СТРОПТИВЫЙ СТУДЕНТ 3 страница

— А я, прибыв сюда, не ожидал, что явный научный просчет преподносится как достижение, — скрестил руки на груди Стефан.

— Прибыв куда? Какой просчет? Вы вообще в своем уме?! — побагровел проректор.

Ситуация стремительно накалялась, и на сей раз у Адельборга не было сторонников.

— Стефан, опомнись, — прошептала Ингира.

Стоя позади, она тихонько потянула его за полу пиджака.

— Что вам известно о теории Кшесинских? — внезапно осведомился строптивый студент. — Кто-нибудь еще помнит, что они предлагали принципиально новый научный подход, на основе которого можно было создать уникальный межзвездный двигатель? Однако предпочтение в итоге отдали Лебри и Ван Холлу.

Студенты машинально переглянулись. Кажется, они и впрямь встречали эту фамилию. Так, между прочим, когда в теоретическом курсе расписывалось достижение их знаменитых преподавателей.

— Известно то, что их теория была профанацией! Чистейшей научной фантастикой! — резко заявил проректор. — Супруги Кшесинские были выдающимися теоретиками, но тогда они предложили нечто совершенно нереалистичное. Космическая отрасль переживала не лучшие времена, и человечество не могло себе позволить тратить ресурсы на несбыточные фантазии. К счастью, мне, как члену-корреспонденту, удалось убедить академию наук не относиться к идее Кшесинских всерьез. И я по праву могу гордиться тем, что благодаря мне наша наука не пошла по ложному пути!

— Спасибо. Это я и хотел услышать, — как-то бесцветно произнес Стефан.

— Что именно? — невольно удивился Плесковски.

Грузный и одутловатый, он рисковал получить апоплексический удар, слыша такие речи от какого-то юнца. Однако его последняя реплика несколько не вписывалась в вопиющую канву, чем дала проректору спасительную передышку. Гнев оскорбленного величия сменился изумлением, что благоприятно сказалось на телесном здоровье. Став куда менее багровым, проректор вопросительно уставился на строптивого студента.

— Я предполагал, что кто-то пролоббировал Ван Холла и Лебри, но не был в этом уверен, — пояснил Стефан. — Теперь все встало на свои места. О вашей причастности я мог только догадываться. Вашего имени не было среди той группы ученых, которую возглавляли эти двое. Оно и понятно — тогда вас признали бы лицом заинтересованным и не позволили выступать в академии наук, склоняя чашу весов в их пользу. Слава досталась Лебри и Ван Холлу. Вы же, как я понимаю, получили что-то другое. Полагаю, пост ректора не за горами, да и степень академика тоже?

Пощечина — и та прозвучала бы не столь оскорбительно и громко. Да что там пощечина — строптивый студент уже не дерзил маститому ученому. Фактически, он обвинял его в корыстном умысле, если не в преступном сговоре.

— Да я в суд на вас подам! — взъярился Плесковски.

— Сомневаюсь, — с внезапным презрением бросил Стефан. — Суда вы побоитесь. Ведь именно поэтому Ван Холл и Ханна Лебри сами не стали академиками, не так ли?

— Стефан, о чем ты толкуешь?! — не выдержала Ингира.

Все происходящее было настолько ошеломительным, что она просто не смогла остаться молчаливым слушателем.

— А что, неужели только я нахожу это странным? Знаменитые, прямо-таки легендарные ученые Ван Холл и Лебри торчат в этом пусть и хорошем, но одном-единственном университете! — обратился ко всем присутствующим Стефан. — Да, и великие преподают, но ведь им вроде как полагается заседать в академии наук! За что тогда вообще дают степень академика, как не за такие уникальные научные достижения? Почему тогда эти благодетели человечества до сих пор не среди элиты? Скромность? Преподавательское призвание? Пренебрежение личной выгодой? Отнюдь! Я вам скажу, почему. Скандал с " Декантурионом" перечеркнул все их амбиции. Позднее, когда полет " Толамеда" признали успешным, они бы и рады получить свое, да было поздно. Задним числом в академики не производят, особенно тех, по чьей милости сгинули десять миллионов человек. Тем более если к фиаско с " Декантируоном" привела какая-то грязная интрига. Вот и получилось, что Ван Холл и Лебри вроде как легендарные ученые, но при этом их научная карьера забуксовала, а ее нюансы широкой публике предпочитают не освещать. Лучшим свидетельством тому выступает наш глубокоуважаемый проректор. Он поет своим коллегам дифирамбы, но скромно умалчивает о том, какую роль сыграл сам, и особенно о темной стороне их изобретения, которую все трое рассчитывают надежно похоронить в прошлом.

