Мирза Ибрагимов 9 страница

‑ Тут нам не обойтись без критики и самокритики. А что такое самокритика? Правдивое, откровенное слово.

Рустам почувствовал, что сейчас речь пойдет о нем.

‑ Позволь мне сказать тебе, как родимому брату...

‑ Э, нет, нет! ‑ обеими руками замахал Рустам. ‑ Если бы от братьев был толк, так господь бог и себе сотворил бы братца. А он, премудрый, почему‑ то решил остаться одиноким.

В зале раздался дребезжащий смех Ярмамеда. Остальные молчали, и Рустаму стало ясно, что его шутливый тон собрание не принимает.

Кара Керемоглу было запнулся, но быстро нашелся.

‑ Братом не хочешь быть, а от дружбы тоже отказываешься?

‑ Ничего не имею против.

‑ Спасибо хоть за это... С другом тоже надо разговаривать правдиво.

‑ Не пахтай молоко, ближе к делу, ‑ попросил Рустам.

‑ А вот слушай. Твоя речь напомнила мне одну историю из прошлого нашего села " белоштанных". Жил у нас такой Керимбек, ‑ старики‑ то его не забыли. Это был страшный упрямец: если скажет, что у курицы одна нога, значит, все курицы превратились в одноногих. Скажет, что молоко черное, значит, черное. Весь мир соберется, тысячу книг перед ним раскроют, все равно Керимбека не переубедить: курицы одноногие, молоко черное. Как‑ то на базаре мужики заспорили, какое животное полезное. Один говорит: " Буйвол". " Почему? " ‑ " Да потому, что силен и ярмо покорно тащит".

Другой говорит: " Корова, вкусное масло дает". Третий предпочел барана ‑ шашлык любил. Керимбек слушал, слушал, да вдруг брякнул: " Козел". ‑ " А почему? " ‑ " Потому, что я так сказал".

В зале раздался хохот, что творилось ‑ и представить немыслимо.

‑ Ты меня с этим беком сравнил? ‑ вызывающе спросил Рустам, едва в зале стихло.

‑ А конечно, ‑ хладнокровно подтвердил Кара Керемоглу. ‑ Посуди, что получается. Тебе твердят: " Можно собрать по двадцать пять центнеров", ‑ а ты разглагольствуешь: " Честь мужчины, слово мужчины". По виду‑ то смело, а по сути тот же " козел". Чтобы сохранить свое достоинство, надо стоять на страже правды, не стыдиться признать свою ошибку. Вот я с повинной головою и признаюсь перед всем собранием: виноват, пошел на поводу у друга Рустама‑ киши, струсил, согласился на двадцать три центнера. А сейчас умом пораскинул и вижу: права Зейнаб Кулиева. И предлагаю внести в договор поправку: соревноваться за средний, средний, ‑ с нажимом повторил он, урожай хлопка по двадцать пять центнеров с гектара. А если кто побольше соберет, честь ему и хвала.

‑ Правильно, правильно! ‑ в один голос закричали и захлопали в ладоши Гызетар и Наджаф.

‑ Приветствую! ‑ раздельно сказал Ширзад из президиума.

А Ярмамед тоже промычал: " Правильно", но повернувшись назад, чтоб председатель не заметил, а соседи услышали и при случае засвидетельствовали. Хитроумный Салман закрыл лицо носовым платком, будто чихал. Опустив голову, выдернув из скатерти шерстяную красную нитку, Рустам скручивал ее в шарик и ждал, когда смолкнут аплодисменты в зале...

‑ Можно меня сравнить с козлом, можно и с беком, это уж как вам заблагорассудится. Осень придет ‑ и станет ясным, кто бек, а кто настоящий хозяин, ‑ сказал Рустам. ‑ " Сколько в долг ни бери, а отдавать придется", помните пословицу?

В зале опять шумели, а кое‑ где и топали ногами.

Самоуверенности в Рустаме было хоть отбавляй, а все же он почувствовал, что почва уходит из‑ под его ног, никак не может он завоевать симпатии народа.

