Исследования показали, что термин «философский камень» никогда не употреблялся в ином значении, кроме чисто символического.

Х.П. - СТРАНСТВИЕ ПО КРУГУ

По признанию автора она является выражением идей его Учителя, воспринятых им на расстоянии. Это красивая история-легенда, повествующая о путешествии за Знанием. Читатель, вместе с путниками совершит свое «странствие по кругу», пройдя вместе с ними долгий трудный путь полный встреч с истинной Мудростью и Любовью, действующими повсюду в нашем мире, скрытыми за тысячами обликов — и главное, что открывает дорогу в мир, где царят они — это готовность человека воспринять их, ибо только наше несовершенство является завесой мешающей видеть их действие повсюду.

ВВЕДЕНИЕ

О том, как я пришел к написанию «Странствия по кругу», рассказывается в главе под названием «Прелюдия к повести»(эта глава из первой части книги Жизнь посвящённого, по этому сюда не вошла), однако к ней надо добавить еще несколько пояснений. Процесс, известный как «написание через посредство» человека, воспринимающего идеи, признают все, кто обладает хоть какими-то познаниями в области оккультизма, но широкая публика, не просвещенная относительно этого явления, вероятно, по большей части настроена скептически и, скорее всего, таковой она и останется, невзирая на мой рассказ. Однако скептицизм не способен изменить факты, и разглагольствования слепцов не могут помешать видеть зрячим, ибо, как метко заметила миссис Безант, «невежество не способно убедить знание». Как бы то ни было, для тех, у кого есть уши, чтобы слышать, я вынужден выразить свою убежденность в том, что этические, философские и мистические идеи, содержащиеся в этой книге, мне внушил Посвященный, которого я теперь могу по праву назвать своим Учителем.

Правда, я мог невольно исказить их, «пропуская через себя», но даже если это так, то винить в этом надо одного меня, а не того, кто пользовался мной как инструментом. Что же касается литературного стиля, к которому я прибег при написании этой повести, то Джастин Моруорд Хейг дал мне некоторые инструкции на этот счет перед тем, как окончательно покинуть Лондон.

«Пусть ваш английский привлекает своим старинным слогом, пусть он будет плавным и как можно более мелодичным, — говорил он, — ибо оккультные истины легче внушить читателю, если они облечены в поэтичную форму. Старайтесь также украсить крупное произведение достаточным количеством более коротких историй и не скупитесь на сравнения и притчи».

Я изо всех сил старался следовать этим наставлениям. Кроме того, я должен упомянуть еще один существенный факт. Я заметил, что когда Хейг рассказывал определенного рода истории или рассуждал об этике, его речь приобретала какую-то особую мелодичность и плавность, что производило поразительное, захватывающее впечатление. И, как это ни странно, но, приступив к написанию своей повести, я обнаружил, что бессознательно подражаю этой мелодичности, свойственной его речи. И вот однажды, особенно остро ощутив присутствие Хейга, я мысленно задал ему вопрос: «Вы и манеру письма мне внушили так же, как свои идеи?» Он ответил: «Специально я не внушал вам ее, но в вашей личной манере появился некоторый оттенок той, в которой это произведение мог бы написать я сам, просто потому, что мы работаем в столь тесном контакте».

Глава 1

Давным-давно, много поколений назад, в далекой горной стране жил некий богач по имени Антоний, который вкусил всех радостей, какие только может дать богатство, а потому устал и пресытился, как устает ребенок от игрушки, утратившей для него прелесть новизны. И, почувствовав, что жизнь сделалась для него невыносимою из-за крайней скуки, поселившейся в его душе, опустошенной наслаждениями, обратился Антоний к старинным книгам и древним знаниям; долгие часы старался он посвящать обретению мудрости, живя в одиночестве и ни с кем не встречаясь, ибо визиты прежних друзей лишь отвлекали его от занятий науками. И вот однажды, когда он, по обыкновению своему, сидел и читал в саду под сенью деревьев, случилось так, что в ворота вошел нищий старец и встал перед Антонием, прося милостыню. И, будучи чужд скупости и находясь к тому же в добром расположении духа, вытащил Антоний кошелек и отсыпал тому нищему полную пригоршню монет, благодушно предложив старцу следовать дальше своей дорогой и пожелав ему удачного пути. Однако старец, поблагодарив хозяина дома за необыкновенную щедрость, изрек:

— Не спеши выпроваживать меня, о великодушный — дабы не ушел я, не отплатив тебе за то, что ты для меня сделал, ибо это было бы воистину нелюбезно: ведь ты дал мне гораздо больше, чем я мог ожидать.