Майло Плесковски тяжело дышал, раздувая бычьи ноздри. В его глазах, порозовевших от гнева, сквозило такое выражение, будто он хотел засунуть строптивого студента в дюзы двигателя. Того самого двигателя, который гудел в огромной испытательной камере и на который теперь никто не обращал внимания.

— А при чем тут господин проректор? — тихо спросила Ингира.

— Теорию четы Кшесинских кто-то топил. Топил остервенело, с привлечением всех возможных ресурсов, но не из идейных соображений, — холодно пояснил Стефан. — В научном мире всегда есть противоборствующие лагеря. Веками, тысячелетиями ученые боролись за свои теории, регулярно опровергая теории других. Так поступали не только отдельные умы, но и целые университеты. И это не просто нормально — так и должно быть, но только если эта борьба разворачивается за истину. Наука — это не бизнес, там нет места протекционизму. И тем более корысти. Однако кто-то очень постарался, чтобы в противостоянии с Кшесинскими верх одержали именно его ставленники. И теперь я знаю, кто.

На мгновение студентам показалось, что проректор собирается ударить Адельборга. Возможно, так оно и было, и он просто не успел. Изменившись в лице, Майло Плесковски схватился за сердце и замахал другой рукой, нащупывая стоявший рядом стул. Переполошившись, студенты бросились ему на помощь. Кто-то расстегивал проректору воротник, кто-то требовал воды, а кто-то вызывал врача. Стефан же и глазом не моргнул. Он выглядел как судья, зачитавший преступнику приговор. Его лицо сковало поистине каменное выражение, испугавшее даже жизнерадостную Ингиру. Не проронив более ни слова, он резко развернулся и ушел.

Слухи распространялись быстро, особенно скандальные. Вопиющие инциденты, происходившие один за другим, кратно усиливались эффектом наследования. Относительно рядовое событие быстро забывалось, но их череда становилась неиссякаемым источником сплетен. Столкновение Адельборга с Ван Холлом было одиночным камнем, который сам по себе мало что значил. Однако круги, оставленные им на воде, резко усилила история с Лебри, превратившая их в штормовую волну. Наконец, немыслимая перепалка с проректором окончательно трансформировала легкое возмущение в настоящее цунами. Цунами, которое должно было снести Стефана Адельборга как ничтожную лодочку. Где бы он ни появился, вокруг строптивого студента тут же начинали перешептываться. Теперь уже никто сомневался, что грядущую сессию ему не пережить. Публично оскорбив трех именитых и могущественных ученых университета, он был поистине безумен, если и впрямь воображал, что сумеет получить у них диплом.

Общее мнение не разделяла только Ингира. Только она, хорошенько поразмыслив, пришла к выводу, что Стефан все-таки не рехнулся. То, что он делал, он делал с какой-то целью. Эту цель она по-прежнему не могла разгадать, однако постепенно, сама того не замечая, прониклась к нему симпатией. Стефан представлялся Дон Кихотом, зачем-то накинувшимся на ветряные мельницы, но Ингире отчего-то казалось, что это не он видит вместо мельниц великанов, а наоборот — все остальные принимают великанов за мельницы. Она проводила с ним все больше времени, демонстративно не замечая, как косо на нее стали поглядывать преподаватели, и Стефан не остался к ее вниманию безучастным. Он по-прежнему ничего ей не объяснял, однако держался с Ингирой очень приветливо, изменяя своей обычной отчужденности. И говорил. Непривычно много говорил. Когда они оставались вдвоем, язык Стефана развязывался, и с него порой срывалось такое, что девушка несколько раз задумывалась — может он и правда не в себе? Рассуждая о знакомых ей материях, Стефан словно заговаривался, упоминая такие вещи, которые науке были неизвестны. Интереса ради, Ингира наугад проверила несколько его высказываний, благо что университет располагал самыми современными лабораториями. Полученные результаты выглядели удивительно, заставляя предположить, что в словах Стефана кроется неведомая доселе истина. То, что знать он никак не мог.

— Ты что, с другой планеты? — как-то не выдержав, в шутку спросила его Ингира.

