Мирза Ибрагимов 1 страница

Стр 1 из 32Следующая ⇒

Мирза Ибрагимов

Слияние вод

Ибрагимов Мирза

Слияние вод

Мирза Ибрагимов

СЛИЯНИЕ ВОД

Перевод с азербайджанского ‑ В. Василевского

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Этим вечером в Муганской степи было тепло, тихо, словно ранней осенью, а ведь уже наступила зима. После заката солнца туман окутал бесснежную равнину, покрытую жухлой, увядшей травой, но поднялась луна, и мгла поредела, развеялась, открылось по‑ южному бездонное, сверкающее звездами небо Мугани.

А когда, скользнув над крышами, луна закатилась, звезд стало еще больше ‑ не сосчитать; задумчивые, светлоокие, они пристально всматривались в нашу землю, словно читали запечатленный на ней дастан о любви.

В такой поздний час председатель колхоза Рустам обычно сидел за стаканом янтарно‑ желтого чая и, подперев голову рукой, припоминал весь трудовой день с его заботами и волнениями, изредка перекидываясь словечком с женою. Сакина, все еще статная, моложавая, несмотря на годы, вязала шерстяные носки или вышивала, прислушиваясь к смеху и щебетанию дочери, односложно отвечая супругу; сидеть сложа руки Сакина не умела. А дочка Першан, хоть и минуло ей восемнадцать лет, занималась перед сном всякими пустяками: то перед зеркалом повертится, то с кошкой поиграет, то песенку затянет и сразу же оборвет, над чем‑ то весело рассмеявшись...

Однако сегодня вечер выдался гнетуще унылый. У Першан сердце сжималось, когда она искоса поглядывала на хмурого отца и задумчивую мать. И все же заговорить с ними она не решалась. Словно поссорившись, они не замечали друг друга.

Порывшись в книжном шкафу, занимавшем весь угол просторной комнаты, Першан взяла наугад какую‑ то книгу, полистала и отбросила; подошла к квадратному с точеными ножками столику, включила радиоприемник. В комнату ворвались скрежещущие, хриплые звуки. Рустам исподлобья взглянул на дочь, но ничего не сказал. Вскоре и радио наскучило девушке. Выключив приемник, она подошла к окну.

Глава семьи неподвижно сидел у самовара. Чай остывал в граненом стакане. Резная трубка дымилась в руке Рустама, и на столе перед ним стояла раскрытая коробка " Золотого руна". Обычно Рустам с удовольствием вдыхал медовый, пряный запах этого табака, любовался его коричнево‑ золотистым цветом, а теперь он, казалось, не замечал ни цвета, ни запаха, нетерпеливо посасывал трубку, наполняя комнату клубами темно‑ синего дыма.

С самого утра Рустаму не повезло, словно черная кошка дорогу перебежала.

Войдя во двор правления, он увидел сидевшую на ступеньках крыльца тетушку Телли и поморщился. " Старуха вечно приносит дурные вести", подумал он. Предчувствие не обмануло: быстро поднявшись навстречу, тетушка напустилась на него с упреками:

‑ Аи, киши, беда какая, а ты спишь долго! На ферме зараза так и валит овец!

Председатель окинул ее злым взглядом, будто сама тетушка Телли в синем жакете и юбке со сборками занесла на ферму заразу.

‑ Когда наконец я услышу из твоих уст добрую весть? Дай хоть пройти в кабинет!

Тетушка поправила смуглой жилистой рукой съехавший на затылок черный платок и сердито крикнула:

‑ Дурные или добрые вести, а если ты председатель, так берись за дело! Побывала я у сына на ферме, своими глазами видела, как овцы дохнут. А ведь самое время окота.

‑ Есть ветеринар ‑ пусть он и лечит, ‑ возразил Рустам. ‑ Нельзя с любым делом приставать к председателю. Самостоятельность хоть какую‑ то надо проявлять!

" Напрасно порчу кровь с этой скандалисткой", решил Рустам и, обойдя тетушку, вошел в дом.