Лишь Ярмамед, устремив на председателя раболепствующий взор, пролепетал:

‑ Правильно!

Кара Керемоглу не расслышал и громко спросил, перегнувшись через стол:

‑ Что вы хотите сказать?

‑ Ничего он не хочет сказать! ‑ тотчас ответил Наджаф и усадил Ярмамеда в кресло, предварительно ткнув его кулаком в бок.

‑ Прошу учесть, что у нас свое правление, свое общее собрание. Вернемся ‑ обсудим, прислушаемся к голосу людей, ‑ попытался оправдаться Рустам, ежась, словно от сквозняка. Ему было не по себе, лихорадило, а больше всего он боялся, что, вернувшись домой, Наджаф и Ширзад растрезвонят по всему селу о сегодняшнем его поражении.

" То " прислушаемся к голосу народа", то " мы вожаки народа", ‑ подумал Кара Керемоглу. ‑ Вот и пойми, когда он ловчит, а когда правду говорит". И, понимая, что собрание затянулось, люди устали, Кара Керемоглу предложил установить в договоре различные показатели: двадцать пять центнеров для " Красного знамени", двадцать три для " Новой жизни".

Так и порешили.

Остальные пункты договора не вызывали возражений, и через полчаса собрание закончилось.

Кара Керемоглу, вежливый, сдержанный, взял под руку Рустама и спросил, как будто ничего не случилось:

‑ Понравился наш Дом культуры?

‑ Ничего себе, ‑ промычал Рустам, тут же дав слово, будь он живой или мертвый, за год отгрохать такой дворец, какой соседям и не снился.

‑ Ну, мост починили, ваши машины здесь, ‑ виноватым тоном добавил Кара Керемоглу.

‑ Да‑ да, едем! ‑ спохватился Рустам. ‑ Наговорились, наругались, теперь пора и за дело браться!

‑ Да разве мы ругались? Товарищеская дискуссия, ‑ с едва заметной улыбкой возразил Кара Керемоглу.

Грузовик и " победа" стояли у подъезда Дома культуры, но комсомольцы, толпившиеся около машины, еще о чем‑ то жарко спорили с Ширзадом. " Опять все о том же толкуют", ‑ подумал Рустам, но Ширзад подошел к нему и сказал совсем о другом: хозяева приглашают гостей остаться на концерт художественной самодеятельности.

‑ Только что меня за лень стыдили, а сейчас сами о развлечениях просите. Работать надо, не баклуши бить! ‑ отрывисто сказал Рустам.

‑ Пусть повеселятся, ‑ заступился за молодежь Кара Керемоглу. ‑ И вам, дорогой сосед, тоже хорошо бы побыть на концерте. Неудобно как‑ то, если уедете. А вечером, милости прошу, ко мне на чихиртму.

‑ Когда рыбу ни поймаешь ‑ она всегда свежая. Отложим на осень. Осенняя чихиртма еще вкуснеел. Ну, ребята, вы как хотите, а я домой!

Он сунул в руки хозяина свою широкую ладонь и грузной походкой направился к " победе". А там уже дожидался Ярмамед, распахнул дверцу.

‑ Пожалуйста, товарищ председатель!

Рустам заколебался, с презрением взглянул на склонившегося в поклоне Ярмамеда. Остаться? Самое бы лучшее остаться.

Через минуту он уже выводил машину на шоссе, чертыхаясь на ухабах, и думал: " До чего ты дожил, старик: женщины и парни учат тебя... "

А на заднем сиденье скорчился Ярмамед.

Когда машина председателя отъехала, Гызетар воскликнула:

‑ Ну и денек! И собрание, и этот клуб, да и все вокруг. Будто мы до этого дня крепким сном спали! А я ведь всерьез верила, что у нас в колхозе большие успехи. Планы выполняем, трудодни увесистые, чего еще желать?

