В оккультной литературе это называют законом кармы.

** На самом деле здесь имеется в виду «мышление сыщика», который, борясь с преступлениями, привык всегда быть начеку и потому нередко в самом безобидном действии видит нечто, говорящее о преступных намерениях.

*** В оккультной литературе это называют законом кармы.

Глава 18

Наутро оба путешественника вновь очутились на дороге, и на этот раз это была завершающая часть их путешествия. И пока они шли, Цинара ласково льнула к Антонию, то называя его героем, то награждая его другими приятными прозвищами, выражающими ее нежность, любовь и восхищение. Порой они вместе смеялись над вчерашними событиями, а иногда слегка грустили, сочувствуя людским горестям. И сказал однажды Антоний:

— Если так легко осудить одного невиновного, то легко осудить и сотни таких, и хотя в моем случае это ничего не значит, ибо я так же, как и ты, счастлив в духе и ничто не отнимет у нас этого счастья, но другие находятся не в столь благоприятном положении и могут испытывать невыразимые мучения, если их бесчестят. Но Цинара отвечала:

— Хотя верны слова твои, но тем не менее даже безвинно осужденных нельзя в определенном смысле слова назвать абсолютно невиновными, ибо ты забыл, что страдают они всего лишь за свои прошлые прегрешения, которые, хотя эти люди о них больше и не могут вспомнить, все равно приносят свои плоды в соответствии с законом причины и следствия. И поэтому, любимый, ты забываешь собственные вчерашние слова и жалеешь тех, кто всего лишь расчищает путь к счастью своему, выплачивая свои старые долги.

И сказал Антоний, рассмеявшись и поцеловав ее в губы:

— О образец мудрости! Всегда наготове у тебя какой-нибудь довод, чтобы развеять им печаль мою, поэтому ты — само Утешение: ведь хотя многие способны обманывать рассудок, заставляя его забыть об огорчениях, ты с безупречной ловкостью прогоняешь сами огорчения. И все же одно маленькое огорчение ты не желаешь прогнать. Знаешь, о чем я говорю?

Отвечала Цинара:

— Откуда же мне знать? И сказал Антоний:

— Прочитай мысли мои: я прекрасно знаю, что ты это можешь.

Но ответила Цинара:

— Нет, это было бы непростительно без твоего разрешения.

И сказал Антоний:

— А я даю тебе разрешение. Рассмеялась Цинара, и казалось, что она слегка смущена.

— Мысли твои таят в себе вопрос и желание.

— Догадка верна. И каков же твой ответ? И ответила Цинара:

— Ответ я дам тебе по окончании путешествия, когда мы вернемся к себе домой — если мы вообще когда-нибудь вернемся. Но сейчас вместо ответа я дам тебе поцелуй, дабы запечатать уста твои.

Получив ее поцелуй, Антоний сказал:

— Ох, при упоминании о доме я ощутил внезапное и неукротимое желание еще раз увидеться с Палломидом, моим любимым другом, и его спокойное и прекрасное лицо встало у меня перед глазами, как божественный образ, и говорил он со мной через такую даль. Кажется, действительно много времени прошло, с тех пор как я последний раз виделся с ним на его вилле у моря. Ну а теперь, маленькая колдунья, я думаю, что на самом деле это ты каким-то способом наколдовала его образ перед взором моим, дабы отвлечь мои мысли от дальнейших вопросов, не так ли? И ответила она:

— Нет, ничего подобного, и несомненно, что твой друг Палломид думал о тебе в тот момент, а твой разум, как зеркало, отразил его образ.

Как только Цинара замолчала, дорога повернула, и сразу за поворотом путникам открылось тяжелое зрелище: прямо перед ними лежала собака с раненой лапой и, испытывая сильные мучения, скулила и жалобно выла. Поскольку Антоний немедленно подошел к псу и приласкал его, тот завилял самым кончиком хвоста и стал умоляюще заглядывать путнику в лицо. Поэтому Антоний стал еще нежнее гладить и ласкать животное и говорить с ним, тем временем изучая его рану, которая, как оказалось, была вызвана занозой — большим шипом, впившимся глубоко в мясо, отчего образовалась гноящаяся язва. Цинара сказала:

— Попробуй добраться до занозы и вытащить ее, а я тем временем пойду поищу одно целебное растение: приложим лист к ране после того, как промоем ее водой.