Все же он немедленно связался по телефону с районным центром, разыскал нужных людей и успокоился, лишь когда его заверили, что ветеринар с ампулами выезжает на ферму.

Приказав сторожу подать коня, Рустам вышел на веранду и увидел вбежавшего в ворота бригадира Гусейна.

‑ Н‑ ну?... ‑ крикнул Рустам, предчувствуя новую беду.

Вместо ответа бригадир бормотал что‑ то невнятное ‑ за эту манеру давно был он прозван односельчанами " Немым Гусейном".

‑ Да вы пытались вытащить?... ‑ грозно произнес председатель, поняв наконец, что грузовик с минеральными удобрениями свалился в придорожную канаву.

Немой Гусейн только шевелил мясистыми губами, не говоря ни " да", ни " нет".

Махнув рукою, Рустам вскочил в седло и поспешил в степь.

Грузовик прочно засел в канаве задними, колесами. Шофер спал в кабинке, накрывшись кожаной курткой. Растолкав его, Рустам велел сбегать на ближнее поле и позвать колхозников. Когда сняли мешки с удобрениями, оказалось, как и предполагал Рустам, что вытащить машину не так уж трудно. Председатель распоряжался, сам подпирал могучим плечом воющую от натуги машину, орал на Немого Гусейна, наконец‑ то пришедшего из села. Взмокнув до седьмого пота, сорвав голос, Рустам влез в седло и направил коня к овцеводческой ферме.

Вернулся он домой поздно вечером, усталый, с забрызганным грязью лицом. И почему‑ то ему понадобилось именно сегодня, сейчас, когда нервы напряжены до предела, закончить с женою спор, начатый несколько дней назад. Но как и с чего возобновить разговор, Рустам не знал и терпеливо поджидал удобного случая, а тем временем до красноты в лице затягивался трубкой.

Сакина не привыкла расспрашивать мужа о колхозных делах. Молчит пусть молчит, значит, так надо. Поджав ноги, она сидела на пестром ковре, разложив вокруг коробки с клубками ниток, иголками, пуговицами. Как всегда спокойная, она старалась не замечать ни беспокойных взглядов дочки, ни угрюмого вида мужа. Глядя со стороны, можно было подумать, что она поглощена вышиванием. А на самом деле Сакина и не видела, как мелькает игла в ее ловкой руке: муж и дочка ‑ вот о ком она размышляла в тревоге.

А когда страстно, нетерпеливо прозвучала где‑ то на улице песня, мать, уколовшись иглою, даже не вздрогнула, а только вопросительно подняла глаза на встрепенувшуюся дочь. Та, заслышав звуки баяты, глубоко вздохнула и еще плотнее прижалась к косяку окна. Песня приближалась издалека и билась, словно птица крыльями, в стекла. Першан так захотелось распахнуть окно, чтобы, ворвался в дом поющий мужской голос, но она сдержала порыв. Теперь песня звучала совсем близко...

Мутна вода Аракса,

Цветут сады весной.

Побудь со мной, любимая,

Часок побудь со мной! 1

Вслушавшись в песню, председатель усмехнулся, снял со стены полевую сумку, заменявшую ему портфель, вынул записную книжку и написал для памяти: " Поручить бригадиру Ширзаду организовать хоровой кружок".

Мысль была, что и говорить, дельной. " Нечего зря драть горло такому сладкоголосому соловью, сказал себе Рустам, ‑ пусть готовит хор к районному смотру самодеятельности. И чтоб без диплома первой степени не возвращались! "

А Першан будто и не томилась весь вечер ‑ лицо сияло, глаза горели. И, словно угадав, что песня волнует сердце девушки, певец затянул еще печальнее:

И солнце закатилось,

И свет луны погас.

Твоя стрела, любимая,

Приблизит смертный час!

В другое время Рустам смекнул бы, что страстную баяты случайно не поют под окнами дома, в котором живет такая девушка, как Першан. " Приглядывай за дочкой! " ‑ строго наказал бы он жене. А сейчас, опустив на грудь голову с чалмою перепутанных седеющих кудрей, он грустно улыбался, не вникая в смысл баяты, вспоминая, как он сам когда‑ то распевал у дома юной Сакины.