‑ Как это ни странно, моя женка на этот раз права, ‑ сказал Наджаф. Ржавчиной покрывается наш председатель. И подпевалы его ‑ Ярмамед и вон тот, ‑ он кивнул на стоявшего в стороне и рассеянно покуривавшего Салмана, ‑ заржавели. А когда я пускаюсь в критику и самокритику, так вы же меня одергиваете. Теперь жнете, что посеяли. Перехвалили Рустама‑ киши, перехвалили! Чихнул ‑ значит, весь колхоз обязан чихать, кашлянул ‑ и мы тоже должны кашлять. Эй, Салман! Пожалуйста, не притворяйся, что не слышишь. Скажи, согласен со мною? Потом можешь все передать Рустаму. А теперь говори, согласен?

‑ Я бухгалтер, у меня, товарищи, цифры, и только цифры, ‑ замялся Салман, ‑ А в принципе я за всемерное развитие критики и самокритики.

И он поспешил к девушкам, с ходу завязывая с ними игривую беседу.

Комсомольцы переглянулись: " Вывернулся! "

Но Ширзад, тот самый сдержанно‑ молчаливый Ширзад, который каждый вечер томительно‑ сладострастными баяты тревожил деревенскую тишину, сегодня был неузнаваем.

‑ Салман! ‑ позвал он бухгалтера. ‑ Сколько у нас бригад и звеньев?

‑ Четыре бригады и двенадцать звеньев, ‑ не трогаясь с места, ответил тот. ‑ Одна бригада, между прочим, ваша...

И, повернувшись к девушкам, развел руками: и тут не дают покоя.

‑ Чьи звенья собрали в прошлом году по двадцать пять центнеров?

‑ Завтра, завтра приготовлю все сведения. Признаться, сейчас не помню. Завтра получите полную картину, ‑ ответил Салман и, подхватив под руки девиц, повел их в зрительный зал.

‑ Пойдем и мы, ‑ предложила Гызетар. ‑ Скоро начнется.

В фойе Ширзада остановил Кара Керемоглу, позвал к себе домой. О чем они там толковали до самого вечера, ‑ Салман так и не узнал, хотя по дороге домой изо всех сил старался выпытать у Ширзада.

Стемнело, когда автофургон, залепленный грязью до самого верха, въехал во двор правления " Новой жизни". Заливисто лаяли собаки, тянуло дымком от очагов, где‑ то далеко, в переулке, звенела заунывная песня. В окнах домов зажигались один за другим огни.

Усталые путники молча вылезали из фургона, прощались деловито, каждому хотелось поскорее очутиться дома. К ним подошел сторож и сказал, что Рустам‑ киши ждет их в правлении.

Даже неугомонный Наджаф утомился. Гызетар всю дорогу дремала. И Ширзад чувствовал, что дневное возбуждение прошло... Но делать нечего: председатель, наверно, устал еще больше, чем они, молодые.

‑ Пошли, ребята! ‑ сказал Ширзад, и все молча подчинились.

В кабинете была полутьма: то ли Рустам забыл прибавить фитиль в лампе, то ли поленился. Пальто и папаху он небрежно бросил на стул. Подперев ладонями щеки, председатель сидел за столом. Казалось, что ему смертельно хочется спать, но он из упрямства борется с дремотой.

‑ Ну как, деточка, подумал о своем поведении? ‑ обратился Рустам к Ширзаду; на предисловия не пожелал терять время.

Властный тон его рассмешил Ширзада, но он спокойно ответил:

‑ Подумал.

‑ К какому же выводу пришел, сынок?

‑ Вывод таков, что можно было бы избежать этой перебранки в присутствии шестисот зрителей.

‑ Вполне с тобою согласен, ‑ кивнул Рустам и широким жестом пригласил стоявших у дверей Наджафа, Гызетар, сгорбившегося Ярмамеда и равнодушного ко всему на свете Салмана садиться. ‑ Ты во всем виноват! Ты! ‑ повторил он презрительно. ‑ Об уважении к старшим забыл! О повиновении, о скромности, наконец. Могли бы раньше мне высказать свои сомнения, обратиться за советом. И я бы подумал, умом пораскинул, открыто бы вам сообщил свое мнение.

