Обе вместе

Быть может больше всего Достоевского в этой картине.

Ведь тут ни цензура, ни условия сцены не выкинули ни одного слова романа.

Алеша в гостиной Катерины Ивановны.

Он рассказывает ей, как Дмитрий послал его к Катерине Ивановне «кланяться»…

Алеша (помолчав, тихо прибавил). Он пошел к этой женщине…

Катерина Ивановна (нервно рассмеялась). — А вы думаете, что я эту женщину не перенесу? Но он на ней не женится — разве Карамазов может гореть такою страстью вечно? Это страсть, а не любовь. Он не женится потому, что она и не выйдет за него… (Опять странно усмехнулась. )

Алеша (грустно потупя глаза). Он, может быть, женится…

Катерина Ивановна (с необыкновенным жаром. ) Он не женится, говорят вам! Это — девушка, это — ангел, знаете ли это? Знаете вы это? Это — самое фантастическое из фантастических созданий! Я знаю, как она обольстительна, {15} но я знаю, как она и добра, тверда и благородна. Чего вы смотрите на меня так, Александр Федорович? Может быть, удивляетесь моим словам, может быть, не верите мне? (Крикнула в соседнюю комнату). Аграфена Александровна, ангел мой! Подите к нам, это Алеша, он про наши дела все знает… Покажитесь ему.

Грушенька (входит, говорит нежно, несколько даже слащаво). А я только и ждала за занавеской, что вы позовете…

К. И. (усаживая ее против Алеши и с восторгом целуя несколько раз в смеющиеся губки). Мы не в первый раз видимся, Алексей Федорович. Я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и знала, что мы с ней все решим, все. Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она как ангел добрый слетела сюда и принесла покой и радость…

Грушенька (нараспев с милою радостною улыбкою). Не погнушались мной, милая, достойная барышня…

К. И. И не смейте говорить мне такие слова, обаятельница, волшебница! Вами-то гнушаться! Вот нижнюю губку вашу еще раз поцелую. Она у вас точно припухла, так вот. (Целует)… Посмотрите, как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя на этого ангела.

Грушенька. Нежите вы меня, милая барышня, а я, может, и вовсе не стою ласки вашей…

К. И. (с жаром). Не стоит! Она-то не стоит! Знайте, Алексей Федорович, что мы фантастическая головка, что мы своевольная, но гордое прегордое сердечко! Мы благородны, Алексей Федорович, мы великодушны, знаете ли вы это? Мы были лишь несчастны. Мы слишком скоро готовы были принести всякую жертву недостойному, может быть, легкомысленному человеку. Был один тоже офицер, мы его полюбили, мы ему все принесли, — давно это было, пять лет назад, а он нас забыл, он женился. Теперь он овдовел, писал, он едет сюда — и знайте, что мы одного его, одного его только любили до сих пор и любим вею жизнь! Он приедет, и Грушенька опять будет счастлива, а все пять лет эти она была несчастна. Но кто же попрекнет ее, кто может похвалиться ее благосклонностью! Один этот старик безногий, купец, — но он был скорей нашим отцом, другом нашим, оберегателем. Он застал нас тогда в отчаянии, в муках, оставленную тем, кого мы так любили… да ведь она утопиться тогда хотела. Ведь старик этот спас ее, спас ее…

Грушенька (протянула). Очень уж вы защищаете меня, милая барышня, очень уж вы во всем поспешаете.

К. И. Защищаю? Да нам ли защищать, да еще смеем ли мы тут защищать?.. Грушенька, ангел, дайте мне вашу ручку; посмотрите на эту пухленькую, маленькую, прелестную ручку, Алексей Федорович, видите ли вы ее? Она мне счастье принесла и воскресила меня, и я вот целовать ее сейчас буду и сверху и в ладонку и вот, вот… (Целует как бы в упоении. )

Грушенька (протянув ручку, с нервным, звонким прелестным смешком следит за нею. Ей, видимо, приятно, что ее ручку так целуют). Не устыдите ведь меня, милая барышня, что ручку мою при Алексее Федоровиче так целовали.