С этими словами она отправилась в ближайшие поля, достав перед этим из своего узелка маленький котелок, чтобы набрать воды из горного родника. Антоний же выдернул один шип из ближайшего колючего куста и, приступив к процедуре, стал объяснять псу успокаивающим тоном:

— Дружище, будем сражаться против одного шипа с помощью другого — это все равно что натравить разбойника на разбойника.

А пес скулил, визжал и извивался, однако все понимал и был признателен. Когда шип извлекли из раны, пес стал вилять хвостом и лизать руку своему благодетелю, пока не вернулась Цинара, которая принесла сорванный лист и немного воды в котелке. Затем она стала промывать рану и наконец принялась перевязывать ее с помощью узкой полоски полотна таким образом, чтобы закрепить лист на ране. После этого Антоний сказал:

— Мы не можем оставить одного из братьев наших меньших умирать от голода на дороге, вдали от какого бы то ни было поселения, поэтому придется взять его с собой, дабы не остался он бездомным, не заблудился и не погиб.

С этими словами он очень осторожно взял пострадавшего на руки и понес.

Когда стало вечереть, три путешественника после долгого восхождения прибыли в деревню высоко в горах. На земле уже лежал снег, так как было очень высоко и уже стояла зима, поэтому путники замерзли, проголодались и очень устали; к тому же собака оказалась не очень-то легкой ношей во время столь продолжительного пути. И они нашли только весьма бедный и ветхий постоялый двор: мало кто из путешественников забредал в столь отдаленное место, да еще зимой. Тем не менее гостей накормили, напоили, и им удалось согреться у очага, где весело горели дрова. Хозяин двора оказался человеком очень добрым и заботливым по отношению к гостям. Вдобавок ему было весьма любопытно, что за дело могло завести путников так далеко, да еще в столь неподходящее время года. В ответ на его распросы Антоний сказал:

— Друг мой, мы ищем один монастырь, расположенный где-то поблизости или на вершине этой самой горы, так что завтра на рассвете мы без промедления двинемся дальше.

Тогда старый заботливый добрый хозяин в ужасе воздел руки и произнес:

— Вам никогда не взобраться на этот пик, тем более зимой, да при том, что из вас двоих одна — женщина. Да и на что вам сдались эти странные монахи, там, наверху? Ведь поговаривают, будто они там, у себя, всяким неслыханным волшебством занимаются, и к тому же, насколько нам тут известно, вообще никаких гостей не принимают.

И ответил Антоний:

— Однако мы все равно отправимся, и эта обитель, несомненно, будет нашей конечной целью, если только не погибнем в дороге. Стал тогда причитать хозяин, заламывая руки:

— Увы, увы, наверняка или снегом вас занесет, или в ущелье провалитесь, или замерзнете, или от усталости умрете, и вот так, из-за сущего безрассудства, смерть свою найдете, и никто про вас больше никогда ничего не услышит.

И сказал Антоний:

— Друг мой, не надо. Мы необычайно крепкие люди и жизненной силы полны, а потому не надо бояться, не расстраивайся из-за нас так сильно!

Но ответил хозяин:

— Да вы еще так молоды, чтобы холодными трупами в снегу-то лежать, да чтобы ни одна душа живая вас при этом не видела, и одни лишь звезды на вас вечно глядели!

И сказал тогда Антоний:

— Воистину доброе у тебя сердце, и не останешься ты без награды за свое сочувствие и искреннее стремление отвратить нас от нашей рискованной затеи, но твое сострадание к нам пробуждает и в нас, в свою очередь, сострадание к тебе, и печаль твою мы бы с радостью развеяли, а поскольку иного способа мы не знаем, то, будь добр, спустись в свой погреб и захвати бутылочку самого лучшего вина, каковую сможешь выпить вместе с нами и, таким образом почувствовать, как понемногу слабеет грусть твоя.

Тут лицо добродушного старика озарилось радостью, и он, поблагодарив Антония, шаркающей походкой отправился выполнять просьбу гостя. И когда он вышел, обратилась Цинара к своему спутнику:

— Ты видишь, что Владыки Пути Левой Руки снова взялись за дело, пытаясь нас задержать, но на этот раз они действуют отчасти через доброту, отзывчивость и заботу, используя в своих целях этого милого старичка вместо сплетников и неправедных судей, как было до сих пор. Ведь воистину добродетельных можно использовать в злых целях, хотя в будущем отнюдь не зло, а, как ты сам справедливо заметил, награда ожидает этого нашего друга, ибо совершенно не ведает он ни о каких злых замыслах. Но разве с ним и с его добротой не получается так, как с чистыми водами реки, которые утоляют жажду многих усталых путников, а значит, приносят благо, но в то же время мешают путнику следовать дальше, то есть творят зло?

