Лето/Осень 4 страница

К тому же я и без этого нашла куда посмотреть.

А именно на то, что находилось к северу и югу от «экватора». Рельефные мышцы тут и там. Я с удовольствием разглядывала Ивана, хотя всякий раз, когда он прикасался ко мне ледяными руками, мне хотелось испепелить его на месте.

Один раз я даже мельком рассмотрела огромные шары, болтающиеся у него между ног, из-за которых на секунду задалась вопросом, каким образом парень скрывал их в костюмах для выступлений.

Однако меня этот вопрос никак не касался, так что пришлось отложить размышления на потом.

Самое главное, у нас все получилось. В конце концов, это было единственным, что имело значение. Мы с Иваном снялись для журнала, при этом не насмехаясь и не поубивав друг друга. Просто фотосъемка заняла слишком много времени. К счастью, я продумала этот момент заранее и взяла выходной, хотя мой банковский счет оказался не в восторге от таких потерь. Особенно после того, как стало известно, в каком количестве соревнований мы собирались участвовать.

Во время нашей дневной тренировки все было не так уж и неловко, но я бы солгала, если бы сказала, что натыкаясь взглядом на верхнюю часть тела Ивана, не вспоминала, как он выглядит без рубашки. И как только начинала раздумывать об этом, то сразу же обрывала свои мысли. К счастью, у него такой проблемы не возникло; во время практики парень не сказал мне ни слова, несмотря на свое странное, но милое поведение этим утром.

— Привет, Ворчун, — поприветствовала меня мама, как только услышала, что я вошла на кухню.

— Привет, мам, — ответила я, подходя к ней сзади и целуя в щеку. Моя сумка с вещами уже находилась наверху в комнате. — Как работа?

Она пожала своим худенькими плечами, закрыла кран в раковине и потянулась влево за полотенцем.

— Нормально. Ешь, пока не остыло. Я подогрела еду в микроволновке сразу, как увидела свет фар на подъездной дорожке.

— Спасибо, — произнесла я, все еще не обращая внимания на маму, и направилась к столу, чтобы присесть. А затем тут же вцепилась зубами в запеченную курицу с рисом, сладкий картофель и салат, словно это была последняя трапеза в моей жизни. Обед состоялся шесть часов назад, в промежутке между фотосъемкой и дневной тренировкой, но казалось, что с тех пор прошло часов сто. Мы с Иваном работали над выбросами бок о бок в течение трех часов. Еще три часа я провела в тренажерном зале КИЛ, включив в свою тренировку интервальное кардио на беговой дорожке, чтобы мое сердце привыкло к ста восьмидесяти-двумстам ударам в минуту. Именно такой будет частота моего пульса во время нашего пятиминутного выступления на соревнованиях.

Искоса я заметила, как мама тоже присела за островок. Когда мы обе оказывались дома в одно и то же время, то всегда старались есть в компании друг друга или других членов семьи, если в тот момент кто-то находился у нас в гостях. Так что не стала придавать этому большого значения.

До тех пор, пока она не подняла глаза, когда подносила ко рту чашку чая, и не испортила мне тем самым весь день.

Мой рот открылся в шоке, когда я, наконец-то, рассмотрела ее лицо, тут же воскликнув:

— Что с тобой случилось?!

Мамино моргание не произвело на меня никакого впечатления.

И мне было плевать, когда я коснулась пластыря на переносице матери и двух лиловых синяков вокруг каждого глаза.

Мне показалось, или ее губа лопнула?

Мама не произнесла ни слова, пока я осматривала ее лицо. Тысячи сценариев о том, что же произошло, пронеслись в моей голове, когда я прохрипела:

— Кто это сделал с тобой?

Мне захотелось кого-нибудь убить. Я была готова растерзать этого ублюдка и насладилась бы каждой секундой.

— Успокойся, — непринужденно ответила моя мать, как будто у меня не было ни малейшей причины возмущаться по поводу синяков на ее лице.

И конечно же, я проигнорировала ее слова.

— Что с тобой случилось?

Женщина даже не стала переводить на меня взгляд своих ярко-синих глаз. Перед тем, как сделать еще один глоток, она произнесла:

— Я попала в автомобильную аварию. Но все нормально.

Она попала в аварию, и все было нормально.

