3 месяца спустя 9 страница

Марта произносит речь, достойную магната недвижимости, пока она сначала показывает мне все вокруг. Она проходит мимо комнаты и кабинета Кингсли. Даже не потрудившись открыть их двери.

Затем показывает на комнату Гвен.

— Вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите. Мне нужно приготовить ужин.

Я благодарю ее, и она кивает, продолжая заниматься своими делами.

Мои жадные глаза рассматривают убранство комнаты в стиле принцессы. Кружевное покрывало на кровати, муслиновая занавеска вокруг. Обои с ванильными орхидеями — ничего удивительного.

На самом деле, вся ее комната в ванильной тематике, от ковра до дверей гардеробной, даже письменный стол и разноцветные ручки.

Она определенно более девчачья, чем я когда-либо была. Не уверена, с кого она берет пример. Точно не с меня или ее отца.

Возможно, с Кэролайн. Она напитала меня своей дурацкой пушистой энергией еще до того, как я узнала, что беременна.

Я сажусь на кровать, провожу рукой по покрывалу, потом замечаю фотографию в рамке на ее прикроватной тумбочке.

Судя по одежде и шляпе, она была сделана в день ее школьного выпускного.

Кингсли держит ее за талию в воздухе, будто она летит, а Гвен безудержно смеется.

Они смотрят друг на друга с такой любовью, что это разрезает меня на части. К тому моменту я уже познакомилась с ней и классифицировала ее как дочь этого мудака.

Мне и в голову не приходило, что она и моя дочь тоже, и что я упустила момент ее жизни, который уже никогда не вернуть.

Я провожу пальцами по ее лицу, чувствуя, как горькие эмоции собираются в моих глазах.

Случайно я касаюсь лица Кингсли, и это меня пугает. Не сам контакт, не то, насколько он незаконно привлекателен, а то, что сейчас я не могу его ненавидеть.

Если бы не он, Гвен не выросла бы в прекрасную молодую леди, которой она является. Нужно быть каменным человеком, чтобы растить ребенка в одиночку с семнадцати лет.

Ты не должна боготворить того, кого ненавидишь, сучка. Я слышу голос Кэролайн в своей голове и кладу рамку на место.

Не могу удержаться и открываю ящик. В нем лежат сонные бутоны, целая коллекция, еще больше вещей ванильного цвета и альбом.

Волнение охватывает меня, когда я достаю его. С того момента, как я открываю альбом, я словно переношусь в прошлое.

Он заполнен фотографиями малышки Гвен, ее дней рождения, ее первого зубика. Ее первые шаги. Первый день в школе. Все они задокументированы заметками сверху, написанными удивительно аккуратным почерком Кингсли.

Он почти на всех снимках, либо несет ее на руках, либо подбадривает ее, либо смеется вместе с ней в камеру. И тут меня осеняет, что он всегда беззаботен, только когда рядом его дочь. Как будто она единственный человек, которому позволено находиться в его стенах.

Черт, я даже не знала о существовании этой его стороны, пока не увидела, как он громко смеялся, когда она принесла обед в его кабинет несколько лет назад.

Помню, что была поражена видом, его смехом, его радостью и тем, что это редкое явление соперничало с затмением.

Через альбом я ясно вижу, что у него есть версия, которую он показывает всему миру, и версия, предназначенная исключительно для нее.

И я не знаю, почему горькие эмоции продолжают нарастать во мне. Возможно, потому что я пропустила самые важные моменты жизни Гвен, в то время как он был рядом во время всех этих событий.

Я продолжаю листать, перебирая фазы ее жизни, словно это кино.

Даже Нейт присутствует на некоторых фотографиях, в основном на днях рождения, с торжественным лицом, как всегда.

Зеленоглазый монстр поднимает голову внутри меня, и я не могу прогнать боль, даже если бы захотела.

Но я просматриваю весь альбом. Дважды. На третий раз я замечаю, что останавливаюсь на некоторых снимках.

Например, пятнадцатый день рождения Гвен. Она улыбается, но улыбка кажется более принужденной, чем во время правительственных войн. Ее глаза кажутся немного опухшими, а выражение лица механическим.