Он поискал взглядом жену, но оказалось, что Сакина ушла в соседнюю комнату.

Это Рустаму не понравилось: равнодушие какое‑ то, чуть ли не презрение... Он решил с места не двигаться, лучше ночного сна лишиться, а во что бы то ни стало сегодня же поговорить с женою и кончить затянувшийся спор.

Рустам и Сакина поженились ровно тридцать лет назад. Тридцать лет они жили одной судьбою, честно деля друг с другом радости и невзгоды, тридцать лет склоняли головы на одну подушку и укрывались одним одеялом.

За эти годы только однажды не совпали их желания, не сошлись думы и помыслы.

Это произошло в самый канун войны.

К тому времени Рустама уже величали Рустамом‑ киши, он был окружен народным уважением и признанием. Нужно дождаться, когда люди сами произнесут: " киши". Ведь этого не впишешь в паспорт! Но слово это не только ласкает слух и тешит тщеславие, оно приносит и печальное раздумье: дни молодости остались позади, много, слишком много кирпичей искрошилось, выпало из стен дворца жизни...

А Рустам в ту пору переживал расцвет своей жизни. Уже два года был он председателем колхоза " Новая жизнь", и этот, один из крупнейших на Мугани, колхоз расцветал, как по весне вся напоенная влагой, тучная, по‑ матерински щедрая Муганская степь. Первенцу сыну Гарашу было восемь, а щебетунье Першан ‑ три года. Угловатая, худенькая Сакина пополнела, как бы выпрямилась и привлекала взоры встречных зрелой красотой счастливой тридцатипятилетней женщины.

Как‑ то раз осенним вечером, когда дети уже улеглись спать, муж и жена сидели под навесом. Сакина вязала дочке к зиме шерстяные чулки, придвинув поближе керосиновую лампу, а Рустам с довольной улыбкой рассказывал ей, что вот, мол, выполнил их колхоз государственные поставки и впервые ‑ впервые, это надо понять! ‑ выдал на трудодень по два килограмма зерна, по пять рублей деньгами. А овощи? А фрукты? Мед? Подсчитай‑ ка, сколько весит колхозный трудодень! Вот уж действительно не зря назван колхоз " Новая жизнь"!

Он говорил весело, и хорошо было у него на душе, и часто взглядывал на жену, любуясь ее точеной шеей и волосами, рассыпавшимися вокруг красивого, румяного лица. Сакина, не отрывая глаз от спиц и ползущей в ее пальцах шерстяной нити, внимательно слушала мужа, согласно кивала, и в добрых глазах ее можно было прочитать безмятежное довольство судьбою, мужем, детьми. Аромат ее волос, тепло ее статного тела пьянили Рустама, и он сказал дрогнувшим голосом:

‑ Хватит, убирай клубок и спицы, стели постель, спать пора.

Сакина почувствовала нетерпение мужа, улыбнулась сдержанно:

‑ Не спеши, ночь длинная.

Рустам вскочил, порывисто потянул жену за руку и вздрогнул, но не от того, что упала, зазвенев, спица, а потому, что впервые почувствовал, как груба ее рука, будто кожу продубили и высушили под солнцем. Он первый раз в жизни подумал, что жена много лет работает кетменем, а вечерами хлопочет в доме, и, крепко сжав ее руку, приказал:

‑ Завтра не выйдешь в поле.

Сакина подумала, что муж шутит. А может, Рустам решил испытать ее? И глаза Сакины, голубые, кроткие, улыбнулись.

‑ Бросай звено, хватит! ‑ повторил Рустам.

‑ Аи, киши, ты хочешь на старости лет, чтоб жена твоя превратилась в госпожу? Не годится это, да и госпожи из меня не выйдет.

‑ Госпожа... Ты мне и не нужна госпожой. Открываем детский сад, вот туда и пойдешь. Работа легкая, останется время и для стряпни и для того, чтобы за собой следить.

