Главная

Контакты

Случайная статья

• Автоматизация
• Антропология
• Археология
• Архитектура
• Биология
• Ботаника
• Бухгалтерия
• Военная наука
• Генетика
• География
• Геология
• Демография
• Деревообработка
• Журналистика
• Зоология
• Изобретательство
• Информатика
• Искусство
• История
• Кинематография
• Компьютеризация
• Косметика
• Кулинария
• Культура
• Лексикология
• Лингвистика
• Литература
• Логика
• Маркетинг
• Математика
• Материаловедение
• Медицина
• Менеджмент
• Металлургия
• Метрология
• Механика
• Музыка
• Науковедение
• Образование
• Охрана Труда
• Педагогика
• Полиграфия
• Политология
• Право
• Предпринимательство
• Приборостроение
• Программирование
• Производство
• Промышленность
• Психология
• Радиосвязь
• Религия
• Риторика
• Социология
• Спорт
• Стандартизация
• Статистика
• Строительство
• Технологии
• Торговля
• Транспорт
• Фармакология
• Физика
• Физиология
• Философия
• Финансы
• Химия
• Хозяйство
• Черчение
• Экология
• Экономика
• Электроника
• Электротехника
• Энергетика

В любой мистической литературе эти муки одиночества предшествуют достижению цели.

* В любой мистической литературе эти муки одиночества предшествуют достижению цели.

* * Идея истинного сострадания прекрасно изложена в «Махабхарате», где история вращается вокруг собаки, которую отказывается покинуть Арджуна.

Глава 20

Антоний с монахом, которого звали Пасимунда, вместо того чтобы восходить на вершину горы, стали огибать ее, значительную часть пути спус­каясь вниз по уступу. И когда они оказались на другой стороне горы, то взорам их предстал мо­настырь. Он находился совсем недалеко — в долине, защищенной от всех ветров. Его озарял бледный свет луны, а в окнах горели желтые огни, которыми был подсвечен снег вокруг. И сказал Пасимунда:

— Посмотри, куда мы держим путь, разве не выглядит это место воплощением гостеприимства, где светится каждое окно, как во время праздни­ка? А теперь посмотри за монастырь — видишь, огни деревни мерцают в окружающих его снегах? Не настолько мы отрезаны от мира, как ты пола­гал, и тот, кто знает правильную дорогу, может добраться до мира людей без труда, как ты и сам увидишь, когда придет пора возвращаться домой. И ответил Антоний:

— Воистину домом моим стала теперь вся земля, и не ощущаю отныне я себя жителем ка­кого-либо одного города или владельцем одного какого-нибудь дома, или уроженцем какой-либо одной страны. И все же с радостью вернусь я однажды к себе домой ради встречи с любимым другом, ибо я не только люблю его, но и в нео­платном долгу перед ним — это долг призна­тельности.

И спросил Пасимунда:

— Что же за услугу он тебе оказал? И ответил Антоний:

— Он открыл мне глаза на великое учение, и хотя он всего лишь снабдил меня кое-какими книгами и тем самым пробудил во мне интерес, однако если бы не он и не его доброе дело, я бы всю свою жизнь прожил зря.

И сказал Пасимунда:

— Только Мудрым ведомо, какое неоценимое воздействие могут оказать самые незначительные добрые поступки, и все же сдается мне, очень скоро ты узнаешь, что твой долг гораздо более велик, чем ты предполагал. А теперь иди осторожнее, так как спуск здесь крутой и тропинка скользкая — смотри, не упади.

И вот через некоторое время достиг Антоний цели своего путешествия, войдя в огромный мона­стырский зал, озаренный светильниками и огнем очага, и вышла ему навстречу Цинара и заключила его в долгие и страстные объятия. А пес, совер­шенно исцелившийся, спрыгнул с рук Пасимунды и теперь скакал вокруг своего хозяина и хозяй­ки, между тем как другие обитатели монастыря, собравшиеся в ожидании вечерней трапезы, сто­яли вокруг и с улыбками взирали на гостей, и удивительной добротой лучились их взоры. Затем один из монастырской братии отвел Антония в отведенную ему комнату, где, как оказалось, все было приготовлено для того, чтобы гость отдохнул и освежился, и монах попросил Антония немного поторопиться, ибо близится время ужина. Поэто­му Антоний умылся и переоделся в заботливо выложенную для него сухую одежду, постаравшись сделать это как можно скорее, ибо страшно про­голодался после столь долгого поста. Но выйдя наконец в длинный коридор, ведущий в трапезную, он подумал: «У меня есть предчувствие, что я в преддверии какого-то огромного и радостного сюрприза, но ведь я знаю, что не может этого быть, ибо наверняка весь спектр неожиданного уже ис­тощился — разве что остаются духовные сферы, кои неисчерпаемы, и это случится в душе моей, а не придет извне». И тут, свернув за угол кори­дора, вышел он прямо к распахнутым дверям тра­пезной, и вдруг — о чудо! — у самого входа уви­дел Антоний Палломида, беседующего с Цинарой. В следующее мгновение друзья уже обнимались в приливе восторга, с каким встречаются давно не видевшиеся близкие люди, и Антоний сказал:

— Меньше всего я ожидал, что чаша счастья моего может стать так полна — до самого края — и все же то, что я неожиданно увидел здесь тебя, послужило этому в такой степени, в какой не могло бы ничто иное на свете. Но скажи мне, как ты здесь оказался?

