Необусловленная — не требующая внешнего источника, существующая как самостоятельное состояние, вибрация.

* Необусловленная — не требующая внешнего источника, существующая как самостоятельное состояние, вибрация.

Глава 7

И снова в то же время на следующий день все трое встретились в маленьком храме посреди сосен. Когда все расселись, Аристион улыбнулся ученикам с чуть заметным лукавым огоньком в глазах и заговорил:

— В усадьбе, расположенной на склоне холма, жил среди себе подобных один гусь. Он влачил свое существование, как и любой другой гусь — ходил вперевалку и гоготал непрестанно, внося свой вклад в общий шум и гвалт на дворе. Хозяином гуся был человек, который, видимо, не довольствовался разведением в своей усадьбе только лишь животных и птиц, но непременно желал также развести некоторое количество детей, ибо детей его можно было увидеть на дворе в любое время. Они неистовствовали всюду, производя столько же шума, что и живность, всегда будучи готовыми измыслить новую проделку и найти предлог для того, чтобы создать еще больше шума. Как-то раз один мальчуган, самый старший из детей, сказал своим братьям и сестрам: «Узнал я от своих товарищей в школе одну шутку, которую мы можем сыграть вон с тем гусем. Для нее нам понадобится только кусочек мела, чтобы начертить на земле круг. Если начертим его и посадим в этот круг гуся, то он там и останется, ибо по глупости своей будет уверен, что его заперли, а мы позабавимся, глядя как он трепыхается!» Он достал из кармана мел и начертил на земле большой круг, а братьям велел тем временем поймать гуся и посадить его в центре. Как только это было сделано, все пошло так, как и предсказывал главный шутник. Глупая птица ходила вперевалку внутри своего мнимого загона, казалось, что она явно не в состоянии найти выход. И думал гусь: «О, горе мне! Заточен я в сей загон, сооруженный этими невыносимыми детьми, и не смогу более бродить по двору, собирая еду. Возможно, я обречен на голодную смерть и встречу погибель свою под взгляды и насмешки своих тюремщиков». Так и ходил гусь, гогоча и хлопая крыльями в крайнем отчаянии, оплакивая свое заточение, ни на мгновение не в состоянии осознать, что все это время он был свободен.

Замолчал на мгновение Аристион, а затем улыбнулся и медленно заговорил:

— Так знайте же, что сей гусь — не что иное, как аналогия с сознанием человечества, введенным в заблуждение невежеством и донимаемым страхами, которые являются чисто воображаемыми и относительными и не имеют никакого воплощения в действительности. И точно так же, как тот введенный в заблуждение старый гусь был на самом деле абсолютно свободен и мог в любой момент перешагнуть через свою мнимую преграду, так и человечество на самом деле извечно счастливо, и ему надо лишь осознать свое счастье для того, чтобы стать тем, чем оно воистину уже является. Ибо его печали — это меньшие иллюзии, происходящие целиком из более крупной иллюзии и поддающиеся изгнанию путем осознания истины ввиду того, что Истина и Иллюзия не могут существовать одновременно, подобно тому, как огонь и вода не могут существовать в одном и том же месте. Так вот, жила как-то робкая женщина, которая, проходя однажды ночью в темноте по безлюдной улочке, завидела издали нечто, что показалось ей мужчиной, неподвижно стоящим на обочине. Женщину охватил страх, однако подойдя поближе, она увидела, что это лишь дерево. Как только она это поняла, иллюзия развеялась, и страх, порожденный ею, исчез. Итак, как я говорил вчера, способ изгнания иллюзии заключается в том, чтобы соединить свой ум с истиной, в чем и состоит сущность блаженства.

От теории без практики пользы мало. Если бы живописец тратил все свое время на познание и бесконечные обсуждения того, как писать картину, она вряд ли была бы написана. Поэтому Духовная наука состоит, в числе прочего, в практике концентрации, посредством которой подчиняют контролю изменчивый ум и больше не позволяют ему прыгать, подобно обезьяне, от одной вещи к другой, ибо ум подобен пруду, гладь которого постоянно покрывается рябью, порождаемой ветром желаний и капризами беспорядочного мышления. Только лишь когда эта рябь успокоится, можно будет разглядеть дно пруда, которое и есть сама душа.

Тут Аристион встал и заявил: «Однако на сегодня достаточно, завтра в это же время мы продолжим наши занятия. А сейчас, пожалуйста, развлекайтесь как угодно». Сказав так, он ушел в дом.