Муж не шутил, но и Сакина не была расположена к шуткам.

‑ Нет, киши, никуда не пойду. Что мне детский сад? Скучно! Во‑ первых, дала слово стать мастером высокого урожая, во‑ вторых...

‑ Ха! " Во‑ первых, во‑ вторых"! ‑ прервал ее Рустам. ‑ Об ордене мечтаешь?

‑ От тебя скрывать не буду: мечтаю.

‑ Ну, а во‑ вторых?

‑ Во‑ вторых, в старину говорили: " Внимай проповеди муллы, но не подражай его поступкам". Если я не выйду в поле, то с каким же лицом ты станешь стучаться в окна и напоминать чужим женам: " Пора на работу"? Лучше от стыда сквозь землю провалиться, чем услышать: " Сперва свою жену отправь, потом нас зови! " А ведь так ответят. Не хочу, чтоб тебя упрекали!

‑ Это меня‑ то станут упрекать? Не бойся! ‑ Рустам встряхнул кудрями. Сама видишь, десять лет у нас гроши на трудодень выдавали, а я все перевернул кверху дном: семь‑ восемь центнеров каждому, денег уйма. И все государственные поставки выполнили! А в наше время план выполнил ‑ гуляй не хочу, шапка набекрень, никто не осудит, худого слова не скажет.

‑ Выходит, выполнил планки ‑ и законы не для тебя писаны? ‑ спросила Сакина. ‑ Почему же у гашимлинцев председателю десять лет влепили? Там ведь тоже планы выполняли, на Доске почета красовались. Нет, киши, себя не обманывай. Не хочу, чтобы ты вознесся, как тополь, ‑ рукой не достать. И увидеть тебя павшим не желаю, чтоб ногами топтали. Мудрый всегда одинаков: и когда он в почете, греется на солнцепеке, и когда в тени...

‑ Обо мне не беспокойся! ‑ возразил Рустам. Участь председателя гашимлинцев меня не постигнет. Тот от жадности чуть не рехнулся, забыл о законах, колхозным добром обожрался. Брал‑ брал, во все карманы совал, вот и попал за решетку!

‑ Аи, киши, не сразу ведь и у того глазки разгорелись! ‑ сказала Сакина, ‑ Наверно, и он сперва загордился, возомнил о себе бог весть что. А тут еще планы перевыполнили. Доска почета, премии, портреты... Вот и решил, что все дозволено.

‑ Я‑ то тут при чем? ‑ насупился Рустам.

‑ А при том, что я привыкла работать. Жиром, что ли, обрастать? Не дай бог, наступят черные дни, а я и кетмени не подниму. Нет, нет, киши, назначай в детский сад вдову или девушку, а я уж в поле останусь!

У Рустама всю осень было такое радужное настроение, что ему сейчас даже не хотелось сердиться на жену. Он толком не разобрался в смысле ее слов ‑ так, обычная женская мнительность, причуды. И все‑ таки откуда взялись у нее этот решительный тон, эта душевная стойкость? Рустам привык к уступчивости жены. Почему же сегодня она так своевольна и дерзка? Что‑ то новое было в Сакине, непонятное Рустаму, что задевало его самолюбие. Он пристально поглядел на жену, и, под влиянием недоброго чувства, все то, что несколько минут назад влекло к ней: и налитые плечи, и высокая грудь, и пряди волос, обрамлявшие миловидное лицо, ‑ все теперь показалось отталкивающим, чужим. Наполнив чубук табаком, он вполголоса сказал:

‑ Хватит пререкаться! Я все обдумал. Завтра же пойдешь в детский сад.

‑ А где же моя свобода? ‑ так же тихо спросила Сакина. ‑ Не ты ли на всех собраниях распинаешься о женском равноправии?

Когда Рустаму приходилось видеть слезы жены, ему хотелось утешить, приласкать ее. Отвернувшись, он проворчал:

‑ Разве свобода ‑ самоуправство? Муж ‑ муж, жена ‑ жена. Или в этом доме у хозяина не осталось никаких прав?

