чабанам прирезать, готовить бозартму. Чаю неси... Ну, а у вас что хорошего?

Он спрашивал всех, но Майе казалось, что Рустам‑ киши только ее спрашивает, к ней присматривается. И она снова сконфузилась.

От степного студеного воздуха щеки Рустама раскраснелись, морщины разгладились, он помолодел и улыбался добродушно, раскуривая трубку, а Майе свекор по‑ прежнему представлялся грозным, и она отвечала осторожно, обдуманно, деликатно, как будто разговаривала с тяжелобольным... Сейчас‑ то улыбается и шутит, а бог весть, каким будет через минуту, ‑ всего можно ожидать.

Рустам заметил настороженность невестки, но не придал этому значения.

‑ Не соскучилась на новом месте?

‑ Да что вы!

‑ Чем же у нас думаешь заняться?

‑ Я же инженер, мне работать надо. Гидротехники ведь нужны Мугани...

‑ Ого, еще как! Ну, работай, работай, ‑ снисходительно сказал Рустам. Так же точно еще недавно он говорил наряжавшей куклу Першан: " Ну, играй, играй! " ‑ Боюсь, как бы тебя, невестушка, в дальний колхоз не послали. У нас ведь так бывает: муж здесь работает, а жену пошлют на край света... Поговорю в МТС, к нам назначат, в наш колхоз, ‑ уверенно закончил он.

‑ Не беспокойтесь, пожалуйста, ведь есть указание министерства, я в Баку договорилась.

‑ Ну, министерство ‑ министерством, а район ‑ районом. Только, невестушка, имей в виду: Мугань изнеженных не любит. Зима и осень здесь хороши, слов нет. Ну, грязь немножечко настроение портит. А вот летняя жара начнется, ‑ он покрутил головой, ‑ не всякий вынесет.

Першан показалось, что в словах отца запрятан какой‑ то колкий намек, и она с досадой воскликнула:

‑ Не пугай ты Майю! Лето как лето, яйлаги есть, в садах прохладно. Мы‑ то живем? И она привыкнет.

Боясь, что отец с дочкой опять поссорятся из‑ за нее, Майя примирительно сказала:

‑ Не переношу жары, лютый мороз лучше. Но ведь в книгах пишут, что у вас и летние вечера прохладные.

‑ Книги! ‑ хмыкнул Рустам. ‑ А много ли книг о нашей Мугани?

‑ Не так много, а все‑ таки есть. Да вот одна у меня под рукой...

И протянула свекру книгу в белом переплете.

Рустам прочитал название, прикинул на руке вес книги, желая убедиться, солидная ли, заслуживает ли уважения, и глубокомысленно протянул:

‑ Порядком написали. Наука! ‑ Перелистал, задержавшись взглядом на пометках, сделанных рукою Майи, и, вернув невестке книгу, попросил: Почитай вслух! Люблю слушать.

Майя открыла книгу, но буквы сливались, рябили, и как она ни напрягала зрение, не смогла прочитать ни слова: большая комната освещалась подслеповатой керосиновой лампой. Метнув на Гараша удивленный взгляд, Майя смиренно вздохнула: не стоит, мол, на это обращать внимания, и пересела поближе к столу.

Приготовившись слушать, Рустам поплотнее набил трубку, посмотрел на маленькие белые руки невестки, изящные, словно выточенные из самшита, пальчики с ярко‑ красными ноготками и, вздохнув, подумал: " Хорошую женку выбрал сынок. По рукам судя, ни одной миски в жизни не вымыла, ни одной рубахи не выстирала... "

Майя заметила и этот оценивающий взгляд, услышала и огорченный вздох свекра, но сдержалась, и лишь болезненно вздрагивающий голосок выдавал ее состояние.

‑ " Еще за триста лет до нашей эры греческий ученый... "

Рустам прервал невестку:

‑ Обожди. Триста лет? Когда же это было?