Мне оставалось только моргать, наблюдая, как мама взяла свой телефон со стойки, словно произошедшее казалось не столь уж и важным, и начала читать что-то на экране. Я же сидела, замерев, пытаясь осмыслить ее слова и их значение... и не могла. Потому что прекрасно представляла, что такое автомобильная авария. Чего я не понимала, так это того, почему, черт возьми, она не позвонила и не сообщила мне об этом. Или хотя бы не отправила смс.

— Ты попала в автомобильную аварию? — слова слетали с моих губ также медленно, как и попытки мысленно составить их в предложение.

Она попала в аварию. Моя мама находилась в машине, и, похоже, столкновение оказалось достаточно сильным, так как выглядела она ужасно.

Вот что сказала моя мать, при этом даже не глядя мне в глаза, когда попыталась объяснить, что же с ней произошло.

Какого. Хрена?

Мама продолжала смотреть в сторону.

— Ничего страшного, — настаивала она. — У меня всего лишь сотрясение мозга. Врачи смогли быстро вправить мне нос. Конечно, машина разбита, но страховка другого водителя покроет весь ремонт, потому что он въехал в меня при свидетелях, — затем женщина, которая даже с синяками под глазами не выглядела, как мать пятерых детей, и определенно выглядевшая лучше, чем ее младшая двадцатишестилетняя дочь (то есть я), наконец, посмотрела в мою сторону. И повела себя совершенно невозмутимо, поджав губы таким образом, что мне вспомнился мой подростковый период, когда я пререкалась с ней, а она почти была готова меня отлупить.

— Не говори своим братьям и сестрам.

Не говорить…

Я схватила бумажное полотенце, лежащее рядом с моей тарелкой, и, задержав у подбородка, выплюнула в него недоеденный рис. Бессмысленная трата драгоценной еды. Однако мне было плевать, так как мои пульс и кровяное давление зашкаливали. Сердце билось ужасно быстро. Просто чудо, что я все еще оставалась здоровой. За исключением эмоционального состояния... Потому что все это напоминало признаки сердечного приступа. По крайней мере, его был достоин тот, кто не заботился о других, а я давным-давно наплевала на свою мать.

Мое сердце не должно было биться так быстро. Я ведь даже не двигалась.

Мама выпрямилась и застонала, когда я положила бумажное полотенце рядом с тарелкой.

— Хватит. Прекрати переводить еду.

Я не стала размышлять о том, когда в последний раз вот так выплевывала еду изо рта. Не стоило начинать злиться еще больше.

— Мам, — произнесла я высоким голосом, похожим на писк и звучавшим неестественно. Он больше походил голос подростка на грани истерики.

Но это была не истерика. Моя мать получила травмы в аварии и не сказала мне ни слова. К тому же не хотела, чтобы я рассказывала об инциденте кому-то еще.

Женщина, которая практически вырастила меня в одиночку, склонила голову в сторону и широко раскрыла глаза, словно пытаясь сказать мне без слов, что пора перестать психовать. Однако больше всего привлекло мой взгляд то, что она даже не поставила свою чашку на стол, когда практически прошипела:

— Жасмин. Даже не начинай.

— Не начинать? — зашипела я в ответ, пристально всматриваясь в ее лицо. Еще минуту назад мой взгляд был устремлен на каменную столешницу кухонного островка, а в голове мелькали мысли о том, как сильно мне хочется принять душ и лечь спать... забыв о тренировках, фигурном катании и своем будущем... но сейчас… Сейчас, я находилась в двух секундах от того, чтобы взорваться от ярости. Вот так, на ровном месте.

Потому что. Какого. Блядь. Хрена.

— Не начинай, — снова потребовала моя мать, легко и непринужденно делая очередной глоток чая. Как будто это не она только что говорила мне, чтобы я не обращала внимания на ее аварию, сотрясение мозга и сломанный нос, и не рассказывала об этом своим братьям и сестрам по какой-то выдуманной ею самой причине.

— Все нормально, — повторила мама прежде, чем я решила проигнорировать всю эту ее хрень с «не начинай» и наклонилась вперед, глядя на нее и моргая так, будто у меня были самые сухие глаза в мире.

— Почему ты не позвонила и не сказала мне об этом? — спросила я, используя тон, за который еще десять лет назад меня бы наказали, поскольку гнев скрутил мои внутренности.

Почему она этого не сделала?

У меня начали дрожать руки.