‑ Права у тебя очень большие! Но и у меня есть право распорядиться своей жизнью. В этом, прости, ты не властен...

Сказано было спокойно, даже слезы высохли в глазах Сакины, но именно в эту минуту Рустам понял, что потерпел поражение: всегда уступчивая жена стала твердой, как булатный клинок...

‑ А, чтоб тебя... ‑ пробормотал Рустам и ушел в сад, долго гулял там, а затем постелил себе постель под навесом, улегся и притворился спящим, хоть и слышал, как бродила по двору Сакина.

Конечно, они помирились, следующей же ночью помирились. Но только на фронте, в боях, мучимый тоскою по жене, по детям, Рустам понял, как безоговорочно была права Сакина, и хотел написать ей об этом, но все медлил: то ли некогда было, то ли забыл, то ли мешало уязвленное самолюбие.

А в районной газете, которая приходила в полк, хвалили звеньевую Сакану Рустамову, славили ее как мастера высоких урожаев, и Рустам знал, что семья не ведает нужды, что дети сыты и учатся в школе, а не торгуют яблоками и арбузами на перекрестках, как некоторые солдатские ребятишки. В мае 1942 года на фронте под Харьковом Рустам получил номер газеты с портретом Сакины, награжденной орденом Трудового Красного Знамени. Вот тогда‑ то и хватило у него мужества и великодушия написать жене: " Прости, я был неправ... " Да, в те дни он видел, что у жены глаза зорче, чем у него, и что Сакина понимает в жизни то, что он, охмелевший от успехов, понять не умудрился. И он дал себе слово никогда не принуждать ее ни в чем, доверять ее мудрости и чуткости.

Не все люди остаются верными клятве, данной в часы душевного подъема, когда сердце теснится благородными побуждениями. Время безжалостно и жестоко, оно у многих сглаживает и притупляет полноту чувств, стирает из памяти те священные мгновения, когда рождались, казалось бы, незыблемые клятвы.

Отшумела буря войны. Усталые солдаты сдали на склад винтовки и взяли в руки топоры, пилы; танкисты пересели на тракторы и комбайны; плуг провел первую борозду по изрытой воронками земле, и сеятель вышел в поле сеять... Люди взялись за мирный труд с тем же мужеством и вдохновением, с каким сражались четыре года подряд. Вступало в жизнь новое поколение солдатских детей и внуков.

Произошли перемены и в семье Рустамовых. Голова Сакины сделалась похожей на вишневый куст, схваченный инеем, паутинка морщинок пролегла у ее милых глаз и красиво очерченного рта. Крохотный румяный Гараш возмужал, стала взрослой девушкой Першан.

И Рустам стал не тот. Поредела копна густых волос, зазмеились в них серебряные нити. Но не согнулся, не сгорбился Рустам, высоко держал голову, выходя к людям, и многие смущались, встречая его твердый взгляд. А школьники торопливо стаскивали шапчонки: " Добрый день, дядюшка Рустам! " Ну, дядюшка так дядюшка. Скоро станут величать дедушкой! Что тут поделаешь?

Происходили в характере Рустама и неприятные перемены, которые лучше всех видела, конечно, Сакина: муж становился нетерпеливым, вспыльчивым. Но Сакина любила его и во всем оправдывала: война... Порою она отмалчивалась, порою хитрила, твердо веря, что сколько бы муж ни горячился, ни спорил, а ведь в конце‑ то концов ей же подчинится. В часы семейных неурядиц, ‑ а как без них обойдешься! ‑ она старалась отвечать спокойно, внимательно подбирала слова, чтобы нечаянно ‑ упаси боже! ‑ не вывести мужа из терпения. Иногда и уступала...

Неделю назад Сакина весело сообщила:

‑ Аи, киши, поздравляю: сын надумал жениться!

‑ Что ж ему, до седых волос холостяком резвиться? ‑ заметил Рустам. Похвальное намерение. Есть кто‑ нибудь на примете?

