Дружба. Теорема Фалеса

Дружба

Скосив траву на лужайке, мы с матерью сгребаем ее в кучи граблями. Отец – ответственный за операцию «Костер», что не так‑ то просто в той части света, где зелень редко бывает сухой. Он раскапывает несколько ямок в куче скошенной травы и льет в них бензин. Потом сворачивает газетные страницы в подобие маленьких факелов, поджигает их и бросает в ямки.

Как‑ то раз один из бумажных факелов не попадает в цель. Язык пламени охватывает отцовские ноги; он принимается скакать, как козел, лихорадочно изгибаясь, пытаясь потушить пламя на нижней части брючин. Мы с матерью прирастаем к месту, ошеломленные видом этого Джека‑ попрыгунчика. Уже не один год отец едва ходит, словно у него какая‑ то серьезная травма ног. С тех пор как он начал вовсю пользоваться костылями, мы беспокоились, что дальше он потребует инвалидную коляску.

Наконец мать бормочет сквозь сжатые зубы:

– Твой отец – жалкий мошенник. Ненавижу этого человека.

Она ждет, что я соглашусь с ней, но я слишком боюсь, что мать использует мои слова против меня.

– Конечно, ты всегда на его стороне, – фыркает она.

– Чем вы там заняты? – гремит отец. – Поджигайте немедленно!

Я рывком выныриваю из своего оглушенного состояния и делаю что мне велено, полная беспредельной печали – мать потянулась ко мне, я упустила шанс потянуться к ней в ответ.

Перед отцом я съеживаюсь от страха, но когда мать отзывается о нем отрицательно, она вносит настоящую сумятицу в мое сознание. Обычно это случается, когда мы спускаемся вниз, чтобы присоединиться к нему в саду или когда он «вызывает» нас обеих.

– Ненавижу этого человека, – бормочет она. – Да что это за дерьмо такое? Твой отец только и учился, что в средней школе. Кем он себя мнит?

Но, как только мы оказываемся рядом с ним, она становится маленькой и послушной, сплошь «Да, конечно» и «Я сейчас же это сделаю». Это так озадачивает, словно мать заставляет меня садиться на эмоциональный шпагат – как в гимнастическом зале, когда она давит мне на плечи, чтобы раздвинуть в стороны мои ноги.

Я иногда задумываюсь: может, эти ее выпады – всего лишь западня, чтобы подловить меня на высказывании моих негативных мыслей? Но нет, ее ненависть неподдельна. Особенно когда относится и ко мне. Эти моменты поражают меня, как молния.

– Кем ты себя мнишь? – внезапно выплевывает мать, и я столбенею от страха и растерянности. Словно кто‑ то что‑ то нашептывает ей на ухо и злит ее. – О, ты считаешь себя папиной дочкой, верно? – говорит она ядовито. – Что ж, ты получишь чего хочешь… Я торчу здесь только из‑ за тебя. Все это твоя вина.

«Твой отец – жалкий мошенник. Ненавижу этого человека. »

Я настолько потрясена, что мне трудно сдержать слезы. И тогда она припечатывает:

– Прекрати этот фарс!

В другие моменты она поет отцу хвалы, перечисляя все жертвы, которые он принес за все эти годы. Это ради меня он оплатил ее долгую учебу, чтобы я теперь могла пожинать ее плоды. Я – неблагодарная дочь, не способная оправдать его ожидания.

Я просто не понимаю, чего она хочет, и не знаю, как ее удовлетворить. Как бы мне хотелось, чтобы мать сказала: «Он держит нас обеих пленницами, и мы должны вместе потрудиться, чтобы сбежать». Думаю, я даже предпочла, чтоб она честно сказала, что любит его, что делает все ради него и что если это мне не подходит, то это мои проблемы. Это было бы понятно, по крайней мере. Я знала бы, с чем имею дело, и мое сердце перестало бы рваться в клочья из‑ за внезапных перемен ее отношения и непоследовательности.