‑ Ай, папа, сколько раз объясняла, ‑ вмешалась Першан. ‑ Вот мы говорим: год тысяча девятьсот пятьдесят шестой. Это наше летосчисление, наша эра, а ведь и до этого на земле жили люди. Уже книги ученые писали. Те времена в науке называют старой эрой. А у христиан говорят: до рождества Христова...

‑ Э, дочка, это мы понимаем, ‑ по‑ озорному улыбнулся отец, поглаживая усы. ‑ Хоть деревенские, а понимаем. Я спрашиваю, сколько лет в общей сложности составит? ‑ И, не дав ни ей, ни Майе времени подсчитать, самодовольно произнес: ‑ Две тысячи двести пятьдесят шесть. Вот как!... Ты моего вопроса не поняла, а меня уму‑ разуму учишь. Непристойно девушке быть такой... узкозубой!

Узкозубой? Майя подумала и догадалась, что это на языке народных поговорок, видимо, значит ‑ быть ограниченной, мелко схватывать...

‑ Да, приблизительно две тысячи двести пятьдесят шесть лет назад, кивнула Майя, ‑ в Греции жил историк Страбон. Вот что писал он о Мугани...

‑ Ого! Уж тогда о Мугани во всем мире знали! ‑ восхитился Рустам.

‑ Да. Земля Мугани, писал Страбон, однажды засеянная, дает в год два‑ три урожая. Оросительная система здесь была лучше, чем в Египте и Вавилоне... Прекрасные пастбища. Страбон так и называет Мугань: " Зеленая". Виноградные лозы вырезали один раз в пятилетие. Вновь посаженные лозы уже на следующий год плодоносили, а на третий год ложились на землю от тяжести гроздьев...

Сейчас Рустам увидел, что Майя рассказывала, не заглядывая в книжку. Она только загораживалась ею от смущавшего ее взгляда свекра. Голосок ее звучал звонко, в глазах сверкали огоньки, и речь ее казалась Рустаму похожей на красивое узорчатое покрывало, связанное Сакиной.

У Рустама погасла трубка.

Майя остановилась, придвинула Гарашу спичечный коробок и ласково напомнила:

‑ Поднеси‑ ка отцу огонька.

‑ Раз папа не заметил, что трубка погасла, значит, беседа ему понравилась! ‑ рассмеялась Першан.

Рустам словно очнулся от дремоты, взял из рук сына спички, но не закурил, а, выйдя из‑ за стола, начал расхаживать по комнате. И прежние глубокие морщины пролегли на его нахмуренном лице.

‑ Папа, о чем ты? ‑ встревожилась дочь, бросилась к нему и прошептала на ухо: ‑ А пировать когда будем?

Отец качнул головой.

‑ После свадьбы музыка ‑ как после обеда горчица. Отложим до твоего замужества.

Майя, наклонившись, вполголоса разговаривала с Гарашом и не расслышала слов свекра.

‑ Ой, ты и скажешь, папа! ‑ И девушка закрыла лицо руками.

Гараш, весь вечер любовавшийся Майей, тоже ничего не услышал из этого короткого разговора отца с сестрой. И когда Рустам глянул на сына и увидел его восторженное, обращенное к Майе лицо, сердце отца дрогнуло... За что, в самом деле, упрекать Майю? Ведь она принесла счастье его единственному сыну. Что ж, она приехала с ним сюда без сватов, нарушив стародавние обычаи, ‑ им, вероятно, не две тысячи двести пятьдесят шесть лет, как книге Страбона, а куда больше, ‑ но взгляни‑ ка, старый, в лицо сыну: разве ж не все сокровища мира принадлежат сейчас Гарашу?... И верно, лицо сына смеялось: глаза смеялись, крутые брови смеялись, щегольские, тоненькие в ниточку ‑ усики смеялись. Гараш стал красивее, привлекательнее и, пожалуй, серьезнее.