‑ Не было бы ‑ так и речи не завела бы... Городская! Уже обо всем сговорились. Откуда бы ни пришла, из города или из села, лишь бы оказалась достойной. Больше всего боялась ‑ не встретился бы с ветреной девчонкой.

‑ С чего бы? Кажется, Гараш вскормлен твоим молоком и моим хлебом. Кем попало не прельстится.

Сакина готова была возразить, что всякое случается, бывает и так, что хорошие парни увлекаются смазливыми вертушками, но промолчала: " А вдруг напророчу? " И только, вздохнув, сказала:

‑ Да сбудутся твои слова, киши!

Добрая весть пришлась по сердцу. В последнее время Рустам часто с тревогой думал, как бы не стряслась с сыном беда. Попробуй‑ ка удержи красавца игита! Ведь любая девчонка при встрече с Гарашом меняется в лице и дышит стесненно, а в глазах искорки...

‑ Чем быстрее введет невестку в наш дом, тем лучше, ‑ сказал Рустам.

‑ Да и я так думаю: пора готовить молодым спальню! ‑ обрадовалась Сакина.

Но еще больше обрадовалась Першан: она прыгала, резвилась, тормошила мать, украшала комнату Гараша, переставляя из угла в угол мебель.

Вот тут‑ то в доме Рустамовых и начались раздоры.

Председателю передового колхоза захотелось устроить сыну пышную свадьбу. Он решил пригласить на семейное торжество не только односельчан, но и руководящих деятелей района. Пусть множество столов ломится от яств, пусть колонна легковых машин доставит невесту с подружками, пусть оркестр встретит ее... " Вот это по‑ нашему, по‑ рустамовскиЬ

Першан обрадовалась: чего таить, о такой же своей собственной свадьбе мечтала она знойными летними ночами.

Но, к удивлению мужа и дочки, Сакина не одобрила эту затею.

‑ К чему пышность? Пригласим пять‑ шесть друзей Гараша, родственников. Чем скромнее, тем сердечнее.

‑ Да что ты! ‑ Рустам обиделся. Один‑ единственный сын! И я поскуплюсь на его свадьбу? А Что в районе скажут? Осудят. " Председатель Рустам денег пожалел на свадебный пир! " Нет, жена, неразумны твои речи. И опять же, пусть невеста увидит, что мы для счастья сына ничего не жалеем...

‑ Ну‑ у, мама!... ‑ капризно надула губки Першан. ‑ Разве ты не хочешь, чтобы они были счастливы?

‑ Не в этом счастье, девочка, ‑ ответила Сакина. ‑ Когда мы с отцом женились, на свадьбе даже зурначей не было. А всем бы так хорошо жизнь прожить.

‑ Времена были не те, возразил Рустам. ‑ Я же батрачил, батраком был, нищим! Помнится, и тебя не из дворца бека взял. Ничего не было: ни колхоза, ни этого двухэтажного дома. А теперь, слава богу, живем не тужим. Я такую свадьбу сыну сыграю, что по всей Мугани слух пройдет!

‑ Что Мугань! ‑ кротко сказала Сакина. ‑ И в Баку услышат! Боюсь, как бы от такого шума мы с тобой не оглохли...

День ото дня разгорались семейные споры.

‑ В тебе сидит дух противоречия! ‑ упрекал Рустам жену. ‑ Прошу дать белую рубаху ‑ ты приносишь черную. Не успею сказать " да" ты кричишь " нет".

‑ Я все та же, киши. Поздно мне меняться. Такой и в гроб сойду... Видно, ты сам переменился. В волосах седина, а походка быстрая!

Вспылив, он крикнул:

‑ Так я тебя заставлю!

И отправился в правление, чтобы там отсидеться в кабинете, успокоиться...

Так ссоры и раздоры поселились в уютном двухэтажном доме, окруженном яблонями и виноградником.

Вот отчего, зажав трубку в зубах, Рустам‑ киши сейчас злился не на шутку.

Едва затих голос певца, Першан достала из шкафа книгу стихов ашуга Алескера и углубилась в чтение, не обращая внимания на отца.

