ДОБРОЙ НОЧИ

От автора:

Каждая история этого фантастического сборника, происходящая на своей планете, вполне могла бы случиться и на другой. Место действия не имеет особого значения. Время идет, цивилизация развивается, но ее проблемы никуда не исчезают. Они тоже эволюционируют, видоизменяются и подстраиваются под новое общество, однако по сути своей остаются неизменными. И повторяются из раза в раз, из эпохи в эпоху, от планеты к планете.

В составе сборника находятся следующие истории:

" Доброй ночи" — рассказ;

" Самый везучий человек во Вселенной" — рассказ;

" Отравление для бедных" — повесть;

" Четыре пирамиды" — повесть;

" Легкая работа" — повесть;

" Строптивый студент" — рассказ.

Координаты для связи с автором:

E-mail: letter@imi. su

https: //vk. com/mihail_lost

Оглавление:

ДОБРОЙ НОЧИ.. 4

САМЫЙ ВЕЗУЧИЙ ЧЕЛОВЕК ВО ВСЕЛЕННОЙ.. 45

ОТРАВЛЕНИЕ ДЛЯ БЕДНЫХ.. 131

ЧЕТЫРЕ ПИРАМИДЫ... 231

– 1 –. 232

– 2 –. 282

– 3 –. 326

– 4 –. 343

– 5 –. 385

ЛЕГКАЯ РАБОТА.. 439

СТРОПТИВЫЙ СТУДЕНТ. 549

ДОБРОЙ НОЧИ

Работать без сна

или спать без работы?

Спать хотелось и не хотелось. Уставший организм требовал свое, но мозг, лихорадочно охваченный идеей, не желал оставлять кипевшую работу. Впрочем, в сон тянуло чрезвычайно. Он накатывал мягкой истомой, тяжелил веки и туманил разум. Он тихо нашептывал неведомую колыбельную и звал растянуться на упоительно широкой кровати, склонив усталую голову на мягкую подушку. Или, на худой конец, прилечь на диван, стоявший прямо здесь, в рабочем кабинете. Прилечь и сомкнуть глаза хотя бы на минутку-другую. Сознание противилось. Оно не желало сдаваться телесной слабости, целиком отдаваясь огнем горевшим мыслям. Огнем уже болезненным, ибо телесная слабость была следствием физиологии, против которой, увы, слишком долго не выстоишь. Хотя… Проведя ладонями по лицу, будто отирая его от сонной росы, мужчина за компьютером встал и прошел в другую часть комнаты.

В свои тридцать восемь лет Айртон Сэлинджер выглядел очень зрело. Худощавый, среднего роста, он производил впечатление пожившего человека. Ему редко давали меньше сорока пяти, а порой и все пятьдесят. И это при том, что он начисто брился, даже и не помышляя отращивать бородку или усы. Однако не одни лишь короткие седые волосы, в изобилии посеребрившие голову, вводили окружающих в заблуждение. На лбу уверенно обосновались морщины, и они же начинали распространяться по всему лицу, терявшему последнее дыхание молодости. В глубоких карих глазах читался развитый ум, обретавший мудрость, а сами глаза окружала какая-то поистине стариковская сеточка. Сеточка тронула и края губ, из которых будто уходила влага. Кожа на шее — тот еще индикатор возраста — становилась дряблой, и только на руках она еще более-менее соответствовала истинно прожитым годам. Но сказывались не генетика или дурные привычки.

Сэлинджер много и фанатично работал, практически сжигая все ресурсы организма. Он был одаренным, продуктивным ученым, с ранней юности постигавшим премудрости науки. В тридцать лет он стал доктором биологических наук, а в тридцать пять — кандидатом медицинских. Немудрено, что с такими данными он был нарасхват, и в итоге очутился в одном весьма солидном заведении с огромным бюджетом и миллиардными госзаказами.

Руководство очень ценило Сэлинджера, причем на самом высоком уровне. Оно же, крайне обеспокоенное трудоголизмом важного сотрудника, все больше подрывавшего здоровье, отправило его в принудительный отпуск. Да где там!.. Сэлинджер неплохо чувствовал себя и дома, давным-давно обустроив рабочий кабинет. Да, его возможности на практике стали существенно ограничены, но теорией и анализом он мог заниматься где угодно. А материалов для изучения, продолжавших поступать от коллег и подчиненных, более чем хватало.

Устроившись за домашним компьютером, Сэлинджер часами вникал в колонки цифр и сложные диаграммы, выхватывая из них критически важную суть. Большое МФУ, трудившееся рядом, печатало как малые отчеты, так и объемные документы, в которых ученый делал различные пометки. Из них он складывал какую-то мозаику, видимую лишь ему одному, ибо для остальных все эти кипы бумаги представлялись неясным набором данных. Через компьютер он раздавал и указания, позволявшие удаленно проводить новые эксперименты. Отправив Сэлинджера отдохнуть, руководство добилось едва ли не обратного результата. Теперь, не выходя из дома и не затрачивая время на дорогу, он трудился даже больше, чем прежде, пусть и несколько иным образом. А при таком неистовом рвении нечего и удивляться, что организм изнашивался, а условные годы жизни забегали все дальше вперед.

Сэлинджер пил очень крепкий кофе. Он специально выписывал только те сорта, которые позволяли ему достичь максимально бодрящего эффекта. Вкус напитка отходил у него на второй план. Вот и сейчас, оставив компьютер, он налил себе полную кружку из хромированного автомата, приобретенного на заказ за немалые деньги. Какая она сегодня по счету? Двенадцатая? Пятнадцатая? А, не важно. Да и смотря что подразумевать под " сегодня". Полночь давно миновала, поэтому либо следовало отнести все выпитое на свои биологические сутки, либо выкинуть сей счет из головы и вернуться к работе. Сэлинджер и выкинул. Позволив себе пятиминутный перерыв, он маленькими глоточками выпил кофе, закусил его мини-шоколадкой и направился обратно к компьютеру.

В большом, до пола, винтажном зеркале открылась дверь. Нет, открылась, она, разумеется, не в его поверхности, а лишь в отражении, чем привлекла внимание Сэлинджера. Обернувшись, он увидел на пороге миловидную блондинку примерно своего роста. Вздернутому носику очень шли короткие, красиво уложенные волосы, игравшие переливчатым блеском. Длинные ресницы томно украшали нежно-голубые глаза. На щеках одновременно цвели и алые розы, и белые лилии. Лилий сейчас было больше.

— Одри, дорогая, ты почему не спишь? — искренне удивился Сэлинджер. — И почему ты так одета? — тут же добавил он, окидывая жену недоуменным взглядом.

На той ведь не было ни пижамы, ни домашнего халата. Ее элегантный бежевый жакет дополняла умеренно-короткая юбка, а на ногах красовались изящные черные туфельки с серебряной вставкой.

— Я так одета, потому что уезжаю, — тихо сказала супруга.

Опешивший Сэлинджер приметил за ней внушительный чемодан с выдвинутой ручкой. Рядом стояла дорожная дамская сумочка.

— Ночью?! — выдохнул он, силясь сообразить, что происходит.

В голове все еще мелькали столбики чисел и водили хоровод различные графики, мешая переключиться на реальность. Оттого с его уст и не сорвались другие вопросы, куда более логичные при таких обстоятельствах.

— Ночью? — как-то тоскливо переспросила жена. — Уже половина девятого утра! Айри, со своей работой ты совсем потерял счет времени. И потерял не только его.

Сэлинджер вытаращил глаза и бросил взгляд на большие напольные часы. Те предательски стояли, хотя предательство заключалось лишь в том, что их забыли завести. Наручные же он не носил — прела и уставала рука. Два компьютерных монитора, под которые были приспособлены широкодюймовые телевизоры, также времени не показывали. Ученый нарочно его не отображал, чтобы оно не отвлекало своими раздражающе бегущими цифрами. Что же касалось окон, то задернутые шторы не пропускали снаружи ни единого лучика света. Кабинет озарялся лишь внутренним освещением, состоявшим из мониторов, антикварной настольной лампы и не менее старинного бра. В целом, это было довольно примечательное помещение, сочетавшее в себе эпоху минувшую с эпохой современной.

Интерьер, оформленный по моде девятнадцатого века, разбавляли современные технологии. Мода заключалась в мебели из дерева ценных пород. Ее дополняли дорогие обои со вставками из резных панелей, лакированный паркет и потолок с элементами лепнины. На стенах висели репродукции классической живописи кистей известных мастеров. Многие книги, в изобилии наполнявшие шкафы и этажерки, были настоящими раритетами.

К высоким технологиям относились не только компьютер и МФУ. У дальней стены, втиснувшись в ряд книжных шкафов, виднелась стойка файлового хранилища, присущего скорее центру обработки данных, нежели обычному дому. У другой же несколько выделялась застекленная тумба, набитая сетевым оборудованием. Многочисленными огнями там перемигивались маршрутизаторы. С ними заодно помаргивал и усилитель сотового сигнала, чья антенна находилась на крыше гаража. Информационные потоки распределял внушительный программируемый коммутатор. Хозяин кабинета не переносил перебои в связи. Чтобы доступ в глобальную сеть не прерывался, он подключил сразу трех провайдеров по независящим друг от друга каналам. Таким образом, ему удавалось оставаться в сети даже тогда, когда два из них по какой-либо причине сбоили. Что же касалось электричества, то его отключение компенсировали источники бесперебойного питания, расположенные в отдельном шкафу. Их дополнял генератор, иногда тихонько тарахтевший в подвале. На фоне этой техники самый обыкновенный ноутбук, неизменно находившийся под рукой, выглядел весьма прозаично.

В данный момент все это убранство обретало особый смысл. Некогда Одри лично обустраивала мужу рабочий кабинет, желая окружить его не только заботой, но и эстетичной атмосферой. Она приложила к этому немало усилий, а теперь, стоя в дверях, стала будто чужой как супругу, так и их общему дому.

Шторы, которые распахнул Сэлинджер, были самыми обычными — не старинными и без всяких компьютерных чипов. Промеж них, наконец-то прорвавшись внутрь, хлынул такой же обычный солнечный свет. Утро оказалось в самом разгаре, о чем ученый, давно потерявший счет времени, даже не подозревал. Шумозащитные окна сокрыли от него закипевшую снаружи жизнь.

— Ну дела! — охнул он, невольно шагнув назад.

— Прощай, Айри, — послышался за спиной печальный вздох.

Всплеснув руками, Сэлинджер подскочил к жене.

— Что ты, любимая! Куда? Зачем?! — вскрикивал он, теряя самообладание.

— Мы с тобой уже все обсуждали, — опустила взор Одри. — Прости, но я так больше не могу. Я одна в этом доме, ведь у тебя совсем нет на меня времени. Ты вроде бы и рядом, но как будто и не здесь. Супружеская жизнь мне представлялась иначе, Айри.

— Но разве я не стал бывать с тобой чаще? — закусил губу Сэлинджер.

— Ты стал дольше спать на нашей общей кровати, — совсем угасла лицом жена, отчего лилии окончательно вытеснили розы. — А это не в счет. Ты приходишь, целуешь меня и спрашиваешь, как прошел мой день, но засыпаешь прямо посреди разговора. Проснувшись же, ты вскакиваешь и убегаешь, потому что у тебя срочные дела. Мы бываем вместе только по воскресеньям, да и то совсем немного. А знаешь почему? На твоей работе все отключают на профилактику.

— Ты меня больше не любишь?! — внезапно выпалил Сэлинджер. — У тебя кто-то другой? Скажи, я пойму.

Прозвучало это как-то банально и даже не в тему. Просто он не желал мириться с происходящим, а от ошеломления ничего умнее не придумал.

— Нет, я все еще люблю тебя, — по щеке Одри покатилась слезинка. — Когда ты спишь, у тебя такое умиротворенное лицо. Его не тяготят заботы, не раздирают рабочие вопросы, не терзают идеи и не омрачают неудачи. Ты просто спишь и видишь сны, далекие от всего этого кошмара. Но я не могу жить с одним лишь спящим мужем. Мне нужен муж и бодрствующий, только у него не хватает времени сразу и на работу и на меня.

— Но я же говорил, что это не навсегда! — воскликнул Сэлинджер. — Осталось совсем немного, и тогда все будет иначе!