‑ Наджаф высказал наше мнение, а вы его высмеяли, в какого‑ то шута превратили, ‑ с досадой заметил Ширзад.

‑ И поделом: не фантазируй! Правление колхоза кстати сказать, высший между собраниями орган самоуправления ‑ заняло вполне деловую позицию.

‑ Вы почаще бы прислушивались к голосу этого высшего органа.

‑ Не нуждаюсь в твоих советах. Волосы мои поседели не от бездельной жизни. Все силы нашему колхозу отдал. И кое‑ что понимаю... Вот скажите мне прямо в лицо: верите, что старик Рустам против высокого урожая? ‑ И, не дождавшись ответа, сказал: ‑ Нет, не верите. И не можете верить. Знаете, что я за всемерное увеличение сбора хлопка. А как, в каких пропорциях повышать урожайность ‑ это уж разрешите мне знать. Молоды еще, чтобы меня учить. Вот годиков через пять поймете, когда горя сполна хлебнуть придется.

И правда, он относился к ним, как к собственным детям: в пеленках их видел, помнил, как они без штанов щеголяли, как родители провожали их в первый класс деревенской школы. Привык, что его слово для них ничем не разнилось от родительского поучения. Даже если он говорил ласково, сердечно, его слова звучали для них распоряжением, строгим приказом. Так продолжалось из года в год. Почему же все переменилось?

‑ Вы себя в наши годы не считали несмышленышем. И от ответственности тоже не уклонялись. В чем же моя ошибка? ‑ спросил Ширзад.

‑ А в том, сынок, что горячишься безмерно. Это самая твоя главная ошибка. И старших не уважаешь, ‑ тоже грех. Когда я парнем был, так не стыдился перед старшими шапку ломать.

‑ Нет, вы не правы! ‑ подумав, сказал Ширзад. ‑ Старших я почитаю, но это почтение ‑ не беспринципность! Фальшивое уважение унижает и старших и младших. И того, кто уважает, и тех, кого уважают. Если вам нужно показное уважение, его обеспечат в полную меру. ‑ И Ширзад кивнул на Ярмамеда и Салмана.

Бухгалтер с независимым видом повел носом из стороны в сторону, будто не о нем шла речь. Счетовод закашлялся.

‑ Ага, значит, захотели жить по‑ новому. А в чем же заключаются ваши новые повадки? ‑ Рустам произнес слово " новые" с таким видом, словно к языку прилипла шелуха от семечек.

‑ В том, что надо всегда быть искренним, правдивым и стойко защищать свое мнение. Не такие уж новые эти повадки, ‑ внятно сказал Ширзад. ‑ Не согласен с председателем ‑ так и скажу: не согласен. Да, если я уверен в истине, пусть хоть отец из могилы встанет, все равно не отрекусь!

Все получилось не так, как ожидал Рустам, ‑ непокорный юноша прощеная не просил, виновным себя не считал, а, наоборот, обрушился с обвинениями на председателя.

‑ Вся ваша речь одна демагогия.

‑ А вы незаслуженно оскорбляете нас, ‑ сказал Ширзад и встал, показывая, что продолжать беседу нет нужды.

‑ А без молодежи‑ то вы и двадцати трех центнеров никогда не получите, ‑ добавил Наджаф.

Салман почувствовал, что ему не удастся отсидеться в углу, и заметил с ласковой улыбкой:

‑ Старым ‑ уважение, молодым ‑ простор. Пусть старики вносят опыт, а юные ‑ отвагу. Вот и все. ‑ Нет повода ссориться.

‑ Тебя еще я не спрашивал! ‑ огрызнулся Рустам.

Плоское лицо Салмана не дрогнуло.

Гызётар присела на диване у самого входа, и, вероятно, Рустам ее до сих пор не замечал. Но сейчас она решила тоже вмешаться в разговор.

‑ Дядюшка, а ведь вы толком не объяснили нам, по чему не соглашаетесь.

