Книга 4, глава 1 3 страница

{Жан смеётся}

Что-то из разряда бокохватательного, видимо, произошло с вестменстрелем Жанатаном, ведь великий, большой, гулославный, сердечный и громопобудный смех (даже Работяга, что лежал тишмя, допускал пух и перья) выскочил из его коломягкого горла как мяч, поднятый над головой в дальней позиции, при одной мысли о том, как жантильно они будут подпевать ему восвогласье, и все эти доведённые до суммосессии прототипчики только начинали исторыкать восторгии с жантиль-домятыми, спех, спих, спах, смяк, смяк, смяк, смок, смок, смок, о Жан, такой смехотворец и для пущей ваш (ты чист! девственный наш! ты свят! здоровье наше! ты силён! победа наша! о спасительный! Защити наше строгое одиночество, ты, который так неумолимо разит! Слушайте же, заросшие! Мы следили за тобой с недавних пор. Залом красоты! ), как вдруг (и совершенно по-женски! ), швидкий как меркурий, он внезапно вырулил через тернии прямо на Ризки, с его сверляшками, что сверкали довольно остервенело (и чернее грома! ), чтобы увидеть, что тут ништяк. В недоумении стояли они. И тогда он вздох проронил (как же сиро да больно! ), и они почти подняли крик (вот она, соль земли! ), после чего он собрался с благомыслями, чтобы ответить им:

{Прощание}

– Давайте трезво посмотрим на вече. Вот моя речь на посошок. Раз уж тон наш сердечный здесь нем. Знаксвидания, вас прашиваю! Дальние проводы – милые взоры! Всё, что я могу вам сказать, это следующее, мои всестрички. Этот молебен не поколеблен всё постукивающее время, клянусь голубыми, юная группа глории в противопев старым благословам, в злачместьях небесных садов, как только мы перейдём, после циркуляций, превосходным шагомерным шагом Дерби и Юнии к нашей награде уютного вечного воздаяния (рогодельня). Сважь! Сважь! Сважь! Если вы хотите присчастливиться не отходя от парка. Святое вольноделие! Сеймнад и нашсброд низкий. Тудать, тудать! Вспаря низыщу! Никаких мелких семейных ссор Там Наверху, ни доморощенных ураганов на наших Когорткущах, ни соловопения, ни нагуболяпсусов, ни перетрушенья кадушек, ни чего прочего. С Бёрнсом, который для всех благ и, дескать, навсегда ваш недостяг. Вы с трудом сможете рекогнофиксировать жену былую в борьбе свежей или нашейного шинфермера в его цветах последнего дня. Это вытравка припараженных лосковыих лжетур Туссена после думоговорения горстряпчих умыслов. Шафранные булочки или суверенные бурсвинки, как бы вы их ни избывали, как любите, так и скучите, только назовите. В ярландах оптимерные мирсадки. Вот пища для самого насыщения, когда под кровом гурт увидим целый. Боровосвалил возбрык? Боровосвалил возмилобрык? Боровосвалил возмилопудрибрык? Можете взять приз Джо Ханни за это! Эти товары постмарсовые. С увесилением тут же следом. Солнцарство на живцарство по гробцарство! Это наша грубая, зовтрясшая и вчернежестокая жизнь, пока, в один прекрайний чтозанедельник, Мерзотный Громила не постучит костью в колокол, а сзади в руках, злогоуханьем зловонных, у него скипетр и песочные часы. Возможно, мы происходим на волосок от атомов и явей, зато мы предтечно определены браться не с того без концов. Здесь мы слетаемся на Мхи Кайна и хлопочем, где побег брезжит, перебиваясь едва ли не порожным тормозком, со Стойктоидётом и живым балластом за углом. Затем будьмнепокойны, Проспектор, вы прорастаете со всей старабельностью и крутите вашим крыльями, намертво знающие совершенно неочего наверно и навечно, пока Самый Самый председателен. Ах, конечно, любезности в сторону, как корова на хвосте принесла, какой горекраюхой выглядит земля для нашей мнесложной насегодняшности, если сравнивать рядом с Послесмотром Мысновавместных Хоробалетов, когда «Королевский Револьвер» этих реальных голобисов открывает царский огонь с его «воя миной» для друждейственных пыткомин, чтобы сдаться, и чтобы Арлекинада начала правильно СИНековоРить Фиништячную шутку Марка Стрелок. Всю пространность под крепогрех.