— Слова, которые я слышу два последних года, — за первой слезинкой покатилась вторая. — Но знаешь, что хуже всего? — взмахом руки Одри прервала возражения супруга. — Ты никогда не остановишься. Я бы согласилась подождать еще, но закончив один проект ты возьмешься за следующий. И конца этому не будет.

Сэлинджер умолял. В приступе отчаяния он даже упал на колени, хватаясь за руки жены. Та совсем расплакалась, не выдержав душераздирающей сцены, но своего решения не изменила. Одри действительно любила мужа, но и жить так больше не могла. А добавить к сказанному ей было нечего. На эту тему они неоднократно говорили и раньше, но в итоге ничего особо не изменилось. Айри — как она его ласково называла — совсем недавно пообещал проводить с ней хотя бы по два часа. И тут же нарушил данное слово, забывшись в своей треклятой работе. А Одри уже не напоминала. Она просто ждала, когда любимый муж все-таки о нем вспомнит. Ждала и не дождалась. Сегодня она практически не спала. То и дело просыпаясь, Одри подходила к дверям кабинета и слышала бормотание Айртона, поглощенного своими делами. Она не стучала. Она тихонько уходила назад и плакала в подушку. В восемь утра она вызвала такси, на скору руку собрав чемодан.

Да, Одри все еще испытывала к супругу искренние чувства. Именно поэтому выкидыш, некогда представлявшийся кошмаром наяву, теперь стал скорее благом. Ребенок не должен расти без отца. На новую же попытку они, к счастью, до сих пор не решились. Вот и хорошо.

Именно из-за чувств Одри не станет подавать и на раздел имущества. Она не ограбит мужа так, как грабят слишком многие уходящие жены. Она возьмет со счета лишь то, что ей причитается и было заранее оговорено. Все остальное, обретенное изнурительным трудом Айртона, ему же и останется. Да Одри просто и не сможет взять ни деньги, ни недвижимость. Они будут жечь ей руки, поскольку время, затраченное на то, чтобы их заработать, в конечном счете и отняло у нее любимого.

Сев в такси, Одри дала волю эмоциям и разревелась как маленькая девочка. Ее сердце рвалось на части. Когда за ней захлопнулась дверь, Айри не столько застонал, сколько завыл, и этот душераздирающий звук теперь будет преследовать ее до конца жизни. Однако Одри захлопнула дверь для того, чтобы больше никогда не открывать. Махнув таксисту, она уткнулась лицом в ладони и затряслась в бурных рыданиях.

Остаток дня Сэлинджер проходил как зомби. Он ничего не ел и смотрел потухшим, невидящим взором. Он не замечал предметы, на которые натыкался, бродя по дому, и не отвечал на звонки, если те исходили не от Одри. А таковых не было. В конце концов, он забылся тяжелым сном без сновидений. Забылся на супружеской кровати, которая все еще пахла любимыми духами жены, и эта чернота, в которую провалилось сознание, держала его в плену целых двое суток.

* * *

Прошло три месяца, прежде чем Сэлинджер пришел в себя. Нет, он не лежал бездвижно на постели и не пребывал в беспамятстве. Он ходил, питался, более-менее следил за собой и даже работал. Просто он делал это полностью абстрагировавшись от реальности. Занимая свой ум работой, Сэлинджер игнорировал все, что ее не касалось. Все, кроме Одри, но звонка от нее он так и не дождался. Он дождался лишь ее адвоката, принесшего бумаги о разводе. Сэлинджер подписал их сразу и без пререканий, движениями и эмоциями напоминая робота. Поставив после росчерка точку, чего прежде никогда не делал, он осознал, что поставил точку и в лучшей части своей жизни. Той, которую он утратил из-за вечной нехватки времени.

Коллеги сразу заметили, когда взгляд Сэлинджера стал иным. Прежде он будто смотрел сквозь них, хотя разговаривал вполне осмысленно. Теперь же в его глаза вернулась жизнь. Кажется, какая-то совсем другая, нежели прежде, но все-таки жизнь. Всем было известно о его семейной драме, поэтому никто в душу к нему не лез и с расспросами не приставал. Не докучала несчастному коллеге и доктор Энн Фримен, работавшая с ним от самого начала проекта. Лишь уловив зримое изменение, она решилась затронуть щекотливую тему. Это была решительная сорокалетняя женщина, умевшая отстаивать свою точку зрения и добиваться своего. Сейчас, однако, в ее чертах не сквозило и тени гранитного характера.

— Как ты, Айртон? Тебе полегче? — участливо спросила она.

— Нет, Энн, не особо, — скривил уголок рта Сэлинджер. — Боюсь, до конца я теперь так и не оправлюсь.

— Ну что ты! Все образуется. Просто это надо пережить и идти дальше. Ты сильный, ты справишься. У тебя еще будет семья, с которой ты обретешь счастье, — тихо сказала доктор Фримен.

— Боюсь, я упустил свой шанс, — качнул головой Сэлинджер.

— Не говори так. Не будь таким пессимистом, — укоризненно заметила коллега. — Не живи прошлым и смотри только в будущее.

— В него я и смотрю, — послышался ответ, сопровождавшийся горькой усмешкой. — Смотрю — и все прекрасно вижу.

— И что же ты видишь? — насторожилась доктор Фримен.

— Энн, мне катастрофически не хватает времени! — помолчав, выпалил Сэлинджер.

Выпалил с такими внезапными нотками, что собеседница аж вздрогнула, уловив в них безграничную душевную боль.

— Только теперь я смотрю на проблему глобальнее: ВСЕМ катастрофически не хватает времени, — добавил он.

— Тебя не затруднит пояснить? — осторожно спросила доктор Фримен, встревоженная его эмоциональным апломбом.

— Да, я трудоголик. Я работаю по многу часов и даже дней, забывая про все на свете. Но из-за этого ли я потерял любимую жену? — в свою очередь задал Сэлинджер вопрос, не то встречный, не то риторический.

— Не знаю, — уклонилась от ответа доктор Фримен, хотя свое мнение у нее очень даже имелось. — А сам ты как считаешь?

— Брось, Энн, — махнул рукой он. — Одри ушла, потому что я не уделял ей должного времени. А его попросту не хватало.

— Вопрос приоритетов, — аккуратно подчеркнула коллега. — Ты сам их расставляешь.

— Знаешь, что стоит за фразой " Двум богам служить нельзя"? — неожиданно осведомился Сэлинджер. — Формально еще как можно, хоть десятерым. То есть заниматься и десятью разными вещами параллельно. Просто ни продолжительности суток, ни человеческой жизни для этого не хватит.

— К чему ты клонишь? — озадачилась доктор Фримен.

— Я мог бы распределить время между работой и женой. Мог бы, если бы не терял бесценные часы на сон, — пояснил Сэлинджер.

Пояснил, и тут же пустился в более развернутое объяснение.

Практически любой человек проводит около трети своей жизни во сне. Жизни, которая исчисляется какими-то жалкими десятками лет, проносящимися подобно почтовому экспрессу. Говорят, что годы берут свое, но и в девяносто немало везунчиков сохраняет чистый, мыслящий разум. И только представьте, что ТРИДЦАТЬ из них вы потратили в никуда! Выбросили во тьму, накрывающую вас всякий раз, как вы погружаетесь в сон. Сожгли в топке неумолимого хода времени. А кто-то и больше! Сновидения — не в счет, а у кого-то их и вовсе нет. Вы будто репетируете смерть, которая однажды заберет и ваш разум и все накопленные им знания. Каждый раз вы словно умираете вновь и вновь, вместо того, чтобы сделать это всего лишь однажды. А так разбрасываться бесценными, невосполнимыми часами жизни просто недопустимо!

Люди по всей планете страдают от нехватки времени. Вставая по утрам, они лишь мимоходом общаются со своими близкими, после чего кто отправляется на работу, а кто на учебу. Возвращаясь усталыми, они растрачивают остатки суток на уроки и домашние дела. Некоторые же и вовсе приходят лишь для того, чтобы упасть на постель и сразу заснуть. Заснуть только затем, чтобы на следующий день все повторилось. И этот процесс, увы, не изменить, поскольку современное общество требует от каждой своей ячейки все больше деятельной отдачи. Даже лишний час взять попросту негде. Засиживаясь допоздна, люди подрывают свое здоровье недосыпом, не говоря уже о падении производительности. Но, несмотря на кажущуюся безысходность, выход все-таки есть.

Невольно навострив уши, доктор Фримен продолжала слушать и не сразу поняла, что коллега намеренно выдерживает паузу. Он явно ждал ее реакции и вопросов. Те последовали незамедлительно.

— Энн, я не потерял бы Одри, если бы не спал подле нее вместо того, чтобы быть с ней, — на свой лад ответил Сэлинджер. — Часы, угробленные на сон, я должен был посвящать ей.

— Да тебе сколько ни дай — ты бы все потратил на работу! — вырвалось у доктора Фримен, тут же пожалевшей о своей неосторожной реплике.

Но коллега не обиделся.

— А вот как раз тут ты и ошибаешься, Энн, — грустно улыбнулся он. — Да, я трудоголик, но о двух богах упомянул не для красного словца. Я сумел бы разделить сутки так, чтобы и поработать от души и побыть с любимой женой. И в этом я ни на мгновение не сомневаюсь!

Доктор Фримен хотела что-то сказать, но вдруг призадумалась. Во-первых, ей не хотелось переубеждать очевидно расстроенного коллегу и даже друга. Во-вторых, в его речах, как ни крути, сквозила и рациональность. Она и сама периодически не высыпалась, либо жертвовала чем-то одним ради чего-то другого, ибо успеть все было решительно невозможно. Только толку с таких рассуждений? Мироздание они все равно не изменят. Об этом она в итоге и сообщила, стараясь говорить как можно мягче.

— А вот здесь, Энн, ты снова ошибаешься, — как-то загадочно произнес Сэлинджер.

Не говоря более ни слова, он вдруг взял ее за локоть и потянул к своему рабочему месту.

Спустя два часа доктор Фримен оторвалась от компьютерных дисплеев и оставила в покое электронный микроскоп. В ее голове, укладываясь в строгий порядок, выстраивались многочисленные данные. Данные, полученные из необычного побочного эффекта их нынешнего исследования. Окончательно усвоив суть и удостоверившись в ее реальности, доктор Фримен воззрилась на Сэлинджера.

— Ну что, Энн, убедилась? — блеснул глазами тот. — Наша разработка сократила продолжительность сна на целых десять процентов. Сократила без каких-либо последствий. Я наткнулся на этот факт совершенно случайно, анализируя побочные эффекты. Правда, я понятия не имею, что именно вызывает такое воздействие, но с недавних пор оно наблюдается у всей контрольной группы. Да, плюс-минус — у кого-то больше, у кого-то меньше, — но в среднем — целых ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ! А это, взяв те самые тридцать лет, еще ТРИ ГОДА сознательной полноценной жизни!

— Да, очень любопытно, — кивнула заинтригованная коллега. — И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю, чтобы дальнейшую научную работу возглавила ты. Возглавила — и довела до победного конца! — внезапно заявил Сэлинджер.

— Чего?! — округлила глаза доктор Фримен. — Айртон, ты что, рехнулся?! Мы в одном шаге от грандиозного успеха, а ты собрался покинуть проект и уволиться?!

— Покинуть — да, но отнюдь не уволиться, — поднял палец Сэлинджер. — Я займусь другим исследованием, и прямо сейчас отправляюсь к руководству. Я уже сделал запрос. Ради него созывают экстренное совещание.

— Каким? — машинально осведомилась доктор Фримен.

— Десять процентов! — потряс кулаком Сэлинджер. — Да пусть меня черти раздерут, если я не вырву у сна все эти тридцать лет до последнего дня!

В тот день доктор Фримен долго ждала своего друга Айртона, но так и не дождалась. Она была уверена, что руководство отвергнет его поспешную инициативу и вернет на свое заслуженное место — заканчивать многолетний проект. Несмотря на амбициозность, присваивать себе лавры коллеги у нее и в мыслях не витало. Однако пришлось. К вечеру раздался звонок сверху и доктору Фримен вкратце сообщили, что отныне рабочий процесс возглавляет именно она. Вскоре пришло и документальное подтверждение. Что же касалось Айртона Сэлинджера, то в этом здании его больше никто не видел. Впрочем, не совсем так. Правильнее сказать — с тех пор его вообще никто и нигде не видел.