Тогда Антоний, подумав: «Чем же таким может обладать сей невежественный нищий старик, чтобы говорить о том, что вознаградит меня?», снисходительно улыбнулся и позволил старцу задержаться, поглядывая на него с подозрением и ожидая, что тот ему еще скажет. Однако нищий старец сам, в свою очередь, снисходительно улыбнулся и заговорил:

— О ты, потенциальный философ! Знай же, что внешность обманчива и что мудрость, будучи достоянием не только богатых, но и бедных, часто облекается в весьма скромные одежды; знай также, что «случайность» — это слово-призрак, коему нет места в мире Истины, и что попал я сюда вовсе не случайно, а вследствие желания, действующего незримо посредством сил Природы. Ибо в действительности мой приход сюда — всего лишь результат твоей жажды познаний, а твоя щедрость — это волшебный ключ, позволяющий мне провести тебя через первые врата к тайной тропе, ведущей к Истине, поскольку Истину, к которой я хочу тебя привести, может обрести лишь человек великодушный и благородный — да-да, только он, и никто иной.

Тут Антоний насторожился и подумал: «И вправду ошибся я относительно этого нищего, потому что, несмотря ни на что, есть в нем нечто от мудреца, и говорит он скорее как человек ученый, нежели невежда, а посему мне лучше выслушать его и обратить внимание на то, что он мне сообщит». Вслух же он сказал:

— О незнакомец, столь же богатый мудростью, сколь бедный имуществом, не думай, что я желаю выпроводить тебя не выслушав: напротив, прошу тебя, садись, а слуги мои принесут тебе чего-нибудь подкрепиться, прежде чем ты снова тронешься в путь, ибо у тебя вид странника, да к тому же, я полагаю, ты весьма стар годами.

И сел сей нищий старец, положив ладони на рукоять своего посоха, между тем как Антоний пошел в дом и распорядился, чтобы в сад принесли фрукты, хлеб и вино, а затем вернулся к старцу и стал ждать, что тот еще скажет. А старец сей, поблагодарив хозяина, посмотрел ему в глаза пристальным, испытующим взором и вновь заговорил:

— О искатель! Лишь самые начала знаний надлежит собирать со страниц книг, и хотя читал ты долго и упорно, однако помимо того, что ты там усвоил, старания твои были почти напрасными. Знай же, что истинные знания искать следует исключительно в твоей собственной душе, а путь к собственной душе пролегает через твое сердце, из которого должно изгнать всякую тьму светом самоотверженности. А коли так, то следует тебе отложить книги и поискать знаний где-либо еще, оставив свой дом и имущество на попечение слуг до твоего возвращения. Ведь то, чего ты ищешь, предстоит найти не здесь, а на вершине вон той, покрытой снегами горы, где обитают Учителя Мудрости, всегда готовые поделиться сокровищами Просветления с теми, кто отважен и достаточно упорен для того, чтобы проделать это великое восхождение. Но поскольку лишь бескорыстные могут заслужить право на обретение этих знаний, то одно из условий, выдвигаемых Учителями, состоит в том, что ты должен проделать это путешествие не один, но привести в их Храм Мудрости еще и других людей, и даже если эти люди устанут от восхождения и вернутся, предоставив тебе пройти остаток пути в одиночестве, то Учителя тем не менее примут тебя и заслуженно вознаградят. Только знай, что путешествие будет долгим, как ты сам можешь предположить, измерив на глаз вон тот горный хребет, а задача — трудной и сложной. Однако на пути есть множество мест, где можно остановиться и отдохнуть, городов и деревень, где ты сможешь задержаться, дабы набраться сил. К тому же в каждом из таких мест будешь ты не только всякий раз узнавать, каков очередной отрезок пути, предстоящий тебе, но и получать фрагмент знания, которое подготовит тебя к предварительному посвящению, дарующему познание конечной цели, а эта цель есть не что иное, как нахождение философского камня *— так это выражается на языке аллегории , посредством чего добьешься ты победы над смертью и обретешь безграничное блаженство. И сказал тогда Антоний:

— О почтенный старец! Хотя тело твое истощили долгие годы, речь твоя сохранила силу юности, и слова твои льются как река, устремляющаяся в море мудрости, поэтому мне кажется, что они искренни. Тем не менее ты желаешь невозможного, требуя, чтобы я нашел других людей, которые захотели бы составить мне компанию в столь долгом и тяжком путешествии, ибо где я найду тех, кто жаждет познания, которое не только странно само по себе, но и завоевывается столь тяжкой ценой? Более того, кто поверит мне, если я поведаю им, что вон на той горной вершине под охраной нескольких отшельников лежит философский камень, о котором они никогда не слышали, да, по всей вероятности, и слушать не станут? Ты уверен, что мои прежние веселые собутыльники не поднимут меня на смех, изложи я им столь голословное, столь фантастическое предложение? Разумеется, честность твоя не подлежит сомнению, но вот выполнить твои условия было бы воистину тяжко.