Я плакала в свои дни рождения, потому что они напоминали мне о моей матери, которая бросила меня в них.

Ее слова, сказанные в тот день, когда она впервые узнала, что я ее мать, что, по совпадению, произошло в тот же день, когда узнала и я, снова нахлынули на меня.

— Мне так жаль, детка, — шепчу я ее фотографии.

— Разве ты не должна больше сожалеть о том, что нарушила чью-то личную жизнь?

Я вскидываю голову и вскрикиваю от боли в плече. Затем вытираю влагу, собравшуюся в глазах, потому что проявление даже намека на слабость в присутствии хищника верный способ заставить его напасть. Безжалостно.

А Кингсли самый страшный хищник из всех, с кем я сталкивалась. Наравне с моим отцом.

Тот факт, что он заботился обо мне, меня не обманывает. Это может быть просто притворство, чтобы потом причинить мне боль.

Он стоит, одетый в свой обычный черный костюм, который не должен ему так хорошо идти.

Кингсли всегда был физическим совершенством, и дело не только в его лице, пронзительных глазах или отточенном теле.

А в харизме, которая приходит вместе с ним. Молчание, которое таит в себе бури, такие же глубокие, как цвет его глаз.

Несколько порезов украшают тыльные стороны его рук, и мое любопытство берет верх. Я знаю, что он дерется с Нейтом в качестве хобби, но он пока отсутствует, так откуда они у него?

Разве они не бинтуют руки перед боем? Кроме того, я уверена, что это не тот же костюм, что был на нем сегодня утром. Он все еще черный, но покрой другой. Не то чтобы я зацикливалась на его одежде или что-то в этом роде.

Я все еще не могу избавиться от ноющего чувства, задаваясь вопросом, где он мог быть, что ему пришлось сменить костюм.

Он непринужденно прислонился к раме, скрестив ноги на лодыжках, будто был там какое-то время, наблюдая, выжидая время, как делают все хищники.

К счастью для него, я не хищник.

— Я не нарушала ничью личную жизнь. — я удивляюсь своему холодному тону, когда спокойно кладу альбом обратно в ящик. — Ты добровольно привел меня в свой дом и забыл вывесить правила о свободе передвижения там, где я могу их видеть.

— Тебе должно быть стало лучше, если твой язык вернулся к своему любимому хобби болтать без умолку.

На самом деле, мой язык болит и болит как мать, но это не значит, что я паду без боя.

Я встаю, с усилием удерживая голову.

— Извини, что разрушила твои извращенные фантазии о том, чтобы увидеть меня на коленях. В следующий раз повезет больше.

Он отталкивается от дверной рамы и несколькими решительными шагами добирается до меня. Сила, стоящая за ними, выбивает дыхание из легких, но не больше, чем когда его грудь почти касается моей.

Расстояние, разделяющее нас, всего лишь на волосок, но даже оно заполнено запахом кедрового дерева, смешанным с сильным ароматом его мужественности.

Все мои попытки дышать правильно разбиваются о пол и медленно умирают, когда он берет мой подбородок большим и указательным пальцами, медленно поднимая его вверх, пока не завладевает моим вниманием полностью.

Его вторая рука ложится на мою талию, контролируя и владея мной так сильно, что я едва чувствую ткань, разделяющую нас.

— Как я намекнул сегодня утром, а ты отказалась принять это в своей хорошенькой головке, видеть тебя физически избитой не приносит мне никакого чувства триумфа. Единственная поза, в которой ты будешь хорошо смотреться на коленях, это когда ты будешь заполнена моим членом, дорогая.

Мои губы размыкаются, и это не имеет ничего общего с тем, насколько они распухли. Я подбираю язвительный ответ и позорно ухожу с пустыми руками.

— Если твой язык заживет, мы сможем начать прямо сейчас.

— В твоих мечтах, придурок.

— В моих мечтах ты принимаешь мой член в свою задницу, как профессионалка.

— Хорошо, что это мечты, потому что в этой жизни этого не будет. И для протокола, ты чертов извращенец.

— Количество секса, которое я должен дать по поводу твоего мнения обо мне, отрицательно.

— И тем не менее, ты все еще хочешь кусочек меня.