{Он проведёт «печатную афёрку»}

В смысле, нарезка и овощепит уже вовсю в пути, а также свиной отбиватель и штык-нож как спортостепенное блюдо, затем готовка заготовленного впрок. Горы хорошей горчицы с добавкой дамских облюбовальчиков и джентльменских услад, чтобы я съел сковороду. Затем я чествую вдвойне как старостейк, чем я чувствовал прежде, после того как съел несколько самородков. Не так лаком кус, как его мусолят. Дайте нам ещё одну чашку обвара. Метавестьстаз! Это была чертовски хорошая чашка обвара! По ней хоть мышь запускай. Меня маслождал ваш выбор шипяще горячей обеденной подати, правда, ужасно благодарен (божественно! ). Нежнейшая тушёнка, что я только ел с варёными протестантами (алялилелейно! алялилелейно! ), только ваша пихлёбка опять же была емложкой перепсалтырная подкашемасливать моему водопою, чтобы я вернулся с моими лучшими спасибельными пообеданьями и пенни в тарелке за отхожий промысел. О. К. Ох, Космос! Ах, Ирландия! А. И. И для форшмакапусты, дайтежмень чинчубаток с итальянским (походите сю тоску! ) скотолизанным сыром, ростбиф правый, ростбиф сохранись, ростбиф, не падай духом! За штуку мы благообрели, благотвоим, о болтус! И сохрани это, Оливьеро, для твоего солнечного дня! Ухомятница! Глаза бы мои того не видели! Мне ту шинель купите коли, что с гордостатным пухом впрок, я попробую нннатянуть ейость. Она вполне в хорошем состоянии и, без сомнения, спослужит и нашим, и вашим. Уберите столобархат! Следующим этапом, скажите столовщику, чтобы разнообразить гугенотскую огородину, я вобьюсь зубами в иные награды, вроде селезеленей, запечённых на берёзоветвях, с несколькими альбольшими корнешляпками. Я хочу выбраться из монастырщины. Месса и мясо никому не портят путешествие. Едите, раз пущено. Орехи от нервов, поджарки от простуды, а чтобы радовать полости сердца, нужен дух ароматной горницы, карри и корица, пряности и приправы. И все эти витальмины начинают опьянять при сжевании, и гормонии начинают перетрезвон рениксы: и кейст, и огрох, и небок, и нуплак с три оброка сира, и хахухха, и хахохые ххохеххаххы, пока я не стал форшмачен как фаршсмак, и чуть погодя от теперешнего момента поспешно исчезну, вы увывидите, как я укакачу в мои обычные поездки, чтобы прочесать Нижний Терминал и Голубиваново, и Буквополь, Буквоводск, Буквославль до Буквосарая с просторнейшим домом хоть бы и в Ирландии, и если вы можете предпочтоложить это и платформу моего следующего предмета, вот как я попробую собрать мои экстрапрофессиональные почтовые расходы, что следуют мне от Тадеуша Келлиеска, Сквайра, д-ра, для непожелательной печатной продукции. Щуплики и кельнеры-упивцы доили тюремщину и пили кровь Маршальского Посада от самых времён акта Первых Нарушителей. Зато я знаю, что я сделаю. Полный марочный сбор я взыщу с него, и это станет вашим красноденным календарём, вдомушка-наградушка! Я выбью это из него! Я выштампую это из него! Я выколоколочу это из него прежде, чем я покину порог старой резиденции Кона Коннолли! Клянусь рогом дюжелития обоих из двух Святых Смальцев, я проведу с ним печатную афёрку по задолженности или меня зовут не кающийся Фердинанд! Ежедневно и ежечасно я свободно буду доглядывать за ним, пока он не вынет мне положенный платёж. Томись.

{Он должен уйти}

В смысле, вот оно уже смотрит на тебя! Тебя не покинет моя куроласка, на стане моём ты узнаешь мой такт, или я буду твёрдо искушён стать страстным отцом. Мы ходим впроголодь! Дайбой! Уходит гневанье! Куйбей! Вы можете остановиться, как вы есть, маленькие мирские матери, и тешиться надеждой, и тщетно надеяться, пока не приблизится жнец кручины с серпом всех серпов, как худо не без добра. Не заботит ни на чёрточку вьющегося волоска! Если какой-нибудь легконогий Клод Диввал захочет обобрать меня в турпике, словоразбойнически лишая меня моих прав задним ремеслом, эка, да, тритура, чатура, путч, я покажу ему, как моя лучшая пара подков скакуна сверкает, укатив как сырь в масло. У него станут лучше манеры, чтоб мне подавиться, если нет! Устаканьте себя, секстрахозайка! Грядёт возращение яйцегодного сбора для вас от меня, так что имейте в виду, исполнить мой долг на мне! Попробуйте помять вашу пышку пониже пояса, пока я подсинебитый подле вас. И вам будет не хватать меня больше, когда теснящие недели пролетят мимо. В тот день верно, в праздень точно, в турдень внове, до серодня. На запад взглянешь лишь в разлуке, я тут же вспомню о еде. Всплак взначай, и в сердце стух. И потом через одно чиканье часов, чух-чух, голой голью мы выскакиваем с сирогрехами в шелковинках, окаймляя маршпуть для Его Прилежательного Могущества, нашего длиннодистанционного лэрда, что любит творение. По шептание!