У нее было доброе сердце. Больше всего ей хотелось, чтобы муж и Ширзад помирились с председателем.

‑ Нет, все объяснил, ‑ мотнул Рустам тяжелой копною седых волос. ‑ Не хочу прослыть в районе вертопрахом, " легкобородым", как раньше говорили. И так не много осталось трудиться. Дайте возможность старику с честью дожить свой век.

Рустам всегда ожидал, говоря о своей старости, что собеседники не согласятся, начнут спорить: какой, мол, вы старик!

" И я ведь состарюсь, ‑ подумал Ширзад, впервые заметив седину и морщины Рустама. ‑ Как знать, может, и меня потянет отдохнуть, успокоиться? ‑ И сразу же устыдился: ‑ Нет, требовать, чтобы весь народ, чтобы само время вместе со мной замедлили шаги, я не стану. Крепок телом Рустам‑ киши, и под седыми бровями ярко сверкают его глаза, много еще в них озорства, упорства, воли. Видно, не годы тут причиной. Наджаф не зря сказал о ржавчине. Иногда ржавчиной покрываются и молодые сердца ‑ взять того же Салмана".

‑ Читали эту книжечку? ‑ спросил Ширзад, вынимая из кармана помятую брошюру в белой обложке.

Председатель, не взглянув на книжечку, ответил:

‑ Не одного тебя грамоте учили. Конечно, читал,

‑ Очень поучительная.

Покосившись, Рустам разглядел название: " Учиться у передовиков" ‑ и дал себе слово крепко отругать Першан и Гараша: могли бы догадаться купить отцу.

‑ Ну, спать пора! ‑ потянулся он с кряхтением. ‑ Идите‑ ка по домам. Одно вижу: неделю назад выбрали Ширзада секретарем, и он уже успел зазнаться. Земли под собой не чует от гордости.

‑ Сучок в чужом глазу мы видим, ‑ спокойно ответил Ширзад, толкнул дверь и вышел.

За ним потянулись остальные.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Рустам‑ киши не мог относиться серьезно ни к Ширзаду, ни к Наджафу, он их и в расчет не брал. Не верил он и в то, что такие болтливые демагоги пользуются авторитетом у колхозников. В райкоме партии и райисполкоме их никто не знает, да разве таким молокососам доверят когда‑ нибудь мощный многоотраслевой колхоз?... Но сорняки растут быстрее, чем пшеница, и плохая весть не лежит, а летит. Если Ширзад и Наджаф теперь начнут постоянно критиковать председателя, то добром это не кончится! Следовательно, надо поскорее зажать им рты. И зажать плотно, чтобы кроме " да" и " слушаюсь" не ухитрились промычать ни единого злого словечка.

Рустам проголодался и устал. И все же, выйдя из правления, он не сразу ушел со двора, а долго стоял у ворот, хмуро оглядывая знакомое здание правления. Двухэтажный, из неоштукатуренного кирпича, с остекленными верандами дом казался в сумерках даже красивым. В глубине двора приземистые, длинные сараи, пусть хоть и саманные ‑ выглядели солидно, прочно. Да тут красота и не нужна, лишь бы закрома не пустовали. А когда Рустам принимал колхоз, здесь был унылый пустырь, засыпанный мусором. Правление ютилось в ветхой избушке. Складов и в помине не было. Сердце Рустама наполнилось и гордостью и горечью. Все это он построил своими руками, как же этим не гордиться! А горько оттого, что подросли молодые и не ценят его труда.

Забыли, забыли, что когда‑ то, еще до войны, принял на свои плечи Рустам дела колхоза, в котором на трудодень не выдавали ни грамма зерна. В амбаре хоть шаром покати, жнейки ржавели под открытым небом, людей в поле силком не выгонишь... Старики тогда говорили, что колхоз похож на женскую баню: все галдят, а о чем ‑ понять нельзя. Об агротехнике, о севооборотах и думать не приходилось,

Когда впервые выдали на трудодень по три килограмма зерна, колхозники готовы были на руках носить своего председателя, а он только отшучивался:

‑ Да разве это много?

