Книга 4, глава 1 8 страница

– Тартарряды и Барбадиз с вами и вашим елецарийским сокопровеяньем! Пелагиавтор! Ремонстрант Монтгомериит! Краткие жизни вашим родственникам! Вы пересексолили, так и есть, с мокредьгласием и мерклостифеличностью.

– Подождите-ка, прыглососи! Я чую яйцересиархаизм. Я подвергну вас проверке. Я не могу уследить за вами до конца в вашем во всём прочем аккуратном отчёте. Это была быстрая щука или дикая сёмга? Вы обираете нас в гонимое будущее, или же нет, с этим руттимодным рыболовством?

– Лалия Лелия Лилия Лулия и малая милая Лола Монтес.

– Невернаторр! Это, они говорят, фений, посвящённый в тайну. По имени Парасоль Окрыль. Готовый наметать яйца и мальков как маммодержальный монах на кругопосещении его семи приходских церквей. И населяя грубые баронства данами, элями и водканалами!

– Давайте выше, Гостевой! Горб ваша марка! Для гониметкого приземления! Хромоглазка вершегляд, Великий Карпий, резвей этик наш зоопакт?

– Жил-был старый один псалмохнычущий сом-говорливец у той ротзабитой Судачицы из Стангребущих.

Что пошёл галантировать с полной шаландой его спермаценного груза.

Маслянистовый прыгать за всяк длиннодоном и всяк мокролизкой от нашего Взгорья и до Горбыль-устья.

Наш Господин Змеиных Вод!

– Хеп! Я вижу его в вешанных путах! Вверх вашей рыболовкой! Держите этого парня! Вывыживайте его, Силкаурка! Роголовач!

– И вы тяните, сэр! Перо оливы подойдёт! Злееобразник Манилы, он вскричит перед своим свежеванием. И его надрыв создаст новые островланды. Поднялся? Стой, рвулёгочник! Великий финвал-кучушка! Лесхозяйств трёхлиственны древстояния! Ноеносец!

– Он не попал в её устье, а встал в реку Дыр, Ромункул Рем, совращая с торной, так что теперь любой бучпринц обязан взобраться вверх по ней, если он будет водить её за ножку, и заночевать у неё на задах. Нет, он скатился как скат, и расположился на её руковалах, и никогда со страхом, зато они ещё вытащат его на сушу, на чешуескользкое ливбережье, в продолжение времени, времён и полвремени, с подушкой песка, чтобы умягчить ему.

– Вы говорите, они так сделают?

– Я вас уверяю, сделают.

– Среди дрожащих дербенников, да? Ползучее покачивание.

– Или клумбы тюльпанов Раша ниже.

– Куда вы приносите выши кувшины промыть, когда стемнеет?

– Там порядок, дурь примяла, Том приятель.

– Возле вновельющий вод в, вплавновьющий вод в?

– Почти.

{Три солдата и две девушки}

– Гренадёры. А расскажите мне теперь. Эти ангелицы или аргусловы сосуществовали и сонаходились с или без их нечтотретьего?

– Три в одном, один и три. Шем и Шон с несовершенством от несовершённого. Сын мудрости, брат глупости.

– Бог да благословит вашу остроту, шаляй-вихляй! Это три знака и ни одной сгорелки. Вы пропустили вполержинку для миловзорников. Что, Джон Скороходов Первоподобный? Сыграйте нам как пятьмастак! Ай, бокадержись!

– Круча Наива! Всё тужим и тужим, как говорит Чесовоин Кудымкин. Дамы пустятся во все тяжкие дебелые дамбы. А милушка кулис поможет счастию найтись. Конечно, я думал, оно суеютилось среди древлысины пахмарных долов с двумя раздебелыми голработницами, Щелкой Подлеска и Молью МакГарри, то есть он, рука на клинке в то время, и их мать, подстожарая дымочадка, как мне дали понять, с изливочной подрослью, бегума. Была ещё одна, которой он вскружил младоголову, её первый хвойниковый король и самый широкозаклятый человек в Карраке-на-Шэрон, графство Розасарон. Несомненно, она почти утонула в блатокреме талолетних вод восхищения самособой, не лучше моего тарпейского кузена, Веста Туллия, строя рожи на своё рекоходное изображение в потоке после охлаждения себя в стихии, она приласкала её, она прославляла её, иволистьями и вдольними травмиртами, все раскинуты, как она была, эта белактриче, что нежнее Нежской Губы!

– О, добавьте позаручёную манежинку! Всё, что ни есть, её! Нарцисходимки они как дольщицы витражений. Иксилы за взыгральными уроками становятся домоводками, когда стонут старше.

