Мы, стрельцы

В кабинете отец держит два сейфа, оба больше меня ростом. Они такие огромные и прочные, что кажутся мне почти красивыми, почти успокаивающими. У одного из них кодовый замок. Иногда отец зовет меня в эту комнатку, чтобы научить открывать сейф, не зная кода.

Этот навык окажется очень полезным, объясняет он, если у меня когда‑ нибудь кончатся деньги. Если такое случится, я должна определиться, какое казино ограбить. Преимущество сейфов казино в том, что, хоть в них и полно денег, они не так тщательно охраняются, как сейфы Французского банка. Когда сейф будет открыт, я должна строго придерживаться правила: брать только наличные и оставлять ювелирные украшения и другие ценности. Ведь тебя поймают, когда придешь с драгоценностями к ювелиру, потому что они часто являются осведомителями полиции.

Отец велит мне сесть на пол и приложить ухо к механизму замка. Он осторожно поворачивает ручку с цифрами – сначала в одну сторону, потом в другую, а я должна внимательно прислушиваться к звукам, издаваемым шестернями. Полушепотом отец спокойно описывает каждую стадию с замечательной терпеливостью, разительно противоречащей его обычной резкой манере. Мне нравятся эти моменты, когда, погруженные в глубокое молчание, мы оба напрягаем слух, чтобы уловить едва различимое «щелк‑ щелк‑ щелк‑ щелк» устройства по другую сторону металлической дверцы.

Эта тренировка никогда не длится слишком долго.

– Так, тебе пора возвращаться к учебе, – говорит отец.

Прежде чем уйти, я пытаюсь придумать что‑ нибудь приятное, чтобы сказать ему. Как‑ то раз спрашиваю:

– Ты думаешь, я когда‑ нибудь смогу научиться открывать сейфы, как ты?

– Ты же моя дочь, – отвечает он. – Ты сумеешь открыть любой сейф.

Из его уст это настоящий комплимент, и он согревает мое сердце. Я так хочу, чтобы отец хоть немного ценил меня!

В иные дни он зовет меня в большую бильярдную комнату, чтобы рассказать о мире с помощью огромного напольного глобуса. Глобус стоит на постаменте и опоясан деревянным обручем. Это красивая вещь, и она дает пищу моим мечтам. Не знаю, из чего он сделан, но его поверхность гладкая и приятная на ощупь.

Когда я остаюсь одна в этой комнате, я глажу планету Земля со всеми ее волшебными уголками. Закрываю глаза и вращаю глобус, наугад тыкая в него пальцем, потом открываю глаза и шепотом обещаю себе: «Когда‑ нибудь ты туда поедешь». Я размышляю о знаках Зодиака, вырезанных на деревянном обруче. Отец научил меня узнавать кентавра, натягивающего лук.

– Это мы, Стрельцы – говорит он.

Он не верит в «астрологическую чепуху», но все равно питает слабость к нашему знаку. При любой возможности я прихожу посмотреть на это фантастическое создание, получеловека‑ полуконя. Я восхищаюсь его силой, с которой он натягивает лук, и стрелой, «указывающей в верном направлении». Так говорит отец, и всегда добавляет замечание, смысл которого в связи со стрелой я силюсь понять: «Поступай мудро! »

Однажды я спрашиваю, какой знак у матери. Отец презрительно тыкает пальцем в беднягу Скорпиона – постыдно пресмыкающееся создание. Мне жаль мать. Но я думаю, поскольку ее знак непосредственно предшествует нашему, должно быть, в ней тоже есть что‑ то от лошади.

С помощью глобуса отец показывает мне все страны, над которыми он летал на воздушном шаре вместе со своим любимым вторым пилотом – моей тетей Генриеттой. Отец говорит о ней так, словно она необыкновенная женщина. Она тоже была авиатором, как отец, и страстно любила полеты на воздушном шаре.