И дом правления, и сараи Рустам построил по своим проектам, сам был прорабом, ночей не досыпал, днем поесть забывал... Уходя на войну, он оставил колхоз в отличном состоянии, был спокоен, что солдатки с детьми нуждаться не станут; всем хватит. Вернувшись в тысяча девятьсот сорок шестом году из армии, увидел, что колхоз надломился, пошатнулся. Часть земли засолонилась, буйные сорняки душат посевы, а колхозное стадо уменьшилось вдвое.

В огромном колхозе осталось всего‑ навсего три тысячи овец и шестьсот голов " крупного рогатого скота"; тощих телят на тоненьких, как лучинки, ножках, коров с прилипшими к животу сосцами, одичавших от голодухи, понурых, круглыми сутками лежавших в тени волов.

Еще плачевнее обстояли дела с полеводством: засевали хлопком всего‑ навсего триста гектаров, зерновыми ‑ шестьсот пятьдесят, бахчи уместились на " пятачке" в пятнадцать гектаров, клин люцерны сократился до тридцати гектаров.

И это в артели, где было семьсот дворов, в артели, за которой государственным актом навечно закреплено четыре тысячи гектаров земли!...

Когда Рустам просмотрел бухгалтерские отчеты, он даже испугался: всего годового дохода не хватит, чтобы расплатиться по обязательным поставкам. Да еще останется около миллиона рублей долгов.

И все же колхоз не рухнул, потому что люди помнили довоенную жизнь, верили, что с Рустамом дело пойдет на лад. Даже те, которые приучились спекулировать, пришли и сказали: " Только берись, а мы не подведем".

В ту пору Рустам горевал, как отец, который оставил сына‑ подростка среди чужих людей и, вернувшись из долгой отлучки, встретил его на улице в рубище, грязного, оборванного... Колхоз, тот колхоз, которому он отдал несколько лет жизни, вот‑ вот развалится: опустеют дома ‑ уже многие семьи уехали на нефтепромыслы, бурьян заглушит хлопковые поля, переведется чистопородное стадо...

Его позвали в райком партии, попросили вернуться на пост председателя. Таково желание народа. Рустам согласился. Он снова чувствовал себя, как на фронте: он воевал, как с врагом боролся с недородами, разрухой и нуждой.

Во главе бригад и звеньев Рустам поставил опытных, уважаемых и рассудительных колхозников, а народу на первом же собрании, дабы пробудить интерес к артельному труду, заявил:

‑ Вы мне только скажите " да", поддержите работой, а я наполню ваши закрома зерном!

Прежде всего он приналег на решающие для Мугани отрасли хозяйства ‑ на хлопок и зерновые, стал промывать засолонившиеся делянки, приступил к раскорчевыванию заросших кустарником участков.

Под доброе имя Рустама банк рискнул открыть кредит, и ‑ колхоз приобрел два маломощных трактора, три косилки и уже мог своими силами управляться и с сенокосом, и с легким боронованием.

К тысяча девятьсот пятидесятому году у Рустама под хлопком было уже семьсот, под зерновыми ‑ тысяча пятьсот гектаров; одни виноградники дали полмиллиона чистой прибыли. Чабаны сбились с ног, подсчитывая баранту, а когда подсчитали, то оказалось, что овец и баранов восемь тысяч голов. Крупного рогатого скота на фермах, тысяча пятьсот. И в райкоме партии и в райисполкоме Рустамом нахвалиться не могли, на всех торжественных заседаниях его непременно выбирали в президиум, и он так к этому привык, что проходил на сцену, не дожидаясь выборов... Многие женщины, особенно вдовы, которые с возвращением Рустама позабыли нужду, смотрели на него, как на пророка: ловили каждое слово, богу молились и детей заставляли молиться за его здоровье.