— Формально, теперь половина человечества с другой планеты. Мы же вроде как осваиваем космос, — так же шутливо ответил Стефан.

До сессии оставалось две недели. Учащиеся прилагали максимум усилий, получая зачеты и сдавая накопившиеся долги, ибо таковые случались даже у отличников. На совесть старалась и Ингира, чья дружба со строптивым студентом явно не прошла незамеченной. Преподаватели цеплялись к ней по каждой мелочи, отчего девушке приходилось соблюдать чрезмерную аккуратность и внимательность. Стефан содействовал ей во всем. Он доставал Ингире учебные материалы, умудряясь извлечь из них самую суть, и часами просиживал за ее задачами, помогая выводить необычные и изящные решения. Самые сложные вычисления он щелкал как орешки, обходясь без помощи машин. Он вообще их избегал, и даже домашнего помощника Ингиры всякий раз просил удалиться. Ингира не понимала, чем ему не угодил этот милый и послушный робот, но шла навстречу безобидному пожеланию своего друга. Роботов он явно не любил.

Ингира не могла не заметить, что Стефан, занимаясь ее делами, совершенно не занимается своими собственными. Ван Холл и Лебри откровенно его валили, причем валили не без поддержки проректора. Стефан же никак не реагировал. Его отвергнутые работы росли как снежный ком, а он относился к ним с поразительной беспечностью. Ингира ни секунды не сомневалась, что он способен доказать свою правоту и вынудить Ван Холла и Лебри поставить ему зачет, однако Стефан вел себя так, будто ему это совершенно безразлично. Не выдержав, Ингира стала увещевать его заняться своими делами, а не концентрироваться только на ней, но Стефан ответил лишь улыбкой.

— Завтра последняя лекция у Ван Холла и Лебри. Она будет смежной, две объединят в одну. Ты бы сделал хоть что-нибудь! — взмолилась переживавшая девушка.

— Ты права. Она и впрямь будет последней, так что и волноваться уже не о чем, — в своей странной манере ответил Стефан.

И более на сей счет не говорил.

* * *

Со стороны эта просторная аудитория была похожа на оранжерею. Пристроенная к центральному корпусу университета, она обладала собственной покатой крышей и высокими арочными окнами, через которые виднелось теплое весеннее солнце, голубое небо и большая зеленая лужайка. Ее внутреннее убранство также выглядело нестандартно по сравнению с современными, напичканными всякой техникой учебными залами. С давних времен здесь сохранились архаичные деревянные парты с деревянными же скамьями, расставленные длинными рядами. Кафедра была им под стать — эдакий музейный экспонат с распашной грифельной доской, где с одного боку стоял обычный письменный стол в компании простого стула. Единственным словом техники на столе был портативный компьютер, принесенный профессором Ван Холлом. Оттуда он управлял проектором, установленным под потолком аудитории. Над грифельной доской был развернут старинный экран, куда транслировались учебные материалы, сопровождавшие выступление Лебри. Разгуливая между рядами, она неторопливо читала лекцию прямо среди студентов.

Занятие в старинной аудитории было символичным и проводилось на традиционной основе. С давних времен через нее прошло множество студенческих поколений. Подводя итоги курса, преподаватели как бы прочерчивали дорогу из минувшего в будущее, когда ныне учащиеся однажды сами станут примером для тех, кто сегодня даже не родился.

Лебри разглагольствовала пространно и напыщенно. Она вещала о технологиях, развивавшихся по велению прогресса; рассуждала о том, как стремительно меняется мир, диктуя свои законы; выразительно подчеркивала, что наука должна стоять на страже развития общества, направляя его в светлое будущее. Она приводила немало примеров, сопровождавшихся трансляцией с проектора, расписывая различные достижения цивилизации. Среди них Лебри делала заметный акцент на заслугах ученых университета, но ее трудно было в этом упрекнуть. Он мог по праву гордиться не только прошлыми успехами, но и нынешними, и даже грядущими. Во всяком случае, в том виде, в котором их преподносила заведующая кафедрой.

Ван Холл поддакивал. Переключая картинку на проекторе, он нет-нет, да и вставлял что-нибудь от себя, когда Лебри делала паузу. Инициативу он не перехватывал, а как бы дополнял ее слова заранее оговоренными вставками. Никто не сомневался, что некогда они и впрямь составляли знаменитый научный тандем, однако было ясно, кто именно из них выступал в нем административным локомотивом, а кто — ведущим ученым. Во всяком случае, ясно Стефану Адельборгу.