— Не кусочек. Кусочки.

Его голос понижается, как и его рука от моей талии до бедра, а затем до задницы.

Я вскрикиваю, когда он сжимает плоть, притягивая меня прямо к своей груди. Боль, вспыхивающая в теле, никак не влияет на мою реакцию.

По логике вещей, я должна быть потрясена до мозга костей, но этого бесстыдно не происходит. Вместо этого мое сердце начинает воевать, словно намереваясь проскочить прямо, между нами.

Мои бедра дрожат от его прикосновений, и я уверена, что он чувствует, какое сильное воздействие он оказывает на меня.

Что-то, что мне не нравится.

Слабость. Находиться в чьей-то власти.

Единственный секс, в котором я принимаю участие, это когда я верхом.

Никогда, когда надо мной доминируют.

По крайней мере, не после того первого раза.

Это напугало меня до смерти, та власть, которую он имел и продолжал иметь надо мной, когда он был всего лишь маской Анонима. Теперь, когда у него есть лицо, да еще и незаконно красивое, это еще опаснее.

Поэтому я хлопнула ладонью по его плечу, пытаясь — и безуспешно — оттолкнуть его.

— Кингсли, — пытаюсь предупредить я, но мой голос слишком мягок, даже для собственных ушей.

— То, как ты произносишь мое имя, не что иное, как приглашение «иди и трахни меня».

— Пошел на хрен.

— Я перейду к этому чуть позже, но сначала...

Он разминает плоть моей задницы и дерзко трется своей массивной эрекцией о мой низ живота.

Я хочу остаться незатронутой, проклясть его в особый уголок ада, но я разрушаюсь.

Мое ядро сжимается, и даже боль в лице и плече меркнет по сравнению с диким желанием, проникающим в меня.

Но почему?

Почему меня необъяснимо заводит его прикосновение?

Пожалуйста, пусть это будет извращенный случай благодарности, а не что-то совершенно иное и катастрофическое.

Словно почувствовав мое внутреннее волнение, Кингсли откидывает мою голову назад и пристально смотрит в мои глаза.

— Помнишь тот вызов?

— Какой вызов?

Я благодарна, что мне удалось вернуть часть своего самообладания, учитывая обстоятельства.

— Тот, после которого ты избегала меня в течение недели, потому что боялась уступить тому, чего мы оба хотим.

— Я не хочу тебя.

— Хочешь сказать, что если я залезу под это платье, то не обнаружу твою киску, набухшую, мокрую и готовую к тому, чтобы в нее вошли?

— Нет.

Это слово прозвучало так тихо, что я удивилась, что он его услышал.

Его лицо расплывается в дьявольской ухмылке.

— Тогда давай проверим это.

Прежде чем я успеваю возразить, мир уходит у меня из-под ног.

Глава 12

Аспен

Это второй раз в моей жизни, когда меня несут на руках. Точнее, в третий, поскольку вчера вечером он, вероятно, заносил меня в дом.

По иронии судьбы, первый раз тоже был его.

Кингсли.

Он же самый раздражающий мужчина, когда-либо ходивший по земле. И самый привлекательный.

Только я не перекинута через плечо, как все эти годы назад. Теперь он несет меня на руках, как в каком-то пошлом фильме. На секунду я слишком дезориентирована, чтобы понять, как изменились события. Только когда мы вышли из комнаты Гвен и двинулись по коридору, я вынырнула из этого состояния.

Я ударяю кулаком по его груди, и, клянусь, твердая штука издает звук под моей рукой. Может, он все-таки не человек, а я в ловушке с бездушной машиной.

Но находилась бы я в таком положении, если бы он не был из плоти и костей?

— Какого черта ты творишь, Кингсли?

— Переношу тебя в более подходящую обстановку. Не знаю, как ты, но секс в комнате моей дочери меня отталкивает.

— Спусти меня! — я зарычала, дрыгая ногами в воздухе, чтобы заставить его ослабить хватку.

Он впивается пальцами в мою талию, и я вздрагиваю.

— Если ты не хочешь усугубить свои травмы, оставайся, блядь, неподвижной.

Я уже собираюсь откусить ему ухо, когда он толчком открывает дверь в... свою комнату.