{Иззи прощается и оставляет платочек}

– Меняш, меняш, да, пупсик. Нам было слишком хорошо. Я так и знала, что что-нибудь случится. Я понимаю, зато послушайте, близдрожащий брат, – Тиззи перехватила, разгораясь и зардеваясь из голубятен её дарственных глаз, пока она тактычно обухватывала её мужского корреспондея, чтобы шепотать милые детпесницы в его быстронавострённое ухо, – я знаю, брат Вениамин, зато послушайте, я хочу, с подольщения девочек, прошептать, про што пытаюсь. (Она, как они, как мы, я и вы, присчитала, что он николь не смогёт чутко становить, когда отпущен молчаливременный язык). Несомненно, инженерозный мой, я стыжусь за свою жизнь (я должна прочистить мою горклость) насчёт этого подарка последнего сомненья в виде памятной утирбумаги, которую, мне очень жаль, бесценный мой, как вседомашнюю, я с горечью могу назвать своей, и всё же, послушайте, Жанчик, примите эту лепту божницы, хоть и дженнизаметно убожный кусочек, порванный в одном месте, из моих рук, а во втором месте бельатласа валентиночки с моей нежнейшей, премного оставленной для поучения. X. X. X. X. Оно было больжестом буллословлено для молодого Фтр Мкл, моего приятельного переходского попа, и вы знаете, кто между нами от вашего друга понтифика, сорок путей за сорок ночей, вот где самая красота этого, смотрите, представьте это, ратимец. Слишком идеально бесценный для слов. И, послушайте, теперь чтобы удорожить мне, угодите моей женишалости и пронесите его с собой до утра конца дня своего, несомненно, никогда бы вы ни хотели восполезноваться им, послушайте, пожалуйста, вспоминайте с теплом, как голуэится, снова или снова, никогда не забывайте, об одной отлучнице по ссылке, не сестёрке Маргуше. Апчих. Какое глупейшее покашливание. Только постарайтесь не поймать вашу простуду, чтобы потом передать её нам. И, раз в поле зайцев груды и жаворонкам воля, не уходите на всю ночь. А вот это, Жарт, веточка голобулярии, немного чар флоралоры, чтобы вы помнили вашу веронику. Несомненно, Шер, я знаю, что вы знаете, кто послал его, подаруйте его, пожалуйста, благодарение, на лице воды как ту аквитанцию плёнки, несомненно ужучающе обаяльно, зато оно не справедливо к ней, только к её кошачести, в магинбутыли. Несомненно, пожалуйста, нампишите, если вас не затруднит, и оставьте ваш маленький мешок отложностей, чтобы полюбопытствовать, позади вас до вашего крайнего твоего, и спасибо вам, препроводите его назад обратной голубиной пневмой для любящего в случае, если я не придумаю, кто это был или если случится всенощбалдение, мне будет любо-мысленно посмотреть в бытовских десятинных столбцах, ведь я узнаю небомедлительно через запись-лазурь, полезно ли это для моей системы, какие изысканные пуговки, неоцыганские, если мне случится не надеяться вскорости услышать от вас. И спасибо вам пребольшое за десять и один, и сверху ничего кроме. Я завяжу узелок на моих шнурковитках, чтобы написать вам письмо на моей обертонкой бумаге, как мне сейчас дали понять, оно будет стоить мою цену в деньгах однажды, так что не утруждайте себя отвеять, разве почтой-нибудь особое, ведь я получу его плату и не нуждаюсь ни в чём, чтобы мне жить просто-напросто ради моей замечательной беззапутанности любовидных кудрей. Когда я выкидываю мои свертушки, будут кольца для всех. Беги, фифочка, говорит, такой её цвет. Так делают и Б, и Л, как и О! Только послушайте это! Шевальюра! Вы так далеки всегда. Склоните вашу швабку! В отличном совершенстве! Я уложу свою расчёску и зеркало, чтобы тренирковать овальные охи и агонные ахи, что и попследуют за вами приходлично до самого возвращения под моими взглядами как мои сапфировые чётки часточастых частослов, я замолвлю за вас перед Всеархаилом всей киноварью строк, пока голубоголуби собирают мои устоцветы (жменя! жменя! ) с доглядчицей Марго, моей заигральной подругой, она это тихий ужас, эта бедная старуженция и её сомнамбубнёж, когда я рисовала на ней пятнышки и бакенбивни, чтобы сделать её мужчиной. Та. Та. Исси сделала это, я должна призначить! Затем вы полюбите её за её сапожки и блеснящие чёрные трикоташки, с ряспродажи клирпотреба, удив старьё из потока, тут и кот горло сломит! Это ж умереть просто, как она укладывает свои волосы! Я зову её Соси, потому что она моя соседница, и она говорит соска, тогда как я говорю сошка, и она говорит «не будет ли у вас ещё немного усмешек», тогда как я говорю «не возьмёте ли ещё несколько уроков», и она говорит про овчинного друга, пока я просто никогда не говорю про вотчинную дорогушу; она просто милашка для соблазнения моих приятелей и она любит ваш стиль, учитывая, что она злоумошляется в майбутсах за меня, когда у меня пяты сводит, и она поцелует мои холёные рученьки за меня с благодарностью, затем кроме того она ужасно милая, правда, моя сестра, за рукавом нижней улицы Эрн, и я буду строго запрещённой навечно и правой по-своему и в уединении, где я постоянно буду готова постоять за ваше приятельство вместе с тем, который так придаст вам, что не один раз я раз придам ему, раз не один раз он распредаст себя. Вы не можете понять? Тьфу, пропасть, я должна сказать как исть! Любовное распослание моего последнего парня, я исподлено сделала что-то с ним. Я люблю его премного, раз он нисколично не ругается. Бурживинка. Пупстычок. Я не скажу, что он милашка, зато он стыдится, что он срамняжка. Как же, я люблю брать его погулять, когда я разворотила его заслонную ограду. На, Джек, стратум