Такой как Ханна Лебри был бы просто не нужен чванливый, ничем особо не выдающийся Эндрю Ван Холл, если бы он не играл первую скрипку в ее оркестре. Иными словами, подлинным автором той идеи был все-таки он, а Лебри умело подмяла его под себя, превратившись из простого соавтора в ведущую фигуру. Она не то чтобы присвоила чужие лавры, однако свои заслуги явно преувеличила, искренне полагая, что подлинно велик не тот, кто произвел товар, а кто вывел его на рынок и продал подороже. Впрочем, если вывод организовала действительно она, то продажей занимался Майло Плесковски. Это он пролоббировал проект Ван Холла и Лебри, на основе которого был создан новый двигатель, и создан с вполне конкретной целью. Им оснастили исполинский корабль " Декантурион", рассчитанный на десять миллионов переселенцев. Взяв курс на соседнюю галактику, он стартовал в неведомые просторы и бесследно исчез. С тех пор прошло столько времени, что всех людей на его борту официально признали погибшими.

Потеря " Декантуриона" была национальной трагедией, которая аукнулась Ван Холлу, Лебри и Плесковски забуксовавшей научной карьерой. Они бы окончательно оскандалились, если бы спешно доработанный двигатель не выправил очень неприятную ситуацию, грозившую оставить их не у дел. Второй корабль — " Толамед" — уже не преследовал столь амбициозные цели, а всего лишь пытался достичь удаленной звездной системы, расположенной по пути к центру родной галактики. В случае успеха человечество могло заложить там базу для дальнейшей экспансии в космос. И " Толамед" не подкачал. Он достиг пункта назначения, откуда наладил устойчивый канал связи. Там же его экипаж заложил первую столь далекую колонию.

Успех был налицо, пусть и не такой громкий, как если бы преуспел " Декантурион". Это позволило Ван Холлу, Лебри и Плесковски реабилитироваться. Их стали прославлять, однако история пропавшего звездолета лежала на их биографии жирным пятном. Именно поэтому они были вынуждены довольствоваться совсем не тем, на что рассчитывали. И только сейчас, когда трагедия " Декантуриона" стала стираться в памяти людей, Плесковски наконец-то рассчитывал попасть в академию наук ее полноправным членом. Помимо прочего, это открывало ему путь и к очень престижному посту ректора университета, где он уж сколько лет прозябал в проректорах. Можно было не сомневаться, что за собой он протащит Ван Холла и Лебри, которым также присвоят звание академиков. Его присутствие на их сегодняшней, заключительной лекции это косвенно подтверждало. Грузная туша Плесковски восседала на почетном месте возле кафедры, куда обычно приглашались важные гости.

Ингира слушала Стефана куда внимательнее, чем болтовню преподавателей. Ее замкнутого друга, доселе молчавшего на тему своего конфликта с этой троицей, словно прорвало. В целом, она была знакома с научной хроникой, где фигурировали имена Лебри и Ван Холла, но Стефан открывал ей историю со знаменитым двигателем в неожиданном ракурсе. В таком, который заставлял усомниться, все ли было столь гладко, как преподносилось широкой публике. Та ведь даже не знала ни о какой теории Кшесинских, хотя, по словам Стефана, она могла положить начало полноценным межгалактическим перелетам. Настоящее начало, а не ту сусальную подделку, которую столь пафосно расписывал Плесковски у испытательной камеры. Об этом Стефан шептал Ингире с неприсущим ему жаром, бросая на Лебри и ее коллег какие-то особенно выразительные взгляды.

Сдвоенная лекция не означала, что она продлится как два занятия без перерыва. Когда ее первая половина закончилась, часть студентов осталась в аудитории, а часть разошлась кто куда. Пригласив Ингиру прогуляться, Стефан вышел с ней на улицу через огромные боковые двери, открытые навстречу весеннему теплу. В кафетерий никого из них не тянуло. Вместо этого они неторопливо брели по дорожке, окаймлявшей большую посадочную площадку, такую же старинную и символичную, как и аудитория. Лужайка, тянувшаяся от арочных окон, стелилась к ней пышным ковром, а красные кирпичи дорожки контрастировали между зеленью травы и серым бетоном. Устаревшей площадкой пользовались до сих пор, но редко, когда в университет прибывали особые гости. Собственно, потому она до сих пор и существовала, не застроенная чем-либо более современным. Это была дань истории, старательно хранимой через века.