Нежно улыбнулся Антоний своей возлюбленной:

— Ох, маленькая моралистка! На этот раз твое сравнение, кажется, несколько хромает, ибо как соотносятся с рекой эти самые Владыки Пути Левой Руки?

И ответила Цинара:

— Они стараются все устроить таким образом, чтобы привести путешественника к тому месту, где нет ни брода, ни моста, или где поток столь стремителен, что путник не рискует здесь переправляться.

И со смехом ответил Антоний:

— Ты выиграла еще одно очко, и я в качестве фанта расплачусь с тобой поцелуем.

Глава 19

А потом, когда пришла пора отходить ко сну, Антоний приступил к своим медитациям и очень скоро увидел перед собой Петрия, сияющего любовью. И сказал отшельник:

— Ученик мой, ты хорошо действовал и вчера посеял добрые семена, превратив суд над тобой в проповедь добра, обращенную к массам, и выстроив защиту, которая, хотя внешне и казалась системой оправданий, на деле была вообще не защитой, а наступлением. При этом, согласно нашему приказу, ты не раскрывал никаких секретов. А теперь, в качестве награды, сегодня ночью, когда твое тело будет спать, а твоя душа — бодрствовать, ты получишь возможность странствовать в сферах неописуемой красоты и блаженства. Однако будь начеку: как бы не стали посещать тебя мысли: «Что может быть еще нужно сверх этой невыразимой радости? И какая мне теперь надобность в том, чтобы двигаться дальше и сталкиваться с последним и величайшим испытанием?» Пойми же, что пока не достигнута Цель, всегда будет существовать в сердце человеческом Божественная Неудовлетворенность, которая вечно ропщет: «Даже этого недостаточно», ибо лишь когда достигнута Цель, Блаженство действительно становится Абсолютным и Вечным Сознанием, чтобы никогда больше не покидать душу. Поэтому, как я уже сказал, будь начеку, и да пребудет с тобой мое благословение! И Петрий исчез.

И вот ночью тело Антония погрузилось в глубокий сон, а душа его пребывала в невыразимо ясном сознании, как и предсказывал наставник. Наутро Антоний проснулся и протер глаза — как никогда посвежевший и в то же время с таким ощущением, будто вернулся в тюрьму. Встав и одевшись, он сказал Цинаре:

— Возлюбленная, минувшей ночью во сне я был вместе с тобой в краях такой невыразимой радости, такого света и таких ярких красок, что это нельзя описать никакими словами. Теперь скажи мне: не сохранилось ли и у тебя воспоминаний о столь возвышенном состоянии?

Отвечала она:

— Да, только не могу я передать тебе эти воспоминания, ибо, как ты сам выразился, словами не передать состояние, выходящее за пределы любых переживаний, какие только можно испытать на тусклом земном плане. Могу сказать тебе лишь то, что в сравнении с тем состоянием, из которого мы оба вышли, земное сознание кажется некоей сумрачной областью, сотканной из фантазий и иллюзорных видений. И теперь мне ясно, почему всякие мистики-философы описывают свой экстаз и экстатические видения в самых разных и противоречивых выражениях, вызывая тем самым критику и скептицизм непросвещенных людей. Ведь эти самые мистики, силясь описать то, что не поддается описанию, прибегают к гиперболам и экстравагантным сравнениям и рассказывают о золоте и самоцветах, которых в тех сферах на самом деле нет и которые на самом деле — лишь робкая попытка дать некоторое смутное представление об изобилии красок, величии и блеске, присущих подобным возвышенным планам бытия.

И тогда спросил Антоний:

— Любимая, несмотря на то, что ты только что испытала, готова ли ты идти вперед?

И ответила Цинара:

— Да, и сей же час.

И тогда запаслись они едой и питьем, так как теперь уже не было на их пути никаких деревень, договорились с добрым хозяином постоялого двора, что собака останется у него, и вышли на свежий морозный воздух, несмотря на то, что старик снова стал уговаривать странников прервать путешествие. Но собака, благодарная своим спасителям, увидев, что они уходят, не желала с ними расставаться: она лаяла и выла, изо всех сил пытаясь вырваться из рук нового хозяина, которому еле-еле удавалось ее удержать; путники, удаляясь, все еще слышали ее горестные жалобы.