Глава 8

На следующий день наши путешественники в третий раз отправились в маленький храм среди сосен. Когда все расселись, Аристион улыбнулся ученикам и заговорил:

— Любые добродетели с трудом приходят к тем, кто не отождествился с необусловленным счастьем, а сразу начал стремиться к вещам духовным, ибо так же, как обладающий абсолютным здоровьем не испытывает усталости, делая упражнения, — точно так же и обладающий необусловленным счастьем без всяких усилий практикует добродетель. И поэтому мудрые размышляют непрестанно о блаженстве души, сами будучи готовы испытывать его вечно, ибо в этом случае всякие бескорыстные и благородные поступки сами по себе становятся радостью, но никак не тяжелым испытанием. Но с другой стороны, глупцы, размышляющие не о блаженстве души, а о чувственных удовольствиях, постоянно причитают: «О, горе мне! Как трудно быть добродетельным и как скучна жизнь без некоторого добавления порока, служащего приправой к пище существования, которая иначе внушала бы мне отвращение своим откровенно пресным и бедным вкусом». Они слоняются туда-сюда, пытаясь отыскать средство, которое положило бы конец их скуке, но так его и не находят, поскольку средство это находится внутри, а никак не вне их самих. Однако едва ли менее глупы те, кто говорит: «Буду стремиться к добродетели, подавляя все свои чувства и уподобляясь камню, который вообще ничего не чувствует и, следовательно, не может причинять никакого вреда, а если и не добьюсь счастья на этом свете, то, быть может, обрету его хоть на том, и таким образом пожну награду свою».

Аристион на какое-то мгновение замолчал задумавшись, а затем продолжал:

— Знайте же, что есть два способа избавления от порока — правильный и ошибочный; один — медленный и сомнительный, другой — быстрый и надежный. Ведь так же, как глупый врач изучает болезнь с целью обеспечить человеку здоровье, так и мудрый врач изучает здоровье, дабы устранить болезнь, и говорит своим пациентам: «Выполняйте условия, потребные для здоровья, и болезни покинут вас сами собой. И если так происходит с телом, то подобным же образом обстоят дела и с духом, полным недугов — ненависти, ревности, сластолюбия, гнева и других болезненных наростов, проникнутых мучениями и тягостными ощущениями, терзающими нас непрестанной болью и не дающими вообще никакой передышки». И вопрошает страдалец: «Как же мне избавиться от этих злых чувств, что мучают меня и не дают покоя?» И отвечает ему врачеватель душ — священник: «Изничтожь их ядом, так что сгинут они и не будут больше тебя тревожить». Тогда страдалец силится истребить их, и порой это удается ему ценой величайших усилий, а порой не удается вовсе. Когда же наконец эти чувства, брыкаясь и истошно вопя в процессе уничтожения, все-таки сгинут, затрепетав напоследок, подобно пламени свечи, перед тем как издать последний вздох — тогда думает несчастный: «Вот и изничтожил я свои слабости, почему же я не стал счастливее, да и процесс этот был нестерпимо мучителен и вряд ли вообще стоил затраченных усилий. Здесь наверняка что-то не так, ибо разве не было менее скучно испытывать немножко ненависти или ревности, или же страсти, чем вообще ничего не испытывать?» И тогда больной открывает дверь мудрецу, который говорит: «Друг мой, ты пытался излечиться от болезней, изучая болезни, вместо того, чтобы изучать и выполнять условия, потребные для здоровья, а посему нынешнее твое состояние ненамного лучше прежнего, ибо нет у тебя теперь ни болезни, ни здоровья, а есть нечто среднее между ними, причем состояние это явно безрезультатно и нейтрально. Твоя нынешняя жизнь подобна существованию тела без души. Ведь, хотя ты избавился от своих пороков, их не сменило добро, и на смену страданиям твоим не пришло счастье. Ты получил лишь ни то ни се — не добро и не зло, не страдания и не счастье — просто скуку, и больше ничего. Ты ошибся, взявшись за дело не с того конца, начав разрушать порок, вместо того чтобы созидать добро. Ведь духовность начинается на вершине, а не на дне, и чистое, ничем не замутненное счастье надлежит искать в разреженном воздухе лазурных небес, куда дух должен воспарить подобно птице, а не в мрачной атмосфере трущоб. Вытеснить дурной воздух из легких можно, лишь заместив его чистым, но уж никак не прекратив дышать, как это, образно выражаясь, сделал ты. И поэтому, как я уже говорил, единственный способ изгнать печаль из сознания — это вытеснить ее посредством непрестанной концентрации на состоянии счастья, точно так же, как избавление от ненависти заключается в концентрации на состоянии любви; избавление от зла — в концентрации на добре; избавление от порока — в концентрации на добродетели, ибо воистину лучше любить добро, нежели просто ненавидеть зло, поскольку ненависть в какой угодно форме — это уже само по себе зло».

Ну вот, на сегодня урок наш закончен, и остаток дня можете развлекаться, как вам заблагорассудится.

С этими словами Аристион встал, улыбнулся и, пройдя через весь сад, вышел через ворота.