Нет, талантливый, но несчастный ученый не исчез, не покончил собой и не заперся дома до конца своих дней. Его пламенные речи, подкрепленные научными доказательствами, настолько впечатлили руководство, что немедленно созданный проект тут же засекретили. Сэлинджер получил практически неограниченные ресурсы и был переведен в другой филиал, где вместо охраны с электрошокерами дежурили военные с автоматами. В своем прежнем доме, ставшим ему будто чужим, он более не появлялся. За его собственностью присматривал офицер из службы безопасности, пока доктор Сэлинджер проживал совсем в другом месте. Проживал на полном обеспечении и с поистине впечатляющим годовым доходом, которым он и не особо интересовался. Новый проект поглотил его полностью, и вся сознательная деятельность была посвящена только ему.

Доктор Фримен благополучно закончила исследование, получила внушительное вознаграждение и привилегии от работодателя. Она стала широко известна в научных кругах и написала несколько серьезных работ. О ней упоминали в мировой прессе, а университеты наперебой звали ее выступить перед студентами. Но эта слава не приносила гордой женщине должного удовлетворения. Она знала, что все заслуги по справедливости принадлежат Айртону Сэлинджеру и не переставала терзаться муками совести. Однажды, спустя несколько лет, она даже решилась об этом рассказать, но ей внезапно запретили, и запретили на самом высоком уровне.

Когда агент национальной безопасности ушел, доктор Фримен еще долго сидела молча, уставившись куда-то в пространство. Лишь с наступлением сумерек она встрепенулась, включила свет и занялась домашними делами. Только сегодня она наконец-то получила своеобразную весточку об Айртоне, но получила в первый и последний раз. Доктор Фримен была рада, что ее друг жив и относительно здоров. Печалили ее слова агента, настоятельно рекомендовавшего забыть его раз и навсегда. Выкинуть коллегу из памяти она, разумеется, не смогла, но больше никогда его не упоминала, как больше никогда и не увидела.

* * *

Белый халат скрывал армейскую форму со знаками отличия полковника. Военврач, глава медицинского корпуса, пришел к пациенту лично. Присев на краешек кровати, он заглянул в его глубокие изможденные глаза, окруженные пугающе расползавшимися тенями. На исхудалом лице больного, окруженного медицинскими аппаратами, отразилась искра угасавшей энергии. Весь обклеенный датчиками, он встретился с посетителем вопросительным взглядом.

— Не буду ходить вокруг да около, доктор Сэлинджер, — помолчав, сказал полковник. — Вы умираете, и наши врачи не в силах вам помочь. Вами занимаются самые лучшие, но и они не умеют творить чудеса.

— Сколько? — коротко спросил ученый.

Его голос выдавал сильную слабость, но все же звучал достаточно твердо и даже не дрогнул.

— При должном уходе — максимум, месяц, — ответил главврач, прекрасно поняв суть вопроса. — Может, чуть больше.

— В таком случае, мне необходимо вернуться к работе, — внезапно заявил Сэлинджер.

— Об этом не может быть и речи! — опешил полковник. — В вашем состоянии…

— В моем состоянии мне уже все равно! — прервал его ученый. — Но вот моему проекту — очень даже нет. Я должен успеть как можно больше, прежде чем смерть остановит меня навсегда. Успеть во имя моей любимой Одри. Во имя всех Одри на свете, чтобы люди обрели возможность проводить время с близкими.

— Но вы не можете! — ахнул полковник. — У вас просто не хватит сил!

— А вот здесь вы как раз в состоянии помочь, — улыбнулся Сэлинджер. — В вашем арсенале наверняка есть сильнодействующие препараты. На них я и протяну ровно столько, сколько мне осталось. Они не успеют меня убить, так как болезнь заберет меня раньше.

Оценив слова умирающего, главврач не стал пререкаться. Одаренный ученый, сгоревший на работе в прямом смысле слова, не желал проводить последние дни на больничной койке. Он хотел уйти так же, как и жил — до конца отдавая себя мечте. Мечте, воплощавшейся в реальность. Кивнув, полковник снял трубку и сделал звонок.

Прошло более трех с половиной недель. Сэлинджер никогда не чувствовал себя таким бодрым и открыл новые горизонты выражению " работать на износ". Разумеется, он понимал, что бодрость эта неестественная, а его состояние ухудшается с каждым днем. Обмороки и головокружения участились. Кровотечения из носа все чаще давали себя знать, а в ушах то и дело раздавался несуществующий звон. Но также Сэлинджер понимал, что вот-вот добьется своего и успеет завершить дело своей жизни. Точнее, успеет завершить лично. В успешности проекта уже никто не сомневался — вопрос заключался лишь в сроке и эффективности. И вот чтобы сократить первый и максимизировать вторую он выкладывался до последнего.

Врачи вводили препараты пять раз в сутки. Трижды — во время бодрствования, чтобы подстегнуть изможденный организм, и дважды — в период ненавистного Сэлинджеру сна. Эти две инъекции хоть как-то восстанавливали умиравшее тело, позволяя ему протянуть подольше. Наихудший кошмар он переживал при пробуждении. Вчерашние стимуляторы уже не действовали, а новых еще не вкололи. Именно в эти минуты он ощущал свое подлинное состояние. Затем в кровь поступала военная разработка, и спустя полчаса Сэлинджер ощущал прилив энергии. Прилив энергии обреченного. Вот и сейчас к нему подошел офицер в звании майора, контролировавший проведение процедуры. Точнее, подошла офицер в звании майора, ибо это была подтянутая крепкая женщина.

— Пора, доктор Сэлинджер, — сообщила она, кивнув в сторону подчиненных.

За ней, в полной готовности, стоял врач, вооруженный медицинским чемоданчиком, и его помощник с передвижной капельницей. Пациенту оказывалась помощь прямо на рабочем месте, поскольку тот не желал лежать в стационаре.

— Пять минут! Буквально пять минут! — воскликнул ученый, продолжая возиться с лабораторным оборудованием.

— Задержка недопустима, вы же знаете, — напомнила майор. — Сами же потом будете жалеть.

Сэлинджер вздохнул. Да, он был очень даже в курсе, что малейшая заминка грозила ему резким ухудшением самочувствия, вплоть до невозможности продолжать работу. Но все же он не сразу согласился на процедуру. Повернув несколько регуляторов, Сэлинджер вывел на компьютер поступавшие данные и все-таки успел запустить какой-то процесс, прежде чем позволил собой заняться. Пока медики колдовали над его катетером, он не сводил глаз с экрана, стараясь не отрываться от дела ни на минуту.

И вот в вену поступила очередная доза препаратов. Подсоединив капельницу, врач и его помощник отошли в сторону, а рядом с Сэлинджером дежурила одна майор. Она не очень-то понимала, что именно отображается на центральном дисплее, но видела чрезвычайное оживление своего пациента. Тот был возбужден больше обычного и едва мог усидеть на месте. Мысленно она гадала, сколько ему осталось, ибо, согласно истории болезни, крайний срок уже наступил. Ученый и так прожил дольше, чем предполагал консилиум, и сейчас, вероятно, расходовал свои последние дни. Или часы?

— Как вы себя чувствуете, доктор Сэлинджер? — озабоченно спросила майор, заметив изменения в показаниях с датчиков на его теле.

Она отслеживала их на планшете, куда стекалась вся информация о подопечном.

— Великолепно! — внезапно вскричал тот, вскакивая с кресла.

Капельница, которую он потянул за собой, едва не упала, вовремя подхваченная офицером. Глянув на индикаторы его жизнедеятельности, она тут же уверилась в обратном. Там творилось нечто невообразимое. А Сэлинджер продолжал кричать. Внятные слова перемежались какими-то междометиями и совсем уж нечленораздельными звуками. Силясь уяснить, что происходит, майор бросила взгляд туда, куда смотрел пациент. На экране, поверх всего остального, красовался широкий прямоугольник с лаконичной надписью " Совпадение 100%".

— Я сделал! Я это сделал! — возопил Сэлинджер, поворачиваясь к ней. — Вы понимаете?! Я ЭТО СДЕЛАЛ!

Внезапно он побелел и зашатался, хватая ртом воздух. Рука схватилась за грудь, царапая пальцами пуговицы. Майор рванулась к нему, но поддержать не успела. Ноги ученого подкосились, и он рухнул на пол. Капельница вылетела из катетера, оставив на руке красную дорожку. Брызнувшая кровь заливала белый халат и шашечки пола.

— Ко мне! — взревела офицер, но подчиненные уже подбегали, привлеченные бурной сценой.

Подбегали и многочисленные сотрудники, работавшие над секретным проектом.

— Одри, любовь моя… — прошептали стремительно синеющие губы.

Глаза Сэлинджера закатились. Его голова склонилась на бок и более он не шевелился.

— Пульса нет! — рявкнула майор. — Носилки! В реанимацию!

Как из-под земли появилась каталка, которую всегда держали наготове. Уложив на нее Сэлинджера, трое медиков бегом повезли его в госпиталь.

До реанимации оставалось рукой подать, когда перед майором внезапно выросла фигура другого офицера в чине подполковника.

— Пациент наш! — властно заявил он, выставляя ладонь вперед.

— Вы что, с ума сошли?! — опешила майор. — Мы же его теряем!

— Именно поэтому пациент наш! — отчеканил подполковник.

— Я его не отдам! Он умирает! — воспротивилась майор, чисто по-человечески забыв о подчинении и субординации.

— Немедленно передайте пациента! Это приказ генерала! — громыхнул ответ.

Следом послышались характерные звуки. Группа солдат, стоявших за спиной своего командира, недвусмысленно передернула затворы винтовок. Ошеломленная майор отступила. Каталку тут же подхватили неизвестные ей люди и быстро повезли прочь. Развернувшись, подполковник зашагал следом.

— Центр, я Брайтхорн. Доктор Сэлинджер у меня. Запускайте проект " Эдельвейс", — сообщил он кому-то в лицевой микрофон.

* * *

Белое небо. Просто какой-то неестественной белизны, будто привнесенной из иного мира. Почему оно такое белое? А просторы? Почему и они белые? Нет, это не стены и не горизонт. Это колыхавшаяся даль, бесконечная и стелившаяся волнами. Кажется, она совсем близко и при этом ей нет конца. И что-то таит. Что-то, раскинувшееся где-то там, в ее молочной завесе. Или за ее молочной завесой? Ох, почему же она такая белая? Не может же все вокруг быть только белым? Или именно так выглядит один лишь чистый свет, неяркий, но умиротворенный и всепроникающий? Видимо, именно так выглядит смерть?

Сознание медленно возвращалось. Кромешный мрак сменялся тусклым проблеском, нараставшим по мере того, как разум начинал воспринимать окружающее. Чувства будто выходили из паралича, оправляясь от его пагубного воздействия. Проблеск постепенно наливался и ширился, и вот он уже пошел мягкими лучами, превращаясь в ту самую белизну. Вместе с ним пришло и странное, но приятное ощущение покоя. Неведомая колыбель, недвижная и при этом сладко убаюкивающая, дарила блаженную негу, в которой хотелось пребывать вечно. Не просто пребывать — парить, ибо в бестелесной оболочке разливался дар невесомости.

В тишине, заполонявшей белый свет, послышалась музыка. Недостижимая и непостижимая, она была невыразимо прекрасна. Ее мелодичные трели, порожденные неземным творцом, растекались будто хрустальные струи чистейших горных ручьев. Как хрусталь они и звенели, перекатываясь на волнах модуляции. Нет, не как хрусталь — чище, чудеснее и звонче. Они заливали пространство, воплощались в мечты и проникали в разум искристыми радужными нитями. Эта музыка не могла надоесть. Она звучала всегда и везде, не зная ни начала, ни конца, и слушать ее можно было только так — в неизменной бесконечности, где не существовало хода времени.