И сказал Антоний:

— С радостью взял бы я это бедное, несчастное создание с нами в дорогу, если бы не боялся, что оно может погибнуть в снегах. Сейчас оно, должно быть, думает (если оно, конечно, вообще способно думать, в чем я, однако, почти не сомневаюсь): «Странные они, эти люди: один раз делают доброе дело, а в другой — творят ужасное зло; сперва своим милосердным поступком пробуждают во мне любовь к ним, а затем отвергают мою любовь, уходя и насовсем покидая меня».

И сказала Цинара:

— Но не только собаки так рассуждают о своих хозяевах. Подобным же образом рассуждают и люди о своих божествах и их посланниках, ибо когда им улыбается удача, люди говорят: «Как милосерден Бог», а когда им, наоборот, не везет, говорят: «Бог меня оставил», никак не понимая, что последнее может в той же степени быть проявлением благожелательности божества, как и первое. Или даже в большей степени: то, что ты откровенно покинул пса — гораздо большее проявление твоей доброты, чем если бы ты подверг его опасности погибнуть в снегах. Но причина непонимания людьми своего Бога лежит на поверхности: ошибка в том, что они рассматривают все по частям, вместо того, чтобы воспринимать в целостности. Одну часть они считают злой, другую — доброй, вечно вопрошая: почему это так? Ведь непросвещенные всегда готовы упрекать Бога и законы природы, вместо того чтобы упрекать самих себя. Люди забывают о том, что по какому бы плану ни было построено мироздание, они всегда нашли бы, к чему придраться, полагая, что порядок вещей мог бы быть предопределен гораздо более выгодным образом. И сказал Антоний:

— Воистину твоя оккультная практика наделила тебя красноречием, и поскольку мало ты читала книг, а то и не читала вовсе, то все более и более проявляется та истина, что красноречие и вдохновение исходят от сердца, а не от головы.

Только успел он договорить — и услышали они, как к ним приближается их пес: он изо всех сил бежал по снегу на трех ногах. Тогда сказала Цинара:

— Смотри-ка, тебя перехитрили: это верное тебе создание сорвалось с цепи и сбежало.

А пес подбежал к ним и, виляя хвостом, фыркая и подпрыгивая, стал кругами бегать вокруг них — сначала вокруг Антония, а затем вокруг Цинары — с такой восторженной радостью, что у путников рука не поднялась его прогнать. И со смехом сказала Цинара:

— Гляди, этот пес гораздо преданнее своему божеству, чем человек — своему, ибо пес тебе так и говорит: «Хотя ты меня и бросил, зато я тебя не брошу».

И она одобрительно потрепала пса по его лохматой, взъерошенной шерсти и поцеловала его в голову.

И вот они теперь уже втроем весь день брели сквозь снега, которые солнце озаряло с яркостью, слепящей глаза, но согревающей сердце. Восхождение было очень суровым, и Антонию то и дело приходилось задаваться вопросом, правильно ли они идут. А вокруг них со всех сторон высились белоснежные пики, между ними пролегали лазурные и розовато-лиловые долины, слегка подсвеченные небесной голубизной и тенями, а воздух напоминал отборнейшее игристое вино. Но ближе к вечеру он постепенно становился ледяным, так как солнце превращалось в огромный алый диск, покидающий землю, оставляющий ее наподобие громадного сердца — лишенной любви, света и утешения, и вообще всего, что поддерживает жизнь. И сказал Антоний:

— Мы больше ничего не видим, и мы слишком измотаны, чтобы хоть как-то продолжать путь, поэтому должны мы своими руками вырыть в снегу яму, чтобы укрыться от ледяного ветра и отдохнуть. Но давайте остережемся спать, ибо заснуть в снегу — значит никогда больше не проснуться.