Глава 9

А на следующий день все трое собрались вместе в маленьком храме среди сосен в четвертый и в последний раз. Аристион улыбкой приветствовал учеников и, когда все расселись, заговорил:

— Тот, кто хотел бы достичь мудрости, должен перерасти детский возраст и возмужать, поскольку большинство людей — всего лишь дети, хотя сами они считают себя взрослыми. Ведь признаки ребенка — это его симпатии и антипатии, его способность горевать по ничтожному поводу, так же как и его способность радоваться тому, что едва ли предполагает радость. И тем не менее, как взрослый снисходительно улыбается ребячеству детей, так и мудрец снисходительно улыбается детскости человечества, видя, что большинство его составляют всего лишь большие дети под маской взрослых, радующиеся или печалящиеся по поводам, недостойным ни радости, ни печали. Один разгневан на ближнего своего за его прегрешения и заявляет: «Да будет проклят он со своими грехами, да сгинет он с глаз моих, ибо мерзок он мне в глупости своей», однако все время забывает, что его собственный гнев и проклятия — тоже не более чем глупость и что к одной глупости он добавляет другую, а это не что иное, как ребячество. Другая же оплакивает потерю брелока: «Горе мне, ибо я потеряла свою драгоценность и теперь не смогу больше себя ею украшать и выглядеть красивой». Однако это тоже ребячество — ведь чем является для взрослого брелок, если не эквивалентом игрушки для ребенка? Третий мучается и терзается: «Слышал я, что люди про меня распускают такие-то слухи, рассказывают, будто я такой-сякой, а ведь все, что они болтают — ложь. Поэтому дай-ка я отомщу им за злобные россказни». И это тоже ребячество — как может болтовня нескольких попугаев смутить душевное спокойствие человека, если он не дитя? Более того, сей гнев и желание отомстить — не что иное, как уязвленное самолюбие, которое свойственно скорее обитателям детской. А что- бы это запечатлелось в вашем сознании, расскажу вам одну историю. Жил как-то женатый человек, и был у него друг, которого он любил настолько, что пригласил на какое-то время пожить у него в гостях и обращался с ним как с родным братом. Но, поскольку жена хозяина дома была очень красива, друг его воспылал к ней романтической страстью и однажды ночью, когда хозяина не было дома, гость, не в силах устоять перед искушением, совершил с ней прелюбодеяние, после чего, осознав содеянное, решил, что единственный способ как-то загладить прегрешение — это положить конец любви, уехать и никогда более не возвращаться. Итак, прежде чем хозяин вернулся, гость покинул его дом и отправился в долгое путешествие, но столкнувшись с бандой разбойников, был ограблен и убит, и его никто больше не видел. Однако муж, вернувшись домой, случайно узнал, что случилось за время его отсутствия, и, одолеваемый чувством униженности, гнева и ревности, стал лелеять в сердце своем жажду того чувства, которое он по глупости считал героизмом и достоинством мстителя, так что он почти тотчас же отправился на поиски «друга» своего, но так его и не нашел, поскольку тот был уже мертв. Однако наш мститель продолжал искать его, дни складывались в недели, месяцы, годы, а он все бродил по свету, гонимый обидой и жаждой мести. И вот, наконец, уразумев, что все его скитания напрасны, что он стареет, становится больным и истощенным, а деньги, что он взял с собой, иссякли — он вернулся домой. Тем временем его жена, которую он оставил не удосужившись написать ей ни единого слова, покинутая и любовником, и супругом, терзаемая горем и раскаянием, смертельно заболела и в конце концов умерла. Вернувшись, муж обнаружил свой дом пустым, обветшавшим, покрытым пылью и паутиной. Жена его вот уже несколько месяцев как скончалась, и священник похоронил ее на ближайшем кладбище. И когда сей преступный муж увидел все это, у него не возникло и проблеска жалости к жене, зато он принялся без устали жалеть себя за собственное одиночество и за обиды, причиненные, как он считал, его сердцу. Возжаждав утешения, направил сей странник свои стопы к дому священника, похоронившего его жену, и стал в раздражении изливать ему свое возмущение и горе. Старый священник, помолчав некоторое время, смерил собеседника холодным взглядом и сказал: «Ребячливый и злой человек! Что проку бранить беды и несчастья, которые ты сам навлек на себя злонравием, глупостью и своей неутолимой жаждой мести, о коей и думать-то не следует, не говоря уже о том, чтобы колесить по свету ради ее исполнения? Ведь только глупцу или ребенку настолько недостает сообразительности, чтобы месяцами и годами хранить боль, лелеять свои мучения и волнения ради весьма сомнительного удовольствия мщения, которое может длиться, в лучшем случае, несколько мгновений, а будучи удовлетворено, сменится, по всей вероятности, годами еще большей боли и еще более мучительными угрызениями совести и неодолимым раскаянием. Более того, чье же еще сознание, как не сознание глупца или ребенка, настолько явно лишено более серьезных идей и способности задумываться над более важными вопросами, чтобы вынашивать мысли об удовольствии, которое любой человек, наделенный крупицей соображения, вообще не способен счесть таковым? Ведь даже если твой друг и овладел твоей женой, он сделал это не для того, чтобы умышленно оскорбить тебя, а потому, что не смог удержаться — факт, который очевиден из самой последовательности событий, ведь гость покинул твой дом на следующий же день. Он явно бежал от искушения, которому был совершенно не в силах противиться. И твоя собственная глупость во всех отношениях перевешивает его поступок, ибо ты абсолютно хладнокровно размышлял о том, как причинишь ему вред, и смаковал это в своем воображении, между тем как этот человек вообще не желал тебе зла. Каков же результат твоего непостижимого ребячества, которое ты, благодаря дурацким представлениям общества невежественных и несообразительных людей, ошибочно счел героическим и величественным? Во-первых, ты потратил годы своей жизни на совершенно бесполезные поиски. Во-вторых, ты потерял жену, которая умерла от горя, а ведь ты легко мог это предотвратить, простив ее. В-третьих, если бы ты нашел своего друга, ты убил бы его, лишив себя еще и друга. Таким образом, ты потерял бы все, не приобретя абсолютно ничего. Более того, как твое злое намерение было, бесспорно, ребяческим и глупым, точно таким же ребяческим было и представление, его породившее, поскольку являлось результатом заблуждения и тщеславия — атрибутами скорее детства, нежели взрослого сознательного периода жизни. Ведь только глупцы считают, что преданность другого человека всецело принадлежит им и совершенно не понимают, что ее можно утратить — полностью или частично — в силу обстоятельств, над коими они не властны, как было в случае с тобой и твоей женой. Никто, кроме детей и скряг не хватается, не цепляется за ту или иную вещь, говоря: «Это мое, и никто, кроме меня, не должен этим владеть». Кроме того, твоя любовь и к жене, и к другу не была чиста, будучи окрашена тщеславием и эгоизмом, достойной порицания самовлюбленностью, ибо, будь это по-другому, ты поставил бы счастье жены выше собственного даже не будучи достаточно героическим и великодушным, чтобы сопереживать ее любви. Ты бы, по крайней мере, смог простить супругу, что стоило бы тебе бесконечно меньших хлопот, чем странствия по всему свету, которые ты совершил. Так что все твое поведение покрыло душу твою столь вопиющим позором, что лишь жизнь, исполненная покаяния, благожелательности и самопожертвования сможет спасти ее от последствий, которые были бы до крайности ужасны и которые более ничто не могло бы предотвратить, ибо что посеешь, то и пожнешь — в этом не должно быть ни тени сомнения».