Тут старец сдержал усмешку, проявившуюся было на его морщинистом лице, и ответил:

— О несведущий! Если бы условия Великих так или иначе было бы невозможно выполнить, разве явился бы я сюда и стал лгать и попусту тратить слова в бесполезных рассуждениях? Разве я не сказал тебе, что пришел сюда согласно непреклонному повелению судьбы в ответ на твои устремления, а не по иллюзорной случайности или стечению обстоятельств? Поэтому, прежде чем говорить мне о невозможном, внимательно послушай, что я еще скажу, ибо ты, сам того не ведая, уже продвинулся немного на пути к познанию и неосознанно выполнил несколько условий, выдвигаемых Великими.

Пока он говорил, из дома показались слуги, которые несли поднос с фруктами, хлебом и вином, поэтому старец замолчал, решив подождать, пока слуги не вернутся в дом, и вежливо отказался, когда хозяин жестом предложил ему угощаться. Затем нищий вновь заговорил:

— А сейчас я объясню тебе, каким образом ты уже немного прошел по тропе познания. Разве не устал ты от чревоугодия, пьянства, от своей любви к женщинам и всех тех наслаждений, которые покупал благодаря своему богатству? Разве ты не отвратился от них, ибо устал от них, и они притупили твои чувства, как избыток меда притупляет вкус? Разве ты не отказался от них без всяких усилий, так как они больше не доставляли тебе никакого удовольствия?

Тут Антоний взглянул на старца и ответил:

— Да, все было так, как ты говоришь, но что еще остается делать, когда понимаешь, что цепляться за удовольствия, переставшие уже ими быть, — есть предел глупости, равносильный попытке заключить в объятия призрак? Ни малейшей заслуги не в силах я усмотреть в том, что охотно отбросил надоевшее, ибо заслугою было бы, если бы мои действия противоречили моему желанию, а не соответствовали ему.

Старый нищий ответил ему улыбкой, исполненной мудрости, и сказал:

— О ты, простодушный, впитавший в себя, однако, каплю Мудрости! Отречение лишь тогда истинно, когда совершается без усилия, ибо воздерживаться от того, чего душа все еще жаждет, — значит ходить по краю пропасти, вечно подвергая себя опасности низвергнуться в бездну. А зачем нужен сообщающим знание разбитый вдребезги труп? Ведь как не может слышать труп, будучи глух к любому звуку, точно так же и тот, кого подтачивают черви желания, не в состоянии воспринимать, будучи глухим к любой мудрости. А теперь поразмысли и загляни в тайники своей памяти, не найдется ли среди твоих приятелей несколько человек, которых ты мог бы взять с собой в путешествие к Истине? И если нет таких, которых ты любишь, то, быть может, найдутся такие, которые любят тебя, и хотя бы из-за этой любви последуют за тобой по великому Пути.

Нищий старец замолчал, и отведав немного принесенной еды, медленно встал, простившись со смущенным хозяином, и пошел своей дорогой.

*Исследования показали, что термин «философский камень» никогда не употреблялся в ином значении, кроме чисто символического.

Глава 2

Был у Антония друг, который держался в стороне от других приятелей и которого Антоний любил нежно и преданно, видя в нем пример учености, благожелательности и любви. И жил этот друг неподалеку, на окруженной кипарисами вилле у моря. Поговаривали, что был этот человек необычайно богат, однако, в отличие от всех богачей, предпочитал мотовству и пирушкам жизнь скромную и умеренную. И подумал Антоний: «Заглянука я к другу моему Палломиду и хотя бы попрошу у него совета относительно предложения этого таинственного нищего старца. Ибо разве не сам Палломид одолжил мне все эти книги, которые я вот уже столько времени штудирую, а посему, быть может, он сумеет подсказать мне, в каком направлении двигаться, если, конечно, я вообще куда-нибудь двинусь». И поэтому, как только пришла ему в голову эта мысль, пустился он в путь по белой тенистой дороге, над которой переплелись ветвями деревья, высаженные по обе ее стороны, подобно часовым, расставленным на всем ее протяжении, так что лишь кое-где сквозь промежутки между густой зеленой листвой проглядывала темная синева безоблачного неба. И, приближаясь к вилле, где жил его друг, смог различить Антоний прекрасную рослую фигуру Палломида, который расхаживал взад-вперед по террасе, возвышавшейся над тихим безбурным морем. Палломид склонил голову над книгой, от которой он то и дело отрывался, словно для того, чтобы вдохнуть благоухание бесчисленных роз, поднявших свои бледные лики навстречу утреннему солнцу. Когда же он увидел приближавшегося Антония, радостная, приветливая улыбка озарила его спокойное, прекрасное лицо, он вышел навстречу другу и приветствовал его, заключив в объятия согласно обычаю тех стародавних времен. Антоний поведал, с какой целью он явился, и рассказал о таинственном старце, пытавшемся убедить его отправиться в столь странное, необъяснимое путешествие, после чего попросил Палломида помочь выйти из тупика его смущенному разуму, который разрывался между энтузиазмом и сомнением. Палломид обратил на него смеющийся взгляд и сказал:

— Не кажется ли тебе, что ты несколько легковерен, о друг мой, если какой-то сомнительного вида нищий старикан, пришедший к тебе выпрашивать милостыню, в состоянии так ловко произвести на тебя впечатление, предложив проект, который может оказаться ничем иным, как глупостью высшей пробы, так что твое путешествие, если ты решишься его предпринять, рискует закончиться лишь разочарованием и сожалением? Однако я тоже слышал, что на вершине вон той горы стоит монастырь с какими-то таинственными монахами, владеющими несметными сокровищами знаний, и добраться до них посредством этого долгого и утомительного восхождения — значит заслужить награду, превосходящую все материальные богатства мира. И все же убеждать тебя пуститься в этот путь — значит брать на себя ответственность, чего бы мне весьма не хотелось, а уговаривать тебя остаться — это точно такая же ответственность, ибо кто знает, вдруг сей старец был искренен в своей благодарности и желал в свою очередь оказать тебе добрую услугу, дав воспользоваться знаниями, которые ему самому уже не пригодятся, так как он для них слишком стар? Более того, если твое путешествие окажется напрасным, то все равно в нашем дольнем мире тебя мало что держит, поэтому, пожалуй, ни в том, ни в другом случае особого вреда не будет, ибо ты сейчас во цвете лет и впереди у тебя долгая жизнь, и по возвращении ты сможешь по-прежнему продолжать свои штудии, которые от странствий и приключений, возможно, пойдут еще успешнее. И сказал тогда Антоний:

— Хорошо говоришь ты, однако трудновыполнимы поставленные условия, — где мне искать друга, который составил бы мне компанию в столь странном путешествии? Ведь кроме тебя, терпеливо выслушивающего мой замысел по причине своей учености и широты взглядов, кого еще сумею я убедить в том, что я в своем уме, а не глуп и не безумен?

И ответил Палломид:

— Ты, конечно же, льстишь тому, кто лести не заслуживает, ведь моя широта взглядов — не более чем житейская мудрость, которая говорит, что никакой возможностью, встречающейся человеку на его пути, не следует всецело пренебрегать и не стоит ее упускать. Да и не так уж трудно найти спутника для твоего путешествия, как ты полагаешь, ибо если в качестве спутника не получится привлечь никакого мужчины, то, возможно, вместо мужчины удастся найти женщину.

Однако возразил Антоний:

— Но я не знаю других женщин, кроме тех, с кем я развлекался в былые дни, — тех, кто не подходит для моего многотрудного путешествия. Ведь даже если бы я и уговорил своих прежних подруг последовать за мной, то Мудрые вряд ли приняли бы их в качестве учеников, обретающих столь высокие знания. Более того, я прекратил общение с подругами, позволив им исчезнуть из моей жизни, как снам, почти забыв их имена, так что я не смог бы их найти, даже если бы и взялся за поиски.

Посмотрел на него Палломид как-то по-отечески и заговорил:

— Искатели мудрости не пренебрегают даже своими снами, если сквозь легкий, прозрачный материал, из которого они сотканы, проступает какой-либо серьезный, весомый смысл и даже если в них нет никакого особого смысла — ведь запоминание их все равно служит упражнением, тренирующим память, которым не следует пренебрегать. Наверняка твоя собственная память — одна из самых коротких, коль скоро ты не можешь даже вспомнить ни одну из своих многочисленных возлюбленных. Или же ты говорил не подумав, или ищешь отговорку, чтобы скрыть от меня свое нежелание брать с собой в путешествие представительницу слабого пола, боясь, как бы не оказалась она тебе помехой вместо подмоги.