Я просто прошла мимо нее раньше, в разгар очевидных попыток Марты держать меня как можно дальше от нее.

Белый свет заливает пространство, подчеркивая чистоту, минимализм и почти клинический вид комнаты. Цвета такие же простые — серый, черный и белый.

Мое сердце учащенно забилось, когда я поняла, что именно такие цвета в моей собственной спальне. Боже. Что за извращенные совпадения.

Кингсли опускает меня на кровать, мягко, но в то же время с такой твердостью, которая демонстрирует его потребность в доминировании.

Я приподнимаюсь на локтях как раз вовремя, чтобы увидеть, как он снимает пиджак. В его движениях ощущается контроль, легкость и уверенность человека, который знает, что делает и куда идет.

Его белая рубашка натянулась на мускулистой груди, когда он бросил пиджак куда-то в недоступное мне место. Затем, не разрывая зрительного контакта со мной, он расстегивает запонки и закатывает рукава рубашки на мощные предплечья.

Я не смогла бы отвести взгляд, даже если бы попыталась. Дело в том, что Кингсли жилистый. У него большие руки с длинными пальцами и заметными венами, которые тянутся от их тыльной стороны к кистям.

И хотя я как-то забыла подробности того времени, воспоминания о том, что эти руки делали со мной, начинают бить по мне. Прямо между ног.

Не говоря уже о том, что порезы на тыльной стороне его рук и костяшках пальцев добавляют варварскую грань к его и без того бездушному виду.

В этот момент его можно было бы назвать безжалостным монархом, склонным к завоеваниям.

— Вот в чем дело, дорогая, — говорит он голосом, полным вожделения, который затягивает мой собственный. — У тебя повреждены губы и прикушен язык, вероятно, потому что ты отказалась доставить этим ублюдкам удовольствие видеть тебя слабой. В результате ты постоянно кусала его, пока почти не откусила.

Мой рот открывается.

— Как...

— Ты сказала это тогда, верно? Ты лучше проглотишь свой яд. Знаю, Ницше твой кумир и святой мессия твоего мозга, но он чертов кретин, который не смог определиться, так что в следующий раз, когда окажешься в опасной для жизни ситуации...

Его колено опускается между моих ног, без труда раздвигая их, и он кладет руку на матрас возле моей головы.

Другой рукой он вновь накрывает мою челюсть. Его большой палец скользит по моим губам, и их покалывает одновременно от удовольствия и боли.

— Ты откроешь эти чертовы губки и будешь кричать о помощи. Я ясно выразился?

— Я же сказала тебе, что не верю в это.

Я пытаюсь оттолкнуть его руку, но он не оставляет мне возможности бороться. Он обладает таким авторитетом, от которого невозможно отмахнуться, и, хотя раньше я восставала против этого, сейчас я чувствую, как теряю этот воинственный дух.

— Ты начнешь... со временем. А сейчас... — он снова проводит большим пальцем туда-сюда по моим губам, не жалея опухших, порезанных или сломанных частей. — Так как тебе больно, я меняю прежний вызов с поцелуя на что-то другое.

— Что-то другое...?

Мой невысказанный вопрос так и повисает в воздухе, когда он тактично опускает руку между моих грудей и проводит пальцами по материалу, пока оба моих соска не выступают. Трение о платье настолько болезненное, что я задыхаюсь.

— Ты такая чувствительная здесь, не так ли? — говорит он с мрачным садизмом, затем смыкает губы вокруг соска через ткань и сосет.

Тот факт, что он даже не потрудился снять платье и делает это через него, грязнее, чем все, что я могла себе представить.

Он лижет, щипает и кусает мой сосок так сильно, что я думаю, что кончу от одного только трения. Всплески боли в плечах и верхней части груди смешиваются с удовольствием и распространяются на ноющее ядро.

Это слишком.

Он.

Это.

Все в этом моменте настолько сюрреалистично, что я не могу охватить его своим разумом. Все, что я могу сделать, это попасть в его ловушку с беспомощностью жертвы.

Мои волосы образуют ореол над головой от того, как сильно я извиваюсь. Дискомфорт от синяков и его безоговорочных притязаний делает атмосферу животной по своей природе.