К. И. (удивленно). Да разве я вас тем устыдить хотела? Ах, милая, как вы меня дурно понимаете!

Грушенька. Да вы-то меня, может, тоже не так совсем понимаете, милая барышня, я, может, гораздо дурнее того, чем у вас на виду. Я сердцем дурная, я своевольная. Я Дмитрия Федоровича бедного из-за насмешки одной тогда заполонила.

К. И. Но ведь теперь вы же его и спасете. Вы дали слово. Вы вразумите его, вы откроете ему, что любите другого, давно, и который теперь вам руку свою предлагает…

Грушенька. Ах нет, я вам не давала такого слова. Вы это сами мне все говорили, а я не давала.

К. И. (побледнев). Я вас не так стало быть поняла… Вы обещали…

Грушенька (тихо, ровно, весело). Ах нет, ангел барышня, ничего я вам не обещала. Вот и видно сейчас, достойная барышня, какая я пред вами скверная и самовластная. Мне что захочется, так я так и поступлю. Давеча я может вам и пообещала что, а вот сейчас опять думаю: вдруг он опять мне понравится, Митя-то, — раз уж мне ведь он очень понравился, целый час почти даже нравился. Вот я может быть пойду да и скажу ему сейчас, чтоб он у меня с сего же дня остался… Вот я какая непостоянная…

К. И. (шепотом). Давеча вы говорили… совсем не то…

Грушенька. Ах давеча! А ведь я сердцем нежная, глупая. Ведь подумать только, что он из-за меня перенес! А вдруг домой приду да и пожалею его — тогда что?

К. И. Я не ожидала…

Грушенька. Эх, барышня, какая вы предо мной добрая, благородная выходите. Вот вы теперь, пожалуй, меня, этакую дуру, и разлюбите за мой характер. Дайте мне вашу милую ручку, ангел-барышня (как бы с благоговением взяла ручку Катерины Ивановны). Вот я, милая барышня, вашу ручку возьму и так же, как вы мне, поцелую. Вы мне три раза поцеловали, а мне бы вам надо триста раз за это поцеловать, чтобы сквитаться. Да так уж и быть, а затем пусть как Бог пошлет, может, я вам полная раба буду {16} и во всем пожелаю вам рабски угодить. Как Бог положит, пусть так оно и будет безо всяких между собой сговоров и обещаний. Ручка-то, ручка-то у вас милая, ручка-то! Барышня вы милая, раскрасавица вы моя невозможная! (Тихо понесла ручку к губам своим. Катерина Ивановна не отняла руки: она с робкою надеждой напряженно смотрела ей в глаза: она видела в этих глазах все то же простодушное доверчивое выражение, все ту же ясную веселость… Грушенька меж тем как бы в восхищении от «милой ручки» медленно поднимала ее к губам своим. Но у самых губ она вдруг ручку задержала на два, на три мгновенья, как бы раздумывая о чем-то). А знаете что, ангел-барышня (протянула самым нежным и слащавейшим голоском), знаете что, возьму я, да вашу ручку и не поцелую. (Она засмеялась маленьким развеселым смешком. )

К. И. (вздрогнув). Как хотите… Что с вами?

Грушенька (сверкая глазами и пристально глядя ей в лицо). А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет.

К. И. Наглая! (Как бы вдруг что-то поняв, вся вспыхнула и вскочила с места. Не спеша поднялась и Грушенька. )

Грушенька. Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!

К. И. Мерзавка, вон!

Грушенька. Ах, как стыдно, барышня, ах как стыдно! Это вам даже и непристойно совсем, такие слова, милая барышня.

К. И. (дрожа, с исказившимся лицом). Вон, продажная тварь!

Грушенька. Ну уж и продажная. Сами вы девицей к кавалерам за деньгами в сумерки хаживали, свою красоту продавать приносили, ведь я же знаю.