– И такжется с Исзалами? Ой ли? Нампространите! Скопейка справду сбережёт?

– Послушайте-с, маймая малмайшая! Они были плужасны, эти травмуары! Приляг на грудь сию! Так жаль, вы потеряли его, бедный агнец! Конечно, я знаю, что вы бойче байсовестная девочка, чтобы пойти в то невзвиданное место, причём в то стремя сна, что было очень неправильно даже под тёмным расцветом тьмы, своестрасти дерзив подавно! Он пропал за простячным шоурядом. Поводя гусями и красами и разголяясь вверх по лестнице. И там же ребята на углу вели беседы. И ваши больскорые страдательства впервые нашли на вас. Всё ещё придётся простить, божественно, моя слизливая речежинка, и каждый знает, что вы прекрасно выглядите в своих непобедимках. «Евангель», идеальное сопритирание с талолетней водой «Сироканон» от Яицкого. Я всегда использую при наплывах, когда обжигаюсь сочным желтком, чтобы извлечь максимальную пользу, с уместным знамением. Ну вы даёте! Просто восхитительно! Если бы я только мог пропустить мои руки неж, мои руки меж, твоих волос! Какие бойчебойче бобо брошечные! О молчиночки, скажи добродня, Чудачка! Рукоприятельно. Как они изгибаются там под нюдавними чаровательными наручами! Я блаженнее таким образом, когда у меня всего по паре, включая парненепроницаемые низбрючки. Выигрышно по-своему, вот только мои ручки белее, дорогуша. Холёные рученьки, самообивание. Светлая головушка, о болезная. Послушайте, мая маймиленькая! О, будьте осчастлеплены! Зеркало с правдивостью, лучистая светом, сердце беззаветной лавры, колец навес золота! Моя вуаль сохранит это во всех красках от его небесстащимого пламени! Им вот мы в мой ём, моймоё любоваяние. Конечно, это было совершенно стыдовидно с его стороны, необходно встречая меня в маскировке, Бартоло мио, подрядочно павлетательно, даст бог, с моими коломбиночками-неразлучницами. Их греховдумчивости сжались. Даже Нетта и Линда, наши дивительные титиньки, и те слыли греховидными, благодар вам! Майские розоперси любведыханны, да наречья яхонько горят. Моя просто объедает друг друга (моя избелабелая! мая верховодная! ), в его грозовом воротнике, как я уняла завчера от его мускустых лозкасаний, даже мой маленький шпиц пришёл в восторг, когда я повернула его голову на его собственном мужеском бюсте и целовала его ещё. Только он мог говорить с человеком, властитель будто верченый, принимая мои выложения злом намеренно! Позвольте, я представлю! Вот, как со мной случится, с лобзаниями и лицом страстолюбия. Я всё ещё с вами, бедный вы хладолеток! Давайте помиримся с матерью Консепсьон, и славословие лежит между нами, безмятежность, не будучи новенной в любых монастырях лоретинок, не моя самая маленькая из всех, ради всего святого, если угодно знать, что промелькнуло на наших устах или. Да, сэр, будем бдеть и мы! Мойрозный ветер! Фуйзнайчай! Угнездите нас получкой! Прочь, баншивый страх! Под наблюдением благини. С ним нежно понижнее! Сделайте для меня что-нибудь лунопомрачительное. Всё произрастёт под флёрдаранжировку у Св. Аудиента в кремско-утолической капельне, с моим брильянтовым светозарником после, маяк приличий вгорницы, чтобы весь кошкин дом остолбеленился, а Фатер Благочинник Миндальсоль будет трепетать моей руки. Куролитания! Кристаллосование! Куролитания! Поём расхристанию! Святотанцы, святотанцы, святотанцы! Обним! Маймая ближайшая, истречка угнетательства, будьте со мной свободны! (Я почти потух! ) И послушайте, вы, вы, красавица, эсстричка, я покажу прость с тем, знаетесь с кем, молю Магду, Марту с Луцией и Жанной, пока я лежу с раздовольным лепетом на Толке. (Я дух! )

{Новые вопросы}

– Нус хорошо! Начните, о чём молчок! Угнетательская истерия? Гвоздь истоарии? Как всё это вообще? Это тата самая вещь в себе или те-те самое то-то? Так мы услышим её первый штрих в позе от шовстрички к шовстричке? Алисочность близтечений узречений, за зовущим порогом или полезла в юдоль чудес? Пих пах! Ваша звонкая лапа в шелку щегольском? Загадайте деву. Вводение. Прибавьте ещё одну. Браковещение. А теперь вычтите первое, что придёт в голову. Непророчность. Стучите, чтобы было отъявлено вам! Кто раз цвёл, суть как цвет, пребудет явней бдений. Музокройте её, запонвешайте её и сдержите её нижайше. После лирики и методы мягкая аглоирида украйностен. Эта юная баркитантка, как, эйфористически? Она сама совершает амбидуальное действие при видении себя, как одна улеглась присухой другого?