И именно тогда, когда я думаю, что могу испытать оргазм от одних только ощущений, Кингсли отпускает истерзанный сосок, оставляя мокрое прозрачное пятно на белом платье, и облизывает губы, словно гордясь своей работой.

Я готова назвать его сотней красочных имен, но эта мысль исчезает, потому что его голова опускается к другому моему соску, уделяя ему то же внимание, что и предыдущему.

Руки сжимаются в болезненные кулаки, душат покрывало, и я хочу, чтобы это было отвращение.

Отрицание.

Что угодно, только не то, что я испытываю сейчас.

Возбуждение и пугающее ощущение, что я отпускаю.

Мои соски пульсируют, посылая прямые разряды между ног с каждым его жестоким укусом.

— О, Боже...

— Немного несправедливо, что он получает похвалу за мои действия, — говорит он, проводя языком по соску, а затем прикусывает его, пока я не задыхаюсь. — Теперь произнеси мое имя.

— Иди на хрен, Кингсли.

Он усмехается, звук темный и безумный, когда он кусает мой сосок в последний раз и скользит между моих ног.

— Я собираюсь вытрахать из тебя это поведение, дорогая.

Я дезориентирована, когда он опускается к краю кровати. Я не понимаю, что происходит, пока он не становится на колени, не закидывает мои ноги на свои твердые плечи и не ныряет между моих бедер.

Восхитительное ощущение того, что меня растягивают до предела, едва уловимо, потому что он задирает платье до талии.

Его губы находят мое внутреннее бедро, и я вздрагиваю, когда он медленно вдыхает меня, словно смакуя главное блюдо от шеф-повара.

Затем прикусывает внутреннюю плоть. Сильно.

— Больно, мудак.

Я хватаю его за плечи, пытаясь оттолкнуть, но он снова кусает, на этот раз вырывая из меня хныканье.

— Не шевелись, иначе будет еще больнее, — говорит он мне в лицо, а потом сосет, водя языком туда-сюда, пока я не начинаю извиваться.

Я падаю обратно на матрас, руки, как и моя решимость, едва держатся.

Кожа горит от его укусов, покусываний и, в конце концов, успокаивающих посасываний. Он словно получает удовольствие от того, как я прыгаю, а потом не могу подавить стон.

К тому времени, когда он добирается до моего нижнего белья, я задыхаюсь и с трудом дышу.

— Ты единственная женщина, которая выглядит сексуально в хлопковых трусиках, ведьма.

Он продолжает доказывать свои слова, покусывая складки через материал.

Искра огня проникает в мою сердцевину и едва не заставляет вскочить на ноги. Кингсли разрывает трусики зубами, создавая невыносимое трение о мою самую интимную часть.

— Ты такая мокрая для того, кто утверждает, что не хочет меня.

— З-заткнись, придурок...

— Разве это мудрая идея обзываться, когда твоя киска впивается в мой рот, как маленькая шлюшка?

Мои бедра физически дрожат, и я ненавижу свою нелогичную реакцию.

— Не надо... называть меня так.

— Называть тебя как? — он облизывает мою киску снизу вверх, перехватывая мое дыхание в процессе.

— Ш-шлюшка. Я ничья шлюха.

— Ничья, только моя, потому что я буду поглощать твою киску, будто ты и есть киска.

Он прижимает свой язык к моему клитору с силой, которая посылает меня за грань.

Кульминация настолько сильна, что мой рот остается открытым в бессловесном крике. А потом я кричу так громко, что удивляюсь, как не обрушила весь дом.

Кингсли, однако, кажется, не закончил. Он проникает языком в меня, сбивая предыдущую волну в более мощную. Он трахает меня языком жестко, быстро и с таким контролем, что я задыхаюсь.

Мои пальцы бездумно погружаются в его волосы, и я натягиваю шелковистые пряди, практически впиваясь киской в его рот.

Я отчаянно нуждаюсь в чем-то, что не могу определить.

Чего-то, что нарастает во мне с силой бури, сверкающей в его глазах всякий раз, когда он смотрит на меня.

Или впивается взглядом.

Я уже даже не знаю.