А мои руки никогда не дрожали. Никогда. Даже в моменты, когда я злилась на людей, которым доверяла и которые подставили меня. Или когда я ждала, чтобы выйти на лёд. Или когда уже занималась фигурным катанием. Не дрожали даже тогда, когда проиграла. И уж тем более, когда выиграла. Никогда.

Мама закатила глаза и снова сосредоточилась на телефоне, стараясь казаться беспечной. Я прекрасно понимала, что она делает. Это происходило не в первый раз.

— Жасмин, — произнесла женщина достаточно громко, чтобы я не выдала еще один ироничный комментарий. — Успокойся.

Успокойся.

Успокойся?!

Мой рот открылся, но она вперила в меня взгляд своих синих глаз, цвет которых мне легко удалось бы узнать по памяти.

— Все в порядке. Какой-то идиот вылетел с автострады и подрезал меня. Я врезалась в машину перед собой, — продолжала мама, и я поняла, почему она решила никому об этом не говорить. — Не стоит из-за этого волноваться. Не злись. Со мной все в порядке. Если бы я могла скрыть происшествие от тебя, то сделала бы это. Бен уже все знает. Твоим братьям и сестрам тоже не о чем беспокоиться, — мама пренебрежительно фыркнула. — Не волнуйся из-за меня. У тебя есть дела поважнее.

Женщина, подарившая мне жизнь, не хотела, чтобы я волновалась из-за нее, потому что у меня имелись дела поважнее.

Подняв обе руки к лицу, я прижала подушечки пальцев к вискам и попыталась уговорить себя успокоиться. Вернее приказала себе это сделать. И даже начала перебирать все техники релаксации, которым научилась за прошедшие годы, чтобы справиться со стрессом но... нет. Ничего из этого не сработало. Ничего.

— Я не хочу, чтобы ты отвлекалась на меня, — настаивала мама.

Клянусь, в ушах у меня зазвенело.

— Скорая отвезла тебя в больницу?

Она издала раздраженный звук.

— Да.

Я сжала виски пальцами еще сильнее.

— Опусти руки и вытащи голову из задницы, — попыталась пошутить моя мать. — Со мной все хорошо.

У меня определенно зазвенело в ушах. Абсолютно точно.

Я даже не могла смотреть на нее. И когда все же произнесла те слова, мой голос прозвучал хрипло и был ниже, чем обычно... словно не принадлежал мне:

— Ты могла бы позвонить мне, мама. Если бы я оказалась в той аварии…

— То тоже не стала бы мне звонить, — закончила она.

— Я... — ну, ладно, может быть, я и не сделала бы этого, но осознание сего факта не облегчило мой гнев даже на малую толику. Скорее еще больше распалило его. У меня настолько сильно дрожали руки, что пришлось вытянуть пальцы, встряхнуть ими и обхватить свое лицо. От злости, дикой злости, мне хотелось кричать. — Дело не в этом!

Моя мать вздохнула.

— У тебя был важный день. Я не хотела тебя беспокоить.

Она не хотела меня беспокоить.

Моя мама не хотела меня беспокоить.

Я опустила руки и подняла взгляд к потолку, потому что, если бы посмотрела на маму так, как мне хотелось, она бы, вероятно, тут же шлепнула меня по лицу. А потом я задумалась, у кого научилась держать при себе столько секретов. Вот черт.

— Это всего лишь легкое сотрясение мозга, ну и сломанный нос, Ворчун. И не смей повышать на меня голос, — повторила женщина еще раз, но опять же ее слова никак не повлияли на мое состояние. — Я знаю, что для тебя значит этот год. И хочу, чтобы ты воспользовалась полученным шансом. Не стоит беспокоиться ещё и обо мне.

Я прокрутила в голове ее последние предложения, из-за которых чуть было не вышла из себя. Тошнотворное чувство вдруг появилось в моем желудке, готовое подобраться к горлу.

Может, я и драматизировала, но мне так не казалось. Это же моя мать. Мамочка. Женщина, которая своим примером научила меня не унывать всякий раз, как я проигрывала. Она была самой сильной женщиной, которую я знала. Самой сильной, самой умной, самой красивой, самой упрямой, самой верной, самой трудолюбивой...

Мое горло болело. Много лет назад мама напугала нас до смерти, сказав, что врачи нашли уплотнение в ее груди, которое в итоге оказалось ерундой, однако прекрасно помню, как из-за её диагноза плакали все мои братья и сестры. Я же просто злилась. Мне было страшно. Не буду врать. Я боялась оказаться без матери, как бы эгоистично это ни звучало.