Тут Аристион, закончив рассказывать эту историю, замолчал на какое-то мгновение, а затем снова заговорил, медленно и выразительно:

— Знайте же, что пороки и слабости человечества — не более чем скрытое под маской важности и серьезности ребячество, и что лишь чары, наложенные на него невежеством глупцов и условностями, наделяют их воображаемым достоинством, которое таковым вовсе не является. Ибо как могут быть достоинствами чувство обиды, ревность, месть, клевета? Ведь, как справедливо заметил тот священник, гораздо менее хлопотно простить, чем стремиться к отмщению, и лишь тот, чей разум напрочь лишен способности задумываться над более важными вопросами, стал бы придавать подобным вещам сколько-нибудь серьезное значение. А посему, чтобы избавиться от слабостей, мы должны видеть их не в ложном, а в истинном свете, как та женщина во вчерашней истории увидела дерево, которое сперва приняла за человека. Но прежде всего мы должны отождествить свое сознание с необусловленным счастьем, которое пребывает внутри нас самих, ибо, поступая таким образом, мы дорастем до взрослого состояния нашей души, которое все грехи будет считать чем-то столь же незначительным и далеким, сколь и блеяние нескольких овец в отдаленном стаде.

Вот я и научил вас всему, чему меня уполномочили вас научить, а следующим вашим наставником* будет отшельник, живущий на вершине вон того далекого холма в своей уединенной хижине среди деревьев. Для этого отшельника я дам тебе пароль, Антоний, хотя он уже ожидает вас обоих, а что же касается места, где вам можно остановиться, то неподалеку находится домик, где вы получите еду и пристанище, поскольку в убогой хижине отшельника вы не поместитесь. Тем не менее оставайтесь здесь до завтра или вообще сколько пожелаете, ибо путь до того места гораздо дальше, чем кажется отсюда, и вы потратите целый день на то, чтобы добраться до этой цели, даже если отправитесь в путь ранним утром. Тут Аригтион встал и сказал с улыбкой: — Что ж, до вечера, и мир вам обоим. Затем он прошел весь сад и вышел через ворота.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 Следующая ⇒