женовдовольства! Всеполняйте мои благоискания, что он и любит. Он запал на мои губки, на моё гутаренье, на мой грязноговоритель. Я запала на силу его тела, на мужество его чела, на его «вы не против»? Всё это чему угодно даст сто свечей вперёд, не так ли? И, несомненно, дорогой профессор, я понимаю. Вы можете мне доверить это, несмотря на то, что я меняю твоё имя, несмотря на письмо, никогда, пока я стала связана с моей первой лошадиной силой, мастеровор сердец, я выдам ваше милое лицо от моего, мой мальчишеский малый, ни за тонны ослов, моему второму помощнику, с вращателями, инженеру страстоцвета (о ужасная неправда! шок за расскачь! что он купил мне в его веллингтонах, чего у вас нет! ), в одной из тех совершенно чистых губномасок от признательной вам Аннютки Златоключик несмотря ни на что. Вы можете быть уверены в этом, пушок, теперь я знаю, как справиться. Заперев облыжного моего сама для себя. Так что не держите меня теперь за хорошего мальчика, ради всей любви моего ароматного святого, вы злодей, приправленный страхом, у бога управа, или я прежде убью вас, затем, вполшёпота, встретьте меня потом к следующей встрече возле, вы знаете, Корабля, прямо там, возле Корабля, у круглящих путей будущих бедных дураков чудогоролюбовой площади, чтобы проявить мои неуважения теперь, дайте мне править вашу каролинку для вас, мне правда нужно так поздно. Милая свинка, он будет неистов! Как он норовит сэмпан с собой всё лапотнее и любовнее, иммутируя обезызъятельных. Мой принц суживаний, который прилюбит меня живо в сохлость! И я буду там, когда кто знает где с объектами, о которых я никакзнать не забуду. Мы говорим. Поверьте нам. Наша игра. (Шутки ради! ) Скорее уж Дикая пересохнет враз, чем я отрекусь от вас. Кто-нивзять слышал о такой вещей? До самого отдревлённого полена станут стелой серноличности, суженые исканьям! А г-жа Амарик помирится и дружится с г-жой О'Морум! Я запишу все ваши имена моим золотым пером и чернилами. Каждый день, бесценный, пока листочки вс'пм'нний глубоко перекликаются с моей книгой соннословий Юнвредин, я буду грезить о сладкозвучиях линий электротелепатий на этом кошачьесеребряном потоке (только не говорите ему, или я доведу его до моргтына! ) под ливанами и бзикамурами, кипризами и вавиломником, где столистный дуб камышится заясниться, а тисовые листья тоже лоблобзают друг друга, и оно понесёт дальше на моих сердоволнах мои устные самонаблюдения стоячих вод насчёт Маргратки вон Венкарии, её куролестных приёмов и её флавинеющих волос, к тебе, Джек, всенаверх, дальше Бойхора. С плеском нырков всплюхов вспрыгает ваш лосось. Полузнамения, поползновения и помрачения, когда полуденный прыжок допроса субботчиков улыбнётся на мои четвёркой бегущие двенадцатимесячины. И что ещё тут я собиралась сказать, другжан? О, я понимаю. Послушайте, сейчай я готова ждать тебя до Вечерхоллов с красивыми дубхладными кексами к часу, больче сластно приправленными, чем Ванилла с чёрной коринкой, лекарство внутри, как благородный господин, так-то ты меня напомнишь, всё то время, что вы были вдалегде, я клянусь вам, я так и сделаю, клянусь Сретеньем! И послушайте, пиончих, не будьте неудовольны мной, мой старый переменник, когда ближе к концу вы зарекли свой возок водицы, чтобы превратить меня в звезду, я замасложирую оба моих ягодолица Кримом Влагости Аквоноски, как они проливают крем, и, внимание, длябы протянуть моё личностнаитие до келейноделов, я хочу приобратать сама для себя лишь дорогую непромокашку с дуновением розовослоновой серости приятнейшего, полнейшего, дражайшего вдовьего убора поверх военновоздушной голубизны, что меня так волнует, мой займбесценный, Братья Надежды, Улица Веры, Угол Любви, как пчела любит свои поднебесдела, ведь я всегда сходила с ума по гелиотропу с тех пор, как дюжразиня ройковая колесила кругом Финиш-парка, и послушайте. И никогда не обращайте внимания, что я смеюсь над сей быта небылью! Я была в нервозности, затем это мой последний день. Всегда около этого часа, простите меня, когда наши игрывания за Бурого и Носача были «ох бросьте ныть», и послеполучкой моих лизкотейных делишек я крадом мчусь в моих русачах из части развлечений с моими чутьдавешними ботинками теляхватателя Папашляпова, который метит в джейнирулитет, у моей шеи, промокший, любушка, с капанием по нежной бой-маменьке, затем последнее в ночи, смотрите, после того как мои золотые фиалютости обтекали у меня на верхотуре с превосходным стосвечиванием, такие женсменные занавески, обоеклеенные, чтобы соответствовать коту и приютному очагу, напоминающему о редчайших дровоценностях, я просто хочу увидеть, все ли таковы как он и все Михаилы, я разденусь сразу после служений перед его окновидами, я совершенно серьёзно (отчаянно в глаза твои гляжу, и стягивают петли всё сильней), пусть древколет меня под железалатанностью с моими шелкназываемыми катайколенками шальнощёкой соседки по комнате для ночных загранкорреспондентов, и ваше имя Жжёнс выступит вперёд между моими шельмовскими какдамвдругими губуфтами, я сораздефственно открываю свои очресла, как только разбуждена его стуккратнорыпаньем моим первым утром. Итак, теперь давайте вефти бефеду по-дефски, уфевшись с Мэгги у мафлёнки, мы тихофей пфалом фпоём как отходящие к греху. И чмок для тщедушки для нег и для тог! Научите ль меня телесных дел ученью, о Хайме, и послушайте, с высочайшими пожеланиями, Хуан, быстрее, предупредите, кого мне ах ах ах ах. . .