Так они и сделали и отдыхали довольно долго, пока не взошла холодная луна и не осветила все своим призрачным светом, немного напоминая маску, косо подвешенную в бездонном темно-синем небе. Наконец они тронулись в путь и устало брели еще несколько часов, пока из-за жуткой усталости им не пришлось снова вырыть яму в снегу и свернуться в ней, скрываясь от ветра. Так они провели всю ночь, причем с каждым часом им становилось все тяжелее, и в конце концов они почувствовали, что погибают. Но когда встало солнце, встали и путники, снова приступив к ужасному восхождению, которое, казалось, становится с каждым шагом все более неодолимым. Пес так устал и ослаб, что Антоний был вынужден взвалить его себе на плечи. — Я и сам умру, если оставлю его здесь умирать, — сказал он.

И ответила ему Цинара:

— Очень скоро придет час, когда тебе придется оставить умирать нас обоих, ибо еще немного — и я больше не смогу идти.

В страшной тревоге посмотрел на нее Антоний и увидел, что Цинара так измучена и больна, что сердце его чуть не зарыдало от сострадания и любви. И попытался он подбодрить ее, говоря, что вряд ли путь их будет еще долог, так как зашли они уже весьма далеко, но время шло, и силы ее все таяли и таяли, так что она вообще едва передвигалась. Наконец, когда накрыл землю вечерний ледяной холод, Цинара опустилась на землю, не в силах сделать ни шага. Тут отчаяние почти полностью сломило Антония; он совершенно не знал, что делать, ибо возвращаться назад было бы столь же бессмысленно и губительно, как и продолжать двигаться вперед, а нести возлюбленную на руках он не мог, потому что его собственные силы были уже на исходе. И стал он тогда растирать ей руки и лицо и прижимать ее к себе, шепча ей успокаивающие слова, тогда как пес тесно прижался к ним обоим, выражая свою любовь. Он лизал Цинаре лицо и руки, насколько это ему удавалось при его крайней усталости. И прошептала Цинара Антонию:

— Иди дальше один, любимый, и оставь меня здесь спать, ибо теперь понимаю я, что имели в виду Наставники, и что достижение цели произойдет у меня не в этом теле, а за смертной чертой.

И ответил Антоний, целуя ее, так сказать, устами души своей:

— Тогда и мне суждено прийти к цели за смертной чертой, ибо оставить тебя я не могу, даже если бы всю вселенную дали мне в награду.

И стала Цинара упрашивать и умолять его из последних сил:

— Как смогу я стремиться к счастью своему, сознавая, что ты потерпел неудачу из-за меня?

И ответил Антоний:

— Умереть вместе с тобой означало бы не поражение, а триумф, ибо воистину верю я, что это последнее испытание, последняя проверка для сердца: отказаться от жизни, дабы могли мы в действительности ее обрести и вырваться из этих темниц — наших тел, чтобы стать навеки свободными.

И ответила она еле слышно:

— Нет, ибо у тебя есть еще силы, чтобы достичь цели на земле, так как сдается мне, что Наставники устроили все таким образом, что умереть суждено лишь мне, но не тебе.

И снова принялась она уговаривать его идти дальше и оставить ее спать в снегу.

И тут вдруг она затихла, и глаза ее закрылись, а лицо покрыла смертельная бледность, и Антоний, в мучительном ожидании прижавшись губами к губам возлюбленной, так и не почувствовал ее дыхания. И вскричал он в порыве отчаяния:

— Неужели ничто на свете ее не спасет? А где же наши Наставники? Где же счастье души моей?

И в моменты наивысшего горя, которые казались ему часами, он жаловался сам себе:

— Теперь я всеми покинут и остался совсем один.* Но его верный спутник стал лизать ему руки, тыкаться мордой ему в лицо, прижиматься к его телу, а потом скулить, вилять хвостом, лаять и снова лизать хозяину руки, и еще сильнее прижиматься к нему, пытаясь утешить его в порыве сопереживания, которое было ничуть не слабее, чем отчаяние Антония. И тут вдруг пес остановился, поднял голову и, навострив уши, стал прислушиваться. Потом он снова залаял, потом фыркнул и, наконец, словно на минуту его покинула всякая усталость, понесся вперед на трех лапах и скрылся за огромным сугробом, возвышавшимся, подобно башенке, на краю горного склона. Антоний, закрывавший руками лицо, опустил руки и с любопытством посмотрел вслед псу. Из-за того самого сугроба появились две рослые фигуры, а пес прыгал вокруг них и лаял, словно пытаясь их поторопить. На них было какое-то странное монашеское одеяние; они носили длинные острые бороды, однако Антоний слишком обессилел и понял только то, что это мужчины. Но когда они подошли поближе, он разглядел их одеяния, так как взошла луна, осветившая этих людей бледным сиянием, и сразу понял, что это монахи Братства. Когда же они подошли вплотную, он в крайней тоске простерся у их ног и воскликнул:

— О, Наставники, вы пришли слишком поздно, ибо моя возлюбленная умерла.