Куда же Сакина запропастилась? Рустам строго покашлял, напоминая о себе, но жена не возвращалась. Чего ей делать после ужина в темной боковой комнатке? Не выдержав, он позвал:

‑ Сакина!

Жена не поспешила к нему, как бывало обычно. Он даже не рассердился, а удивился и сказал погромче:

‑ Сакина, где ты?

Но ответа не было. Обернувшись к дочке ‑ а той уже надоела книжка, и она опять включила приемник, ‑ Рустам попросил:

‑ Доченька, сходи‑ ка поищи маму,

И ему стало неприятно, что голос был резким, грубым, когда он звал жену, и звучал так ласково, когда он обратился к Першан.

А та мигом смекнула, о чем пойдет речь, перекинула через плечо длинные свои косы, обняла отца, поцеловала и шепнула:

‑ Смотри не уступай маме...

И выпорхнула на веранду.

Отец усмехнулся. " Точь‑ в‑ точь Сакина. Как две капли воды похожи. Отодвинув стол, он зашагал по комнате, раздумывая, с чего бы начать разговор. Только не повышать голоса! ‑ убеждал себя Рустам. ‑ Если начнешь с высокой ноты, то и жена распалится, не удержать. Не ровен час, соседи подслушают. Услышат одно слово, а присочинят целую историю. Для чего эти ссоры? Видишь, жена заупрямилась, ‑ промолчи, а когда отойдет ‑ вернись, приласкай, чтобы сердце ее стало мягким, как комочек хлопка. Ей‑ богу, смешно: из‑ за каких пустяков распря началась. Дело гнилого ореха не стоит! "

Когда Сакина, накинув на плечи пушистый шерстяной платок, вошла в столовую, Рустам встретил ее улыбкой.

‑ Как, улеглась злость‑ то? Подобрела?

‑ Пусть твоя злость уляжется, во мне ее и в помине не было, возразила Сакина, твердо выдержав взгляд мужа. ‑ А тебе что нужно? сказала она заглянувшей в дверь Першан. ‑ Чего уставилась? Морщинистые щеки мои уже не похожи на кожицу абрикоса. Иди к себе!

Першан прижалась к матери, шепнула:

‑ Ради бога, мама, не спорь, уступи...

‑ Уступит, уступит, ‑ с притворной беспечностью сказал отец. ‑ Иди1

Дождавшись, когда Першан ушла, Сакина на шутку мужа ответила серьезно:

‑ Если бы затея тебя одного касалась, я бы набрала полон рот воды и промолчала: " Делай, как совесть велит! А окажутся плоды древа твоего горькими ‑ тебе морщиться! " Но эта несчастная выдумка не только тебя может коснуться, а всей семьи, и Гараша, и Першан, а значит, и меня, матери. И если горем, а не радостью все обернется, втроем придем к тебе за ответом. Ладно, я не в счет, но что ты сыну и дочери скажешь?

‑ А за что я буду держать ответ? Не пойму никак. Преступление, что ли, задумал? Ты, жена, в трусливого халифа превратилась, собственной тени боишься!

‑ Да, боюсь, ‑ согласилась Сакина, ‑ а как же не бояться? Ты пригласишь сотню гостей. А во сколько такой пир обойдется, об этом подумал?

‑ Не жадничай! Есть у тебя пять баранов ‑ прирежем трех! В могилу, что ли, их с собою забирать?

‑ Ну, ладно, баранов на плов зарежем. А рис? А масло? А приправы? Фрукты? Напитки? Нет, киши, не стану я, засучив рукава, замачивать рис для таких разгульных пиров! Ты ‑ председатель. Все взгляды на тебя устремлены. Бутылку вина поставим ‑ найдется такой гость, который увидит пять бутылок. Своих баранов зарежем ‑ люди скажут: " Колхозные". Будут и такие: наедятся, напьются, а тебя же, уйдя, ославят. Не хочу я, киши, не хочу! Подумай спокойно ‑ и сам увидишь, что я права.