Всегдашняя замкнутость помешала Рустаму вымолвить то, что подсказывала совесть, и он, буркнув: " Посмотрю, где наша мать запропастилась, пока ее самовар закипит, ночь пройдет", ‑ вышел на темную веранду.

Едва шаги отца стихли, Першан, не умевшая спокойно минутку посидеть, подсела к Майе, чмокнула ее в румяную, как персик, щеку, шепнула:

‑ У брата глаза горят, у тебя ‑ еще светлее сияют. С чего бы?

Майя только плечами пожала: ну и болтушка!...

Гараш погрозил сестре пальцем: погоди, мол, доберусь до тебя.

‑ Смотри, какой красавец мой брат. Все девушки колхоза тайком вздыхали о нем!

‑ Почему же тайком?

‑ Не знаю. Такой, говорят, обычай. Девушке не подобает открыто выражать свои чувства.

‑ Плохой обычай, очень плохой. Зачем хранить в тайне любовь? Человеку всегда надо быть честным и откровенным.

Гараш с недовольным видом покосился на шепчущихся сестру и Майю и громко сказал:

‑ У Першан со школы привычка ‑ секретничать с подружками! И главное, все о любви!

‑ А ты, братец, и сейчас меня не понимаешь, и де сять лет назад тоже не понимал! ‑ вздохнула Першан. ‑ Такой уж бестолковый уродился! Мы говорим о тебе!

‑ Обо мне? А для чего шептаться? Говорите открыто! Не‑ ет, сплетничаете о ком‑ нибудь, уж я ‑ то тебя, сестренка, знаю досконально!

‑ Замолчи, врун! ‑ крикнула Першан. ‑ О ком я сплетничала? Да в жизни ни об одном человеке худого слова не вымолвила! Мама говорит, что в том доме, где сплетничают, согласия не бывает!

‑ Конечно, мама это говорила, и даже не раз, ‑ засмеялся Гараш, ‑ но что в этом толку! Все равно по углам с подругами шепчешься! Смотри не приучай к этому Майю, а то плохо будет! ‑ И он угрожающе взмахнул широкой, как лопата, рукою.

Першан с достоинством выпрямилась.

‑ Богом клянусь, если посмеешь поднять на меня руку, затопчу ногами, как цыпленка! ‑ торжественно произнесла она. ‑ И Майю не пожалею, что овдовеет!... Это тебе не четвертый класс.

‑ А что, разве еще чешется? ‑ лукаво спросил брат.

‑ Не поверю, что ты осмелился побить сестренку! ‑ заметила Майя.

‑ Еще как осмелился!.. ‑ воскликнула Першан. ‑ Мужчина! Как же, повелитель! Правду старухи говорят, что у мальчиков от рождения в сердце темное пятнышко!... Сидела с одной девочкой я на одной парте. Гызетар зовут, я тебя познакомлю с ней, очень милая! ‑ с жаром начала рассказывать Першан. ‑ Проворная, бойкая...

‑ Да ты не о Гызетар говори ‑ о себе! ‑ перебил ее брат.

‑ О себе мне говорить нечего! Речь пойдет о тебе, герой. Боюсь только, что, узнав о твоих подвигах, Майя с ужасом увидит, что ее любовь уменьшилась.

‑ Ошибаешься.

‑ Конечно, вам лучше знать, я о таких делах не имею никакого понятия! ‑ поджала тонкие губки Першан. Ну, однажды Гызетар пришла ко мне, мы быстренько приготовили уроки и занялись играми, а этот лоботряс то в книгу заглянет, то зевнет, то чинит карандаши, то жует похищенный у матери чурек, то стреляет бумажными шариками мне в ухо, а Гызетар в нос!... Он с детства уже такой был, отпетый! Не понимаю, за что ты его полюбила!

‑ Себе найди получше! ‑ Гараш обиделся.