И тогда один из монахов, более рослый и внушительный, нежно поднял его с земли и сказал невыразимо ласковым и ободряющим тоном:

— Нет, брат мой, она всего лишь в обмороке. А другой монах немедленно достал маленький

флакон с темной жидкостью, приподнял Цинаре голову, приоткрыл ей рот и влил немного жидкости ей в горло. И через несколько мгновений, в течение которых Антоний смотрел на возлюбленную с напряженным ожиданием и надеждой, она открыла глаза. После чего тот же самый собрат взял ее на руки, как ребенка, и сказал:

— Я унесу ее отсюда: не стоит ей здесь задерживаться, а ты следуй за мной сразу, как только сможешь.

И с этими словами двинулся в путь. Но Антоний пробормотал:

— Не повинуются мне члены мои, голова идет кругом, и весь я совершенно разбит.

Тогда другой монах опустился подле него на колени, и погладив по руке, ласково сказал:

— Все напасти твои уже позади, брат мой! Через самое суровое испытание ты прошел, и самое страшное из того, что с тобой приключилось, — это телесное изнеможение, от коего ты быстро оправишься. А сейчас выпей вот это, оно взбодрит тебя, как ничто на свете доселе не взбадривало.

С этими словами он достал флакончик и приложил его к губам Антония. Тот стал пить, уронив голову монаху на грудь, словно ребенок, которого утешают. И после этого очень скоро ощутил в себе свежесть и прилив сил, а всякую немощь и головокружение как рукой сняло. В душе он ощутил неописуемое облегчение — столь сильное, что готов был кричать от радости, как минуту назад кричал от горя. Но вместо этого он сказал:

— Теперь я готов идти и с радостью прогулялся бы еще раз, но одежда моя промерзла, и я хотел бы поскорее достичь нашей цели, которая, надеюсь, уже недалеко.

И ответил монах:

— До нее рукой подать, и весьма скоро мы там будем.

Тут он встал и мягко помог подняться Антонию, после чего они тронулись с места. Но, когда пни уже прошли несколько шагов, остановился Антоний и спросил:

— А где же пес? Почему он не с нами?

Оглядевшись, он увидел, что верный его спутник неподвижно лежит на снегу. И сказал он с состраданием в голосе:

— Увы мне! Если этот бедняга мертв, то сердце мое разорвется от горя. Но, быть может, он все же просто в обмороке и снова придет в себя?

И тут же вернулся Антоний и опустился на колени рядом с псом и стал похлопывать по спине и гладить, и пытался его поднять, но все было тщетно. И сказал он монаху:

— Дай мне твоего эликсира, чтобы оживить этого несчастного пса.

И ответил монах:

— Что? Тратить мой драгоценный эликсир на какого-то дохлого пса?

И вскричал Антоний:

— Ах, если бы я не принял этой жидкости! Тогда бы это бедное создание смогло выпить мою порцию!

И спросил его монах:

— Зачем горюешь ты напрасно о том, кто не помнит о страданиях, ибо лишен сознания, а значит, доволен? К тому же не стоит здесь задерживаться, пошли туда, где тепло, уют и еда, а что еще лучше — ждет тебя твоя возлюбленная. Тогда воскликнул Антоний:

— Ни за что я не брошу здесь этого бедного верного пса до тех пор, пока не буду точно знать, что ему уже ничто не поможет, а если ты не дашь мне своего эликсира, я сам отнесу беднягу в монастырь, чтобы попробовать — не придет ли он в себя, согревшись, ибо, несомненно, не оставлю я его умирать в снегу.

И сказал тогда сей монах совсем другим тоном — с одобрением, нежностью и любовью:

— Брат мой, воистину познал ты истинное сострадание**, и теперь в эволюции своей пошел ты по Пути Милосердия и годишься в Помощники Человечества. Да я бы в любом случае спас твою верную собаку — не только ради тебя, но также из любви к нашим младшим братьям.

И еще раз достал он тот животворный флакон и, напоив его драгоценным содержимым «какого-то дохлого пса», нежно взял животное на руки и понес домой.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