– Трёп! Се тыры, пой, бедствовав, теням!

– То чи шо, прядую де сядую! Вы трещите совершенно невпопад, мой светлячок Лунстера, как обычно. А ещё 2 Р. Н. и Длиннорогие Коннахта, вот бы мои поля их не видели! Вы ухватили весь капитал и получили львиную волю после 1542, зато тут-то и вся разница в Ирландии между вашей граньнацией, моя болтливая голбухточка, и мной. И скоро ленестрель младой становится к стене припёрт, что сужено судьбой, стяжает, чтоб рады были Монн и Конн. Дворняга, что зовут ослом. Предвозбраняя волкоместь! Вы последние вели первых, когда мы последние, зато мы первыми растопчем вас напоследок с последствиями. Восстаньте из валяльных повозок или возьмите их, как вам угодно, но сначала надо вот ведь, сир, на мои васспросы, джеклис! У вас теперь столько краснобравой отваги, сколько нужно, чтобы вскипятить котелок жатвопохлёбки. Действительно ли Хейден Лонлакейная, из рыночных миссионерок, встреченная с шиканьем, сыскала более чем перстьнадцать процентов мела в беспримесной, бережливой и безупречной муке этого сырого материалиста и менее чем одну седьмую промилле в его еде? Нам, находчивым молодым ребятам из мозгового треста нового курса, поручили это дело, и мы, с материнской санкцией, принуждённо уполносложены на квартальных сессиях по закону об устранении долевых дисквалификаций для унимистификации юных личностей (Кивающие Нейтралы) от Комитетокопателя Номер Подпятнадцать, чтобы узнать, действительно ли у тех пэресс генработниц, которые по дешёвке получали носокровные деньги и возбуждали общественное мнение касательно приватных мест своими ножками, Мисс Мирта и Мира, две ассистрелки фраппировщика, их книги для службы были в порядке и правильно подписанные «Дж. Х. Норд и Компания», когда были отпущены от их последних местоположений? Не будет ли вам угодно встрять, чтобы рассказать залу некоторые антримные подробности того, как, во имя трёх раскройщиков на Улице Тули, тот О'Буркосушкосон или Мохмакмохнатович, Спадд Бракчар прежний наниматель, нарушая бушельный стандарт, дошёл до злокосного имения бочки сливостатков? И почему, если это не больной вопрос, этот гнедовладелец у вала ущелья, листопродавец, что немного белопрядал, Фальфитцкучкинсон, собравшись от Мужеострова, несущий свой ковчег с фюзеляжем в форме яйца, сделанным в Фридбурге насколько это электровозможно, поперёк его спины, когда он предположительно направлялся ионошагом внутрь как извозчик Градслома? Куда те пышкотинцы, треименованные, небезъединённые, ветераны горкотловины или закалённые сердца, Хансен, Морфид и О'Диер, В. Б., с их гарцующими горшляпами, держали свой путь, согласно офицеру связи Ольстерпола, с их открытыми траншейными больсдёрками и их руками в их карманах, наперекор армейским правилам, когда столкнулись с заграждением в натуральную величину? Когда он валял дело и дрябил дымостоятельных, и как он начал поппыхивать у Патерсона и Зластука? Это фактический факт, доказанный по рукогорлоязву, что эта костюмированная нордличность в бритых овечьих брюках, детских кильтах, светском синтепоне и веллингтонах, с палкой, шлемом и кружерельем, преддержатель Бара Птоломея, является совладельцем Цирка Жонглёра возле Северной Великой Датской Улицы (между прочим, это самое растрекрасное шоу, что идёт в провинции, и я собираюсь отвести туда младших в субботу первого, когда настанет ночь простоватых в полцены, чтобы увидеть падших болезников, что передразнивают баклибогсиров, и слепых к двум мирам, что повторяют за глупожалкофорсистыми), а шемшельмошоумен всё время жаловался в полицейских бараках, и обращался за ордером истребования, и выкрикивал что-то злое про то, что его домогались, после того, как у него была тройня, предложениями вакансий от женщин в этом городе, которые ржали вслед тому человеку с его выдающейся прелестью, после того как они видели его рентгеновский снимок, что оказался в богатых красных цветах на шабботних листах? Был ли это он, кто подстрекал своего глухоимённого сына, разносителя сорреспонденции в Святом Патриковом Смывалище, следовать римской букве, покинуть седание и выпасть в своих босых хлюпкобродильщиках грязнули, купить привычный кувшин портера у Морга и Крёжки и поставить его перед женой с её нашлендом пожарника на ней, призывая её, не чахло тки истому, уличарка, пока он и его мягкостланные любовницы буйствовали по дорогам совершенной распояской под носами гелиополитского Надзорпола? Переплюнете? Подготовьте почву! Где же тот вспомогательный жандармеец арионавигационной сапёртиллерии, который доложил обо всём этом хулиганстве, отвечая по его морзгэльскому разговорливнику с жезлостью у него под хвостом? Покрышьте Хладнолобовича, этого везучего голодранца, и узнайте её историю у него! Перекрышьте Насалатовещь, лиззивлюб! Носопыркович, гуруманьонец Глубернии. Косолапович! Подключайтесь!