Внезапно послышался какой-то гул. Он привнес чувство тревоги, совершенно не соответствовавшей белоснежному умиротворению. Гроза? Гроза в райских просторах? Сизые, до черноты, тучи, исторгающие гром и молнии, в этом краю вечного покоя? Гул нарастал и разделялся. Его источник близился, а звуки становились все яснее и отчетливее. Накладываясь на музыку, они ее преображали, низводя со звездных высот до чего-то банального и земного. Преобразили они и белизну. Та вдруг заколыхалась сильнее обычного и внезапно ринулась в стороны. В следующее мгновение даль перекрыли три громады, тоже белые, но при этом в каких-то пятнах и разводах. Разум, не желавший расставаться с негой, воспротивился, но поделать ничего не мог. Он лишь попытался понять, что явилось его бесплотному взору. И долго ждать разгадки не пришлось.

— Мы рады, что вы очнулись, доктор Сэлинджер, — участливо произнес чей-то баритон. — Как вы себя чувствуете?

Белизна стремительно изменилась. Ушло далекое небо, не оставив после себя даже облачка, растаяли немыслимые дали, утратив молочные волны, развеялся умиротворяющий свет. Вместо них проявились белый потолок, такого же цвета занавесь, окружавшая ближний периметр, и три человеческие фигуры в ее раздавшемся проеме. И одновременно с тем, как райская музыка тоже обратилась — в легкую и красивую, но совершенно обычную — Сэлинджер осознал, что лежит на каком-то странном ложе. Лежит и смотрит на трех людей в белых комбинезонах.

Это были никакие не небеса и вообще не загробный мир, а палата. Обыкновенная больничная палата с обыкновенной занавесью, окружавшей лежавшего пациента. Музыка, родом отнюдь не из высших сфер, играла для его умиротворения, также имея самую что ни на есть земную природу. Все остальное дорисовало восприятие, искажавшее реальность в период пробуждения.

Постель походила на капсулу без крышки, просто большую и набитую всякой всячиной. Ни подушки, ни одеяла в ней не было. Тело погружалось в некую массу, которая обволакивала его материнской заботой и согревала лучше гагачьего пуха. Именно она дарила ощущение парения и покоя. Она же позволяла питать и восстанавливать клетки кожи, также воздействуя излучением на кости и внутренние органы. Крышка, к слову сказать, у капсулы все же была, но в дополнительной защите, изолирующей от внешней среды, Сэлинджер больше не нуждался. Он усвоил это не сразу, а спустя час, пока явившаяся троица постепенно вводила его в курс дела.

Злокачественная опухоль мозга делала доктора Сэлинджера неоперабельным. Ему еще повезло, что до самого конца он сохранил неизменными и разум, и память, и когнитивные функции. Однако его конец был предрешен. Медицина оказалась бессильна. ТОГДАШНЯЯ медицина. Врачи не могли спасти выдающегося ученого. На помощь пришли военные. Ценность доктора Сэлинджера была высока, а терять ему было нечего. Когда он умер, то есть перешел в состояние клинической смерти, его задействовали в экспериментальном проекте " Эдельвейс", названном так из-за технологий на основе ультрафиолета. Его не заморозили каким-либо криогеном и не забальзамировали, уберегая от тлена. Реанимацией также никто не занимался, чтобы запустить сердце и сразу же погрузить Сэлинджера в медицинскую кому. Кома тут была вообще не при чем, ни медицинская, ни какая-либо другая, известная научному сообществу.

Суть проекта " Эдельвейс" заключалась в остановке всех клеточных процессов, как на уровне деления, так и распада. Остановке, исключавшей замораживание, непоправимо разрушавшее клетки и нейронные связи. В мозгу не пробегал ни единый электрический импульс, кровь сохраняла состав неизменным, вплоть до последнего эритроцита, а тело не изменялось даже микроскопически. Это была своеобразная консервация. Консервация умершего, но все еще способного вернуться к жизни организма. Его и вернули.

В распоряжении врачей были считанные минуты, за которые требовалось ликвидировать опухоль, регенерировать клетки и перезапустить обменные процессы. Но они справились. Технологии, шагнувшие далеко вперед, сделали реанимацию доктора Сэлинджера осуществимой. Когда его сердце забилось вновь — это был настоящий триумф. Военные медики отвоевали у смерти один из лучших умов человечества.

Потребовался период восстановления, но он проходил штатно и без осложнений. Тело, практически выжатое как лимон, преображалось, наливаясь новой силой. Получив второй шанс, клетки заработали как у младенца.

В обычную одиночную палату Сэлинджера перевели абсолютно здоровым. От опухоли не осталось и следа, а неповрежденный мозг постепенно возвращался к нормальной жизнедеятельности. Теперь, судя по показателям, он почти обрел прежнюю активность, которую, благодаря проведенной терапии, еще и превзойдет.

Сэлинджер пораженно слушал, не задавая вопросов. Они пришли позднее, когда главврач неведомой больницы — трехзвездный генерал — закончил рассказ. К тому времени он уже сидел в своей капсуле, прислонившись к заботливо поднятой спинке. Теплая масса уже не скрывала все тело, и стало видно, что его обнаженный торс опутывала какая-то мерцавшая микросетка. Поглядывая на нее, он и произнес первые слова:

— Где я?

— Вы в правительственном госпитале " Эверест", — ответил генерал, а остальные, улыбаясь, закивали.

— Название вершины мира взято не случайно, — добавила высокая женщина, также оказавшаяся генералом, а заодно и главой проекта " Эдельвейс". — Это лучшее медицинское учреждение на планете.

— На какой планете? — невольно ужаснулся Сэлинджер.

Его пульс подскочил, но быстро вернулся в норму, когда выяснилось, что все-таки на Земле. Человечество еще не улетело к звездам, а пока лишь построило несколько станций в Солнечной системе. В целом, он реагировал на стрессовые новости хорошо, что полностью соответствовало прогнозам психотерапевтов. Оттого его и решили посвятить во все сразу и без обиняков.

Второй вопрос, не считая планеты, напрашивался сам собой, хотя вполне мог быть и первым.

— Сколько я пробыл без сознания?

— Шестьдесят два года и восемь месяцев, — нарушил молчание третий из пришедших, психолог и по совместительству агент государственной безопасности.

Сэлинджер сглотнул. Он быстро взял себя в руки и не устроил истерику, однако в голове невольно складывал оглушительные цифры. Свое последнее исследование он начал в тридцать восемь лет и провозился с ним еще пять, пока не сыграл в ящик. Только не в сосновый, как выяснилось, а высокотехнологичный, откуда умудрился восстать спустя столь длительный срок.

— Стало быть, мне сейчас… — протянул он, не решаясь озвучить результат нехитрых вычислений.

— Сейчас вам сто пять лет, — продолжила за него глава " Эдельвейса".

Сэлинджер невольно оглядел свои руки, поворачивая кисти туда-сюда и особенно присматриваясь к пальцам. Затем опустил взгляд на грудь, а спустя несколько секунд белая масса в капсуле заколыхалась, будто в ней кто-то активно елозил.

— Но я не чувствую себя разбитым стариком! — воскликнул он, прислушиваясь к ощущениям в теле.

— Вы и не должны, — заметил трехзвездный генерал. — Во-первых, на весь период консервации ваши клеточные процессы остановились. Это уже упоминалось. Во-вторых, восстановительная терапия тоже сыграла свою роль. Условно говоря, вам все еще сорок три биологических года, хотя энергии будет как у тридцатилетнего. И это еще не все.

Он сделал знак, и откуда ни возьмись к Сэлинджеру опустилось зеркало. Точнее, некое мудреное устройство, в данный момент включившее функцию зеркала. Глянув в его идеально гладкую поверхность, он словно увидел в нем фотографию из прошлого.

— Но это же не я! — ошеломленно воскликнул Сэлинджер. — Это не могу быть я! Я же выглядел совсем иначе!

— Вы выглядите так, как и должны. Были бы должны, — сказала глава проекта.

Она пояснила.

Сэлинджер настолько привык к своему изнуренному виду, что уже и не помнил, каким он прежде был. Был в те далекие годы, когда хроническая перегрузка еще не сжигала его изнутри. Ввалившиеся глаза, заостренные скулы и седые, как снег, волосы — все это осталось в прошлом. Теперь на щеках играл легкий румянец, кожа была упругой и без морщин, а шевелюра чернела так, как и в ушедшей юности. Внутренние органы работали как часы, а все хронические болячки канули в небытие.

Чуда не произошло. Причиной тому стала программа омоложения, ныне обыденно практиковавшаяся в госпитале " Эверест". Омоложения не косметического или гормонального, а полноценного и всеобъемлющего. Она не поворачивала время вспять и не дарила вечную жизнь, но существенно продляла, качественно повышая ее уровень. Происходило это за счет генетической реставрации клеток, позволявшей им делиться и функционировать с наилучшей эффективностью. Иными словами, организм продолжал стареть, но сохранял максимально возможную форму вплоть до своего биологического предела.

Мысль об омоложении Сэлинджер усвоил, хотя свыкнуться со своим новым отражением все еще не мог. Значит, вот как он должен был выглядеть, если бы не загнал себя работой. Вот каким когда-то полюбила его Одри, и хвала небесам, что она не увидела того, в кого он превратился незадолго до смерти.

Одри!.. Вспыхнув в проснувшейся памяти, это имя уже не могло покинуть разум и принялось пульсировать в нем нарастающей тоской.

— Девяносто семь… — прошептали губы, внезапно ставшие такими же бескровными, как и щеки.

— Простите? — переглянулись высокие чины.

— Моя бывшая жена. Бывшая, но горячо любимая. Если она жива, сейчас ей девяносто семь лет, — еле слышно произнес Сэлинджер. — Она жива?! — внезапно воскликнул он, едва не вскочив в своей капсуле.

— К сожалению, у нас таких данных нет, — развел руками агент.

— Как это — нет?! — в сердцах громыхнул Сэлинджер. — Какой же вы, к чертовой матери, нацбезопасник?!

Агент ничуть не обиделся. Попросив ученого успокоиться, он неторопливо объяснил.

Будь Одри действительной женой Сэлинджера, с ней обошлись бы должным образом, предоставив всю необходимую помощь, как и полагалось членам семьи. Однако бывших супругов это не касалось, а раз Сэлинджер формально не умер, то даже его завещание не вступило в законную силу. Таким образом, проект " Эдельвейс" не затронул Одри, и вскоре она выпала из поля зрения спецслужб, как не представляющая государственного интереса.

— А я, значит, представляю! — побагровел Сэлинджер, до глубины души возмущенный заявлению о незначительности своей любимой.

— Разумеется, — кивнул трехзвездный генерал. — И еще как! У вас, доктор, приоритет ультра. Вы пользуетесь максимальными привилегиями, как за свои прошлые заслуги, так и потенциально грядущие. Неужели вы полагаете, что ваш уникальный проект не принес бы должной награды его создателю? Перечень людей, безгранично благодарных вам за великое открытие, поистине огромен.

— Кстати о моем проекте, — невольно смягчился ученый, ощутив взрывной интерес. — Расскажите, что с ним стало после меня.

Генерал охотно согласился.

Сэлинджер успел закончить главное. Именно поэтому его уход не создал никакого кризиса и не очень отразился на дальнейших процессах. Конечно, понадобилось время, чтобы наладить работы без него, но в итоге все пошло хорошо. Проект был успешно завершен и до сих пор совершенствуется. Замысел Сэлинджера практически осуществился. Разработанные методы сократили время сна всего до одного часа, с небольшой разницей в ту или иную сторону. На ней сказывались индивидуальные особенности. К сожалению, этот последний час все еще не удавалось отвоевать, отчего все будут просто счастливы, когда создатель проекта вновь его возглавит.

Узнав о воплощении мечты, Сэлинджер был очень рад за свое детище. По его лицу, однако, пробежало легкое облачко.

— Так вот чему я обязан попаданию в " Эдельвейс", — усмехнулся он. — Кто-то заранее решил подстраховаться, иначе как бы я столь быстро очутился там, где надо. Счет ведь шел на минуты.

— В ваших устах это звучит несколько непривлекательно, но в целом суть вы уловили верно, — кивнула генерал. — Пока вы умирали прямо за работой, был отдан приказ начать необходимые приготовления. Когда ваше сердце остановилось, спецгруппа доставила вас прямиком на консервационный стол.

— Ясно, — прохладно произнес Сэлинджер. — И сколько мне еще барахтаться в этой штуковине?

Подразумевалась, само собой, капсула с белой массой, в которую он красноречиво потыкал пальцем.