И ответил Палломид, добродушно рассмеяв­шись:

— Да просто это мое пристанище, куда я ча­стенько заглядываю, считая его настолько же род­ным домом, насколько и свою виллу у моря.

И сказал изумленно Антоний:

— Так значит, ты тоже из монахов? Но с ка­ких пор? И почему тогда ты не пошел со мной, когда я просил тебя об этом?

И вновь рассмеялся Палломид и ответил:

— Поскольку я уже приходил сюда той же дорогой, что и ты, не было необходимости повто­рять то же самое путешествие еще раз, и особенно это было нецелесообразно для твоего же блага.

И тут вдруг Антоний догадался: он вспомнил слова Палломида, и ему открылась вся правда о нем. И сказал он ему с любовью и благогове­нием:

— Учитель, я обязан тебе всем, и теперь я думаю, что это ты послал ко мне того мудрого старца в обличье нищего, чтобы склонить меня к поискам Пути, ты был той незримой силой, стоящей за троном, и это ты направлял меня к различным наставникам.

Но тут вдруг прозвенел колокольчик, при­зывавший к вечерней трапезе, и вместо ответа Палломид просто улыбнулся и ласково пригласил ученика к столу, во главе которого сел сам, по пра­вую же руку усадил Цинару, а по левую — Ан­тония; прочая же монастырская братия расселась по многочисленным стульям по обе стороны сто­ла. И беседа за ужином была непринужденной и счастливой, и добродушный беззаботный смех монахов музыкой звучал в ушах обоих вновь при­бывших гостей. И подумал Антоний: «Воистину поразительна скромность Великих, ибо теперь оче­видно, что Палломид — это Глава Братства, по­скольку он занимает за столом почетное место, а ведь за все годы, что я его знаю, он и словом не обмолвился об этом важнейшем факте».

Когда трапеза завершилась, монахи разошлись, и Антоний с Цинарой и Палломид остались одни.

И сказал Антоний:

— Учитель, скажи нам теперь, что же все это значит, ибо, хотя я о многом догадываюсь, все же я хотел бы услышал обо всем из твоих собствен­ных уст.

И ответил Палломид:

— Друг мой, не называй меня Учителем, я расскажу вам обоим все, что вы захотите узнать. Ваше странствие, хоть оно и происходило на са­мом деле, было еще и символическим. Физичес­кое путешествие к цели, являлось по сути путеше­ствием души к Божественной Истине. И хотя я мог бы просветить тебя, Антоний, на моей вилле у моря, однако без тягот этого пути и его горького опыта это было бы бесплодным или, в лучшем слу­чае, принесло бы запоздалые результаты. Ибо долгий путь нередко оказывается кратчайшим, а обучать (как это делал в Мраморном Городе ты, Антоний) — значит учиться — ввиду обретенных заслуг, которые позволили открыть врата к даль­нейшему познанию. А сейчас здесь, наверху, где воздух чист и разрежен, а также не испорчен нечистыми ментальными вибрациями города, вы сможете продвинуться вперед по такому пути, ко­торый был бы невозможен больше нигде. И все же, хотя есть легкий подъем сюда, которым поль­зуемся мы с собратьями, вам было необходимо бо­лее суровое восхождение — в качестве испытания и опыта, очищающего сердце, как теперь, не­сомненно, вы и сами понимаете. Но все равно, концом вашего путешествия станет ваш родной дом, поскольку бесполезно оставаться здесь навсег­да, к тому же пока есть чем заняться в миру для его блага. Это возвращение домой опять-таки бу­дет и реальным, и символическим, ибо как вы за­мыкаете этот круг, совершив долгое и трудное путешествие, так же обстоит дело и с самим че­ловечеством, пускающимся в путь за счастьем и знаниями, чтобы в итоге понять, что их можно об-рести лишь внутри собственной души. И сказал Антоний:

— Много довелось мне читать в книгах, ко­торые ты мне давал, о годах упорной борьбы и ужасных лишений, необходимых для того, чтобы получить Божественное Посвящение. Но если оглянуться назад, то, не считая последних муче­ний, когда я думал, что потерял все, путь не по­казался мне таким уж суровым.