Ингира недоумевала. Несмотря на внезапную разговорчивость, Стефан многое недоговаривал, заставляя ее теряться в догадках. Слишком многое. Ей стало очевидно, что на Ван Холле, Лебри и Плесковски лежит какая-то вина, но он не говорил, какая. И тяжесть этой вины явно выходила за обычный научный просчет, видимо, каким-то образом оказавший влияние на самого Стефана. Догадки Ингиры он не опровергал, но и не подтверждал, чем немало сердил и раззадоривал девушку.

— Ну почему ты такой несносный?! — в который раз восклицала она.

— Скорее, предусмотрительный, — как-то странно улыбался Стефан. — Я вынужден говорить недомолвками, иначе ты подумаешь, что я сумасшедший.

— Да теперь только я так и не думаю! — фыркала Ингира. — Все остальные уже уверились, что у тебя с кукушкой не ладится. Мне ты мог бы и довериться!

— Скоро ты сама все поймешь. Уже недолго осталось, — уклончиво отвечал Стефан, упорно избегая прямых ответов на расспросы.

— Каким образом?! — возмущалась Ингира. — Вот скажи, каким образом я сама пойму, как воплотилась бы теория Кшесинских?! Ты уже столько раз ее упоминал, будто знаешь намного больше других! Так поделись!

— Увидишь, — загадочно отвечал Стефан.

Вторая часть занятия проходила в другом ключе. Закончив с бравурными речами, заведующая кафедрой перешла от дел грядущих к делам насущным. Лекция, посвященная подведению теоретических итогов, приняла практическую форму. Ввиду грядущей сессии Лебри объясняла, что следует предпринять тем, кто еще не получил зачет. Речь шла про задолженности, образовавшиеся по тем или иным причинам. Формально, студентам надлежало выполнить серию обязательных тестов и заданий, однако университет относился к подобным вещам довольно лояльно. Пропущенная контрольная не становилась камнем преткновения, равно как и пара-тройка отсутствующих лабораторных работ. Это, конечно, не означало, что учащийся допускался к сессии несмотря на долги. Ему предлагалась альтернатива, назначаемая по усмотрению кафедры. Например, факультативная работа, какой-либо научный доклад или же набор задач, составленный с определенным уклоном. Такой подход выглядел очень демократично, не заставляя студентов бежать за уходящим поездом, а предлагая им догнать его на дрезине.

Лебри и Ван Холл проводили опрос по списку, сверяясь с записями в своих ПЦА. Подходя к студентам, просившим их внимания, они согласовывали с ними один из вариантов погашения задолженностей. Это был последний жест доброй воли со стороны преподавателей. Получив индивидуальное задание, учащийся либо сдавал его в отведенный срок, либо получал незачет, грозивший отстранением от сессии. Как максимум, допускалось только два незачета по двум разным предметам, на ликвидацию которых отводилось определенное время.

Ингира несколько удивилась, когда Лебри остановилась рядом с ней. Подняв глаза, она вопросительно уставилась на преподавателя.

— У вас образовалась задолженность, — с деланным участием сообщила заведующая кафедрой. — Я хотела уточнить, как вы намерены ее ликвидировать.

— Это невозможно! Я все сдала! — опешила девушка.

— Сдать работу не означает, что она будет принята, — елейно улыбнулась Лебри. — В вашем случае мы не можем зачесть два практических задания и одну лабораторную работу.

— Это еще почему?! — прищурилась Ингира. — Решение верное! Утверждать обратное означает погрешить против истины!

— О, я этого и не утверждаю, — притворно огорчилась Лебри. — Просто оно не соответствует теоретическому курсу. Вам требовалось провести расчеты в рамках изучаемого материала, а не проявлять креативность.

— Не несите ерунду, мы не в школе! — внезапно заявил Стефан. — Это там местечковые ничтожества не допускают иного варианта решения, в лучшем случае заявляя, мол, мы этого еще не проходили. И особенно они не переносят нестандартного варианта решения. Школьным убожествам наплевать, что оно изящнее и короче. По их убеждению, тот, кто имеет наглость оспаривать единственно верную трактовку учителя, ничего кроме двойки не заслуживает. Между тем есть незыблемое правило, утвержденное министерством образования. Если в задании не указано, каким именно способом его решать, годится любое верное.