‑ Во всяком случае, мой будет несравнимо лучше!... ‑ заявила безоговорочно сестра. ‑ Ну вот, Майечка, конечно, наступило возмездие: мама заметила шалости Гараша, взяла его за ухо, усадила за стол и велела зубрить уроки, а к нам не приставать. Мы сидим в уголке, рассуждаем о том о сем, даже его, изверга, пожалели... И вдруг, решив, что мы над ним смеемся, этот людоед сорвался с места, подскочил и пнул меня ногою. Ну, сама догадываешься, в какое место пнул! ‑ скромно опустила глаза Першан. ‑ И кричит во все горло: " Не смейте шептаться! " А! Как тебе это нравится?

В такие‑ то малые годы, и уже был бессовестным!

‑ Н‑ да, это мне совсем не нравится! ‑ согласилась Майя; эти серьезные слова не помешали ей бросить нежный взгляд на Гараша.

‑ Д что ж ты дальше не рассказываешь? Скажи уж, как ты завизжала, подняла такой крик, что стекла чуть не полопались! ‑ сказал Гараш, вытирая платком слезившиеся от смеха глаза. Мама бросила хлебы в тандыре и примчалась сломя голову. Бедняжка перепугалась, подумала, что в дом проникли разбойники! Режут!... Всегда была крикуньей и доносчицей! ‑ с горькой усмешкой закончил Гараш.

‑ А что ж ты дальше не рассказываешь? ‑ подхватила неугомонная Першан. ‑ Скажи Майе, как мама взяла скалку, а ты, выпрыгнув в окно, умчался в поле, словно сорвавшийся с привязи теленок!

‑ Не стоять же мне и ждать, когда накажут! Скрыться вовремя от противника ‑ тоже отвага, и отвага не малая!

‑ Твоим бы врагам в жизни такую отвагу! ‑ щедро пожелала сестра. ‑ Вот тогда бы ты прослыл из богатырей богатырем!

Она прижалась к Майе и что‑ то лукаво шепнула, обжигая жарким дыханием ее шею. Та кивнула в знак согласия и снова посмотрела на Гараша, и он прочел в ее глазах не только всегдашнюю нежность, но и сдержанное стремление, какого еще вчера в них не было...

‑ Входи же, ‑ входи, милости прошу, ‑ любезно приглашал кого‑ то Рустам, возвращаясь с веранды. Вслед за хозяином в столовую вошел Шарафоглу. Гараш вскочил, подумав с беспокойством: " Не случилось ли чего в МТС? "

‑ Какими судьбами, товарищ замдиректора!

‑ Решил, что можешь тайком жениться в Баку, ‑ и дело с концом? улыбнулся Шарафоглу, пожимая руку Гарашу и кланяясь Майе, ‑ И мы об этом знать не будем? Не вышло, дружок. Слухом земля полнится. Зазналась нынешняя молодежь, нос задрала, обратился он к Рустаму. ‑ Покажем, друг, что мы, старая гвардия, тоже кое‑ что смыслим в таких делах... Эй, ребята, входите‑ ка!

Дверь широко распахнулась, пропустив в комнату Ширзада, Наджафа и Гызетар.

С малых лет росли они вместе с Гарашом, вместе играли, вместе дрались, вместе пять лет назад окончили среднюю школу. Но сейчас, увидев товарища школьных лет рядом с его молодой женой, парни застеснялись, поклонились неуклюже, без слов, и только Гызетар не растерялась и протянула Майе букет оранжерейных роз,

‑ Поздравляю Гараша от имени друзей, да и от всей нашей молодежи... Желаю вам счастья...

Майя спрятала лицо в букет, прошептала:

‑ Спасибо. В такое время года и ‑ цветы...

‑ Это еще что! ‑ воскликнул Наджаф. ‑ Наша Гызетар и под снегом вырастит орхидеи. Знатный мастер хлопка! А впрочем, разрешите поздравить и познакомиться: Наджаф, секретарь комсомольской организации.