В конце концов, я больше не жду от нее ничего особенного. Каждый день я готовлю новый тайник в своей комнате. Тихонько достаю все заметки на папиросной бумаге, которые складывала под ковер на лестнице, и перечитываю истории, прежде чем снова их спрятать.

Как бы мне хотелось, чтобы мать сказала: «Он держит нас обеих пленницами, и мы должны вместе потрудиться, чтобы сбежать».

Действие той, которая кажется мне самой трогательной, происходит в окопах во время Франко‑ прусской войны 1870 года. Прусский солдат по имени Леопольд ранен. Жан‑ Батист, француз, бросается на Леопольда, чтобы убить его. Но как раз в тот момент, когда он готов заколоть того штыком, их взгляды встречаются, и Жан‑ Батист не может заставить себя прикончить раненого. Он дезертирует из своего полка, уносит Леопольда с передовой и лечит его раны.

Эти двое мужчин не понимают языка друг друга, но общаются при помощи взглядов и жестов. В конце концов их ловят французские солдаты, и они приговорены к казни. Они предстают перед расстрельной командой, их руки сцеплены в рукопожатии. Офицер в ярости отдает приказ стрелять.

Двое друзей падают, не размыкая рук. Все растроганы историей их дружбы, даже пруссаки. Приветствия Жану‑ Батисту гремят из прусских окопов, в то время как французы скандируют имя Леопольда. Солдаты с обеих сторон бросают оружие и идут навстречу друг к другу с рукопожатиями, подражая последнему жесту Жана‑ Батиста и Леопольда. С обеих сторон фронта вспыхивают мятежи, и война заканчивается.

Франция и Пруссия подписывают договор «Леопольда – Жана‑ Батиста», который становится пактом мира во всем мире. Первая и Вторая мировые войны так и не начинаются.

Засыпая, я нахожу заглавие для своего рассказа: «Дружба».

Теорема Фалеса

Отец всегда говорил, что менструации у меня начнутся в тринадцать лет. Мне уже тринадцать, и сегодня я обнаруживаю на трусах кровь. Дожидаюсь уроков и говорю об этом матери. Она бросает все и идет сообщить отцу, потом снова является с пачкой больших прокладок и протягивает их мне без единого слова объяснения. Хорошо, что инструкции напечатаны на упаковке.

– Иди в бальный зал и жди отца, – говорит мать, закончив урок раньше положенного.

Я нервничаю. Одному богу известно, что я услышу. Войдя в зал, я поражена изобилием света, льющегося внутрь: прежде чем подняться наверх, мать подняла все жалюзи, которые были опущены по меньшей мере год. Я стою и жду. Отец входит, явно растроганный почти до слез. Он подходит к бару, наполняет один из своих драгоценных хрустальных бокалов виски «Чивас» и подает его мне. Я прирастаю к месту от удивления: отец никогда не давал себе труда взять бокал, бутылку и налить кому‑ нибудь напиток – никогда.

– Сядь, – говорит он. – Ты теперь женщина. Это нужно отпраздновать. Выпей все.

Пока я пью виски, один жгучий глоток за другим, он возвращается к поучениям, которые уже давал мне, – насчет менструации. Во‑ первых, судороги в животе, связанные с месячными, существуют только в умах истеричек. Во‑ вторых, месячные длятся лишь два с половиной дня, самое большее – три, и повторяются каждые двадцать восемь дней. А в‐ третьих, эти дни – период восприимчивости.

– Ты особенно восприимчива к хорошим энергиям, так же как и к плохим. Так что никто не должен даже знать, что ты менструируешь. Ты должна также держаться подальше от животных, потому что они способны это почувствовать и ненамеренно открыть эту информацию твоим врагам.

Из‑ за этой большей открытости и чувствительности я должна еще избирательнее подходить к тому, что поступает в мой мозг: я не должна читать ничего «легкого» или слушать рекламу. Мне следует кормить свой разум только интеллектуальными материалами и медитациями с ду´ хами. Но мне не о чем беспокоиться. Я буду регулярна, как часы, так же как и моя мать. Он будет записывать даты моих менструаций и позаботится, чтобы я не «осквернилась».