Иногда он смотрит на меня так, словно я завоевание, которое он намерен разбить на непоправимые кусочки.

А быть может, я смотрю на него как на вызов, который он никогда не одолеет. Чёрная лошадка, которую никогда не удастся укротить.

Это толчок и притяжение. Принятие и взятие. Даже сейчас, когда он думает, что я полностью в его власти, хотя это совершенно не так.

Кингсли крепче сжимает мои бедра, останавливая мои бешеные движения. Но он продолжает сосать, покусывать и трахать мои складочки, пока я не теряю сознание.

Господи. Он сводит меня с ума.

Как раз, когда я думаю, что стану единым целым с кроватью, в воздухе раздается звук чего-то вибрирующего, как эхо гибели.

Кингсли появляется между моих ног и облизывает губы.

— На вкус ты такая же дикая, как и на вид.

Я жду, что он вернется за этим вкусом, но он достает из кармана телефон, смотрит на экран, а потом говорит мне:

— Я должен ответить. Помолчи для меня, дорогая.

Я начинаю отстраняться, но Кингсли отпускает мое бедро и вводит в меня два пальца одновременно, отвечая:

— Шоу слушает... Да, я могу говорить.

Святое дерьмо. Этот сумасшедший мудак всерьёз?

Очевидно, да, потому что он загибает пальцы внутри меня, и мне приходится зажать рот рукой, заглушая любые неловкие звуки.

— Да, я понимаю, — говорит он со спокойствием грешного священника.

Как, черт возьми, он может оставаться в своей стихии, пока передвигает мои внутренности?

Я не получаю ответа на этот вопрос, но принимаю еще один палец, и на этот раз все три оказываются так глубоко внутри меня, что задевают мою точку G. Один, два...

Моя голова запрокидывается назад, и из меня вырывается похотливый звук.

Кингсли ухмыляется с хитростью и капельным обаянием самого Люцифера, качая головой, а затем начинает трахать меня пальцами. Входит и выходит с бешеным ритмом, который лишает меня рассудка.

Черт.

Боже. Блядь. Проклятье.

Тот факт, что кто-то еще может слышать мои крики удовольствия, не мешает мне испускать их. Если уж на то пошло, все, что я слышу, это липкий звук его пальцев, погружающихся в мое возбуждение, и чистая грязь этого, подталкивающая меня к краю.

Край настолько крутой, что я одновременно и взволнована, и напугана прыжком.

— Я сделаю окончательное предложение после того, как изучу статистику за прошлый год. Если они окажутся ниже моих стандартов, я сброшу их до того, как они примут следующую дозу кислорода. — он убирает телефон и говорит: — Вот так. Хорошая девочка.

Тогда я кончаю. От сочетания ситуации, его слов и того, как его пальцы быстро и сильно вбиваются в меня.

Мои звуки неконтролируемы, и я поворачиваю голову в сторону и утыкаюсь лицом в матрас, заглушая их.

Кингсли продолжает лениво вводить в меня свои пальцы, пока не завершает звонок.

Я остаюсь спрятанной в матрасе, стыд и возбуждение пронизывают меня с одинаковой силой.

Что, черт возьми, со мной только что произошло? Может, мне нужно обратиться к психотерапевту, чтобы лучше понять себя? Потому что мое тело, душа и сердце, похоже, дали моему мозгу тайм-аут в его жизни.

Две сильные руки обхватывают мои щеки, заставляя повернуться к нему лицом, и тогда я обнаруживаю, что он свисает надо мной и смотрит на меня с выражением, которое он не имеет права на меня направлять.

Точно так же он смотрел на меня все эти годы назад. Когда сказал, что решил все-таки оставить меня.

Его пальцы скользят по моему лицу и волосам с нежным, но собственническим прикосновением.

— Так красиво сломана, моя маленькая шлюшка.

Я вырываюсь и отталкиваю его, откидываясь назад на матрас.

— Я не твоя шлюшка.

Свет сияет в его обычно тусклых глазах.

— Тогда ты бы предпочла, чтобы тебя называли хорошей девочкой?

— Н-нет.