Как бы мы жили без нее?

Самое ужасное, что в той ситуации я повела себя, как сука. Винила себя в том, что была подростком, а мать — в том, что она являлась для меня опорой в жизни. Вот почему в тот раз взбесилась и попыталась обвинить маму в ее болезни, как будто та могла как-то это предотвратить. А сейчас... Ну, сейчас во мне опять кипела злость, вот только не из-за нее.

Ну, может быть, и из-за нее, но только потому, что мама не рассказала мне о случившемся... объясняя тем, что не хотела отвлекать меня. Не хотела меня беспокоить. Я сжала кулаки, и если бы ногти были длиннее и острее, вероятно, мои ладони оказались бы исцарапаны в кровь.

— Бен заехал за мной в больницу, — объяснила она, ее голос постепенно становился более спокойным и ровным. — Не нужно волноваться.

Я могла только хлопать глазами.

— Мне хотелось бы, чтобы ты сосредоточилась, — добавила мама. — Знаю ведь, сколько значат для тебя эти тренировки. Если бы авария произошла три месяца назад, я бы обязательно тебе позвонила, но сейчас ты снова занята, Жасмин. И мне не хотелось отрывать тебя от дела.

Не хотелось отрывать от дела? Если бы она пострадала до того, как я снова начала кататься в паре, мама бы позвонила мне, но теперь не станет?

Я взглянула на потолок и разжала кулаки, раздвинув пальцы на руках как можно шире. У меня не было слов. Я не могла подобрать, выбрать, найти или выдумать их, вместо этого слишком зациклившись на ее ответе: «Знаю, как много это для тебя значит».

В груди, как и в горле, разрасталась боль.

Неужели моя мать не понимала, что ради нее я готова на все? Что я люблю ее, восхищаюсь ею и считаю величайшим человеком на земле? Что понятия не имею, как она умудрилась воспитать пятерых детей в то время, как отец появлялся в моей жизни лишь на фотографиях, до тех пор, пока мне не исполнилось три? Что я не понимаю, как мама могла оказаться замужем трижды до появления Бена, каждый раз оставаясь с разбитым сердцем, но при этом не теряя надежды на счастье и не позволяя всякой чепухе одурманить ее разум?

Я тоже старалась не отвлекаться. У меня случались взлеты и падения, но я все равно продолжала идти к своей цели. Когда была моложе, люди пару раз вели себя со мной как последние сволочи, критикуя или оставляя неприятные комментарии. Именно поэтому я предпочитала больше ни с кем не знакомиться.

А вот моя мать никогда не позволяла себе сломаться из-за такого.

Так как я могла о ней не беспокоиться? Как могла не любить женщину, которая воспитала меня и подарила веру в то, что я непобедима? Как она могла решить, что не являлась для меня приоритетом?

— Не беспокойся обо мне, — небрежно настаивала мама. — Со мной все будет хорошо. Через пару недель мы с Беном летим на Гавайи, и я скажу ему не фотографировать меня. Все забудется, — звонко продолжила рассуждения мать.

Однако мне это не помогло.

Чувство вины пожирало меня изнутри. Я была в ответе за сложившуюся ситуацию. Мама считала так, потому что тысячу раз слышала от меня о том, что именно фигурное катание помогало мне чувствовать себя особенной. Этот вид спорта стал моей целью. Убедил в том, что я тоже в чем-то хороша. Открыл для меня новую жизнь и сделал меня счастливой и сильной.

Но, на самом деле, такие эмоции я испытывала, только благодаря своей матери. И остальной семье. Людям, которые подарили мне возможность ощутить их. Я знала, что все эти чувства появились благодаря семье. Благодаря маме.

Мне всегда казалось, что она знает об этом.

Но, видимо, я была эгоистичной сукой, раз не догадалась, что это не так. До настоящего момента.

В груди заныло еще сильнее, и мое горло сжалось до такой степени, что я не могла глотать, продолжая сидеть на кухне и всматриваясь в лицо, которое любила всем сердцем.

— Мама, — единственное слово, что я смогла произнести.

Именно в этот момент раздался рингтон ее мобильного. Мать не сказала мне ни слова и, потянувшись к телефону, ответила на звонок.