{Через Зёва говорят Косолапович *S* и Катя *K*}

– Леньсдельник под листвой квадрынка плыл.

От браг в сад к ней дырплутник зайчастил.

– К ней зайчастил! Божусь, он нашёл у неё, что искал! Её туфли клав на плечи, он страшил то усмотревших, как он взял их выловсети, опрометчик. Крайнее бесчестие для светской протестантской религии! Старый паскудный преадамит с его двурукоятным занытиком! Дайте мне самому возиться с моими выбросами!

– Валпургеника! Это и есть ваш обожествляемый град? Норвегсон? И с ним нам молиться за обращения Верхнеместера? Зовите Китти Чёточницу, ту надомужницу Прямоткосного Крова! Пусть Суккуба уступит, новообъятное его богатство теперь стало возможным! Его кухонногарь, что гласпылала своей молитвой к тому, что на верху ступенек. И она глубока, в этот раз.

– Исподняя подлива на его турацкие арментации. «Бывший Ниш, аще ныне горбат» до «род раз любезный даден нам сеять». А потом преклоним конфессиузы ради татской дребеденции. Как солнцевотировано для его требнужника от соборников при детской. Поп его знахарь с его хромостью по хмелю! Нумар спятьдестрах полуснованья смежьвноль. Мастерсгинь бил наилёгше. Я муссоширивала его тестовидные кластьрюшки моллюсков на коханном столе. Моим бравым битюгом по его бельескладкам жирогузки до додо доброй дородности, пока его бестостное лицо не делалось жарко красным с его размякишами глазных лампочек, а его литровары горечаялись и трещали как жаренки в моей мукомолке. Я дрожала было расштриховать его авралкрасную сбивку за него. Ради всего мучного Обадии, вытащите вашу носопышку ротоначальника из маей клумбаулочной! Абы незналомец углядал ваши соковые жималки на маей кастрюльке! Крепостница этого дома, ты панствуешь безраздельно. Его лакатель и губители были расплутно прыгулюблены, когда он там дожигался, глядя на маю лоретковскую тартину от Вексфорд-Ателье, как Катти и Ланнер, изысканная супредка, с моей выпяченной грудкой и пастильной горелкой у меня за тазухой, показывая мои окороченные рукавжиги и все мои новые папирузкие папильнотки. Вжих! Там мая зримена, тут мая храмина и вот мая жупанетка, галс будет метр! Вжих! Что это? Вжих! А то? Он никогда не изловчаял лучше, можете танцпровеять, на блошиной потномине Ромиоло Веничелли из Грели Котельной, или из Башы Шмячницы, или из Зои Марашки, тот скот-самокрас, когда я взялась за пани швабру жжёноподобно, высокопыщенно, чтобы отбивать время куд-кудах щёлк-пощёлк птах-притих кап-капкан стук-постук бац-набатс куй-кулак-копытом. Слухосмятособачники, трясите пофортосильнее. Как не выпить моментально всё во имя Вылакана!