— Ты просто кончила на это. Но опять же, ты стала еще мокрее, когда я назвал тебя маленькой шлюшкой, это означает, что у тебя есть как склонность к унижению, так и склонность к похвале. Интересно.

— Твоя смерть тоже будет интересной, если ты не прекратишь. И можешь сказать, какого черта это было только что?

— Тебе придется быть более конкретной. Только что произошло много всего, и все они закончились грязными оргазмами, а твоя киска влюбилась в мои пальцы и язык. Следующей будет очередь моего члена.

Я не могу побороть жар, который охватывает мою шею от его грубых, грязных слов. Почему он произносит их с такой легкостью? Тем не менее, я заставляю себя ответить:

— Разговор по телефону во время прикосновения ко мне. Что, черт возьми, с тобой не так?

— В том же варианте, что и с тобой не так, потому что ты кончила как очень хорошая девочка.

Я снова вздрагиваю на этом слове, и ублюдок не пропускает его, потому что ухмыляется.

— Нет нужды говорить, что я выиграл. Лучше надень свои лучшие доспехи, дорогая, потому что дерьмо вот-вот станет настоящим, когда я всерьез займусь тобой.

***

Освежившись, я надеваю свитер поверх платья, скрывая неловкие мокрые пятна. Затем я готова выскочить из дома Кингсли и проверить свой мозг у врача.

Может, бандиты ударили меня по голове достаточно сильно, чтобы выбить несколько винтиков. Только так я могу понять смысл фиаско, которое только что произошло.

Вся эта ситуация не имеет смысла, и это вызывает у меня подозрения. Зачем я ему понадобилась? Он никогда не делал этого раньше по крайней мере, не как Кингсли Шоу.

Может, это только потому, что он вспомнил ту ночь двадцать один год назад? Но это все еще не даёт ясности. У него есть какие-то антисоциальные и нарциссические наклонности, а количество людей, о которых он искренне заботится, исчисляется Гвен и Нейтом. Так что он не мог тосковать по мне все это время.

На самом деле, он ясно дал понять, что избавится от меня. Так вот в чем дело? Он не смог найти способ взять меня на абордаж, поэтому играет в соблазнение? Но он не из тех, кто опускается до такого уровня, не говоря уже о том, что он прямолинеен до безобразия.

Черт побери.

Все эти размышления о его мотивах сводят меня с ума, а его близость усугубляет ситуацию. Мне нужно выбраться отсюда, чтобы проветрить голову.

Но у Кингсли другие планы.

Конечно, блядь. Он тащит меня в столовую, большую, холодную и бесстрастную, как и он сам.

Стол накрыт на двоих, и Кингсли сидит во главе стола, как темный властелин в аду. Это глупо несправедливо, что он все еще выглядит элегантно, как всегда, в своей белой рубашке, черных брюках и с идеально уложенными волосами, в то время как я с трудом стою на ногах.

Схватив салфетку, он показывает на стул справа от себя.

— Садись и ешь.

— Может, хватит вести себя так, будто ты мой босс за пределами фирмы?

— Это было бы «нет». И это не значит, что ты позволяешь мне вести себя, как твой босс в фирме.

Я откидываю волосы.

— Это потому, что я, оказывается, не хуже тебя разбираюсь в том, что делаю.

— Высокомерие зашкаливает?

— Ты тоже высокомерен, но поскольку у тебя член между ног, это называется харизмой. А когда женщина уверена в себе и своей работе, ее называют эгоистичной сукой. Если будем справедливы, то тебя следует называть эгоистичным членом.

— Тогда я думаю, что мы справедливы, потому что ты называешь меня так все время. Но тебе лучше перестать обращать внимание на мой член, иначе он воспримет это как приглашение.

— На другой планете, придурок.

— Ты говоришь так, словно я не могу это устроить. Также не притворяйся, что не хочешь меня. Это не только наглая ложь, но у меня есть доказательства обратного.

— Какие доказательства?

— Твое тело дрожало для меня, даже когда тебе было больно.

— Это называется физической реакцией.

— Физическая реакция. Сексуальное желание. Похоть. Ярлык не имеет значения, дорогая. Имеет значение фактический эффект. Так что отрицай это сколько угодно, но факт остается фактом: ты хочешь меня.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