И рассмеялся тут Антоний слегка смущенно и молвил:

— О читающий в сердцах! Твоя догадка кое в чем верна, ибо я боюсь брать с собой женщину, которая всегда может возжелать отдыха, или вдруг вздумает задержаться, или повернуть обратно, будучи прихотливой и капризной, как ветер, и столь же щедрой на слезы, сколь набрякшая водой туча щедра на дождь в новолуние.

И сурово отвечал ему Палломид:

— Но не забываешь ли ты таким образом о поставленных условиях и не печешься ли о собственных удобствах, избегая первейшей задачи, которую должен взять на себя, дабы добиться награды? Разве же не сказал тебе тот старик, что лишь самоотверженность откроет тебе вход во Храм, и что другие люди должны сопровождать тебя именно по этой причине, а не ради твоего покоя и не для облегчения тягот долгого пути? И тем не менее я не стану убеждать тебя отправиться в дорогу, равно как не стану отговаривать. Однако, если ты хочешь попытать счастья, исходя из того, что поведал тебе сей старец, то было бы глупо делать это в полсилы, игнорируя одну часть его столь недвусмысленных указаний и выполняя лишь другую. Ведь та часть, которую ты сбрасываешь со счетов, по значению своему воистину ни на йоту не уступает той части, коей ты намерен следовать.

Улыбнулся тут Антоний с легкой печалью и молвил:

— Несомненно, прав ты в этом случае, как и во многих других, насколько мне известно, ибо воистину дело, которое стоит того, чтобы его сделали частично, достойно и того, чтобы его выполнили полностью. И хотя я сначала буду искать себе в спутники мужчину, все же, если потерплю в этом неудачу, то поступлю, как ты говоришь, и возьму с собой в дорогу женщину.

Несколько мгновений он колебался, глядя на друга с некоторой мольбой, и добавил:

— Полагаю, напрасно было бы просить тебя самого составить мне компанию?

Палломид же рассмеялся с добродушной веселостью и ответил:

— Да, боюсь, это было бы совершенно напрасно.

После чего Антоний откланялся и пошел домой, погрузившись в глубокие раздумья и пытаясь придумать план, как ему найти спутника, а также красноречивые доводы, дабы в случае успеха убедить его в значимости сего многотрудного путешествия. И размышлял он несколько часов, пока на его сад не стали опускаться сумерки, а потом вышел и двинулся по направлению к городу, намереваясь навестить многих своих прежних друзей, хотя и не было у него особой надежды на успех в достижении той цели, к которой устремил он все свои помыслы.

И вот, обойдя одного приятеля за другим и не добившись ничего, кроме насмешек и добродушного подтрунивания над своими усилиями, был он вынужден отказаться от поисков, которые, как он верно предчувствовал, окончились безрезультатно. И сказал себе Антоний: «С мужчинами у меня явно ничего не вышло, как я и ожидал, ибо они любили не меня самого, а те обильные яства и вина, коими я щедро потчевал их, но стоило мне попросить у них кое-что взамен — и они, все как один, отказываются и поднимают меня на смех, считая дураком. Так что теперь попробуюка я уговаривать женщин, поскольку по крайней мере одна из них любила меня и клялась, что будет любить всегда — хотя я плохо с ней обращался, а затем и вовсе бесцеремонно отвернулся от нее. Но кто знает: вдруг она меня все еще любит, и если не отважится поверить в ту цель, которую я преследую, то, быть может, отправится вместе со мной хотя бы из-за любви. Ибо какие еще узы могут привязывать куртизанок к тому или иному месту? А когда она увидит, что у меня есть деньги, которых хватит нам обоим на дорогу, и даже гораздо больше, то и подавно никаких препятствий не возникнет».

С этими мыслями дошел наконец Антоний до дома некоей женщины по имени Цинара — своей бывшей любовницы. И стал открывать он ей замысел, столь милый его сердцу, а она между тем внимала Антонию, широко раскрыв глаза, полная удивления и любви, которая так в ней и не угасла. Но рассказывая ей свою историю, он заметил, что Цинара постарела, и красота ее во многом увяла с годами; бывшая его любовница похудела, а глаза ее слегка запали, выдавая душевную усталость, что, с одной стороны, пробудило в Антонии легкую жалость, с другой же стороны — заставило слегка отодвинуться подальше от Цинары. И думал Антоний, глядя на женщину и ведя с ней разговор: «Воистину, хотелось бы мне, чтобы она выказывала мне немного меньше любви, ибо наверняка она будет обременять меня своей привязанностью и, возможно, мне потребуется изображать то, чего я на самом деле не чувствую. И все-таки, если бы она меня не любила, она определенно не согласилась бы на то, о чем я ее прошу, и не отправилась бы со мной в это мое путешествие: следовательно, назойливость ее любви я должен воспринимать как цену того, что Цинара согласится стать моей спутницей, а потому терпеть, насколько можно».