– Всем стоп! Спонсорская программа и завершение вещания. Прекращайте уже, гнирал, эту Финнеганову фонтанию и все эти лялякания тополякания. Последний бюллетень, губрнедур, чтобы устранить все сомнения. Клянусь сильфом, саламандрой и всеми троллями и тритонами, я намереваюсь превалировать над её ходом и привуалировать это в конце концов. От его мыслей приходили слова, от его жизни отходили дела. Да и воля туда же, клянусь святым чадом Кулушки, примопатриаком архиепископии, если мне нужно сначала опустить каждую маску в Трансеания от Дыры Территерри до Угла Заиколомья, чтобы найти тому Игокову его письмо, этому Ярмократу его долю. После шустриции короля, Ковнерала-Журналапаря и даже властного заступника гибернарха, что всем мегам мега, со старой шайкой Карнисона! Прочь с вашими персидскими! Шерше ле Финн-с! Попортчик под писанно отпущенным покровом. Ну не ни но нам! Гей, злая ворона! Восстаньте, сэр призракум! Сколько бы вы уже не прожили, другого не будет. Долой!

{Часть 5. Ямсадам 1}

{Защита от обвинений}

– Ямсадам, сэр, за вас! Вековечный град, здравствуй! Никак, мы снова вместе! Меня выв вырастили под старокопытным законом династий давно вышедших из печати, начавшихся с Жидника Жалконравного (или то Айлаф МакАскальтор Третир? ), зато, если верховенствоваться пантофактами, я известен по всему миру везде, где мой дорогой древлеалленглийский анголососачконский на потреблении, как им уготовано, от Августейца до Эргастула, как оно и есть, что на радах Фарнама, что в крае Кондры, что на поймах Долкина, что в приходе Мнихнастоя, и святые и совестящиеся очиочи очень видят мой любый быт и, если считаться с фикцией, клянусь моей полуобвенчанной, я считаю, как и наш народ в целом, который в своей моей оценке берёт высоко, что мой быт настолько люб, насколько возможно, и играю я очень даже поправляемо, ведь я всегда могу уиджа уиджа выждать и дать от ворот отворот. Клянусь моей лаврообвенчанной, я никогда не был и не могу себе позволить быть виновным в прикрыводеянии преступления посягательства на пастора вместе с персоной молодой снасна знакомой вдев девушкой, невеличкой Анисовкой, исполняемой Устофеей, и с любой из моих кузин в Челобнимском Шляхе-под-Вязками или в Жилгулливом Бору, когда бы тронул её придамное и рдяно набросился на её неспелости, что должно казаться очень племянительным и слишком бахоньким, ан не стоит упламенять, для моей репутации на ярмалке Бабэля для розничных дочерей, будучи легко одетым. Однако, как мои познакомцы удостаивают меня любезности известить меня, мне нужно, что её бы арестковали под моей лучиной перешлёпываний с надзорлеями и думовольцами, судорядителями, если бы только она прыснула что-то погодное. И, если чисто считаться с фикфактами, я рассказываю о себе, как я зазад захватил самую спелую махонькую женушенцию среди всех глобальных глобусиков, из-за которых она и егозила в Цветопонедельник подальше от греха харама кругом циркаллеи Скиннера, первая с её утешительным призом в моих серийных снах о миловзорых дамах «Тискающие мальчики» с наградами по расчёту фигуры и улыбок, когда обогнали на две груди операдивно, небольшим примечательным дарственным облачением. Застёгиваемым в различных местах. О влагообразие! Я краскрас крайне люблю такое, особенно наслаждаясь их ароматами в их самом наилучшем виде, когда поданы с гелиотропными гласкивками, как оно и есть, где я изливаю свою широкую душицу на чёс чистую красоту её прошлого.