{Часть 4. Жан и Дейв}

{Жан выпивает за Иззи}

– О ЛЮДИ! – Жан отвечал всепеснопевчески на её сестринское сладкозвучие, подражая себе капитально, с его пузырепускателем в его перстоухалке и его сладчашечным напитком теперь недвусмысленно у него в руке. (Так вон и выпивон, так вот и выпей вод! ) – Вечно сияющий добротой! И я истинно причастен к вам. А также сакрепоп и метрдалтарь. В смысле том, леди на жантильменах и генеральный тостмейстер, начнём же пирные мановения мирных песнопений, пиры и женострастные плескания за здоровье богатых виноградников! Эрин без добеспамятства! Пестрядин живительных вод в, живительно дарительных вод в. Туже! Шире! Стойка для Стафетки, что глинтвеялась свечтаяниями о неминутном, сласти, что остужают, для гёрл бесфрендной и филиградусный муст на дорожку! Эстереллы, не будьте на мокром месте, несмотря не то, что Шонатан погиб наверное! Чтобы пробудить милый идеал шипучки, я опрокину подпружную чарку шампанского, сию сластображку из её каплетары мировина, туговыжатую на мою грудоснежку, и пока мои перлы-зубки в их блестящей мудрости соскалятся на её персички, я клянусь (и вы должны поклясться! ) моей кружкой круговой, бедной, старой, кривозубой и вазобеденной, что я николи не окажусь несоответствующим вашему вкусу (селявиль! ), пока мои щели не прекратят смотреть. Вниз.