И сказал Палломид:

— Знай же, брат мой, что восхождение твое началось отнюдь не в этой жизни, как ты вскоре и сам увидишь, когда сможешь еще раз припом­нить свои прошлые жизни. И хотя начало твоей нынешней жизни, когда ты с головой погрузился в чувственные удовольствия, могло бы показаться далеким от Пути и совершенно с ним несовместимым, однако внешность обманчива, и тот, о ком можно подумать, что он дальше всех от цели, мо­жет на деле оказаться к ней ближе всех, как было и в случае с Цинарой, твоей верной и бескоры­стной помощницей и подругой. Воистину не счесть случаев, когда того, кого общество считает греш­ником, на деле отделяет от состояния святого, или, по крайней мере, потенциального святого, рассто­яние не более чем в толщину волоса, и его поро­ки, следовательно, — не более чем последняя вспышка пламени его низшего «я», прежде чем оно навсегда угаснет.

Палломид замолчал, ласково поглядывая на обо­их своих учеников, и наконец сказал:

— А сейчас я должен предаться своим меди­тациям и оставить вас одних, но я скоро вернусь, перед тем как отойти ко сну.

Когда он ушел, Антоний взял Цинару за руку и сказал:

— Любимая, это конец и, одновременно, всего лишь начало, ибо до сих пор мы были совсем как дети, что учатся ходить, и были не в состоянии действовать из-за наших ограничений — да что там, неспособны чувствовать, неспособны любить. Ибо теперь я знаю: то, что непосвященные назы­вают любовью, по сравнению с тем исступленно-восторженным чувством, которое я испытал к тебе, едва ли вообще можно назвать любовью, так как это не более чем прихотливая смесь желания и тоски, и неустойчивой радости, и мрачных опасе­ний, и ревности, и еще много чего. И с улыбкой ответила Цинара:

— В отношении любви все верно, а что каса­ется конца, то он лишь для тебя, но пока еще не для меня, ибо знай же, что я не прошла через страшное отчаяние, ведущее к конечной цели.

Взглянул на нее Антоний, и сама любовь, и само сопереживание светилось в его взгляде. И сказал он:

— Я бы хотел избавить тебя от тяжести это­го момента, ибо его мучения не поддаются опи­санию — словно все мыслимые муки слились в одно. Но сказать ли тебе, как это ощущение при­шло ко мне?

И ответила она:

— Скажи. И сказал он:

— Знай же: на той горе я думал, что ты умерла.

И сжала Цинара его руку, и взглянула Анто­нию в глаза, и настолько красноречив был ее взгляд, однако она не произнесла ни слова. И только по­том сказала:

— Но если бы я и умерла, это бы не было разлукой, ты же знаешь.

И ответил он:

— Хорошо знаю, и все же это было моим ис­пытанием: ведь в последний раз ужасная иллюзия разлуки захлестнула мою душу, и я словно бы остался совсем один, лишенный даже самой люб­ви. Однако вот что я тебе скажу: никогда не бы­вает так близка помощь в трудную минуту, как тогда, когда она кажется совершенно недосягае­мой, и поэтому помни об этом, когда придет момент твоего последнего испытания. А сейчас ответь мне кое на что.

И спросила она:

— Чего же ты желаешь? И сказал он:

— Ты слышала, как Учитель сказал, что най­дется еще то, что можно сделать ради человече­ства.

И ответила она:

— Слышала. И сказал он:

— Такие барьеры, как пространство, время и усталость ушли навсегда, и помощь этому велико­му сироте — человечеству, которая наполняет ра­достным восторгом каждого собрата, он осуществ­ляет благодаря своим возросшим возможностям, а работа, о которой говорил Палломид, должна со­относиться с физическим планом.

И сказала она:

— Быть может, так оно и есть, и что тогда?

И ответил он:

— Ведь если эти тела живут совсем чуть-чуть по сравнению с вечностью, а число собратьев, ве­дущих эту работу, невелико, то кульминации нашей земной жизни мы достигли бы лишь в том слу­чае, если бы стали проводниками для спуска в этот мир какой-либо возвышенной душе. Можно мне теперь попросить у тебя две вещи? Стань моей женой, моя прекрасная возлюбленная, и по­дари мне сына.

И ответила она:

— Подарю.

И вот со временем эти двое соединившихся вернулись к себе домой, и в какой-то момент у них родился сын, и благодаря чистоте своей любви и возвышенности своих душ привлекли они к себе сущность столь великую, что стал их сын великим мудрецом, обогатившим мир одной божественной философской системой. Что же касается самих его родителей, то, когда наступила осень их жиз­ни, они, хотя и продолжая выглядеть молодыми и прекрасными, все же расстались со своими физи­ческими телами, и сейчас трудятся вместе в выс­ших сферах Блаженства, пока не придет пора вновь, в очередной раз воплотиться для дальней­шего просвещения человечества.