— В пределах четырех дней, — посовещавшись со спутниками, ответил трехзвездный генерал.

Согласно мнению консилиума, восстановление организма шло семимильными шагами, опережая предварительные прогнозы. Доктор Сэлинджер демонстрировал уверенную мыслительную деятельность, хотя едва лишь пришел в себя. Его чувства быстро адаптировались, возвращая прежнюю активность. Тело, наливавшееся энергией, вскоре перестанет нуждаться в какой-либо терапии. Покинув медицинскую капсулу, доктор Сэлинджер перейдет на санаторный режим, то есть будет свободно передвигаться и вообще вести обычный образ жизни.

— Насколько свободно? — пытливо осведомился ученый.

Троица озадаченно переглянулась.

— Вы не пленник, доктор Сэлинджер, если вы об этом, — неторопливо изрек агент. — Вы пробудете в госпитале ровно столько, сколько консилиум сочтет необходимым для вашего полного выздоровления и социальной адаптации. Полагаю, это займет не более двух недель. Затем вас никто и ни в чем не станет ограничивать.

— Я смогу пойти куда захочу и делать что пожелаю? — уточнил Сэлинджер.

— Именно так, доктор, именно так, — заверил агент. — Мы лишь надеемся, что вы непременно захотите вернуться к научной работе, на которую вас не иначе как благословил сам всевышний. В остальном же вы обладаете всеми правами свободного гражданина. Кстати, очень богатого гражданина.

— Богатого? — как-то невесело улыбнулся ученый. — И насколько же?

Услышанное не принесло Сэлинджеру ни удовлетворения, ни печали. К своему внезапному состоянию он отнесся довольно безразлично, а оно было огромным. Многочисленные премии, выслуга лет и щедрые пожертвования множились процентами, набежавшими за шестьдесят с лишним лет. Применительно к прежней стоимости денег, Айртон Сэлинджер стал миллиардером. Он и впрямь мог позволить себе все, что угодно, раз и навсегда забыв про любые финансовые проблемы. Но волновали его отнюдь не материальные ценности. Когда троица уходила, настояв на его обязательном отдыхе, Сэлинджер окликнул агента госбезопасности.

— Разузнайте о ней все. Я хочу получить максимально подробную информацию, — тихо сказал он, глядя куда-то в пустоту.

— О ком? — уточнил агент.

— Вы поняли о ком, — бесцветно отозвался Сэлинджер. — И имейте в виду: пока я не узнаю то, что хочу, я ни на йоту не приближусь ни к одной научной работе, пусть даже это будет мой собственный проект.

С крыши " Эвереста" открывался отличный вид на город. Сам госпиталь был расположен в пригороде, но вдали, окутанные дрожавшей дымкой, вздымались к небу исполинские небоскребы. Над зданиями, то взлетая, а то опускаясь, сновали точки многочисленных летательных аппаратов. Величественно проплывали большие и малые дирижабли. Иногда, сверкнув серебристыми боками, к горизонту уносились какие-то машины, больше похожие на космические корабли, нежели самолеты. Город окружали кварталы типичной малоэтажной застройки, разлинованные геометрически правильной сеткой. Между ними, разбегаясь во все стороны света, тянулись рукава железных дорог. То есть магнитных дорог, ибо поезда, спешившие от станции к станции, перемещались на магнитной левитации.

Издали было трудно рассмотреть, какие транспортные средства ныне покоряли воздушные просторы, но общее представление о них складывалось и так. К " Эвересту" иногда прибывал спецтранспорт с характерными знаками отличия на бортах. Машины другого типа дежурили на посадочных площадках, ощерившись боевыми орудиями — госпиталь, как-никак, правительственный. Глядя на них можно было представить, насколько шагнул вперед технический прогресс. Сэлинджер и глядел. Покинув капсулу, он уже несколько дней адаптировался к новой реальности. Социализировался — как говорили в консилиуме. Центральная часть крыши предназначалась для взлета и посадки различной техники, но по периметру тянулся самый настоящий сад, увивавший галерею для прогулок. Там Сэлинджер и прохаживался, предпочитая обозревать окрестности, а не сидеть в наземном парке. Свежий воздух, насыщенный ароматом цветов и лишенный всякой примеси смога, благотворно влиял на душевное здоровье.

Агент вырос будто из ниоткуда. Только что Сэлинджер задумчиво рассматривал подлетавший транспорт, доставлявший очередного пациента, а вот он уже возник прямо перед глазами. На сей раз на нем не было белого комбинезона — облачения медперсонала. Черный, идеально выглаженный костюм соответствовал его профессии гораздо больше.

— Вот, доктор Сэлинджер. То, что вы просили, — сказал он, протягивая небольшое устройство.

Ученый уже видел такие и успел к ним попривыкнуть. Внешне они напоминали обычный планшет, присущий его эпохе. Кардинальное отличие не заключалось только в том, что экран показывал полноценное трехмерное изображение, причем под любым углом. Планшет мог проецировать объемную картинку НАД экраном, причем с поразительной детализацией.

— Здесь все, — пояснил агент. — Во всяком случае, все, что нашлось в нашей базе данных, плюс то, что мы успели выяснить к сегодняшнему дню.

— Она жива? — внезапно спросил Сэлинджер, отчего-то не спеша взять предложенное устройство.

— Да, — кивнул агент. — Жива и более-менее здорова, насколько это возможно в ее возрасте.

— В таком случае, оставьте планшет себе. Я хочу знать только ее нынешние имя и адрес, — негромко сказал Сэлинджер, отстраняя принесенные сведения.

Его внезапное поведение объяснялось очень просто. Поразмыслив, он понял, что не имеет права копошиться в прошлом и настоящем хоть и любимой, но бывшей жены. Став ему чужой, она закрыла для него двери своей жизни и откроет их только если сама того захочет. Сэлинджер желал увидеть Одри лично. Увидеть хотя бы раз, а если что-нибудь и услышать, то только от нее.

Агент не уходил. Убрав планшет, он продолжал смотреть на ученого, который осведомился, в чем, собственно, дело.

— Я выполнил ваше пожелание. Теперь позвольте узнать, когда вы сможете взглянуть на плоды своих трудов? — послышался сдержанный вопрос.

— А это вообще где? Долго добираться? — немного подумав, осведомился Сэлинджер.

— О, не извольте беспокоиться! — сразу расцвел агент. — Вас доставят туда менее чем за час!

— Тогда завтра с утра, — сообщил, глядя вдаль, ученый.

— Но вас вроде бы еще не выписали, — замявшись, напомнил агент.

— Я абсолютно здоров. А вы разве не хотите, чтобы я приступил к работе побыстрее? — усмехнулся Сэлинджер.

Агент понимающе улыбнулся. Откланявшись, он уже уходил, когда ему в спину раздался еще один вопрос:

— Сколько оттуда до нее лететь?

— Часа два, — прикинув в уме, ответил он.

— После визита на проект вы доставите меня туда, — твердо заявил Сэлинджер.

— Сделаем, — кивнул агент.

Ученого встретил гром оваций. Аплодировали абсолютно все, от высокого руководства до последнего техника. Айртон Сэлинджер был не только выдающимся деятелем науки — он был легендой, основоположником нового общественного устройства. А теперь еще и живой легендой. Ему рукоплескали долгих десять минут, и продолжали бы дальше, если бы он сам не попросил прекратить чествование. На ходу пожимая тянувшиеся к нему руки, он прошел в зал для совещаний, где собрались лучшие умы. Там, устроив Сэлинджера со всеми удобствами, ведущие сотрудники стали вводить его в курс дела.

Суточный цикл полностью изменился. Теперь люди могли бодрствовать примерно двадцать три часа, не теряя ни в качестве мышления, ни в производительности труда. Да, иногда наблюдались незначительные побочные эффекты, но они затрагивали умеренную часть населения, не причиняя серьезных неудобств. При этом любой человек мог вернуться к прежнему образу жизни и спать столько, сколько требовала природа или сколько ему самому заблагорассудится. Таким образом, за гражданами оставалась свобода выбора. Свобода без всякого принуждения. Статистика говорила сама за себя. Критическое большинство предпочитало изобретение Сэлинджера.

Разработка, красноречиво названная " NotoHypnos", доставлялась в организм различными путями, в зависимости от личных предпочтений. Менялась лишь дозировка и эффективность. Это могли быть капсулы, принимаемые строго раз в сутки, либо же инъекции, действовавшие гораздо дольше. Порошок, добавляемый в пищу, тоже активно применялся. Он действовал хуже всего, зато позволял обходиться без явного медицинского вмешательства. Правда, он несколько влиял на вкус еды, зато вносил разнообразие в выбор. Вносили разнообразие и ингаляторы, предоставлявшие непродолжительный, но гарантированный результат. Многие ходили именно с ними, регулярно прыская необходимую дозу.

Стоимость инновационного средства регулировалась государством, как стратегически важного ресурса. Она была умеренной, позволяя компенсировать затраты и извлечь разумную прибыль. Малоимущие слои населения получали его по льготной цене, а то и вовсе бесплатно. Таким образом, доступ к разработке имели абсолютно все. За производством, поставками и распределением следило специальное ведомство. Процесс, налаженный уже три десятка лет, регулярно совершенствовался, и личное участие Айртона Сэлинджера, как все надеялись, позволит устранить существующие недочеты.

Доклад вышел пространный, но иначе было попросту невозможно. Десятки лет научно-прикладной работы и так уместили всего в несколько часов. Разумеется, он представлял собой лишь вершину айсберга. Серьезный ученый не мог довольствоваться такими поверхностными данными, поэтому для него оперативно готовили массу различной документации. Готовили и личный кабинет, даже не сомневаясь, что его новый хозяин пожелает въехать как можно быстрее. Точкой в докладе стал подарочный ингалятор. Платиновый корпус, украшенный золотым вензелем инициалов, содержал элитный вариант изобретения. Его преподнес глава исследовательского центра, расположенного глубоко в скалистой горе наподобие ядерного бункера.

Сэлинджер, в целом, оправдывал ожидания. Его энтузиазм никуда не делся, а сама натура требовала кипучей деятельности. Обнаружив, что высокие чины забежали далеко вперед, даже не спросив его согласия, он не стал высказываться по этому поводу. Он нашел что сказать по другому. Приняв подарок, Сэлинджер опробовал его на себе, быстро ощутив должный эффект — усталость как рукой сняло. Затем заговорил, но его первые слова стали для всех полной неожиданностью.

— Что не так с проектом? — коротко осведомился он, покачивая пальцами ингалятор.

Присутствующие ошеломленно переглянулись. Кто-то опустил глаза или смущенно закряхтел. Иные стали шептаться, соображая, что следует ответить.

— Мы не совсем понимаем суть вопроса, доктор Сэлинджер, — наконец подал голос один из ведущих специалистов. — Вы не могли бы уточнить?

— Да бросьте! — заявил тот. — Вы тут мне дифирамбы пели, но при этом считали настолько близоруким? Какая-то серьезная проблема сквозит даже в вашем докладе, хотя вы постарались его вылизать. Это заметно по так называемым склейкам и очевидно отсутствующим данным там, где они логически обязаны быть. Я предлагаю обрисовать ее коротко и по существу. Иначе я ведь все равно узнаю правду, только позднее и потеряв уйму времени. И буду очень недоволен. Вы знаете мое отношение к почем зря растраченным часам. Так что давайте не юлить!

Разумеется, никто не собирался скрывать от доктора Сэлинджера столь важную информацию. Это было бы просто глупо не только потому, что его прочили вновь возглавить проект. На него возлагали надежду все исправить. А исправление предполагалось более чем критическое.

Наступала регрессия. На данный момент в этом уже никто не сомневался. Регрессия не выборочная, а глобальная и всеобъемлющая. Статистические и лабораторные данные безошибочно ее подтверждали. Человеческий организм вырабатывал резистентность к " NotoHypnos". Упомянутый бог сна, которому столь решительно сказали было нет, намеревался вернуть свое. Пока что отрицательная динамика оставалась незаметной, вписываясь в индивидуальные отклонения от нормы. К сожалению, процесс активно развивался, и спустя пару лет его уже не удастся скрыть от общественности. Если ничего не предпринять, в ближайшие годы ситуация грозила полностью выйти из-под контроля. Над проблемой бились лучшие умы, задействованные в проекте Сэлинджера, но они не продвинулись ни на шаг. И теперь все очень надеялись на того, кто стоял у его истоков, был единоличным творцом и первооткрывателем.