{Жан оставляет Иззи для Дейва}

Пора бойбросаться, моя бедная Истри! Но я не к тому, чтобы забыть май внутриёмкий монофон, ведь я оставляю моего драгоценного заместителя позади для вашего утешительства, это потерянный Дейв Танцмистер, чепушуйчатый беглец и дорогой старый парень, приятель мой один. Он прибудет времяценительно, через долю краюхи, тот, который, если бы он мог оставить доплица и бросить опрокидывать, он был бы один в своем единороде. Он самый первый полутенник, что я когда-либо водружал без почти сомнений! Не сомневайтесь и привяжитесь к нему, о милое сокровище таимо, всегда, когда вы учитесь, при условии, что между вами ничего нет кроме простого делового стола, только не поощряйте его кричать по времяучениям во всю напрокажинскую. Но тише! Не может быть? Это почтовые столпы лопочут? Лумпчут лумпчут! Итак! Тот фраппадур! Я фасдрожу! Поминать волчий аппетит чревато последствиями! Я говорю проняло! Возвращение легкоаклита! Кто может отпасть к его успеху! Разве тот Жанстаун, у аутстреляков, не маленькое местечко в конце концов? Я так и знал, у меня чеснюх на его гэльские луки! Как же, да поможет мне швласть, он оно как, драгоценный Дейв, словно кот о девяти жизнях, как раз вовремя, как будто он выбился из места, весь драпированный по-штатски, домвращаясь мирскорбеть о горах из его старой континуальности, ни одной ногой даже и ни двумя ногами блаже, зато спустя пятидесятнескончаемые циклы после его французской эволюции и перехода вслепую на 4: 32 с пяткой поросятинки в его суицидальных пальцах и в значках издевательства чаек на его натуральной скукожице, краснея как Патрикова свинка, богоклянусь! Он не слишком стимтомно сильно стыдится производить его шоуменской шуйцей онаглибтограбакелли тех ятромониальностей, что он выдавал двадцать лет начислом, так что три белых пера сверкали, как выходец за границу к Падшиесте далеко внизу на нашем мореуровне. Податель может покинуть церковь, подписано, парсучье имя, Ликтор Магнатыческий. Он наша ужзнаваемая копия, право, моё алтарь-эго в миниатюре, и каждый ас глазфордской алмаз-матер такой же благоносый Ромео как и я, вечно подпускает колкости про себя, весёлый как Стуль Жак, он скорее нагонит мамины розки среди увлажняющих слёз под теми дикими мокрыми буравами незаначливых дев с их щёчками задыхания. Такая у него маленькая пороститульность. И его нервдыхстаток. У него есть романные идеи, я знаю, и он эдакая разжаррительная рыбка по временам, я отдаю вам должное, этот кембрирующий, язвитель своим словом, зато вошь и прочее, и полуцветной стёклитраж, мне чрезвычайно надоел этот чужак, так я про себя скажу! Родившиеся от одного рогатого, выкормленные одной козанюшкой, одних кровей, во всём созвучны, как старый свет мы сшаркиватели бед. Теперь мы не пройди огонь-вода как два лютоигривых младобубенца. Я ненавижу его за его открытые ерресси чертиклятые, хотя я и любострастник. Я люблю его. Я люблю его старый португальский нос. Вот настурция для вас, что спасла множко бедных мозговодников от разжижения их могилы. Безрасходность всех пиратов и кривдоносная пятоецентрация как Василий О'Кормакан МакАрти? Чтобы камуфлироваться, он стал переодежчиком. Разве он не за тем, чтобы занимать всё, что перед ним, заводя дружбу с каждым красным в Розсии или белым в Альбе и затрагивая любого выдающегося нашерландца, что он мог где ни взять заприметить перед или позади, от вашерландца, ради привычной полувиры кроны с миром? Он выглядит пожилым с его хрустальными глазами и таким джоннитощим, перебываясь с отговорок сизяков на обиняки тупиков, он не раз злостновотировал себя, но я не сделаю замечания. Надеюсь, у него нет холеры. Выделите ему островок на фарподступах. Моизасей и Неозасей, как вы поживаете? Ему будет уютнее Голубкоостровного Ионы, что расплылся во чреве китоволн, как опредделилось ранее. Браво, главный старшина! Негляденье! Конечно, больше нет никого под рукой, как ни крутись, всем даст сотник отёков вперёд, этот драгоценный, просто ради спора, с тем острожноперегонкубом испанских фусолей у него как у лакея пустомельства! Дружноданный как хорошо помешавшийся болваш и принц филонтроганий! Дейв знает, что у меня аннормально высочайшее уважение в моей собственноречной лёгкой манере к тому интеллектуальному должнику (облигадарствую! ) Мусью Давиду Р. Эпижезлу. И мы самые близкие приятшельмы. Попомните, как я использую вас, слизун! Обратите внимание, как я васпользую, списчик! Осторожнее, если хотите, мой выпад, копиистик! Это прискорбно, что он не может видеть этого, ведь я ужасно мил насчёт него. Светоч уэльсца, наядовитое пламя! Лоялист О'Лоумных, Бразель, к победе! Самый всемславный человек! Дободал! Ох, кляну святыми змеями, кто-то побрил его вислоаховую неотшлифушку за него чище, чем у нунция плита! Выгоревшая материя, матрасник и прочее! Громнадворие, хайбер с ним пуст, чай, оставит без сачкопенса! Он последний пустоплюй, такой вот он, слоистая кожа и прочее, с его чернокрытым взглядом и козлобородником у него в бодуньерке Шемюэля Талливера, моего тугодедушки, старого крестзагвоздца, когда он бросил свою снимуху! Это для того, чтобы толпа Шум-шут-штаба позади него посмотрела на меня