К. И. (вскрикнула и бросилась было на нее, но ее удержал всею силой Алеша).

Алеша. Ни шагу, ни слова! Не говорите, не отвечайте ничего, она уйдет, сейчас уйдет! (В комнату вбежали обе родственницы Катерины Ивановны и горничная. Все бросились к ней. )

Грушенька (подхватив с дивана мантилью). Алеша, милый, проводи-ка меня!

Алеша (умоляюще). Уйдите, уйдите поскорей!

Грушенька. Милый Алешенька, проводи! Я тебе дорогой хорошенькое-хорошенькое одно словцо скажу! Я это для тебя, Алешенька, сцену проделала. Проводи, голубчик, после понравится.

Алеша (отвернулся, ломая руки. Грушенька, звонко смеясь, выбежала из дома. С Катериной Ивановной припадок. Все около нее суетятся).

К. И. (кричит истерично). Это тигр! Зачем вы удержали меня, Алексей Федорович, я бы избила ее, избила! (Не в силах сдерживать себя. ) Ее нужно плетью, на эшафоте, чрез палача, при народе!.. (Алеша попятился к дверям. ) Но Боже! (Вскрикнула, всплеснув руками. ) Он-то! Он мог быть так бесчестен, так бесчеловечен! Ведь он рассказал этой твари о том, что было там, в тогдашний роковой, вечно проклятый, проклятый день! «Приходили красу продавать, милая барышня! » Она знает! Ваш брат подлец, Алексей Федорович! Уходите, Алексей Федорович! Мне стыдно, мне ужасно! Завтра… умоляю вас на коленях, придите завтра. Не осудите, простите, я не знаю, что с собой еще сделаю! (Алеша вышел. )

Много ли найдется во всей русской драматической литературе сцен более сценичных, чем это свидание двух любовниц!

Сколько движения, сколько переживаний, сколько содержания!

Правда, г‑ же Гзовской не подошла роль Катерины Ивановны.

И роль эта очевидно ей не по душе.

Видна головная работа, а переживаний-то и нет.

Правда, г‑ же Германовой не совсем удалось воплотить в себе «царицу инфернальниц», — значительно лучше она в «Мокром», — но ведь и роль эта требует исключительных данных.

Мучительница-мученица…

Все эти пять лет мучит других, видит сама в этом мучении садическое наслаждение.

И сама себя мучит любовью к «нему», к «нему»…

К кому?..

К тому, кого давно, давно не существует, к Прекрасному Рыцарю, к мечте…

Ведь когда этот офицер приехал в Мокрое, Грушенька даже не узнала в этом обрюзгшем, трагически пошлом полячишке:

— А и убирайся, откуда приехал! Велю сейчас прогнать и прогонят! Дура, дура была я, что пять лет себя мучила! Да и не он это вовсе! Разве он был такой? Это отец его какой-то. А где ты парик себе заказал? Тот был сокол, а этот селезень. Тот смеялся и мне песни пел… А я-то, я-то пять лет слезами заливалась, проклятая я дура, низкая я, бесстыжая…

И в другом месте, за пять минут до ареста Дмитрия, она восклицает:

— Его ли я любила или злобу свою…

Вероятно «злобу свою», вернее, свои страдания, муку свою…

Мучительница-мученица!

Достоевский так силен в передаче душевных противоречий и так сложен в своих героях.

Нет ни одного чисто положительного и ни одного чисто отрицательного тона.

Все люди у него «скверные и хорошие», «хорошие и скверные»…

Дмитрий — благороднейший подлец. Грушенька — мучительница-мученица. Снегирев — трагический комик. Илюша — прекраснодушный злюка.

Иван — гениальный безумец (— разве не гениальны его ницшеанские прозрения? )

И всех противоречивее, капризнее, больнее — Lise, этот ангельский бесенок.

Воплощение этого типа — одна из блестящих побед Художественного театра.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