Забыв о том, что решил сохранять спокойствие, Рустам раздраженно сказал:

‑ Плевать я хотел на сплетниц, черт с ними! Хватит! Один у меня сын, один раз его женю. Хочу доставить удовольствие мальчику. А люди почешут языки и перестанут...

‑ Напрасно, киши, напрасно так относишься к людям. Свысока что‑ то глядишь, не к лицу это тебе.

Дорожить бы надо доверием, ценить его. А иначе лучше самому же свою свечу погасить! Самому топором по корню хватить, чтоб засохло дерево. Сколько лет про жила, а не видела, чтобы весь народ говорил неправду. Не было такого и не будет, киши!... Если народ о ком‑ то худо отозвался, значит, споткнулся тот человек, на кривую дорожку свернул. Ты так у всех на виду живи, чтоб добрым словом тебя в народе поминали! Раньше беки кичились, презирали народ. Что ж в этом хорошего, киши? И сейчас не перевелись гордецы, которые сами же виноваты, а обижаются на людское мнение. Не‑ ет, если совесть чиста, как горный снег, то человек смело, открыто в глаза людям смотрит!

‑ Почему так упрямишься, мама? ‑ шепнула Першан, метнувшись к матери,

Сакина оттолкнула ее.

‑ Дай нам с отцом разобраться, как и что. Тебе лишь бы развлекаться.

Першан залилась румянцем: покраснели не только тугие щеки, но даже кончики маленьких, изящных ушей, видневшиеся из‑ под вьющихся прядей иссиня‑ черных волос. А покраснев, она безжалостно сказала:

‑ Все матери как матери: хотят сыновьям хорошую свадьбу устроить. А ты... Не знаю, что и подумать. Не любишь нас, как видно.

‑ Какая есть, ‑ ответила мать. ‑ Характер не праздничное платье, к свадьбе не закажешь.

Помолчали.

Першан с обиженным видом полистала книгу и пошла к себе, даже не пожелав матери спокойной ночи.

‑ Не доводи до того, что Телли приглашу готовить свадьбу! ‑ пригрозил Рустам.

‑ Пока я твоя жена, в доме и ноги тетушки Телли не будет, ‑ ответила Сакина. ‑ Ты, киши, спать ложись. Утро вечера мудренее. Все равно со мной согласишься...

Чертыхнувшись, Рустам ушел на веранду и зашагал там из угла в угол. " Женщина, одно слово женщина, ‑ думал он с раздражением. ‑ Наслушалась всяких сплетен ‑ вот и расстроилась. Тетушка Телли своим ядовитым языком кого угодно встревожит... " Председатель, председатель"! " У всех на виду"... А никто не подумает, что я тоже отец, тоже сына вырастил. Попировать на его свадьбе, внука понянчить ‑ не тысяча у меня желаний, а всего одно... "

Он захотел побродить по степи, вдохнуть ночной воздух, промытый дождями и чистый, как родниковая вода... И этого нельзя себе позволить: вконец разобидится Сакина. " Никогда такой не видал жену. Вот упрямство‑ то накатило! " ‑ подумал Рустам.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сакина не стала покладистой и наутро.

‑ Свое мнение я изменять не намерена., ‑ сказала она. ‑ А ты, киши, делай как знаешь.

Хлопнув дверью так, что жалобно прорыдал всеми струнами висевший на стене саз, Рустам быстрыми шагами направился в правление. Небо снова заволокло тучами, невесело было и на душе... У ворот поджидали председателя о чем‑ то возбужденно спорившие колхозники, и громче всех надрывался, разумеется, секретарь комсомольской организации Наджаф.

‑ Вот и суббота настала, что скажешь нынче, товарищ председатель? ехидно осведомился низенький, полный Наджаф.

Тут только Рустам и вспомнил о своем обещании. Уже четыре месяца в школе не было преподавателя русского языка: прежний учитель с начала летних каникул отбыл в Баку и не вернулся. Рустам успокоил односельчан: на неделе все уладится. Ему поверили, а он даже пальцем не пошевелил. Забыл... Помянув про себя недобрым словом беглеца, председатель решил отшутиться:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