А потом, когда Антоний закончил свой рассказ и замолчал, Цинара взглянула ему в глаза и ответила:

— О ты, вероломный и все же любимый! Хотя ты и покинул меня на долгие годы, не прислав ни разу весточки о себе и не попытавшись узнать, как я поживаю, и лишь теперь, когда тебе что-то от меня нужно, обращаешься ко мне, видя в том последнюю возможность, — поскольку я до сих пор тебя люблю, я возьмусь сопровождать тебя в этом странном путешествии и буду рада вновь обрести тебя, хотя уже решила, что ты ушел навсегда. Ведь точно так же, как ты устал от своего богатства, я устала от своих любовных связей и была бы рада вообще положить им конец и поискать на жизненном пути чего-то лучшего; более того, поскольку все мои любови — это одно лишь название, то сквозь каждую из них мерцал твой неизгладимый образ и неувядающая память о тебе и твоей любви. И хотя я прекрасно знаю, что ты больше не испытываешь ко мне никаких чувств, я тем не менее буду тебе верной спутницей и не попрошу ничего взамен.

Возрадовался тогда Антоний в сердце своем и подумал: «Наконец-то нашел я того, кто отправится в дорогу вместе со мной, и теперь сомнения мои улеглись, и я без дальнейших церемоний могу готовиться к путешествию». Цинаре он сказал:

— Ты всегда была благородна и воистину обращалась с другими лучше, чем они когда-либо обращались с тобой, и мягкосердечием своим не обошла и меня, хотя я перед тобой виновен. Однако в данном случае ты будешь вознаграждена такой наградой, о которой не можешь и мечтать до тех пор, пока не узнаешь немного больше о том, что нам уготовано. А сейчас я уйду и пришлю за тобой в назначенный час, когда совершу все необходимые приготовления для нашего путешествия, а до тех пор, прощай.

Глава 3

Тут Антоний направил стопы к своему дому — с легким сердцем, полный ожиданий и восторгов, которые он не считал нужным сдерживать. Он шел по дороге, погруженный в счастливые размышления, как вдруг одна мысль стрелой пронеслась в его мозгу, отчего он на мгновение ощутил, будто весь его замысел лопнул, словно плавающий в воздухе мыльный пузырь. Когда Антоний свернул за поворот дороги, взору его внезапно открылся вид далекой горы, ибо полная луна, всходившая над ее высочайшим пиком, в тот самый момент высветила ее силуэт на фоне бездонной темной синевы бескрайнего неба. И подумал Антоний: «Наверное, я лишился рассудка, если думаю, что смогу когда-нибудь взойти на эту заоблачную вершину, куда, насколько мне известно, не протоптана ни одна тропинка, откуда не возвращался ни один путешественник, который бы рассказал людям о своем восхождении. А тот нищий, должно быть, в глубине души посмеялся надо мной, тем более что он не дал мне никаких указаний, как найти дорогу, и вместо того лишь сообщил, на каких условиях должен я путешествовать. И разве я не позволил этому таинственному нищему старцу уйти, не взяв с него обещания вернуться и просветить меня насчет того, как мне быть дальше? Теперь же он, надо думать, ушел навсегда; искать его будет, вероятно, делом столь же безнадежным, как попытка найти одну заветную раковину среди россыпи прочих на дне морском».

Но тут, последний раз свернув перед собственным домом, он вдруг узрел того самого нищего старца, который сидел, поджидая хозяина, прямо перед воротами в сад. Сердце Антония екнуло в груди от напряженного ожидания, и он ускорил шаг, пока не оказался прямо перед старцем.

Тут старец встал, поклонился и, не дав Антонию вымолвить ни слова, без всякого вступления заговорил сам. Размеренна и нетороплива была речь его, как заведено у старых людей:

— Теперь, раз уж ты решил отправиться в путь и нашел себе спутника, послушай, что я скажу, ибо без моих указаний трудно будет тебе отыскать дорогу, а также проводников и места для привала, которые ждут тебя на каждом этапе твоего путешествия. Но сперва позволь мне вручить тебе этот маленький амулет, который ты должен носить на шее, спрятав под одеждой, ибо это символ, по которому твой предполагаемый наставник узнает, кто ты такой и в чем цель твоего странствия. Не забывай предъявлять его по первому требованию — в противном случае ты не получишь наставлений, и путешествие твое окажется напрасным.