— Детка! — сразу же воскликнула она, и стало ясно, что звонила Руби.

На этом наш разговор закончился. Вот как поступала моя мать, когда решала, что беседа исчерпала себя.

Видимо, она понимала, и не без оснований, что если бы мы продолжили говорить об аварии, то я наверняка бы выдала тираду. По крайней мере, при нормальных обстоятельствах.

Ком в моем горле разросся в размере, когда я перевела взгляд на маму, болтающую с еще одной дочерью, как будто не она только что закончила беседовать со мной, уговаривая, что в автомобильной аварии нет ничего страшного. Да еще и намекнула, будто мне плевать на нее.

Неужели я была настолько бессердечной?

Что-то, ужасно похожее на слезу, появилось в моем правом глазу, но я прижала кончик пальца к уголку и не стала заострять внимания, влага это или нет, потому что боль в моем горле и сердце затмевала все остальное.

Я все еще оставалась на кухне. Продолжала сидеть и смотреть на маму, гадая, что она думает обо мне на самом деле. Я знала, что мать любит меня. Знала, что она желает мне счастья. И прекрасно понимала, что эта женщина изучила все мои сильные и слабые стороны.

Но…

Неужели она считала меня эгоистичной сукой?

Аппетит пропал, как и усталость.

Это конец.

Пока-пока.

— Ох, детка, тебе не стоило этого делать... — мама замолчала, а затем, отодвинув табурет и подарив мне улыбку, которая наверняка принесла ей страдания, направилась из кухни в гостиную.

Гнев продолжал циркулировать по моим венам, пока я сидела за столом с практически нетронутой едой на тарелке. До меня долетел низкий смех моей матери. Главное, что она была в порядке.

Но…

Мама действительно считала, что фигурное катание для меня важнее, чем она.

И знаете, я это оценила. Еще бы. Ведь я не могла дышать без фигурного катания. Не могла представить себя без него ни сейчас, ни в будущем.

Но в то же время я не могла дышать и без своей матери. И если бы мне пришлось выбирать между ними, я бы и думать не стала. Ни секунды.

Моя вина в том, что я была отвратительной дочерью. Ужасным человеком. Той, что не могла раскрыть рта и произнести простые слова, в которых больше всего на свете нуждалась моя мать.

Побольше признаний в любви и поменьше сарказма.

Продолжая страдать из-за того, что Пол бросил меня, я не ценила ни ее, ни братьев с сестрами, а ведь именно они пытались вернуть меня к реальной жизни, даже в те моменты, когда я вела себя, как капризная дрянь.

Мои родные всегда хотели видеть меня счастливой. И желали мне победы, так как она являлась моим приоритетом. Всегда.

Меня же их забота не волновала. Ко всему прочему, я так и не дала им повода для гордости. Мне нечего было предложить им взамен.

Я задыхалась, потому что винила себя в проигрышах. Из-за чрезмерной зацикленности. Из-за того, что была навязчивой и сложной в общении.

Ком в горле все разрастался, продолжая душить меня.

Боже.

Невозможно было сидеть здесь и вести себя так, будто ничего не случилось. Все, чего мне хотелось — просто находиться дома, есть то, что нравилось, и отдыхать до полного восстановления, но теперь... теперь ничего из того не имело значения. Нет.

Какой же я была сволочью.

Боже, какая же я дрянь, и это полностью моя вина. Если бы у меня получилось исправить положение, усерднее тренироваться, возможно, все было бы по-другому. Но теперь уже поздно что-то менять.

Я больше не могла сидеть на месте.

Поэтому, отодвинув свой стул, направилась к входной двери, собираясь выйти из дома. Однако остановилась, решив убрать свой ужин в контейнер, который затем поставила в холодильник.

Схватив свои ключи, я сбежала из дома. Что-то, похожее на чувство поражения и отчаяния, заполнило меня изнутри, заставляя переживать... Вынуждая чувствовать себя ничтожеством.

Я не знала, куда направляюсь.

Не знала, что, черт возьми, собиралась сделать.

Но нужно было действовать, потому что... отвратительное чувство внутри все росло, и росло.

Мать была моей лучшей подругой, но даже она полагала, что фигурное катание для меня превыше всего.

Неужели так считали все, кого я любила? Было ли это единственным впечатлением, которое я оставила о себе?