Вряд ли кто-то рассчитывал создать именно такой эффект. Эффект брошенного вызова. Учитывая, как проходил доклад, известие о грядущем кризисе старались отсрочить, а не подать в лоб; преподнести все в радужном свете, а уже потом, постепенно, ввести в курс назревавшей катастрофы. Но Сэлинджер не был бы самим собой, отреагируй он иначе. Он принял вызов. Его детище, воплотившаяся мечта нуждалась в помощи отца, и он просто не мог остаться безучастным. Еще не вступив в должность, Сэлинджер принялся озвучивать требования и раздавать указания. Прямо там, не сходя с места в зале для совещаний. Никто и не подумал ему возразить. Более того, окружающие забегали как ошпаренные. По всем каналам связи полетели многочисленные запросы и приказы.

Объявился серебряный поднос с чашкой кофе и плиткой шоколада. Приняв его у служащего, глава исследовательского центра лично поставил угощение рядом с доктором Сэлинджером. Учитывая " Нотугипнос", кофе носило символический характер, однако помогало воссоздать привычную рабочую атмосферу. В нее Сэлинджер и погрузился, но, как выяснилось, ненадолго.

Поначалу никто не понял, отчего прежний и новый глава проекта внезапно заявил, что на сегодня с него достаточно. Он ведь всегда отдавал работе почти все свободное время. Теперь же, имея в распоряжении собственное изобретение, он мог трудиться практически безостановочно, однако ни с того ни с сего именно так и не поступил.

— Когда-то из-за этого я потерял жену. Теперь у меня есть прежде недоступные часы, чтобы уделить ей внимание, — решительно пояснил Сэлинджер. — Двум богам служить можно и нужно!

Агент выполнил уговор. Выпорхнув из глубокой шахты, спецтранспорт принялся набирать высоту, используя принцип работы коптера. Затем включились водородные двигатели. Винтовые структуры сложились, принимая более подходящую аэродинамическую форму. Пилот выжал форсаж, машина стремительно увеличила скорость и быстро исчезла за горизонтом.

* * *

Район с двухэтажными домами выглядел довольно бедно. Несмотря на ухоженность, это сквозило во всем: в трещинах на тротуарах, облупившейся краске, отсутствию многих технологий и явно недорогом транспорте. Формально, здешние жители могли принадлежать к общине, которая предпочитала не идти в одну ногу со временем. Тяга к прежним эпохам и отсутствию достижений цивилизации встречалась и раньше. Порой так жили целые поселения или племена, но вряд ли в данном случае речь шла именно о них. Здешние жители не отказывались от плодов прогресса — просто у них не было на это денег.

Озираясь по сторонам, Сэлинджер не примечал ни медицинских станций, ни башен очистителей воздуха, ни высокотехнологичных механизмов, за исключением полицейских роботов. Информационные табло были устаревшими моделями. Противопожарная защита, о которой он успел получить внятное представление, оставляла желать лучшего. Поравнявшись с очередной машиной, умевшей летать, но весьма посредственно, он порадовался, что прозорливо настоял приземлиться подальше от нужного дома. Скоростной катер, доставивший Сэлинджера сюда, явно не вписывался в пейзаж. Бронированный, с правительственными эмблемами на бортах, он был бы как бельмо на глазу, привлекая к себе всеобщее внимание. Внимание привлекала бы и охрана, которую агент намеревался отрядить с очень важным ученым. Воздушное боевое сопровождение осталось кружить поодаль. Наземное тоже держалось в стороне, будто случайно забрело сюда по какой-то незначительной оказии. Уж чего Сэлинджеру точно не хватало, так это суровых солдат с энергетическими пушками. Особенно тогда, когда он, дрожа от возбуждения, поднялся на крыльцо дома Одри.

Дверь открыла молодая девушка. Пытливо уставившись на незнакомца, она изучала его сквозь защитную сетку. Только не ту, что устанавливались во времена Сэлинджера. Москитов она, конечно, тоже не пропускала, но не пропускала и чужаков. Коснись ее незнакомая рука — и сетка тут же активирует охранную систему, излучавшую серию разночастотных импульсов. Потенциальный злоумышленник испытал бы такие ощущения, будто его оглушают и поджаривают одновременно. Пройдя краткий курс социализации, Сэлинджер уже знал, что без приглашения чужие двери лучше не трогать. Именно поэтому он застыл столбом, хотя с трудом удержал порыв ринуться внутрь. Впрочем, не только поэтому. Волнение, охватившее все его существо, практически лишало дееспособности.

— Вам кого? — спросила, наконец, девушка, поскольку незнакомец не проронил ни слова.

— Од… Миссис Флетчер. Миссис Одри Флетчер дома? — насилу выдавил Сэлинджер.

Его голос прозвучал настолько сипло, что девушка чуть не испугалась.

— А какое у вас к ней дело? — помедлив, спросила она с нескрываемой подозрительностью.

— Я… Мы были знакомы. Я надеюсь, она захочет со мной повидаться, — пытаясь совладать с собой, выговорил ученый.

— Неужели? — откровенно не поверила девушка. — Вам же лет тридцать, не больше, а моей бабушке девяносто семь.

— Бабушке? — сглотнул Сэлинджер, совсем по-другому взглянув на ту, кто стоял за сеткой. — Так она дома или нет? — тут же добавил он, сожалея о своей несдержанности.

— Допустим, дома. Но я не пущу вас к ней без веской на то причины, — сердито сказала девушка. — Ни к чему ей лишние волнения!

— Передайте, что у меня весточка от того, кого она в молодости знала под именем Айртон, — нашелся ученый.

Девушка снова окинула его пристальным взглядом. Затем попросила подождать и закрыла дверь. Вернулась она довольно скоро.

— Странно, — протянула она, глядя на незнакомца с проснувшимся интересом. — Бабушка велела немедленно вас провести. Что ж, входите.

— А сетка? — напомнил Сэлинджер.

— Открывайте. Она все равно не работает, — усмехнулась девушка.

Сэлинджер не видел внутреннее убранство дома. Точнее, видел, но не замечал. Он шел как в тумане, направляясь за своей провожатой, пока не очутился в просторной гостиной. Свободно проходя через большие окна, солнечные лучи освещали каждый ее уголок, создавая светлую, радостную атмосферу. В их золотистых дорожках стояла старая женщина, вставшая из кресла, чтобы сделать несколько шагов навстречу внезапному гостю.

— Вот, бабушка, это мистер… э-э-э, как вас представить? — запнулась девушка, отступая в сторону и переставая заслонять шедшего за ней посетителя.

Старушка ахнула. Смертельно побледнев, она схватилась за сердце и зашаталась. Перепуганная внучка ринулась к ней, подхватывая под локоть.

— Кто вы такой?! Что вы с ней сделали?! Подите прочь! — гневно крикнула она незнакомцу.

— Нет!.. О, господи, нет! Не гони его, Зои! — с трудом вымолвила старушка. — Силы небесные, это не может быть он!.. Айри!..

Услышав это уменьшительное, некогда поведанное ей бабушкой под большим секретом, девушка изумленно воззрилась на нежданного гостя.

— Подойди. Не стой там, подойди, — вымолвила старушка. — Я хочу убедиться, что это не сон.

Сэлинджер повиновался. На негнущихся ногах он доковылял до кресла, куда внучка усадила бабушку. Опустившись на колено, он замер, не в силах произнести ни слова. Протянувшись, морщинистые руки коснулись его лица и трепетно огладили как величайшее сокровище.

— Айри. Мой дорогой Айри. Это и правда ты. Ты так молод и так прекрасен. Прямо как в тот день, когда мы познакомились, — шептала старушка, роняя слезинку за слезинкой. — Но это невозможно. Это не можешь быть ты. Тебе сейчас должно быть сто пять лет. Даже с этой программой омоложения…

Она запнулась, пожирая глазами дорогой, до сих пор не забытый облик.

— Да, Одри, это я, — тихо сказал Сэлинджер, едва и сам не разрыдавшись.

В глазах бывшей жены он мгновенно прочел всю ее боль и ту любовь, которую она пронесла через прошедшие годы. Любовь так и не угасшую, несмотря на трагическое расставание. Не угасли и его собственные чувства. Благодаря им, он не видел перед собой старуху, на голове которой и седых волос-то немного осталось. Он не видел ни морщин, ни высохшего рта, потерявшего большинство зубов. Не видел ее пальцев, узловато скрученных артритом, и не видел исхудавшего тела с мешковато сидевшим платьем. Он видел лишь свет в голубых глазах Одри, и та вновь представала перед ним во всей красе. Представала такой, какой она была шестьдесят восемь лет назад. Взяв ее за руку, он прижал дрожавшую ладонь любимой к своим губам.

— Вы — Айртон Сэлинджер?! — пораженно спросила Зои, жадно созерцавшая всю эту сцену. — Но бабушка права — это невозможно!

Из глубины дома внезапно донесся звук бьющегося стекла, а затем послышался озорной детский смех. Многоголосый и переливистый, он озарил лицо плакавшей старушки легкой улыбкой.

— Полагаю, тебе стоит пойти и проверить младшеньких, чего они там опять натворили, моя милая Зои, — обратилась она к внучке. — А нам с мистером Сэлинджером надо о многом поговорить.

Зои неохотно подчинилась. Оставляя гостиную, она оборачивалась, пытаясь проникнуть в завесу некой таинственной истории. Однако ей все-таки пришлось уйти, поскольку младшие братья и сестры снова что-то разбили, и на сей раз резко притихли. Обычно это означало, что они изрядно набедокурили.

Да, Одри не отвергла Айртона, велев не пускать его на порог. Теперь, на склоне жизни, барьеры рухнули, и она просто не могла прогнать того, от кого некогда ушла сама, но продолжала помнить все дальнейшие годы. Помнить и таить в своем сердце любовь и глубокую печаль. Позднее она снова вышла замуж, но уж сколько лет как овдовела и проводила подкравшуюся старость в окружении внуков. На этом ее повествование прервалось. Теперь Одри хотела услышать своего Айри. Они ведь оба жаждали, чтобы первым о себе рассказал другой, но старушка немного уступила. Уступка, однако, кончилась.

— Твоя очередь, мой дорогой, — ласково улыбнулась она увядшими губами. — Расскажи, каким образом ты оказался здесь и сейчас в таком виде, будто перенесся во времени.

— Только не пугайся, как это прозвучит, хорошо? — предупредил Сэлинджер. — Формально, я умер шестьдесят два года назад. Меня законсервировали в одном экспериментальном военном проекте, а недавно вернули к жизни.

Не вдаваясь в технические подробности, он поведал Одри о том, как скончался от неоперабельной опухоли мозга и пришел в себя буквально на днях.

Старушка внимательно слушала, не перебивая. Чудесное явление первого и навсегда любимого мужа переставало казаться сверхъестественным, обретая реалистичные черты. Когда тот закончил, она вновь погладила его по лицу, а затем и по голове, наслаждаясь упругостью чуть взъерошенных волос.

— Однако, ты, видать, и впрямь важная птица, раз тебя так омолодили, — ласково заметила она, любуясь дорогими чертами. — Еще в те годы ты уже был в почете, а теперь, видать, и того больше. Кстати, никто ведь даже не слыхал ни про какой " Эдельвейс". Видимо, он до сих пор строго засекречен.

— Одри, а почему ты не прошла эту процедуру? Почему не вернула себе хотя бы часть молодости? — невольно удивился Сэлинджер, наконец-то осознав всю внешнюю разницу между ними.

— Ты смеешься? — вдруг насупилась старушка.

Ее седые брови нахмурились, но быстро вернулись в прежнее положение. Ее лицо снова озарила слабая улыбка.

— Прости. Я и забыла, что в нынешнем мире ты будто новорожденный, — пояснила она свою мимолетную вспышку.

— А что не так? — обеспокоился Сэлинджер.

— Айри, дорогой. Процедура омоложения стоит баснословных денег, которых у меня нет и никогда не будет. А даже если и будут, я потратила бы их на детей и внуков. Омоложение доступно только избранным, — неторопливо пояснила Одри.