Отец также объясняет особую силу, которой женщина обладает в этот период. Ее кровь, проливаемая естественно, является силой самой жизни, силой обновления. Мужчины этой силой не владеют, поскольку их кровь проливается только насильственно. Поэтому они не обладают женской способностью к личному обновлению, так что их энергии неумолимо тают – что не касается, разумеется, великих Посвященных, но это другая история.

Большинство религий боятся этой женской силы. Иудаизм, к примеру, заставляет женщин верить, что они нечисты, чтобы отдалить их от этих сил. Аналогичным образом материализм заставляет женщин верить, что у них судороги в животе. Однако я должна избегать этих ошибок и максимизировать свои силы, полностью впитывая отцовские учения.

То ли потому что я теперь женщина, то ли отцу просто надоело весь день напролет слушать мои гаммы, но этим летом он затеял строительство «музыкального павильона» с тщательной тепло‑ и звукоизоляцией. Все мои инструменты будут храниться там, и там же я буду заниматься. С тех пор как у меня появились месячные, я выполняю меньше работы как подмастерье каменщиков. Мать часто держится поблизости, и у меня такое чувство, что она приглядывает за моими контактами с Альбером и Реми.

Мать по‑ прежнему дрожит при мысли, что мои работы будут возвращаться из заочной школы с плохими отметками, а хоть бы даже и средними. Отец тут же устроит ей грубый выговор на моих глазах. Она сумела найти лазейку, которая позволяет ей заранее получать листы с ответами. И теперь мать посылает экзаменаторам мою «домашнюю работу», состоящую из листов с ответами, которые она заставляет меня переписывать, внося пару мелких изменений.

Теперь мои оценки превосходны. Отец удовлетворен, мать испытывает облегчение. Мне тоже следовало бы радоваться, но в глубине души я на нее злюсь. Наплевать мне на хорошие отметки. Я хочу учиться.

– Я тебя предупреждаю, – говорит она, – если обмолвишься об этом отцу, я скажу ему, что это ты списываешь ответы. И это в любом случае правда!

Восемнадцать или девятнадцать из двадцати баллов – это недостаточно хорошо. Мать хочет произвести впечатление на отца и похвастать своими выдающимися педагогическими навыками. Я должна блистать. Она заставляет меня пройти программу седьмого и восьмого класса за один год. В тринадцать с половиной лет я уже в девятом классе. Это легко, когда просто копируешь листы с ответами, но мы обе знаем, что это мошенничество.

Я все сильнее злюсь; мать лишает меня настоящего образования, которое абсолютно необходимо мне, чтобы развиваться и становиться достаточно сильной, чтобы в один прекрасный день смыться отсюда. Мое «чистое» и «превосходное» образование – фальшивка. Защита, которую я должна получать в этом доме, – фальшивка. Грандиозные учения отца – фальшивка. Вся моя жизнь – фарс.

Когда я прошу нормальных уроков, мать говорит:

– Ты просто должна учиться по листам с ответами. А это требует интеллекта и воли.

Когда дело доходит до математики, это полная катастрофа. Мать совершенно ее не понимает, и помощи от нее никакой. Я корплю над учебниками, но без помощи со стороны развитие невозможно. Поскольку мои работы всегда превосходны, я даже не могу обратиться к учителям из заочной школы. Я нигде не могу найти помощь.

Мое «чистое» и «превосходное» образование – фальшивка. Защита, которую я должна получать пользу в этом доме, – фальшивка. Грандиозные учения отца – фальшивка. Вся моя жизнь – фарс.

Однажды мы добираемся до теоремы Фалеса. Я прочитываю материал и не понимаю ни слова из него. Бесконечно черчу разные треугольники, но никакого смысла не вижу. Отец разбирается в своих пирамидах, так что я могла бы спросить его, но мать категорически запрещает. Я в отчаянии. Если я не научусь решать задачи по математике, значит, нет и речи о медицине. Прощай моя мечта стать «хирургом по голове», прощайте, мои герои, медики и целители… Я обречена быть запертой здесь навеки. Даже если каким‑ то чудом я сумею вырваться, я не буду ничего уметь.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