— А, господин Адельборг, — будто только сейчас заметила его Лебри. — Вы знаете, у меня есть некоторые сомнения, что ваша подруга додумалась до этих — как вы сказали — изящных и коротких решений самостоятельно.

Ингира нахмурилась. Стефан и впрямь ей очень помогал, в том числе открывая новые приемы и способы в вычислениях, однако в конечном счете она все делала сама. Стефан выступал в роли наставника, каковым вроде как считалась и Лебри. Следуя этой логике, любое обвинение в его адрес она могла адресовать и самой себе.

— Повторяю — мы не в школе, — напомнил Стефан. — Тамошние уродцы сплошь и рядом отвергают работы учеников только потому, что те якобы слишком хороши. А раз слишком хороши — значит, откуда-то списаны, и в гнилых устах учителя это его утверждение не требует доказательств.

— Да, мы не в школе, — поджала губы Лебри, уловив завуалированное оскорбление. — Именно поэтому я предлагаю вашей подруге альтернативу, если она того пожелает.

— Вы предлагаете ей альтернативу потому, что она МОЯ подруга, — парировал строптивый студент. — И только потому вы не приняли ее работы, чтобы искусственно образовать задолженность.

— Ваши дерзкие обвинения, как обычно, плод вашего нездорового воображения, — демонстративно отмахнулась Лебри. — И вообще я разговариваю не с вами.

— И что же это за альтернатива? — прохладно осведомилась Ингира.

Положив ладонь Стефану на руку, она слегка сжала его пальцы, увещевая придержать лошадей. Мол, пусть для начала завкафедрой выскажется, а там уже и рассудим.

— Я могу поставить вам зачет авансом, если вы отработаете практику у меня на кафедре, — расцвела Лебри. — Как я уже говорила, мне нужны новые лаборанты. Вы, конечно, не получите их привилегий, зато сумеете погасить свой долг.

— Иными словами, вы предлагаете поработать на вас бесплатно. Низведя до статуса покорной прислуги, хотите унизить, чтобы отомстить за дружбу со мной, — констатировал Стефан.

— Я не намерена бесконечно терпеть ваши возмутительные домыслы! — вспылила Лебри, однако быстро взяла себя в руки.

Она ожидала выпадов от строптивого студента, но это она должна была преподать ему урок, а никак не наоборот. Она подошла к этой парочке затем, чтобы показательно поставить ее на место, и выходить из себя ей явно не стоило.

— Разумеется, домыслы. Глупые, беспочвенные и возмутительные домыслы, — кивнул Стефан. — Как я понимаю, вы все же получили грант, хотя по всем законам логики он не должен был достаться именно вам. Мое нездоровое воображение подсказывает, что здесь вряд ли играли честно. Господин проректор посодействовал? Его недавняя внезапная командировка как-то удивительно совпала со временем принятия решения. Станете отрицать?

— Да, я был на заседании и отстоял научную истину! — побагровел Плесковски, слышавший каждое слово этого разговора. — Это мой долг и моя обязанность перед наукой и университетом!

— Я в этом не сомневался, — усмехнулся Стефан. — Иначе как объяснить, что отправленные мной расчеты каким-то образом не приняли во внимание.

— На вашу лженаучную графоманию никто не стал тратить ни минуты времени, когда я объяснил, что она исходит от обычного, помешанного на бунтарстве студента, желающего очернить ученых университета! — бросил в запале Плесковски.

Лебри поморщилась. Проректор ляпнул лишнее, хоть его и не удастся обвинить в предвзятости. В академии наук пусть языком мелет — это у него отлично получается, однако при иных обстоятельствах лучше бы ему помалкивать. Мало ей Ван Холла! Этот чванливый индюк чуть все не запорол, решив публично разгромить вычисления Адельборга, что грозило публичным же подтверждением их правоты. Хорошо хоть ни до кого не дошло, почему преподаватели спустили дерзкому студенту тот выпад с рук. Грант теперь у Лебри, а это служило лучшим доказательством ее компетентности, не требующим раскрывать очень сомнительные детали.

— Господин проректор хотел сказать, что академия наук не рассматривает документы от безымянных ученых, которые даже не ученые, а просто студенты. В противном случае она бы только тем и занималась, что тратила время на всякую ерунду, присылаемую со всех концов света, — сдержанно пояснила она.