Сэлинджер опешил. Уста любимой женщины внезапно открыли ему неприглядную истину. Мировое правительство — к этому времени именно мировое — не устраивала перенаселенность планеты. Оно проводило скрытую селекцию, продляя элитам здоровье и жизнь, а остальных лишая такой возможности. Формально это нельзя было назвать ни геноцидом, ни даже преступлением. Обычных граждан никто не умерщвлял. Их просто оставляли жить и умирать по законам природы. Именно поэтому в свои девяносто семь лет Одри выглядела так, как и должна. То же относилось и к ее соседям, всем жителям этого района и вообще девяносто восьми процентам населения Земли.

— Так что, мой милый Айри, для кого-то ты очень важен, раз тебе оказали такую честь, — закончила старушка, искренне радуясь за любимого.

— Проклятье! Я ничего не знал! — всплеснул руками Сэлинджер. — Мне только и жужжали про " НотуГипнос", а не про то, что происходит в мире! Иначе бы я…

— " НотуГипнос?! Не говори мне про " НотуГипнос"! — гневно воскликнула Одри.

Едва не вскочив с кресла, она в сердцах потрясла кулачками, будто проклиная некие неподвластные ей силы.

— А что не так с " НотуГипнос"? — опешил Сэлинджер, потрясенный этим внезапным эмоциональным порывом.

Старушка бросила на него яростный взгляд, но тут же снова сменила гнев на милость, припомнив, что Айри ничего и знать не знает.

— Будь она проклята, эта ненавистная дрянь! — процедила она сквозь оставшиеся зубы. — Она и те, кто…

Вернулась Зои. Прервавшись, Одри выслушала доклад старшей внучки. Как выяснилось, озорничавшие детишки сперва разбили небьющуюся вазу, что показалось им очень забавным. Расшалившись еще больше, они уронили голографический экран. Экран уцелел, но статуэтки, выставленные под ним рядком, восстановлению не подлежат.

— Вот и оставь их без присмотра, — проворчала старушка.

— Бабушка, я не виновата. Я встречала твоего гостя, — оправдывалась семнадцатилетняя девушка.

— Зои, дорогая, я тебя ни в чем и не виню, — ласково сказала Одри.

Просветлев лицом, девушка уселась на стоявший неподалеку диван, всем своим видом показывая, что уходить никуда не собирается. Бабушка не возражала. То, что некогда она позволяла себе с Айртоном, осталось далеко в прошлом. Теперь не произойдет ничего такого, чего бы внучке не стоило видеть или слышать.

— Так на чем мы остановились? — осведомилась она.

— Ты хотела что-то рассказать про " НотуГипнос", — предчувствуя недоброе, напомнил Сэлинджер.

— Ах да. Так слушай же, мой милый Айри. Слушай — и хорошенько запоминай, что думают простые люди об этом дьявольском изобретении, — сурово молвила Одри.

Поначалу появление средства, способного значительно сократить время сна, воспринималось всеми как манна небесная. Высвобождая лишние часы, люди с удовольствием тратили их на досуг и общение с родными. Различные увлечения переживали взрывообразный рост. Кто-то читал книги или подолгу удил рыбу. Другие наконец-то осваивали игру на музыкальных инструментах или изучали иностранные языки. Иные запойно рисовали или играли в спортивные игры, сочиняли музыку или учились пению. Многие овладевали новой профессией или получали образование. В театры, оперу и прочие дворцы культуры вдохнули новую жизнь. Семьи выезжали на пикники или путешествовали по всему миру. Одиночки же, прежде поглощенные работой, получили время отыскать себе пару. Дополнительные часы общения сказывались самым непосредственным образом. Численность крепких семей стала расти, а рождаемость пропорционально увеличиваться. Казалось бы, наступила золотая эра, позволявшая людям раскрыть свой потенциал. Но не тут-то было.

Первым тревожным звоночком оказались разговоры про экономику. Работая не дольше прежнего, граждане начали потреблять значительно больше, и кое-кого это не устраивало. Причем не устраивало особенно то, что вместо продолжительного труда, от звонка до звонка, люди становились образованней и развивались. СМИ все чаще вещали об экономических проблемах и том, как долго еще выдержит существующая экономическая модель. Активно обсуждались вопросы различного регулирования, в том числе прямого государственного вмешательства, и довольно непопулярные меры. Почву для них начали готовить еще загодя.

Вторым сигналом стала тема перенаселения. Семьи ведь росли, поскольку люди много времени проводили не работе или в пути, а друг с другом. В известном свете о нем упоминали и раньше, но тут началась прямо-таки целая кампания, будто кем-то старательно срежиссированная. Голоса, утверждавшие, что планета вполне способна прокормить кратно большее число людей, безжалостно заглушали заявления властей и явно подкупленных ученых. Тех, кто говорил, что проблема перенаселения не существует и раздувается намеренно, высмеивали и оскорбляли на всех уровнях социума, от официальных лиц до рядовых комментаторов в глобальной компьютерной сети.

Третьей ласточкой стал возрастающий дефицит товаров и услуг. Дефицит, созданный искусственно, как утверждали те же неравнодушные голоса, но их мало кто слушал, предпочитая идти в фарватере дирижируемого общественного мнения. Исход был закономерен.

Стоимость труда обесценилась на двадцать процентов. Таким образом, как вещали изо всех мировых рупоров высокопоставленные экономисты, банкиры и владельцы крупных компаний, спрос и предложение удавалось выровнять. А что же это, как не всеобщее благо? Благо, поддержанное властями. Поскольку обесценивание труда происходило за несколько лет, оно не вызвало массовых протестов. К тому же у людей все еще оставалось достаточно свободного времени, которым им пришлось пожертвовать лишь частично. Но ведь для всеобщей пользы? Увы, дальнейшее развитие событий окончательно похоронило едва начавшуюся золотую эру.

Аппетит, как говорится, приходит во время еды. Тот, кто обладает миллиардом, приложит все усилия, чтобы их стало два, пять, десять, сто. Он никогда не насытится, ибо это сама основа сущности обогащения. Она не знает ни края, ни конца. Да и не может знать. В мире золотого тельца существуют только деньги и власть, которую они приносят. Все остальные помыслы там вырождаются и умирают. Тот, кто владеет состоянием в сто миллиардов, рано или поздно сожрет другого, с деньгами поменьше. А если не сожрет, то выросшие конкуренты сожрут его самого. И это не говоря уже о патологическом желании править миром, навязывая ему свою волю, свое видение мирового порядка. Новый мировой порядок и наступил.

Стоимость труда продолжала падать. Сначала рядовые граждане компенсировали это переработкой в один лишний час. Затем в два. Затем еще больше. К тому времени вся планета плотно сидела на " НотуГипнос" и отказаться от него уже не могла. Формально, использовать препарат никто никого не принуждал, и у людей оставалась свобода выбора. Только это была видимость свободы. Сон и досуг стали привилегией богатых и власть имущих. Остальные просто не могли себе позволить сократить деятельный период суток до прежних величин. Тогда они элементарно не заработали бы себе даже на самую скромную жизнь.

В конце концов, люди утратили уникальную возможность заниматься собой и проводить время с близкими. Они больше не открывали для себя мир, не проводили часы с рыболовной удочкой, не музицировали, не читали книг, не ходили в оперу и не познавали новое. Личное развитие рядовых граждан остановилось, вернувшись к былому уровню. Они трудились вдвое больше, а зарабатывали даже меньше, нежели в предшествующую " НотуГипнос" эпоху. Ведь окаянный, поработивший всех препарат стоил денег, которые приходилось платить. И бесплатно, несмотря на все заверения властей, его направо и налево не раздавали. Льготные кредиты и трудовая повинность — это не благотворительность, это кандалы. Прежде люди работали по семь-восемь часов, имея пару выходных и какой-никакой отпуск. Теперь они вкалывали от четырнадцати до двадцати, чтобы обеспечить себя и семью. Отпуска же выдавались исключительно за свой счет, на который еще требовались средства.

Итог был весьма печален. Почти все свободное время, которое изначально даровал " НотуГипнос", обернулось не во благо, а в бесконечную каторгу, наполнявшую карманы избранных. Золотая мечта умерла, едва родившись, а сменившееся поколение уже и не знало другой жизни. Скрытно растянувшись на тридцать лет, новый мировой порядок держал население Земли железной хваткой, полностью контролируя все аспекты его существования. Передовые технологии служили не гражданам, а контролю над ними. Уникальные системы образования и медицины были доступны очень немногим. Продажные, прикормленные СМИ давно забыли о свободе слова и демократии. Да, за счет двукратной продолжительности труда прогресс шагнул далеко вперед, но все его плоды пожинало очень ограниченное число привилегированных людей. Элиты, которые купались в невиданной доселе роскоши и жили так долго, как только позволял им биологический предел.

Сэлинджер пребывал в каком-то кошмаре наяву. Услышанное разбило его хрустальную мечту вдребезги, осыпав режущими сердце осколками. Дело всей жизни было осквернено. Дар, который он надеялся принести людям, обернулся проклятьем. Похолодев, он молча внимал словам Одри, не подвергая их даже малейшему сомнению. Исходи они от кого другого — Сэлинджер, возможно, счел бы реальность не такой ужасающей, а искаженной речами обделенного человека. Но он слишком хорошо знал любимую жену. Та никогда не лукавила, и не давала ни единого повода усомниться в своей искренности.

Только теперь, оглядевшись блуждающим взором, Сэлинджер заметил всю скромность окружающей обстановки. Ветхая, обшарпанная мебель ничуть не выделялась на фоне старых, давно требовавших замены обоев. Пол устилал потертый ковер, а с потолка свешивалась видавшая виды люстра. Скатерть, занавески и прочие элементы интерьера были куплены давно, а то и вовсе перешли по наследству. Даже электроника не вписывалась в современный уклад. Неисправной оказалась не только защитная сетка на двери. Видеонаблюдение также вышло из строя, а починить его было не на что, не говоря уже о ежемесячной оплате за сигнализацию и охрану. Молчали обесточенные очистители воздуха. Средства пожаротушения отсутствовали. Робот-уборщик барахлил, а универсальная кухня наполовину не функционировала. Семья Одри не голодала, но и позволить себе технические новинки или обновление домашнего убранства не могла.

Отсутствие других взрослых членов семьи стало более чем объяснимо. Они работали. Все. Работали два сына и две дочери Одри, трудились их мужья и жены, вкалывали их ближайшие родственники. Домашние хлопоты и дети оставались на попечении старушки и ее старшей внучки. Зою не отправили добывать жалкие гроши. Она училась на дому, пытаясь получить заочное образование. На очное не было средств. Училась, а заодно занималась младшими братьями и сестрами, наводила порядок и помогала бабушке готовить еду. Взрослые же появлялись вразнобой и ненадолго, едва успевая хоть немного пообщаться с близкими.

Вынув дрожавшей рукой ингалятор, Сэлинджер дважды прыснул себе в горло. На него внезапно накатила такая усталость, что он машинально воспользовался платиновым подарком.

— И тебя уже подсадили на эту гадость? — участливо спросила Одри. — Впрочем, ничего удивительного. Можно взглянуть? — добавила она, недвусмысленно протянув ладонь.

Сэлинджер молча вручил ей свой " НотуГипнос", от которого теперь пребывал в состоянии душевного ада. Одри повертела ингалятор, быстро распознав драгоценные металлы, всмотрелась в крохотную маркировку и вернула его владельцу.

— Ну, тебе повезло. Можешь вдыхать эту дрянь спокойно, — констатировала она.

— А что, могло быть иначе? — тихо спросил Сэлинджер, сообразив, что услышал еще не все.

— Еще как, — вздохнула старушка. — У тебя элитная версия " НотуГипноса". Даже не премиум, а элитная. У нее не бывает побочных эффектов.

Тут же выяснилось, что у других вариаций, разбитых на классы в зависимости от целевого потребителя, еще как бывают.

Стоимость препарата кардинально варьировалась от его качества. Элитные стоили баснословно дорого, отчего попросту отсутствовали в открытой продаже. Их поставляли только на заказ. Длительность производства сочеталась с высочайшей степенью очистки и накладывалась на строгий контроль исполнения. Премиум-версия тоже отпускалась по огромной цене, но все-таки была по карману не богатому, а просто состоятельному человеку. В ней уже проявлялись некоторые побочные эффекты, но незначительно, и они особо не беспокоили. Образчики первого класса и следующего за ним класса A все еще обладали приличным уровнем действия, не ухудшавшим качество жизни потребителя. Вот дальше все становилось отнюдь не так радужно.