Занятия фигурным катанием доставляли мне самое большое удовольствие в жизни, но все это не имело никакого значения без заслуг моей матери и братьев с сестрами, которые поддерживали, заботились и любили меня, даже когда я находилась в отвратительном состоянии. Когда этого не заслуживала.

Мое горло и глаза горели, а мой рот пересох, пока я вела машину. Прежде чем поняла… прежде чем позволила себе почувствовать больше, чем просто боль в горле и глазах, я припарковалась возле Комплекса имени Лукова. Даже не осознавая этого, пока не оказалась там.

Конечно, я бы вернулась именно сюда.

Комплекс был единственным местом, кроме дома, куда еще я могла бы поехать. Мне ужасно не хотелось разговаривать ни с Руби, ни с Тали, ни с ДжоДжо или с Себастьяном. Я не была готова почувствовать себя еще хуже, а так и произошло бы, если б они попытались утешить меня или повторить, что все в порядке.

Потому что все было совсем наоборот.

Похоже, придется принять все те жертвы, которые ради меня принесла семья.

Потому что, к сожалению, это был единственный известный мне способ.

В мгновение ока я вышла из машины и направилась к парадному входу, собираясь попасть в раздевалку. Сумка с вещами осталась дома, но запасная пара коньков всегда лежала в моем шкафчике. Обычно я не надевала на тренировки свою любимую одежду, но... иногда появлялась такая необходимость. Мне нужно было что-то, чтобы абстрагироваться от мыслей... пусть даже мое «отвлечение» являлось тем, что разрушило мое тело и заставило всю семью думать, будто они оказались на вторых ролях.

Не стоило оставлять маму после ее признания, но... У меня не было желания возвращаться домой. Что я могла ей сказать? Что мне жаль? Что она не должна считать, будто мне плевать на нее?

К тому времени, как я зашла в раздевалку, комната оказалась практически пуста; там находились только две беседующие девушки, которые были чуть моложе меня. Не обращая внимания, я ввела код на шкафчике и открыла дверцу. Затем быстро сняла обувь, схватила лишнюю пару носков, которые постоянно оставляла на всякий случай, и сунула ноги в коньки, даже не надев телесные повязки, которые защищали нижнюю часть голени от верхнего края ботинка, который без них постоянно натирал мою кожу.

Мне нужно было как можно скорее сжечь свой негатив. Проветрить голову. Как-то все исправить. Потому что, если бы я этого не сделала... то не знаю, чем бы все закончилось. Наверное, я бы почувствовала себя еще большей сволочью. Если такое вообще возможно.

Не глядя на девушек в раздевалке, которые смотрели в мою сторону в замешательстве, потому что меня никогда не бывало на объекте так поздно, я как можно быстрее направилась в сторону катка. К счастью, в восемь вечера на льду оставалось всего пять человек. Малыши уже находились дома в своих постелях, да и дети постарше тоже планировали ложиться спать.

Но мне было плевать на каждого из них.

В ту же секунду, как мои лезвия коснулись льда, мыслями я сразу оказалась далеко, катаясь настолько близко к бортикам, что меня отделяли от них миллиметры. Моя скорость становилась все выше и выше, мне нужно было отвлечься. Перестать думать.

Прочь.

Прочь, прочь, прочь.

Нужно было напомнить себе, почему мое увлечение заслуживало всех этих потерь.

Не знаю, сколько раз я объехала каток по кругу, продолжая скользить на скорости. Не осознавая, что перешла к прыжкам. Прыжкам, для выполнения которых я даже не разогрелась. Прыжкам, которые не имела права делать, так как сегодня у меня уже была тяжелая тренировка, и мой организм не успел восстановиться после неё. Я выполнила тройной Сальхов — тот, что мы называли рёберным прыжком, потому что в этом прыжке зубцы лезвий коньков не участвовали. Сделав толчок назад, нужно было суметь взлететь с внутреннего ребра лезвия конька одной ноги и приземлиться на наружное ребро конька другой. Что я и осуществила, а затем повторила. После Сальхова мне захотелось исполнить тулуп в четыре оборота, на котором я споткнулась, а затем повторяла его снова и снова, пока не смогла правильно приземлиться. Далее я перешла к исполнению тройного Лутца. К тому времени мой организм уже оказался слишком изнурён, чтобы выполнить его идеально. Тело ныло, так как я все время падала на задницу. Падала и падала, раз за разом, а потом еще. Болело все, начиная от ягодиц и заканчивая затылком, но я не обращала на это внимания.