— Видимо, теория Кшесинских тоже была ерундой, раз от нее отмахнулись схожим образом, — прищурился Стефан.

— Да что вы заладили с этой дурацкой теорией! — не удержавшись, подал голос Ван Холл. — Академия наук не занимается сказками!

— Зачем вы позволяете себя провоцировать? Не обращайте на троллей внимания, — повысила голос Лебри, давая коллеге понять, чтобы тот умолк. — Вы бы, господин Адельборг, беспокоились не о чужих провалах, а о своих собственных, — добавила она, выразительно меняя тему.

— Это о каких же? — осведомился Стефан.

Лебри проявила то еще красноречие. Судя по всему, эта речь была заготовлена заранее, ибо каждое ее слово она преподносила поистине мастерски. У Стефана даже возникло ощущение, что и претензии к Ингире она использовала только как повод подступиться именно к нему. В отличие от других, Стефан никого не просил к нему походить, чтобы обсудить варианты погашения долгов. Ему это было не нужно, однако Лебри именно тем и занималась. Проявив удивительную инициативу, она любезно предлагала господину Адельборгу выход из создавшегося положения. Вывод напрашивался простой — это было нужно ЕЙ! Нужно для того, чтобы публично показать свою заботу о строптивом студенте, невзирая на все его колкие речи. Кто потом осмелится заявить, что она вела себя пристрастно, содействовав отчислению неугодного? В ее лицемерие поверила даже Ингира. По лицу девушки было заметно, что она находит поведение Лебри заслуживающим одобрения. Мол, разногласия разногласиями, а профессиональной стороне дела это мешать не должно, поэтому вот вам, господин Адельборг, индивидуальный путь к получению зачета.

Протягивая папку, Лебри выглядела очень дружелюбно, будто голубь мира с оливковой ветвью. В этой папке содержался набор заданий, составленный специально для господина Адельборга. Мол, у него накопилось столько долгов, что сдать их он физически не успеет, а эти задачи станут для него отличным выходом из положения.

— Я на ваши измышления даже смотреть не буду, — спокойно изрек Стефан, демонстративно игнорируя адресованную ему папку.

— Вы отказываетесь от возможности получить зачет? Вот так, при всех? — осведомилась Лебри, причем явно громче, чем надлежало бы.

— А зачем вы мне ее публично предлагаете? — повысил голос и Стефан. — Зачем вы протягиваете мне эту папку, когда у нас вроде бы все файлы элементарно передаются на ПЦА? Я так полагаю, чтобы все здесь присутствующие это видели? Видели, как вы предоставили мне возможность, о которой я, кстати, не просил. Более того, в которой я вообще не нуждаюсь, поскольку вам прекрасно известно, что все мои решения верны.

— Ваши решения не верны, однако вы вправе предъявить их специальной комиссии, — с напускной небрежностью заметила Лебри. — Если ваша правота подтвердится, вы автоматически получите зачет.

— Я не успею этого сделать, и вам это тоже хорошо известно, — парировал Стефан. — Вы специально затянули с проверкой моих работ, ибо заведомо нельзя опротестовать то, что еще не отклонено. Зато вы предусмотрительно подсовываете мне эту папочку. Готов поклясться, мне известна суть ее содержимого. Вы подстраховались на случай, если я внезапно соглашусь. Все задания составлены таким образом, что дать уверенный, исключающий разночтения ответ в принципе невозможно. Мне придется оспаривать корректность условий, на что, опять же, у меня не хватит времени.

На лице Лебри промелькнуло вороватое выражение. Строптивый студент в точности описал ее замысел, представлявший собой идеальную ловушку. Какой бы путь он ни выбрал, тот гарантированно приводил его к завалу. Формально, он сумел бы доказать свою правоту, добиться восстановления и допуска к сессии, но не тогда, когда этими вопросами ведал проректор. Апелляции будут отклонены, а причины и сроки тот так надежно переплетет и запутает, что в них утонет и заправский юрист. Майло Плесковски отлично знал свое дело, когда речь заходила о манипулировании фактами. Пусть Адельборг потом судится годами — его дело заведомо проигрышное. Тактика затягивания процессов — ход отработанный и практически беспроигрышный.

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 44 45 464748 49 Следующая ⇒