{Жена и священник Михаил}

Она моя отлично сохранившаяся полнообвенчанная, с ней счасть и за ней шед, Эванс свидетель, с несоизмеримо наименьшим размером обуви, кроме лишь чайнатаунянок. Они беззубастые желчины, говоля по плавде. Разве нельзя нам порекомендовать их? Как показало моё исследознание в моём подмастачестве. А также, увы, наш личный Ломбедный и Юдольный капеллан, райепископ, азвечно грустноликий человек, в его крепюшоне под сарпинку с тесьмой ирландского сукна, который посещал наши елико жестокие сердца и чресла с наложением пяпяти пяльцев, оследом за пильцем пикши, в той Большой Горнице, может громкоговорить вам некоторые комплиментирующие вещи про мои чистые характеристики, даже когда замечены в темноте, сколь бы удручающим подобное изложение не казалось мне, как оно и есть, когда я представил её (франкфуртеры, номбурины, дзе быв чорторык! ) нашим четырёхножковым тонирцам с их христорадуницей под Каструччи Старшим и Де Меллосом, тем оступенившимся отпадникам, под сикомерной эвфонией во всех нотациях в нашей клеткодержаве сплошь дикоутиных домиков вдоль Гус-на-Грин, тех домомилостивых уют-компаниях, через тревогпени привязанности (Первый Мраклиз, согласно их сэнкхциям. Дадай! О'кеи! А Грегорио спереди, а Иоганн далеко на бобах. Ай, ай! ), вразвлечению в мытгостях малышом, а в мылдоме Нордостов лучше. У которых, как у моего Храма Финлейтера, сей малой церквы за сим углом, и К. К. Катахиазм заповедует Веру, и, как вам всем известно, от ребячества, дорогие Человеки, одна из моих жизненных амбиций моего вьюношества от раннего пипи периода, будучи всё ещё в негждальней школе, предназначенный для широкой церкви, я, будучи чувствителен к этому, прошёл поместническую конфирмацию в постели Калифлярда через нашего хахаль холёного автолекария. Михаил Энгельс тот, кто вам нужен. Пусть Михаил переключит Саттон и расскажет вам, тем людям, у кого есть эта фоновая привычка (впрок дающаяся), через его радивидение, как оно и есть, как один только наш Михаил может, когда росстраняется от прекрасстудий, чтобы довести до отпадения наши грохоты, как я узус усиливаю. Ярызвондерсигал. У Босса Пупушиста четрдевспол. Шон Шемсен скажикада скажикада. Торгденьжищи нештабильны. Чертъяичные шиллойдинги Сиросероомута, один, четыре, доппенса туже. Вал вала валче! Простите! Благоумствую! На сего для остаточно. Бросьте эту штучку. Покойнамощи всекашуму. Ишь пачкливое коржтесто! Уцените по новой йоркские эстрадиции. Киок! Так.

– Тиккак? Тиктак.

– Ветрить, гулять, водить и падать.

– Коль штука дивная, тут и ухарь.

– Тише мыши дождь по крыше.

{Низость обвинителя}

– Вот где затишье. Билл Тишь Гор, ведущий. Это возомненно наиболее уморрешительная и эрнстепенная экструктакция. Я коренник своего слова! Примите это за зубочистую монету. Я протестую, нет букварно ни единой чайной полложки свидетельств задним счётом о моём златодействе, как вы увидите, как оно и есть. Кимун Лапсанг первого сбора. И я могу надбавить, что могу снять мои дрызгав дерзость предметов обличения тут в Пникс-парке перед теми, что на небесах, чтобы облагочинить себя по гранмилости правдосудия, я имею в виду днищадина и джентрьмона, надёжно и непоколебимо вовек, и внести после авизомления от корпорации Миср Норриса, Зюйдара, Йейтса и Вестона, к их привилегированному клиенту, в моё препротестантское ходатайство против пупуп публикации клеветы любым допвыпившим доходимцем или драгзолотником с Гэллинии Крессоедов (бровоокий сухподжора, в обличении тельной нижепояской, с грязерворотами голенижицей, обелфастокружённый со всех сторон, с лёжногрудым красноручием (он конновольтижёр «Новобрачных Листков» Напростылина и Справочника «По Чтиво» по его малпотребе), лучший барышнечестный человек в Белградии, что не оплачивает нашего заимучителя) перед моим невообразцом, той высочайшей личностью, что в минуту удерживает трон. Если можно так сказать о тех, кто в лубковых поимках изысканно преследуют цветы, о тех искателях кущ и целлулоидного искусства! Вам-то виднелось верить в подобное? Этот кака гад! Он шёл вдоль Норд-Странда с его платком Фомы в руке. Двуочковка! Душитель софистерзанных зелёных змиев! Я опротестовываю то, что это он, моей полуподмазывающей. Вхотя он пропускал мои дубль-инны, в то же время он сноваливался на мои одновыходы. Таков был предупрештраф его недавнего поведения. Ширлоб рыщет его во все лорнетки. Всеобщество с поясными скреплениями. Пора вам обкорнать эфир! Шельма этот Рядовой М! Шельма он, с его чрезмерностью! Шельмас, он с его дружил-жилкой аткинсшвали, что понырнула для подобного отверженного мастиффа, запачканного трусливой кровью! Гористократ до Висячей Башни! Прутткнуть копьём его прелюбосудное сердце! Инстантивно! Трепыхайся, мой повеса! Болтайся, мой высокоуважаемый! Дрыг-скок, мой джекки-одуванчик! И пусть я никогда не увижу его неабъдную феску вновь! Хотя оно было моё, Лайфорумей Фонвенгри, Гласпадин Проссевов (частоковатая его жусстикуляция, недображительный мой охрик! как наши вот, так ваши вон! ), когда на нашу долю оно свалилось в моём тополином Секссексе, моём Секставролетнем, околочасом Врат Гари, перед его общежитием Деревозданного человека, я скокспешил свобододательствовать его Маме, его Мамане, Мозглавной, его Магнус Многожестычине, первые городские ленные ключиндали этой Тарры Новы, нашей самой благородной, наскакуноседлавши его блескценника строевого коня, Сверзинанта Аллюрпастра (не след эдогрести к Нордверам, вездесь он, раствори лишь двеер) с моими альбровными бездомпрениями повсюду в моих завещаниях, группожалованья и щекмилованья благодатьсвамионых, высокоэклектичество.