Но Антоний изумленно перебил его:

— О старец, столь сильно окутанный тайной! Как ты узнал, что я вообще решил отправиться в это странное путешествие, не говоря уже о том, что я нашел себе спутника?

Однако старец жестом велел ему замолчать и сказал:

— Нет у меня лишнего времени для ответов на праздные вопросы, поэтому возьми амулет, как я тебе сказал, и слушай дальше.

И когда Антоний взял у него амулет, старец стразу же продолжил свою речь:

— А теперь запомни, что твоя первая цель — это деревня, лежащая вон на том, самом низком склоне у подножия больших нависающих утесов. Ты заметишь ее, когда подойдешь поближе — примерно через сутки-двое пешего странствия. Дойдя до самого последнего дома на дальнем конце той деревни, которая состоит из одной-единственной улицы, постучишь в дверь, хозяин тебя примет и укажет, как идти дальше. Но много денег с собой в дорогу не бери и надевай лишь скромную одежду, стараясь выглядеть скорее нищим, нежели состоятельным. Никого из слуг ты брать с собой не должен; прихвати только оружие, чтобы защищаться, и посох, чтобы облегчить себе восхождение. А теперь прощай, и да ведут тебя боги, и да хранят они тебя в пути.

И, не сказав больше ни слова, даже не взглянув на собеседника, старец повернулся и пошел, скрывшись из глаз за поворотом.

Антоний, пребывая, с одной стороны, в мучительной растерянности, а с другой — явно убедившись в честности старца, вошел в ворота, а потом и в дом, решив без особого промедления отправиться в путешествие. И позвал он к себе слуг и сказал им:

— Я собираюсь вскоре ненадолго отправиться в путешествие по кое-каким делам, важным для меня, и не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем я вернусь. Но, поскольку в путешествии я буду гостить у друзей, я не желаю брать с собой никаких слуг и намерен путешествовать без багажа, без свиты и вообще налегке; отправление в путь я назначил на послезавтра.

Сообщив им это и отведав ужин, который его уже ждал, Антоний отошел ко сну и проспал до позднего утра, и снились ему и таинственный старый мудрец, и Палломид, и все покрытые снегом вершины, как то бывает в сновидениях.

Глава 4

В назначенный день Антоний и Цинара отправились в путешествие вместе, так как он послал ей записку, где было названо место встречи и время отправления в путь.

Не забыл Антоний и попрощаться с Палломидом на его вилле у моря, полагая, что их разлука, возможно, окажется долгой, а то и вовсе нескончаемой.

И вот двое странников долгие часы брели по дороге, то отдыхая, то вновь пускаясь в путь, то слегка подкрепляясь в придорожной гостинице, то бросаясь на траву, чтобы отдохнуть на берегу какого-нибудь потока; порой они опускали разгоряченные и натруженные ноги в холодные воды реки, или же плескали воду на лицо, чтобы смыть пыль и пот, который обильно выступал под лучами палящего солнца. И подумал Антоний, с течением времени уставая все больше: «Горе мне, по глупости решившему путешествовать без коня или без слуги, подобно нищему, еле волоча ноги, будто они — камни, которые становятся тяжелее с каждым шагом. И вот он я, из-за болтовни какого-то нищего старикашки бросивший все удобства и отправившийся на поиски неизвестно чего». Но, взглянув на свою спутницу, храбро шагавшую рядом с ним, он увидел, что лицо ее спокойно и не выражает никакой жалобы, хотя морщинки под глазами стали от усталости еще глубже. В ответ на его взгляд Цинара улыбнулась, и в улыбке ее смешались воедино и усталость, и желание подбодрить спутника, однако женщина не стала ничего говорить, поскольку была слишком измученна, чтобы подыскивать какие-то слова. И сказал себе мысленно Антоний: «О, если бы я мог любить ее так, как она любит меня, то путь мой во многом стал бы не столь утомительным, и одна лишь улыбка ее могла бы его озарить — подобно тому, как у Цинары становится светло на душе, стоит мне просто обратить на нее хоть какое-то внимание. Ибо наверняка у нее благородное сердце, раз уж она пронесла подобную слепую веру в меня и любовь ко мне сквозь все эти годы и сквозь очарование столь многих любовных связей. Не будь Цинара такой увядшей, кто знает: вдруг и я мог бы подарить ей в ответ немного своей любви?» И вновь он посмотрел на нее, но на сей раз с улыбкой, а во взгляде его светилась такая доброта, какую он никогда доселе ей не выказывал, так что, когда Цинара в свою очередь улыбнулась Антонию с затаенной радостью в глазах, он ощутил, что может играть на ее чувствах, подобно тому, как играет на лире бард, стремясь произвести радостные звуки. И тут в голове его промелькнула одна мысль, весьма его обрадовавшая. Он стал размышлять дальше: «А не начать ли мне играть в новую игру, которая поможет мне скоротать время на протяжении всего этого утомительного похода, а значит, быстрее дойти до цели нашего странствия? Ведь добрую половину привлекательности подобной игры составляет ее простота и возможность играть в нее почти везде, и происходить это может не только между моей нынешней спутницей и мной. Но все же странно, что я никогда прежде об этом не задумывался и что открыло мне глаза на существование такой игры то, как смотрит на меня изнуренная женщина, которая меня любит и которой я не могу ответить даже притворной видимостью любви. Если бы все было по-другому и я мог бы ответить ей взаимностью, то, скорее всего, подобная догадка ускользнула бы от моего сознания, опьяненного любовью и страстью, а потому слепого к более тонким душевным проявлениям. Теперь же я стану смотреть на спутницу взглядом, еще более добрым, чем раньше, и замечать ее реакцию, ибо то, что я так или иначе могу доставить ей немного радости и увидеть, как это отразится на ее лице — все это не только принесет чуточку радости и мне самому, но также приоткроет ставни сердца моего, дабы впускать туда по капле этот бескрайний и таинственный океан радости, что плещется вокруг нас». И тут же он вновь посмотрел на Цинару, на сей раз с сочувственной улыбкой, и подал ей руку, чтобы помочь преодолеть небольшой подъем дороги. Спутница обратила на него взгляд, в котором смешались радость, любовь и благодарность, и слегка прижала к себе его руку, но не произнесла ни слова. И сказал он заботливо:

— Дойдя до вершины этого склона, сделаем небольшой привал, прежде чем идти до той деревни и искать гостиницу для ночлега, ибо ты и так шла уже достаточно долго и выполняла задачу свою храбро и безропотно, даже когда жара стояла невыносимая и день тянулся бесконечно. Но сейчас я чувствую: подул прохладный бриз с моря — вон оттуда, справа — и мы, как видишь, поднялись выше, и надеюсь, что твоим членам, как и моим, становится несколько легче, поскольку здесь, на холме, среди сосен стало легче дышать.

И отвечала ему Цинара:

— Воистину, забываю я об усталости членов моих, ибо легко у меня на сердце, и даже если кажется, что усталость приковывает ноги мои к земле, то дух мой свободен; он сбросил оковы гораздо более тяжкие, чем любые цепи, способные сковать мое тело, и всем этим обязана я тебе, поскольку именно меня ты выбрал в качестве спутницы из всех прочих, более подходящих для твоего необыкновенного начинания.

И сказал ей Антоний:

— Это не так, не стану обманывать тебя и скрывать, что все остальные поднимали меня на смех, прямо отказавшись пойти со мной, так что, если бы не ты, мне пришлось бы и вовсе оставить свой замысел. И все же сейчас я рад, что сопровождаешь меня ты, а не кто-то из них. Думаю, судьба совершила за меня лучший выбор, нежели мог бы сделать я сам для себя. Ведь где бы я сумел найти товарища столь терпеливого и надежного, как ты? И кто знает, не у тебя ли придется мне многому научиться, ибо это путешествие — не что иное, как путешествие за знаниями, и каждое его мгновение наполнено глубочайшим смыслом для того, кто окажется достаточно проницательным, чтобы его понять.

Цинара ответила ему взглядом, исполненным такой нежности, что на какое-то мгновение глубокая душевность и любовь, светящиеся в этом взгляде заслонили ее увядший вид, и Антоний подумал: «Кто знает, быть может, в конце концов я все же сумею хоть немного ее полюбить? Ибо хотя красота ее и увяла, но глаза ее так невыразимо нежны, а голос так мягок, как никогда прежде». И он чуть крепче сжал ее руку и бережно помог ей подняться на вершину холма.

Глава 5

Той ночью, как и обещал Антоний, они спали в гостинице, а ранним утром встали и продолжили свой путь, который петлял вдоль журчащих ручьев и сквозь рощи сосен, апельсиновых и оливковых деревьев, озаряемые сияющим солнцем. И повсюду вокруг них были холмы и зеленые долины, принаряженные цветами и звенящие веселыми песнями бесчисленных птиц, которым вторило приглушенное гудение мириад насекомых, опьяненных воздухом раннего утра. И хотя солнце поднялось во всей своей мощи лучей, изливая жар на вершины холмов, путь этих двух странников пролегал через тени

12 3 4 5 6 7 Следующая ⇒