правильно. Ах, он очень вдумчивый и симпатричный в этом смысле, этот Брат Интеллигенций, когда он не погружён в абсентирование с его парижским местожителем! Такой он, правда. Внемлите, как глуховажно он звякает его бычьими костьми! Что за лайглушащий кунстцерт! Добро пожаловать назад, Уилкинс, за снежной красносмородиной! А вот маслобойкая фирма, чтобы трубодунуть по вам во всю глотку морсолянки, и юнкер-дурень брызг стенал, сбросить вид зазорный. У меня волосы вянут слушать про вас. Пришляпните себя! Дайте нам вашу бравую десничность сюда, бражтельник, ту кладдахскую хватку! Мне попался сорвисьхолостяк, и он дал жим, начавши лапать вне. Где ваш часовой сторож? Вы видели все типы в формах и размерах, мародёрствуя по этому необотримому мару. А как насчёт петушиного боя быков? А старые Австриум и Внегриум? А как же Мык и Медовед, а как же Ботинок и Бол? Не забывая соустрые хлебции под той куретчиной в джулепе и Отца Вольнострела Волшбомёта в его каменном саду с яблочком? А вы встречались с Одром Смертликим? А вы привечали Туру Гуся? Была ли Мона, моя любимая, не больше, чем она должна была быть, подступаясь к вам с её благонравственным заведением, когда вы запустили свою кормчую правду и напустились на неё, скажите мне? И вам нравился ландшрифт с Ламбея? Я более рад чем десять темперябчиков! Вы не нарадуете меня! Право, я горжусь за вас, французский дийвид! Вы превзошли себя! Пора вам представить дас! Вот мая кумушка Джулия Брайд, ваша честь, что просто умирает, чтобы вы тосковали скандалить к ней в кустарную старую дельтощель. Вы не можете умзнать его? Он как Мальчик-Шалопальчик, надиванный раздевальщик, что бросил по крайней мере трёх расприданных дам. Вот его пенитенции. Добротакт! Вы не видели её после того, как она вступила в свои подстатьники. Давайте же, томнопряха, делайте своё дело! Не скоромничайте, земледельномуж! Ладанно, а что куролесится с феминитой? Что за трелестница! У неё просто ложе сна в штанишках для двубрательных, племя никни! Высиживайтесь благочинно! Несолонождайтесь с миррой! Вы будете ждать, разве она расцвела, чтобы распробовать её? Обнимите её скромно как всегодно с моего благого воления и скажите ей вашими семиологически агглютинативными гласиями, как я идорисовался ею. Пусть мы будем боговидным и злющим, а она пусть будет мирной ветвью. Конечно, она сходила с пути по нашим трёхстяжким фотографиям как в королионесских почтах, когда мы были одноконюшниками вместе как коркские поперёд братских, алчущий и алчный, грация кавалера возле силы круглогонимого, или как байвратские и скрещенские, я и вы, нашейнеры истинные и ущипнительные, наша третья перечина, что никогда не говорила и не слушала. Вечно бредя, что у нас были поползновения заклинателя улиток, а ещё надрезы и нюхачи товарища, который свалился на голову из графства долелунных, и мясоловка первого вегетарианца. Можно получить, стоит только попросить. Бросьтесь в объятия! Вытащите её из ломаной грошовой судьбы, пока она не пустилась треисподнять липквитанцы. Я дал бы три шиллинга за молодку по канону для конъюгации, чтобы бросить тень на то, как вы целовали её от меня без предрасщупков повсеместно, как будто она это распятие. Это полезно для её билабиальностей, вы понимаете. Ничего нет лучше меднословения за нахождение серьги королевы поддельной. Звеньк-жмурьк. Как кудрявый спивашка сказал, уловив чаровницу по грайней гамме её одеяний. Вы попробуйте ещё чух, чтобы прищемился тот прохвост. Рдеть рысистам размахнётся разбежная речь. Ведь земь для всех одна. Будь гореутомным. Будь двоюроплетённым. Будь кровобратием. Будь ирландским. Будь ивернским. Будь оголией. Будь камелотом. Будь статистским выговором. Будь Йориком и Ландлазарем. Будь на волюшке. Будь морсвинометкой для себя. Будь на финише. Как ни страдно, где бы ни троповедали, римдороги сведут в гроб. Валко ли до виногреха! Смотрите в сторону морской саванны. Тигру в омуте черти видятся. Вод чистоозеро и лесов подстражник. Как же, наверное, они это Бубука и Момочка! Дыкдык! Дашь бух! Дашь бух! С фанфартучки. Селом заной, Стойкулик! Если дадите нам булавку для неё, мы дадим вам сто очков втирательства. Вы можете обратить сторону? Давайте устроим перепых во весь дых, собратья-соблазнители! Клуштушка, утончённая девица, для воркушки, селезнякового паренька, её маленькие молодильные яблочки для Лей, а также и любовные подпитки для Леонов на зверной венец. Запишите меня на все места первых рядов. Я чувствую, что вас испортили. Отступите. Я могу видеть, как вы пускаете ростки угрызений. Вернитесь назад. И пока он кипятится с водой, я зажгу ваш костёр. Обернитесь, склизлый Сэмми, не метафорствуя лукаво, пока мы не почувствуем, что вы всё ещё преизбито чествуете стихирослужением. Говорил же вам. Если вы сомневаетесь в его любви, ободёживая его чувства, вы причините много боли, ведь разброд разрядброшен во европах, что вы можете прочесть у него в хвосте. Живи, не тужи, бодрожитель, жах-жах-жах. Остановитесь на этом, мой герой всех меандров! Вот та сторона, что нравится им, незодческий заход к борческой барышне. Разобличите её! Пустите его! На что он горазд. Разобличите её ещё! Пустите его снова! Чего