Что ж, разве он сам этого добивался? В голосе его, от природы мягком, задушевном, зазвучали повелительные нотки. Но разве не для пользы народной выработал он в себе эту властную повадку? Если ему подавали пальто, придвигали стул, подносили спичку к трубке, распахивали перед ним двери, разве он этого не заслужил? Он для людей старается, жилы из себя тянет, так пусть и за ним поухаживают...

Чего же теперь хочет Ширзад? Истинный смысл всех его слов: " Посторонись, Рустам‑ киши, сойди с дороги, освободи для нас место, цыплята превратились в петушков! " Вот так‑ то отблагодарили председателя, того, кто поднял колхоз до войны, возродил его после войны, кто на своих плечах и сейчас держит все хозяйство, кто вырастил и Ширзада, и Наджафа, и Гызетар, и многих других...

Рустам с мучительным удивлением доискивался, почему же недовольны им его питомцы, которых он любил, как родных детей. Именно потому, что он любил их, распря с молодежью причиняла старику такие огорчения.

" Разве вы не видите, не знаете, что ни днем, ни ночью я сам себе не даю покоя, вся моя жизнь отдана людям?! "

Но гневался Рустам не только на молодежь, в глубине души он был не так уж доволен и собой. Где‑ то как будто совершена ошибка... Но какая ошибка? Рустам не знал. Может, не надо было вступать в спор об урожайности? При одной этой мысли Рустам почувствовал, что в груди заклокотало, словно прорвался из‑ под скалы бурлящий родник... Вероятно, придется исправить ошибку, но все надо сделать умело, тонко, чтобы не уронить себя в глазах народа, не посыпать свои седины пеплом!...

Подошел закутанный в овчинный тулуп сторож, с удивлением посмотрел на неподвижно стоявшего у ворот председателя, почесал затылок и снова отправился в обход.

Лунные пятна переместились от крыльца правления к сараям, украсили землю серебристо‑ голубым узором.

Заливисто лаяли собаки в переулке, а потом разом, как по команде, утихли: видно, признали знакомого в ночном прохожем.

Рустам смотрел на залитый лунным светом двор и думал, что не случайно же хвалили его в газетах. Ему припомнились огромные заголовки на первых страницах, прославлявшие инициативу, ценный почин, оперативность, организаторские способности председателя " Новой жизни". А в республиканской газете была однажды напечатана статья Рустама Рустамова. Правда, настрочил ее развязный юноша в шелковой рубашке с открытым воротом, побеседовал он с Рустамом минут двадцать, цифры и справки получил от Салмана, вечером с аппетитом поглощал дома у председателя чихиртму, не забывая о хмельных напитках, но как бы то ни было статья‑ то появилась за подписью Рустама‑ киши!

Казалось бы, ничего не изменилось за эту зиму. Отчего же молодежь набросилась на Рустама, ни в грош не ставя его былые заслуги, без устали твердя: " Машины... Машины".

" Не хуже вас, мальчишки, понимаю я в машинах, ‑ подумал Рустам. ‑ И на фронте видел, что значит машина. Но даром колхозное добро отдавать МТС не хочу... Видел я хлопковое поле после работы машины: половина урожая осталась на кустах. Нет еще хороших машин для уборки хлопка! "

Эти мысли заставили Рустама упрямо сжать кулаки. " Да чтобы сберечь крестьянскому столу хоть кроху хлеба, ‑ ни на шаг не отступлю, пусть на меня ополчится весь район! " И в эту минуту он верил, что за него горой стоят все умудренные жизнью, познавшие жар и холод Мугани колхозники. Нет, народ не проведешь, народ всегда отличит своих защитников от тех, кто пытается из словесной шелухи разжечь костер на майдане.

‑ Разве не я это все построил, создал? ‑ снова спросил себя Рустам, обводя хозяйским взором сараи, амбары, дом правления и залитые лунным светом такие знакомые ему поля...

‑ Святая правда! ‑ согласилась ночь. ‑ Это именно так, и лишь лжец осмелится отрицать твои великие дела!

‑ Кто это? ‑ очнувшись от раздумий, сказал Рустам, положив руку на часто забившееся сердце.