С тетей Генриеттой я встречалась лишь однажды: вскоре, после того как мы переехали в этот дом, она приезжала в гости в сопровождении двух чудесных колли. Я была слишком мала, чтобы сохранить в памяти что‑ то большее, чем смутные образы.

Закрываю глаза и вращаю глобус, наугад тыкая в него пальцем, потом открываю глаза и шепотом обещаю себе: «Когда‑ нибудь ты туда поедешь».

До войны, когда моя мать была крохотным младенцем, Генриетта и мой отец часто летали вместе и выигрывали гонки на воздушных шарах. Отец с удовольствием вспоминает все те случаи, когда прямо перед приземлением ему приходилось быстро сбрасывать часть балласта, поскольку Генриетта замечала быка, пасшегося в непосредственной близости, и она наотрез отказывалась приземляться в этом месте! И они снова взлетали, не зная, когда и где смогут сесть.

Как‑ то раз из‑ за ошибки в навигационных расчетах они пролетели над немецким городком Ландсберг‑ ан‑ дер‑ Варте во время одного из выступлений Гитлера. Отец показывает мне фотографию, на которой они сняты с четырьмя немецкими офицерами и двумя людьми в гражданской одежде; моя тетя нервно улыбается, стоя посреди группы мужчин, которые, похоже, очарованы этой миниатюрной женщиной, одетой в мужскую клетчатую рубашку и бриджи для верховой езды.

Воспоминания о причудах Генриетты всегда вызывают у отца смех. Слушая его, я начинаю думать, что Генриетта действительно великая личность. Если бы мы с матерью могли быть хоть чуточку похожими на нее, возможно, мы тоже заслуживали бы отцовского снисхождения и восхищения.

Во время войны Генриетта пошла служить медсестрой и в военном госпитале познакомилась с врачом, который стал ее мужем. Тем временем мой отец участвовал в Сопротивлении в Лилле. Он рыл подземные ходы, чтобы помогать евреям бежать в Бельгию. Он также торговал на черном рынке, чтобы заработать денег для оплаты продуктов, вида на жительство и услуг контрабандистов, помогавших беглецам.

Лицо отца светлеет, а голос смягчается, когда он рассказывает мне о своей молодости. Я заворожена не только его историями, но и выражением, которое внезапно преображает его обычно каменные черты. В те времена он был героем. Если бы только я родилась пораньше, я могла бы познакомиться с тем страстным, дерзким мужчиной, каким он когда‑ то был! С крылатым кентавром, пересекающим Европу по неверной стрелке компаса. С Робином Гудом, рискующим своей жизнью, чтобы вырвать угнетенных из лап нацистов. С великим высокопоставленным масоном, который «делал что хотел», появляясь, к примеру, перед королевой Англии в красных ботинках. С «милосердным рыцарем святого града», тайно трудившимся ради блага человечества.

Я до сих пор помню свое изумление при виде этого рыцаря при всех регалиях, с мечом и большим крестом на груди, – таким отец в иные вечера являлся в мою спальню. Но все это было раньше. До того как он решил покинуть гадкий мир и стать затворником в этом доме вместе с нами.

Когда в последний раз отец приказал мне отправиться вместе с ним в мастерскую за плавательным бассейном, он велел мне развернуть какой‑ то сверток: внутри оказались много метров странной бледно‑ желтой материи. Эту специальную ткань использовали для изготовления воздушных шаров. Она осталась с послевоенных дней, когда отец усердно трудился, чтобы с аэродрома Бондю вновь стали взлетать воздушные шары на горячем воздухе. Они с Генриеттой первыми стали летать снова, используя воздушные суда, собранные собственными руками. Иногда я прокрадываюсь в мастерскую, чтобы коснуться этой волшебной ткани, и представляю, как сама изготавливаю воздушный шар, чтобы улететь прочь отсюда с Линдой и Питу.

Лицо отца светлеет, а голос смягчается, когда он рассказывает мне о своей молодости. Если бы только я родилась пораньше, я могла бы познакомиться с тем страстным, дерзким мужчиной, каким он когда‑ то был!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