Мне нужно суметь приземлиться.

Я должна сделать это.

Бедро горело. Мое запястье охватила тупая боль из-за попыток смягчить падение. Кожа над лодыжкой покрылась мозолями.

А я все продолжала падать. Снова и снова.

И чем больше терпела неудачу, тем сильнее злилась на себя.

Нахер это.

Нахер все.

Ненавижу себя.

Затем произошло очередное падение, которое закончилось тем, что я ударилась об лед затылком. И в итоге, просто осталась лежать на катке, закрыв глаза, тяжело вздыхая и чувствуя себя ничтожеством. Во мне закипал гнев, а руки сжимались в кулаки. Пришлось стиснуть зубы настолько сильно, что заболела челюсть.

Я не собиралась плакать. Никаких слез.

К черту слезы.

Я любила свою семью. И любила фигурное катание.

Но облажалась в обоих случаях…

— Вставай, Пончик.

Никогда бы не подумала, что смогу распахнуть глаза с такой скоростью.

Открыв глаза, я заметила знакомое лицо, владелец которого изучал меня с приподнятыми темными бровями. Пока я моргала, мой взгляд остановился на протянутой руке, которая, казалось, возникла из ниоткуда и была направлена в мою сторону. Темные брови приподнялись еще выше, когда в ответ я не произнесла ни слова и даже не пошевелилась.

Что он здесь делал?

— Пойдем, — сказал Иван, глядя на меня с непонятным выражением на лице.

Я продолжала лежать.

Парень моргнул.

Я тоже. При этом с трудом сглотнула, почувствовав, как в горле начало жечь.

Вздохнув, Иван полез в карман и снова протянул ко мне руку, зажав между пальцами конфетку Hershey's. Он снова вскинул брови и потряс лакомством перед моими глазами. По какой причине Луков носил в карманах шоколад, было выше моего понимания.

Но я все же взяла конфету, не сводя глаз с моего партнера. Развернув обертку, как профессионал, я быстро сунула шоколад в рот. Потребовалось всего три секунды, чтобы сладость успокоила боль в горле, пусть и не полностью.

— Теперь ты готова встать? — спросил парень через несколько секунд после того, как шоколад оказался у меня во рту.

Прижав конфету языком к внутренней стороне щеки, я покачала головой, не доверяя своим губам, с которых были готовы сорваться слова благодарности, и не испытывая особого желания быстро расправиться с маленьким кусочком радости и комфорта, покрывающим мой язык. По крайней мере, пока. В висках пульсировала боль, которую раньше я не замечала.

Иван дважды моргнул.

Не хотелось говорить, пока шоколад таял у меня во рту.

— Я не стану возиться с тобой, если ты заболеешь, — протянул он через минуту, скрестив руки на груди и продолжая наблюдать за мной. Словно ждал чего-то. Во всяком случае мне так показалось.

Тем не менее, я хранила тишину. Просто сосала конфету, не обращая внимания на холод подо мной, который уже начал доставлять дискомфорт.

— Жасмин, вставай.

Я облизнула губы и уставилась на него.

Иван вздохнул и откинул голову назад, чтобы посмотреть на стропила, вероятно, проявляя интерес к свисающим баннерам с его именем и задаваясь вопросом, в какой момент его жизнь пошла под откос, раз он застрял здесь со мной.

Боже. Неужели все думали, что я — эгоистичная сука? Даже Иван?

Когда мужчина вновь вздохнул, пульсация в моей голове усилилась.

— У тебя есть три секунды, чтобы встать, или я сам вытащу тебя отсюда, — вышел он из себя, продолжая стоять лицом к потолку и, скорее всего, закрыв глаза, если я правильно читала знаки.

Теперь настала моя очередь моргать.

— Хотелось бы посмотреть на это.

Конечно в глубине души я знала, что если Иван сказал, что вытащит меня с катка, то, скорее всего, так и сделает.

Он прищурил свои серо-голубые глаза и осторожно произнес:

— Я не собираюсь волочь тебя за шиворот, — что-то в выражении его античного лица, покрытого легкой щетиной по линии щек, заставило меня занервничать. Словно я не могла ему доверять. Напоминая о том, как мы вели себя друг с другом раньше. — Но у тебя есть две секунды, чтобы встать самой.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