Видим вон жакерист воропужается против рукотрусителя грудой в грудь? Припаркой мерины ретиво рвались. Однонекому наших было четверомного. Супостлат! Шпилящий Диявал! Первый лжец на Ладномеже! Вульф! Посмотрите на ваш кровгольм на том судобережье! А те малмышки! Аховы дивсласти! Лютые норовят, столь я что ронюсь конэсервативным? Вздор! Просто думысшедшая верхшабашность, которую я просто не могу постичь! Самая низкая приземистость в истерии! Ибсценнейший нансенс! Ногохваты! Во имя Оперпалиц! Этот увитый долгом стегун! Зияв затея злишь дрянные жиженавозные дрязги свинобраза. Ханохватит!

– Ух выш ли это, Спелобарышня?

– Теперь у вас шум в голове?

– Окажите нам ваш сливообмыленный приём, увы не против?

– Передавайте рыбу ради Христа!

{Продолжение апологии}

– Старый Беловзгорок заговорил вновь. Насторожите юстахиеву трубу! Пожалейте бедного шапковздорщика! Дорогие ушедшие воспамятки, добычка! Расскажите этому войльному миру, что я прошёл тридцать треисподних. Пожалейте, пожалуйста, леди, бедного О. В. с этим чрезвычутким всфыркиванием, что я застал. Дрызгов девять лет мой возраст, лысый как лунь, памятки изнемели, снежный занос мне до лукоточки, глухой как Аспид. Перед тем как ответвить, дорогая леди, судите о моём древе по нашим плодам. Я дал вам от древа. Я сделал два вдоха, три укуса. Мои вкусноварищи, мои благородичи: мои счастливые персишки, мои вездепавшие плоды моего арьерсада. Пожалейте бедного Всеохватного Зачинателя Грудничков с Мутненькой!

Это был Переговорщик, бывший полковник. Развоплощённый дух, званый Себастион, из Риеры в Янвайро (он немного не в слухе), может скоро дальнефонировать с сообжитиями от моего атташе мирового. Давайте подбодрим его немного и назначим узловстречу на будущую дату. Горячастие, здравствуй! Как ваши телеса? Вечноскептик! Он совершенно не верит в наш психиоз Истинного Отсутствия, ни в чудотворное пшено, ни в духовную хирургию подлекаря Куимби. У него были некоторые насмехтрения, бедняга, уже довольно долго, смущённый своим лялялянским фенятворением. К ядреной фене! Ох, Феликс Счастыльный! Звоните его помин, колотильни (с бонзой! ), в моей издавней дымокуренной дребезжизни, и в моём кремлине, и в околокрестностях, и в пограницах! Сачкочасовые! Стачкачасовые! Бам! Я улично оплакиваю его. Скорбь вящая! Ох, горчение! Литвечером с нобелитетом, терпеть бронксиолы до пачеболей! Наслаждаясь старой непроходимой вольницей, в большом белом фатовском шапокляке наших квадронаблюдений, из жезлодрева вся его ходулька, бракленно трикотоваренная у Царской Ноги, и его магнум-папиротки, коими он выдувал дымную распышку. И как он голубил её, так вероаккуратно, сию гарную павку! (Он вгонял её в краску своими вестовыми спичами, но это ещё ничего. ) И с ним мы, его двоюродники и его осадские, взвесьма окуренные и отуманенные им и его тамошним дымом. Зато он получит свой гладкодонник с нашим пивом резвого разлива в винотаверне Оскаршаля. Пока, влеченья! Клац бойца всё ещё плосковялый, и его уставы всё ещё носят солдатский багрец, хотя соломослои поперчили солёностью. Вот при каком почине он был вознесён в его присутственное следствий вне. Я знаю про это мысль. Отсюда его низглубинные слова. Возможно, однажды я освещу его второй эпатаж. Хват! Хвать! Кажется, будто кто-то другой несёт мои ноши. Я не могу допустить этого. На кон нихт.