‑ Теперь и мне, старику, позвольте пожать вашу руку. От души желаю всяческого благополучия, ‑ сказал Шарафоглу.

Майя благодарила, здоровалась, перекладывала букет из руки в руку, наконец догадалась отдать его Гарашу.

‑ И вас поздравляю, надеюсь скоро видеть бабушкой и дедушкой, поклонился Шарафоглу Сакине и хозяину.

Тем временем Гызетар и Наджаф вынули из корзинки угощения: тут были и конфеты, и печенье, и засахаренные фрукты, и пастила.

Вдруг Наджаф заметил, что Ширзад так и не поздравил Майю. Он стоял в сторонке, у самых дверей. Его занимала только Першан, ее одну он видел сейчас. А Першан то шепталась с Майей, то толкала брата, то смешила Гызетар, не замечая Ширзада, словно его и не было в комнате.

‑ Дружок, помогай, что застыл? ‑ обратился к Ширзаду Наджаф и тут же объявил для общего сведения: ‑ Прибыла кинопередвижка! Замечательный фильм!

‑ Как называется? ‑ спросила Першан.

‑ " Ромео и Джульетта", ‑ не задумавшись, сказал Наджаф. Он и понятия не имел какой привезли фильм. ‑ " Ромео и Джульетта"! ‑ многозначительно повторил он, прищурив левый глаз.

Продолжавший стоять в тени Ширзад сжал кулаки. Першан тоже поняла намек и презрительно сморщила носик.

А Наджаф не унимался:

‑ О Першан, объясни, что за странность: войдя в комнату, я долго не замечал тебя ‑ прекраснолицую!

‑ Гызетар ослепила тебя. Где ж замечать других де вушек, да еще таких, как я.

‑ Ты права, права, клянусь богом! Люди тянутся к свету, а эта безбожница ведет меня во тьму! Не так ли, друг мой Ширзад?.

‑ Нет, не так, ‑ сухо сказал за его спиною Ширзад. ‑ Прикоснулись пальцы Гызетар к твоим очам ‑ и ты прозрел,

‑ Оказывается, молчаливый игит в чужой карман за словами не лезет, заметила с невозмутимым видом Першан.

‑ Дай ему только расправить крылья, сложит такую песню, что и не снилось ашугу Алескеру, ‑ сказал Наджаф.

‑ Конечно, с помощью Першан!, ‑ вставила колкое словечко Гызетар.

‑ Разумеется! ‑ пылко согласился Наджаф. ‑ Я же при твоей помощи сочиняю дивную легенду " Гызетар‑ наме! " 2. Через два месяца прочтете в бакинском журнале.

Все рассмеялись, а Гызетар в отчаянии заткнула уши.

‑ Что о тебе подумает Майя? Вот не поверите, ‑ обратилась она к Майе, ‑ два слова не способен на бумаге связать. Как только возьмет в руки карандаш, сразу же начинает жаловаться на головную боль.

‑ Не клевещи, женщина! ‑ повысил голос Наджаф. ‑ Разве не письмом я поведал тебе о любви? Разве не мои сладкозвучные слова опьянили тебя? Как прочла, так ко мне примчалась.

‑ Чирей бы тебе на язык! Два года гонцом присылал Ширзада. Худеть начал, сохнуть... Испугалась, что превратишься в щепку, только потому и пожалела.

Сунув руку в карман пиджака, низенький толстяк Наджаф с угрозой сказал:

‑ Коль так, сейчас прочитаю вслух ее ответное послание с клятвами в вечной любви.

Гызетар толкнула его в бок.

‑ Замолчи, говорю. Никому это не интересно.

‑ Почему ты сердишься? ‑ заныл Наджаф. ‑ Я же повинуюсь во всем. Слышу: " Работай! " ‑ иду работать, " Спать! " ‑ иду спать, " Вставай, лежебока! ", ‑ встаю... Чем ругаться, скажи‑ ка Першан, что гостям надо выказывать уважение, стол пора накрывать! А то расселась, как разборчивая невеста на смотринах! Смотри, ханум, смотри, этим летом на хлопке потруднее будет, чем раньше. Как бы не опозориться.