‑ Тень твоя, ‑ сказал Ярмамед, выступая из‑ за крыльца. ‑ До самого потопа буду следовать за тобой.

Заговорил, чтобы подтвердить истину!

‑ Как ты сюда попал?

‑ Вы думали вслух, и я не осмелился нарушить поток ваших мудрых мыслей.

‑ Иди сейчас же домой, ‑ приказал Рустам. ‑ Я не могу дозвониться до МТС, узнать, придет ли второй трактор с утра на яровой клин.

‑ Разрешите, я позвоню, ‑ предложил счетовод.

‑ Ты ужинал?

‑ Что вы! ‑ обиделся Ярмамед. ‑ Мне кусок в горло не полезет, раз вы пребываете еще на трудовом посту!... Пусть мои кишки слипнутся от голода, но я не уйду раньше вас из правления!

Бесстыдно груба была эта лесть, Ярмамед даже не старался как‑ нибудь прикрыть свое подобострастие, но Рустам, неподкупный, честный Рустам, уже не мог отказаться от его назойливых услуг.

А спроси Рустама, любит ли он льстецов, со всей искренностью скажет, что за версту не подпустит к себе подхалима... Вот какие истории в жизни случаются,

‑ Иди звони, ‑ сухо распорядился председатель и пропустил на крыльцо Ярмамеда.

Закурив, он прислушался к ласковому воркованию счетовода в кабинете.

‑ Будто начальник связи свадьбу справляет: смешались звуки зурны и бубна!... Барышня, барышня, мне музыка не нужна, соедините с директором. Как, не вернулся из Баку? Тогда прошу Шарафоглу!... Придется, барышня, разбудить, это говорит секретарь товарища Рустамова. Ага... Слыхали о таком? Так вот товарищу Рустамову срочно требуется поговорить с товарищем Шарафоглу!...

" Эй, " гвоздь Мамеда", ‑ сказал вошедший в кабинет Рустам, отбирая телефонную трубку. ‑ В ногах правды нету, садись!

Ярмамед захихикал, но не сел, боясь проявить неуважение.

‑ Здравствуйте, товарищ Шарафоглу, здравствуйте! Как здоровье? Ой‑ ой, хворать‑ то тебе не следует! ‑ сочувственно сказал Рустам. ‑ А я, признаться, удивился, что тебя не было сегодня в " Красном знамени". Подписали!... Все благополучно, ‑ пробормотал Рустам, покосившись на открытую дверь. Счетовод понял и мигом захлопнул ее: не приведи бог, кто‑ нибудь подслушает. ‑ Ну, были кое‑ какие недоразумения, были, не без того. При встрече расскажу подробно. А я к тебе, друг, по делу, прости, что беспокою среди ночи: когда ж на яровой клин придет второй трактор?

‑ Ишь чего захотел! ‑ сердито ответил Шарафоглу. ‑ А почему сегодня весь день трактор Керима не работал? Одному трактору не можете обеспечить простора, а просите второй? Нет, дружок, так не выйдет! В такую горячую пору трактор должен работать как часы! Именно как часы! Имей в виду, если тракторы не будут полностью загружены, ни одного лишнего не получишь! Ты мой характер знаешь! ‑ Шарафоглу повесил трубку, и в ухо расстроенного Рустама ворвались лихие звуки зурны и бубна.

Рустам двинулся на Ярмамеда с таким угрожающим видом, что тот попятился к дверям, готовый в любой момент юркнуть на веранду.

‑ Почему трактор Керима не работал?

‑ Не работал... ‑ развел руками счетовод.

‑ У, чтоб ты сдох!... ‑ задыхаясь от злости, крикнул Рустам. ‑ Почему, я спрашиваю?!

‑ Воды не привезли. Хлеба Кериму тоже не привезли... Ждал‑ ждал, пешком в село пошел, а ведь тут двенадцать километров без малого. Туда‑ сюда, у бочки колесо поломалось, вот и день прошел!

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