{Признание}

В смысле, мелкоподьячие, я оголил всё моё прошлое, с чем могу себя поздравить, с обоих концов. Дайте мне хоть бы два месяца второго режима шажком закона, и моя первая беловыстилка бизнеса будет заключаться в том, чтобы протестовать перед Регистратором в Вече всех Вечей, или судом Скивини, с серыми приторговцами, древностными и праведливыми, Пузыркляузен Парентон, Чревовед Иона, Стойкий Гордильщик или Окорок Верховцев, мои присяжные, если это не повторится снова. Долу с рифмой склоняшись! Светлотче Хральш, злющий из Краехат; Харрод, чтится имя твоё. Доприидет детище моё, добуду здравие моё. Всякий людер богодых валит. О жись! А злобским людям среди градстёкол не след битковать гладыши. Дом гиппопотама это его верный замок. Я здесь, чтобы сказать вам, честно кстати говоря, что хотя я порицал все резкоубеждения, для отринаучения пышности допрежь, с воском, что я воздержу в руке, я торголичностью собираюсь водовенчать себя от её испещряток и под вихроводством тех пятнанных Аквоню ныне, как Браун ночьвстречу Кристине Ании, как неирладные, чтобы обратить меня в сельта (но сначала я должен по доверенности деткрестить моих старых бракумушек), когда как Сигизмунд Статноросовый с Раббином Хищнокурым для моей лицеприятцы, и Ляхарем Рутти для моего авралчеркания, и Лореншем Подтруном (эринемся до побездны! ), когда я вестерноглазирую тех бедных переночлежников и перебряцаю их великограницу. Человек должен выложить всё, и я заплачу мою весьма хорошую оптовую цену за мою клюклюй глюкозу, для городских слюд, самую справедливую, как она и есть, правовая вира за нечестивое грубоводство (здесь приодёженный как раз облагается мой карманный ношеплатный чек) и, если считаться с фактами, я обязуюсь прервать совершинно все практики и отрицаю вычаркивательно интотально по собственной инициативе со всей стойтакостью, что я совершал конферментацию или кондифференцию и соглашался в предвоенные времена, когда вот тут болотники на железнодорожан, как это теперь покрупично мне передаётся, от моего со другом, то г-н Вышеклюв, молодковод, мой квартбрат, который иногда был времзамом для меня на ссудоговорениях и которого я именовал крепкоправным, ведь так оно мне казало себя, на купле-пропаже благополучки чрезузукапаления одной безустной нигеритянки, Бланшетты Браговар из Чёрной Межени, Синекрайный Беристоль, или чтобы ставвбить мою четвёртую часть в неё, что хотя и позволительно во Второбрачении как и в нескольких местах Писания (защищённого авторским правом) и исключённых книгах (они должны совершенно справедливо быть вытревожены), кажется с яйцяйц с чрезвычайцей деньговсесдирающе для моих чутькостей за два скотч-пунта, один сломленик и чертвелик или трясучье вымямливание. Ты, Фрик Аржан, Ходень Серный, который чиркает только по спичкнигам, пересвети меня, случись мне конфетерять голову из-за девицы дамочки! Раз смотря на её бобрика, она женственна и сокрыльна. Низоманимые розвисюльки для моего журнала комиксов «Мол Мэгги Месячный», выходящего с кожной Поманкой Фанагана, чтобы реветь как клоундикие на Ословещенском базаре. Что улучит мрачить задачник вычислительной геометрии. Самый беспурдонный эмпсоизм из всего её или вашенского, клянусь Юной Монетой! Если от неё, ирлаженной Марионой Тегерезианны, избавились за её значительность, то я, Ледвидж Спасительный, к этому чрезотчаянно безрозничен. И если она по-прежнему рассыпается тальками над её какао контурами, у меня, наскоком то меня касаемо, есть весомое мнение, почему у меня его не должно быть. Неумыслимо! Я не доверяю ни единому слову из этого от таких-растаких мисстраверток. Сороке под хвост! Нанетушки! Или чтобы быть троежалованным для исторга или призайма на толкучем некой супермлеккарты, сублично; брикстонец лучшей буланой кожи, без прогулов; во сто крас на Аукцион-бридже. То было гонивадское жестокусердие и действительное совладательство их негожизней и навозможных орджий, что снедают нас в зверовековых руинозданиях утлодревлего картфургона. Крайне укорительно! Ни за старого Хрёза или белую душу золота! Сыпь в силицу, да люэс в лысбор, или три пары в гонгонг коккока реют, крывшим отказы у задней двери! Ни за какие пистольпени чрезлупного чекана, ниже за все копиталеры минцкабинета! Да повесит мя Долг! Я это серьёзнично.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