Маркировка от B и до H фактически варьировала степень неудобств, причиняемых препаратом, вплоть до проблем со здоровьем, психических отклонений и откровенной интоксикации. Особенно часто они наблюдались в наихудшей версии, как раз и предлагаемой от щедрот правительства бесплатно. Фактически, это был некондиционный товар, забракованный по той или иной причине. Однако чем выбросить, лучше найти ему подходящее применение. Его и нашли, раздавая бездомным, нищим и малоимущим, зато под какие фанфары и пафосные речи. Брак есть брак, и результат от применения H был попросту непредсказуем. Но кого волнуют судьбы несчастных, у которых за душой обычно не было ни гроша? Уж в суд они точно не подадут. Подавать, конечно, пробовали другие, но все разбивалось о добровольность приема и заведомую осведомленность о возможных побочных эффектах. Ну а от излишне шумных и упертых активистов тем или иным способом избавлялись, как, в общем-то, происходило и в прежние времена. В итоге люди травились, получали хронические заболевания и даже сходили с ума, а ответственность за это никто не нес.

На Сэлинджера было страшно смотреть. Его искаженное лицо с полубезумными глазами произвело на Одри глубокое впечатление. Она принялась гладить своего Айри по щеке, утешая и увещевая. Она думала, что понимает, чем вызвано его глубокое потрясение. Еще бы — услышать правду о " НотуГипнос" целиком и сразу. Об истинной же подоплеке состояния бывшего мужа Одри даже не догадывалась. Волею случая тот не успел рассказать, что стоял у истоков этой разработки; каким-то чудом не поведал о своей главенствующей роли, и теперь даже боялся представить, как отреагировала бы любимая женщина. Возможно, попыталась задушить его на месте. Задушить даже со своим миролюбивым и добрым характером, слабыми старческими руками.

Немного оправившись от шока, Сэлинджер осознал — он не сможет признаться Одри в том, что натворил. Натворил пусть и не со зла, мечтая совсем о другом, но как же давно было сказано про дорогу в ад и благие намерения! Одри все еще его любила, и под конец ее жизни Сэлинджер просто не мог разбить ей сердце. Не мог вызвать в нем ненависть к тому, кто невольно оказался повинен в этом кошмаре, постигшем львиную долю человечества.

Осознал Сэлинджер и кое-что другое. Элиты не любят делиться ни деньгами, ни властью, и в свой круг привилегированных никого особо не пускают. Социальные лифты — это миф, усердно раздуваемый с одной лишь целью: убедить простых людей как можно больше работать. Однако чем больше они работают, тем богаче становятся только их хозяева. Даже сам Сэлинджер, несмотря на все чествования, был расходным материалом. Его держали про запас, на всякий случай, и этот случай наступил, когда перед новым мировым порядком забрезжила катастрофа. Не сумев упредить ее самостоятельно, элиты вернули из небытия Айртона Сэлинджера, чье имя, по соображениям секретности, в широких массах с " НотуГипносом" даже не ассоциировалось.

Оставалось неясным, как такое развитие событий допустил агент государственной безопасности. А именно — внезапную чрезмерную осведомленность Сэлинджера. Нечто подобное он должен был предвидеть, позволив встретиться бывшим супругам. С другой стороны: а как не позволишь? Ученый прямо заявил, что сперва он побывает у Одри, и только затем все остальное. Убрать ее или перевезти куда подальше — хлопотно и слишком подозрительно. Так же, как оперативно предоставить ей люксовые апартаменты или напичкать дом жучками. Чистую воду лучше не мутить. Кроме того, миссис Флетчер могла не захотеть даже видеть оставленного ей мужа, а если и повидать, то не наболтать ему с три короба. Кто же знал, что она первым делом откроет ему неприглядную истину?..

Агент мог банально не учесть той сильной любви, которая все еще трепетала в сердцах этих двоих, разделенных годами и возрастом — да, в данном случае годы и возраст было не одно и то же. Либо же он не допускал и мысли, что Сэлинджер, вводимый в элиту, окажется на сей счет совсем иного мнения. Видимо, в представлении власть имущих никто и никогда не упускал возможности войти в число избранных. Порядочные люди, с горячим сердцем и праведной совестью, в их мире — точнее, мирке — попросту не существовали.

Сэлинджер очутился в крайне непростой ситуации. Открыться Одри он не мог, а продолжать разговор на лжи считал для себя неприемлемым. Тем не менее, что-то говорить приходилось. Остыв после гневных речей о " НотуГипносе", любимая пожелала узнать, чем сейчас живет и планирует заниматься Айри.

— Они хотят, чтобы я продолжил научные исследования, — уклончиво ответил тот.

— Кто — они? — полюбопытствовала старушка.

— Те, кто сделал со мной все вот это, — скривился Сэлинджер, покружив пальцами возле лица.

Его уже не радовала ни энергия, бившая ключом из омоложенного тела, ни открывавшиеся перспективы. Наоборот — все это давило на грудь тяжелым, поистине неподъемным камнем. Нет, не камнем — горным хребтом, куда выше пресловутого " Эвереста".

— Но это же замечательно, разве нет? — улыбнулась Одри. — Ты же ученый прямо-таки свыше. Тебе само небо велело работать на благо человечества! Жаль, что я не поняла этого раньше и не поддержала так, как следовало бы.

— Я и поработал, — мрачно пробормотал Сэлинджер.

Не поняв иронии, старушка размечталась вслух, сколько всего хорошего ее Айри способен сделать для людей. В нынешних условиях, которые ему наверняка создадут, его возможности многократно увеличивались. Внимая ее фантазии, Сэлинджер чувствовал себя так, будто его заживо поджаривали в самой преисподней. Внезапно ее речи обрели для него смысл. Он осознал, что и впрямь должен людям, и понял, как вернет свой долг, сполна и с процентами.

Расстались очень нежно. Одри плакала, но на сей раз от тихой радости, вновь обретя любимого. Конечно, ни о какой прежней жизни не шло и речи, но теперь их ждала жизнь новая. Старушка хотела видеться со своим Айри так часто, как только возможно. Она просила не забывать ее и заходить хотя бы иногда. И звонить по видеофону хотя бы раз в неделю. Заключив ее хрупкое, дряхлое тело в объятия, Сэлинджер обещал. Обещал скрепя сердце, прекрасно понимая, что они никогда больше не увидятся.

* * *

Старый дом уцелел. Район дважды реконструировали, но он не был снесен и отлично сохранился. Находясь на балансе министерства обороны, он обладал защитой от любых посягательств и поддерживался в жилом состоянии. Не потому, что там со дня на день ожидали возвращения хозяина — просто так работала государственная машина. Хозяин, однако, объявился, к великому изумлению офицера охраны. Верительные документы лично подтвердил агент национальной безопасности. Взяв под козырек, офицер удалился до особых распоряжений. Охранять дом остались подчиненные агента, который и сам не ожидал, что окажется именно здесь. Должно быть, после встречи с бывшей женой доктора Сэлинджера пробрала ностальгия. Едва скоростной катер поднялся в воздух, он изъявил желание посетить свое прежнее жилище, которое покинул после расставания с супругой. Агент не возражал. В перспективе грядущей работы, всего одна ночь, проведенная ученым под старой крышей, роли не сыграет.

Охрана тактично осталась снаружи. Крыльцо пустовало, создавая обманчивое впечатление, но дом находился под надежным присмотром. По улице взад-вперед неторопливо прогуливался патруль. В двух больших машинах, стоявших с погашенными огнями, дежурил вооруженный отряд сопровождения. Еще одна группа была расставлена вокруг дома. Поодаль, зависнув в воздухе, просматривали окрестности боевые катера, готовые атаковать любой объект, надумавший вторгнуться в защищенный периметр. К жилищу доктора Сэлинджера было приковано множество глаз. Они наблюдали, как зажигался и гаснул свет, и как на задернутые шторы отбрасывалась длинная движущаяся тень.

Сэлинджер бродил по дому как привидение. Бродил совсем как тогда, когда Одри уехала на такси, чтобы уже никогда не возвращаться. Включая лампы, он подолгу осматривал комнаты и будто снова оказывался в объятиях старого друга. Зачехленная мебель не производила на него гнетущего впечатления. Перед глазами стояло прежнее убранство, заботливо протираемое хозяйкой от пыли. Сама же она появлялась то здесь, то там, несуществующая, но воскрешенная в ожившей памяти.

Посидев в одном месте, Сэлинджер неторопливо перебирался в другое. Откинув очередной чехол, он устраивался снова в свете люстры или торшера, задумчиво оглядываясь по сторонам. Он смотрел так, будто запечатлевал каждую деталь, а его губы что-то беззвучно шептали.

Близились сумерки, когда Сэлинджер прошел в свой рабочий кабинет. Там тоже все осталось без изменений. Не было даже чехлов, отчего мебель и техника основательно запылились. Прежние системы коммуникаций вряд ли работали, но часть оборудования до сих пор моргала многочисленными огоньками. Стрелки напольных часов по-прежнему показывали то же время, что и в утро расставания. Печально улыбнувшись, Сэлинджер приблизился к окну и до конца отдернул шторы. На его лицо, овеивая мягким теплом, упали алеющие лучи заходящего солнца. В то утро он смотрел через одно окно, увидев завершение золотистого восхода. Сегодня — через противоположное, наблюдая последнее дыхание красного заката.

Несколько минут Сэлинджер стоял неподвижно, не сводя глаз с сине-багряного неба. Он всматривался в него так, будто искал в тамошней глубине ответа и успокоения. Затем глубоко вздохнул и проследовал к большому старинному шкафу. Открыв застекленные дверцы, он долго копался внутри, откуда то и дело доносилось тихое позвякивание.

Оставалось завернуть на кухню. Холодильник исправно работал, а внутри отыскалось не только съестное, но и питье. Охране же надо было чем-то питаться, поэтому Сэлинджера заверили, что в доме он найдет все необходимое. Он и нашел. Не притронувшись к еде, он прихватил небольшую бутылку воды, погасил свет и проследовал на второй этаж, прямиком в супружескую спальню. Бывшую супружескую спальню.

Солнце практически село. Вытянувшись на кровати, некоторое время Сэлинджер лежал неподвижно, глядя в сумеречный потолок. Потом его голова склонилась в сторону, а глаза принялись наблюдать за последней искрой заката. Когда она угасла, он приподнялся на подушке и включил бра, при свете которого супруги когда-то вели долгие разговоры. Личный планшет лежал рядом. Не старый, оставленный в ящике рабочего стола, а новый, полученный еще в правительственном госпитале. Пройдя идентификацию, Сэлинджер принялся нажимать виртуальные кнопки.

Долго возиться не пришлось. Собственно, он уже заранее знал, что будет делать, поэтому оставалось лишь ввести нужные цифры и дать подтверждение. С тихим мелодичным звоном, подтверждавшим транзакцию, число с левой стороны экрана обнулилось, перейдя на правую. Несколько миллиардов поступили на счет Одри, выведанный сегодня под благовидным предлогом. Отныне ни ей, ни ее семье не придется перебиваться мерзкой отравой уровня C или даже D. Теперь они смогут поступать так, как сочтут нужным. Как поступить ему — Сэлинджер тоже знал. Посмотрев на пустовавшую рядом подушку, он ласково погладил ее дрогнувшей рукой. Ему казалось, что от нее до сих пор пахнет духами любимой жены.

В последнем озарении обреченного Сэлинджера внезапно осенило, отчего проект забуксовал. Его последователи пошли по ложному пути, который и привел к необратимой регрессии. Он действительно мог бы все исправить, но следовало вернуть людям долг. Вернуть им то, что он у них отнял.

— Доброй ночи, Одри. Доброй ночи, дорогая, — прошептали его шевельнувшиеся губы.

Откупорив бутылку с водой, Айртон Сэлинджер залпом выпил все ее содержимое, где предварительно растворил найденное в шкафу. Он был доктором биологических наук и кандидатом медицинских — он знал, что надо принимать.

К О Н Е Ц

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