‑ Не беспокойся, я всегда сухой из воды выйду! ‑ заверила его Першан.

‑ В чей же это огород камешки? Не в ваш ли, бригадир Ширзад? заинтересовался Наджаф. ‑ А я, наивный, предполагал, что в вашей бригаде высокая трудовая дисциплина, что вы воспитываете подчиненных, и прежде всего Першан, в духе трудолюбия и смирения!... Ну чего, чего стоишь, как придорожный столб, подойди ближе, слышишь, как тебя нахваливаю! Посиди, откашляйся, прочисть соловьиное горлышко и затяни песнь в честь Майи и Гараша!

Пока комсомольский секретарь шутками и прибаутками забавлял товарищей, Сакина, Шарафоглу и Рустам, сидя на диване, неторопливо беседовали. Наконец Шарафоглу подошел к молодежи.

‑ Ай, Наджаф, не довольно ли вести культурно‑ массовую работу? Пора б приняться и за другое, ‑ сказал он вполголоса.

‑ У нас все готово!

Достав со дна вместительной корзины бутылку мадрасы, Наджаф прижал ее к груди и запел, подражая шуту из оперы " Кер‑ оглы":

‑ Ашуг, спой одну‑ у шикясту‑ ууу!

Все рассмеялись, даже Ширзад не смог удержать улыбку.

‑ Может быть, угостить сперва чаем? А, киши? ‑ обратилась Сакина к мужу.

Рустам, недовольно наблюдая, как Наджаф вынимал из корзины свертки, кульки и бутылки, промолчал.

‑ Конечно, чаю, сладкого чаю. Хороший народный обычай, ‑ сказал Шарафоглу, не дожидаясь согласия хозяина.

Сакина оживилась, велела дочери и Майе собирать на стол, а сама пошла за самоваром.

Схватив первую же попавшуюся под руку скатерть, Першан бросила ее на стол, смущенная сосредоточенным, угрюмым взглядом Ширзада и намеками Наджафа, она совсем не думала о том, что делает.

‑ Что, кроме этой тряпки, больше нечего постелить? ‑ грубо спросил Рустам, и, почувствовав, что гости сразу притихли, он с деланным смешком добавил: ‑ Что с тобой, доченька? Такое почтенное общество, такой торжественный день ‑ и не нашлось праздничной скатерти? Страшно подумать, что станет рассказывать о нашем гостеприимстве ну хотя бы Наджаф...

‑ Ты прав, клянусь, как всегда, прав, киши! ‑ вос кликнул Наджаф, и мясистые пухлые щеки его покраснели. ‑ Я же вырос во дворце бека и привык к золото тканым скатертям...

‑ Замолчи!... ‑ прошипела Гызетар, дергая его за рукав пиджака.

‑ А чего мне молчать? ‑ Наджаф с удивлением развел руками. ‑ Как будто дядюшка не знает, что в доме у меня чихиртму не варили, от соседей не приносили. Скатерти‑ самобранки не было, шелковым одеялом тоже не накрывался...

Вот уж сейчас Наджаф не шутил, говорил правду. Всем в колхозе было известно, что Наджаф ‑ круглый сирота. Еще в школе он полюбил машины, мастерил модели, с шоферами пропадал в степи, а после школы пошел в трактористы. Эта работа пришлась ему по душе, и ни к чему иному Наджаф не стремился.

‑ Ты был сиротою в советское время, ‑ заметил Рустам, ‑ Какое же это сиротство? Вот на мою‑ то долю выпало действительно сиротское горе. Любой вырывал изо рта последний кусок хлеба, обижал и мучил. Между прочим, комсомольский вожак, сообразительность вовсе не зависит от бедности или богатства.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