ей и надо! Не могли бы вы строфолюдно вытянуть что-нибудь на бис из вашей подражайшей ладноигральной арфы, а, мистер Взвейс Звонс? Приходское пение. В пагоде Роточка-Рота была, с богом на капе и чёртом на коде. Все удивичьи там девчины смотрят, снова поймать, как её Дубарь Дан в пастырей пагоде Роте бывал. Штопт! Ему всегда обезьянравится достопение, если ему попоминают, потехострекатель! Поворчите же нам, я молю, вашу запророчную статью с нашими собственными деями, как тосток дойльрожки, представляя «Смерть Нельсона» с колоратурами! Крепись, фра! И я скрипну вторую для гармонии. Вприхлёбку с милым рай у Рудницы радслышной. С вашими и тру-ля-ля прощай, и тра-ля-ля как звали. Дьявольно! Или давайте, школоцвета, и мы будем драть, рвать и крыть, а потом станем приятелями пуще пареных репок. Противостязание смертоборцев или обессуждение лицеприсяжных. Молодцом! Гак вам пролезается в ворота, зайчуткий родственлик? Что, сэр? Почто, мистер? На коне-с! Ты, ты! Что вы скажете? Телец тот страхолёзен, недуг вшивокулёзен. Помилуй мя с моими злосчастьями! Вот анисовырождение для вас! Тура закрыта ходу, весь люд в её кюлоты; а м-ра Махлака сломило башмачностью. Богоклянусь, он не такой зелёный, раз идёт, куда глаза глядят Ирландии! Наш даровитый лестнопевец, он заливает не в стройку. Зато он мог бы быть чуть ли не полковником с подобным голосом. Лаяние по-прежнему остаётся, зато коренные уже пропали. Те злостные башмаки, что я бывало одалживал ему прежде, чем мы разошлись, кляну выбоиной года, они протекали как самоповедение неба. Затем я сказал ему пустить будет воля ваша, и пойти на генеральную, и молить исповеди для него. Ирлады! Ирлады! А я буду вашим истым толковщиком. Правосжатьея! Поерошьте её! Пробы пригубить были до разверзанья раны, а пробы прикусить сбудутся кулисами. Испечаль! Вы приметили ту словленную выразительность в его мегалоге? Полный октавий ниже меня! А вы слышали, как его бровекольца погремушничали, когда он проповедовал себе? Но тпру! Вы улавливаете тот тришельмолистик, что неприятно нисползает по его вшивке-блузке? Наш государственный гербарий! Ирлады! Он не станет. Он скоромный. Те ценностные, мой старый оцетский заимодядя, что был гарротирован, Кай Какао Кильконос, которого я потерял в толпе, что бывало крошил на своём языке япону латынь, с моим взаимодядиным древлим предприятелем, Хищником Хвощенравным, который оказался слухонемощным, в Бальболонском хромостроении, и был проворнее, друг, чем я слопаю немало бифштук с омаревом. Затем что для меня всё это глуховперятельство, богоклянусь. Сэм знает мили дальче меня, как разжиться чудесами. И я вижу по его ежеисписанию, как он пустопоражнивает бурчание из его умолкнувшего пузыря, после того как я развязался с ним больше как друг и как брат, чтобы попытаться отрастить муфту и канонизировать его бессильные ноги на рёв ветра, заставив его умопогрузиться в четвёртое измерение и поместив океан между его и нашими, церковный двор в монастыре глубин, после того как его закидали шапками из берлитанской лицедемии за согрешение против причастия прошедшего времени, и заработал префанацию коваркапеллана, и что он был всмяткладёха как швидко после педгаатовки. Кто бирает двуспешно, вся вбирает вдвое больше, чем элементуумы за то минают. Зато чем весистее его слово, тем свёрнутее наши уши, ведь прогнозы ухоракула прогнусят сухопытно. Монстр ольстряк лентрётся к короннихту. Это Квадра вытурила его, а Троица вторит. И он может знакомранжировать живее любого окстерьера, с каким бы я не лаживал знакомство, прямоходный певец! Прескоро он вручную настроит ваше эринское ухо для вас, п. п. мимограф одновременно (нуль, кто подпилит) с его анкомарцейскими перлами, чтобы читать по-дорожноримски ложными шагами к Провалу от среднесытия подрумяненного до триклиния гарного, пока я далеко от того, где бы вы ни были, сервируя мои стухлости и тулясь с моей гостистостью, или с самыми святыми перечитативами ffff во благо моих унижитейских экзаменов по всеологиям, чтобы быть тренером в миссии Няньпиха. Ф? П? Как бывало вы учили меня, собратец всебастион, в мои августовы деньки? А цезаряшка смотрит. Короче, в начале было чутошно, как шустрый жуировал, ведь конец он с женщиной, плотью-без-слова, пока будущий муж, если тому не повезёт случиться, скорее после, чем до, ведь она подлежательно удовлетворяет его склонениям! Только-только, тактологически! Ты суть первое лицо задевствобега. Аз сый несовершенная сослагательность. Прочий, ловкомысл, осерьёзнел. Мисс Камыш стихотворножительница. Шустроплюх в реку, ехав лесом тёплым воском другом. Расставляйте ваши препинания снежностью. И берегитесь смежать два уклона ваших умоласкательностей. И подтяните ваши низделушки до верхнего трикоэпатажа. Это намекнёт ему, как спустить крючок. Покажите, что вы покладисты, чтобы его проняло на попятную! Как его слушание усомненно, так и моё видение навероятно. Так что попальчикайте ему до крайточки, и пусть он сам обстоятельно косится, где вы говорите на лучшем наглицком. Вы почувствуете, что я имею в виду. Потому ты, имяречка, на всяк день ласки брось и неги врозь!

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